МЕДВЕДИЦА

МЕДВЕДИЦА
 
    Я не верю, когда мне говорят, что в тайге опасно, страшно и проча, проча. Смею вас заверить, что, переходя дороги в городах, я подвергался опасности большее количество раз, чем в тайге. Конечно, и там были случаи, когда я стоял на краю гибели, но они были единичны. Самая большая опасность в тайге - это замерзнуть, но в теле любого человека достаточный запас жизненных сил и энергии, что даже при самом сильном морозе можно без проблем продержаться пару-другую суток, без особого вреда для себя, а сброшенные лишние килограммы в наш век не приносит ничего, кроме пользы, так как наш горожанин больше похож на хорошо откормленных свиней в загородке, чем на гордого и сильного представителя рода Homo. Впрочем, это  не в обиду будет им сказано. Да и освоенность нашей тайги, бесконечные вырубленные участки и дороги, проложенные к ним, выведут к жилью любого, даже несведущего в тайге человека. Заблудиться и погибнуть при таких условиях, дело весьма трудное и даже, я бы сказал, проблематичное.
    Впрочем, хватит отступлений. В моей практике было несколько случаев, когда я ощущал дыхание смерти на своем затылке, но чаще всего я был сам в этом виноват, дразня судьбу, точнее, дергая смерть за хвост,  но этот случай с медведицей относится к ряду действительно случайностей.
    У меня был Джек. Джек, это русско-европейская лайка, заводского разведения с характерным для данной породы окрасом: черным с манишкой на груди, в пестрых чулках, скорее носках. Хвост его не завивался тугим кольцом, а лежал серпом. У меня не было ни одной собаки, у которой бы хвост был завит тугим кольцом. Не знаю почему, но все мои лайки гордо украшали себя именно серповидными хвостами, и ни разу не удостаивали вниманием кольцевидные, пусть и родичи их имели. Впрочем, это было мое отвлеченное замечание. Джек мне достался в двухдневном возрасте, поскольку мамаша его собиралась на охоту, а судьба Джека вырисовывалась в районе помоек наряду со своими братьями и сестрами. Отдавая его мне, хозяйка, видимо предполагала его судьбу такой же, но богу суждено было смилостивиться над ним. Когда этот пёс, скорее всего походивший на крупного червяка, чем на собаку, появился у меня дома, то моему сыну было уже чуть больше года. Вопрос на засыпку: причём тут мой сын? А притом, что его так же выкармливал искусственником, так как мать его потеряла молоко. Так что после более чем годовой практики беганья с бутылочками, лишний месяц возни с ними я как-то даже не заметил.
    К этому времени, то есть к осени следующего года, ему исполнилось месяцев десять. Тесть мой решил с приятелем сходить за лимонником. К этому времени он вышел на пенсию. Следует добавить, что он в шестьдесят с небольшим лет был довольно дряхлым стариком. Это было следствием предыдущей веселой и разгульной жизни, после которой его парализовало несколько раз, и малоподвижного образа жизни на этой самой пенсии,. Естественно, этого самого лимонника поблизости от села не было, а далеко уходить они не могли, потому что приятель моего тестя был не многим лучше его, то я решил их бросить в километрах пяти от дома и направиться в автономное плаванье без этого лишнего балласта. Поднявшись по крутяку из Кабаньего, я перевалил в Панихезу, а, затем, на один из боковых его ответвлений, который я тогда ещё плохо знал. Спустившись с него, я нашёл искомое. Лимонник рос на небольших лианах, но добраться до него не всегда было легко, и пока я набрал ягодой с верхом полный целлофановый пакет, то времени уже было около девяти часов вечера. Я не был один, со мной был Джек. В то время я потерял две собаки и у меня остался только этот молодой пёс, на которого из-за молодости я мало надеялся, в чем я тогда, к счастью, ошибался. Вот с него-то всё и началось. Джек, со временем стал великолепной собакой: запросто работал по крови, хотя я его не учил этому, шёл по кабану, медведю, колонку, норке, фазану, но работать по белке так и не научился. Поскольку я так и не смог ему "поднять" голову. Он усиленно суетился под деревом, старательно разбирая следы, но стоило белке пойти верхом, как он её терял. Я прилагал большие усилия, чтобы он освоил и этот спорт. Из-за этого несколько белок поплатилось своей жизнью в неурочное время, для того лишь, чтобы поболтаться на веревке, перед джековой мордой, но стоило ей подняться на два метра, как он её переставал видеть в упор. Напрасно я елозил данной игрушкой перед его харей много раз, пока не оставил это бесполезное занятие. В то время я ещё надеялся на его благоразумие и усиленно готовил к белкованию. Впрочем, пора бы вернуться к нашей истории. Я уже сказал, что те места я ещё знал довольно плохо, так что, как говорил ранее, перепутал главный распадок Панихезы с его боковым ответвлением. Все отличие главного распадка от бокового заключалось в том, что в главном дорога шла более менее придерживаясь направления с севера на юг и выходила недалеко от Кондратьевки, в то время дорога из бокового распадка, следуя в начале том же направлении, на становике поворачивала на восток, в сторону Уссурийского заповедника..  Вот по этой дороге я бодренько поскакал, имея за плечами с десятком килограммов первосортных ягод. К десяти часам я убедился, что прусь совершенно не в том направление, но уже начало темнеть. Взяв по компасу верный курс, я двинулся домой, надеясь до темноты выбраться на тропинку, ведущую к дому, хотя по ней мне бы пришлось телепать на ощупь километров ещё с восемь или даже более. Правда я надеялся и на фонарик, который у меня лежал, вместе с куском хлеба, луковицей и парой крутых яиц, в рюкзаке, но судьбе было угодно распорядиться иначе. 
   Уже стало совсем темно,  и я включил фонарик. Через полчаса по моему ходу, не далее чем в двухстах метрах, раздался лай. Кто не был охотником, тот не знает этого.  Сердце ждет что-то, но опытные охотники по лаю своих собак с большой долей вероятности знает, какого зверя облаивает в данный момент они. Через десять шагов я уже предполагал, что, скорее всего это барсук или енотовидная собака, поскольку лай оставался на месте и становился то громче, то глуше, голос оставался ровным, но не прекращался. Лайки редко отдают голос, как гончие, на следу, не имея прямого контакта со зверем. По крайней мере, у меня не было ни одной подобной собаки. Скоро стало слышно характерное харканье барсука. Он, как обычно, огрызался на собаку, пытаясь укусить её. В темноте дупла блеснули глаза. Пройти мимо реальной добычи я никак не мог, благо спички у меня были, да и барсук был уже жирен, и шкура вполне могла быть использована в качестве сырья для шапок. В общем, участь его была решена в ту же минуту. Так как ружья у меня не было, то я не мог убить самым простым способом – выстрелом в голову. Нужно было, поэтому, просто умерить его пыл и агрессивность. Потыкав ему в харю палкой, я загнал его в глубину дупла. Хотя бересты, что я обычно ношу в кармашке своего рюкзака, со мной не было, поскольку я, не весть для чего, выкинул её перед выходом в лес, но погода была сухая, и листва вспыхнула, как порох, с одной спички. Когда костерок в дупле разгорелся, я насыпал сверху сырых листьев, собрав их у самой земли, превратив костер в дымокур. Заткнув отверстие в дупло рюкзаком, я стал разводить нормальный костер, зная упорство барсука в борьбе за свою жизнь. Вытаскивать за хвост, как я изредка делал позднее, не обкуренного барсука, я не решился, считая осторожность обратной стороной доблести.  Эта доблесть заняла добрых три часа урочного времени, когда моим основным занятием был сбор листьев и поддержание в рабочем состоянии дымокура, путем усиленного раздувания искр божьих в костре. Пока я усиленно работал кузнечным горном, то посадил батарейки в фонарике и довольно сильно захотел подрыхнуть. Так что, когда останки героического барсука перекочевали в рюкзак, сильно потеснив лимонник, я напрочь расхотел плутать по тёмной тайге и предался Морфею, радостно подставив бока лучезарному теплороду исходившему от набирающего силу костра, пожирающего крепкие дубовые орясины, что раньше совершенно бесхозно валялись в недалеких окрестностях. С ними он расправился довольно бодренько, так что к первому лучу солнца, явившемуся часов в шесть - семь, от него не осталось и следа, и я начинал уже пощелкивать челюстями от утренней свежести. Уговорив последнюю корку хлеба с луком, разделенную по-братски с Джеком, я рванул со всей своей решительностью по утреннему холодку навстречу будущему закату и событию, ставшему, пожалуй, одним из самых опаснейших в моей жизни и моей охотничьей практике.. А виной всему была некоторая туповатость Джека в работе по белке, что я так красноречиво выше живописал. Топая бодренько по великолепной Уссурийской тайге, как можно бодренько топать имея за плечами более двадцати килограммов груза, я увидел в метрах семидесяти от себя бегущую вниз по кедру белку. Кроме всего прочего я услышал и легкое пошкрябывание по коре когтей. Так как я ещё не избавился от своего бзика и не бросил безнадежное дело обучения Джека охоте на белку, то я, естественно, двинулся в сторону шороха, ни сколько не обращая внимания на поведение собаки, пренебрегая старым охотничьим правилом: не совать голову туда, куда собака кое-что не сунула.  Кроме всего прочего, по причине джековского юного возраста, я мало ещё знал его, и то, что в его лохматой груди билось сердце героя, хотя ещё шестимесячным щенком при мне он яростно атаковал огромного кабана, но тогда, кроме него, были ещё две собаки, а в своре даже самый трусливый пёс если не лев, то, по крайней мере, не помойная шавка. Так что я не придал значение этому, а зря. Джек не пошёл от меня, как он обычно делал, а бежал чуть впереди, внимательно смотря в сторону шороха, хотя, не проявляя признаков страха, не стремился спрятаться за меня, как говорят охотники "топтал хвоста". Правда, я знал, что его предки работали по медведю, и что, много позднее, он один шёл на леопарда, что не прятался от тигра, хотя и сильно нервничал, когда мы едва не наступали тому на пятки, а к медведю, относился, как к рядовой добыче.  Так что, со всей своей прытью и беззаботностью, даже не подозревая того, я нарывался на крупную неприятность. То, что я принимал за белку, было лапой белогрудой медведицы, именно медведицы, которая чинно спускалась с кедра, завидев славного представителя обезьяньего рода в моем лице. То что, как из-под земли, возникло перед моим носом, не далее чем в сорока метрах, несколько удивило, но не испугало меня, хотя положение мое было прескверным. Во-первых, я был гружен по самую завязку, так что на какой-либо маневр просто не был способен, кроме того лямки рюкзака у меня были связаны между собой, для того, чтобы не сползали с плеч при прыжках и прочих телодвижениях, во-вторых, моего любимого ножа на поясе, как на грех, у меня не оказалось, а зубы, к несчастью, у меня были мелковаты калибром. На Джека, честно сказать, я мало надеялся тогда, может быть и напрасно. Он стоял впереди, чуть левее меня, внимательно и спокойно смотрел на зверя. Медведица встала на задние лапы, но не проявляла агрессивности, явно пытаясь запугать меня. Она была метра полтора ростом, сантиметров на тридцать ниже меня, но весом превосходила почти вдвое. Грудь её была не чисто белая, а изжелта. Бежать было бессмысленно, тем более освободиться от излишнего груза я быстро не мог, по причине моей предусмотрительности, да и шутить с инстинктами зверей, я не собирался. Я решился на атаку, зная, что белогрудые медведи редко нападают на человека. Но, сделав шаг или два в ее сторону, меня отвлек шум. Мне показалось, что с кедра, метрах  в двадцати от меня, свалился бурый клубок, который моментально развернулся и тотчас исчез в траве. Это был медвежонок. Когда я глянул на то место, где только что стояла его мать, то никого не увидел.
   По следам я установил, наличие и второго медвежонка, который находился не далее сорока метров от меня, который незамеченным спустился с дерева на землю. Пока я интересовался его представительной мамашей. Преследовать зверей я не стал, хотя Джек уходил за ними, но отсутствовал не очень долго, видимо, не решившись в одиночку их атаковать.  
   Джек прожил восемь лет. После моего развода он остался у тёщи, поскольку своего угла у меня не было. Она заперла его в сарай, где он просидел безвылазно почти год, и, не дотянув до следующего лета, умер. Вторая лаечка, что я приобрел года через три после появления Джека, хоть и не составила ему равноценную пару, из-за того, что была трусовата, но зато великолепно работала по мелочи, в том числе и по злополучной белке, и птице, которой Джек со временем перестал интересоваться, не пережила второй зимы. Её украли. Скорее всего, она попала на зуб местным бичам, которые раньше не трогали моих собак, поскольку кое-кто, особенно их заводилы, получали от меня по шее регулярно, а за собак я бы им свернул головы.

© Copyright: Игорь Николаевич Макаров, 2015

Регистрационный номер №0285593

от 29 апреля 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0285593 выдан для произведения: МЕДВЕДИЦА
 
    Я не верю, когда мне говорят, что в тайге опасно, страшно и проча, проча. Смею вас заверить, что, переходя дороги в городах, я подвергался опасности большее количество раз, чем в тайге. Конечно, и там были случаи, когда я стоял на краю гибели, но они были единичны. Самая большая опасность в тайге - это замерзнуть, но в теле любого человека достаточный запас жизненных сил и энергии, что даже при самом сильном морозе можно без проблем продержаться пару-другую суток, без особого вреда для себя, а сброшенные лишние килограммы в наш век не приносит ничего, кроме пользы, так как наш горожанин больше похож на хорошо откормленных свиней в загородке, чем на гордого и сильного представителя рода Homo. Впрочем, это  не в обиду будет им сказано. Да и освоенность нашей тайги, бесконечные вырубленные участки и дороги, проложенные к ним, выведут к жилью любого, даже несведущего в тайге человека. Заблудиться и погибнуть при таких условиях, дело весьма трудное и даже, я бы сказал, проблематичное.
    Впрочем, хватит отступлений. В моей практике было несколько случаев, когда я ощущал дыхание смерти на своем затылке, но чаще всего я был сам в этом виноват, дразня судьбу, точнее, дергая смерть за хвост,  но этот случай с медведицей относится к ряду действительно случайностей.
    У меня был Джек. Джек, это русско-европейская лайка, заводского разведения с характерным для данной породы окрасом: черным с манишкой на груди, в пестрых чулках, скорее носках. Хвост его не завивался тугим кольцом, а лежал серпом. У меня не было ни одной собаки, у которой бы хвост был завит тугим кольцом. Не знаю почему, но все мои лайки гордо украшали себя именно серповидными хвостами, и ни разу не удостаивали вниманием кольцевидные, пусть и родичи их имели. Впрочем, это было мое отвлеченное замечание. Джек мне достался в двухдневном возрасте, поскольку мамаша его собиралась на охоту, а судьба Джека вырисовывалась в районе помоек наряду со своими братьями и сестрами. Отдавая его мне, хозяйка, видимо предполагала его судьбу такой же, но богу суждено было смилостивиться над ним. Когда этот пёс, скорее всего походивший на крупного червяка, чем на собаку, появился у меня дома, то моему сыну было уже чуть больше года. Вопрос на засыпку: причём тут мой сын? А притом, что его так же выкармливал искусственником, так как мать его потеряла молоко. Так что после более чем годовой практики беганья с бутылочками, лишний месяц возни с ними я как-то даже не заметил.
    К этому времени, то есть к осени следующего года, ему исполнилось месяцев десять. Тесть мой решил с приятелем сходить за лимонником. К этому времени он вышел на пенсию. Следует добавить, что он в шестьдесят с небольшим лет был довольно дряхлым стариком. Это было следствием предыдущей веселой и разгульной жизни, после которой его парализовало несколько раз, и малоподвижного образа жизни на этой самой пенсии,. Естественно, этого самого лимонника поблизости от села не было, а далеко уходить они не могли, потому что приятель моего тестя был не многим лучше его, то я решил их бросить в километрах пяти от дома и направиться в автономное плаванье без этого лишнего балласта. Поднявшись по крутяку из Кабаньего, я перевалил в Панихезу, а, затем, на один из боковых его ответвлений, который я тогда ещё плохо знал. Спустившись с него, я нашёл искомое. Лимонник рос на небольших лианах, но добраться до него не всегда было легко, и пока я набрал ягодой с верхом полный целлофановый пакет, то времени уже было около девяти часов вечера. Я не был один, со мной был Джек. В то время я потерял две собаки и у меня остался только этот молодой пёс, на которого из-за молодости я мало надеялся, в чем я тогда, к счастью, ошибался. Вот с него-то всё и началось. Джек, со временем стал великолепной собакой: запросто работал по крови, хотя я его не учил этому, шёл по кабану, медведю, колонку, норке, фазану, но работать по белке так и не научился. Поскольку я так и не смог ему "поднять" голову. Он усиленно суетился под деревом, старательно разбирая следы, но стоило белке пойти верхом, как он её терял. Я прилагал большие усилия, чтобы он освоил и этот спорт. Из-за этого несколько белок поплатилось своей жизнью в неурочное время, для того лишь, чтобы поболтаться на веревке, перед джековой мордой, но стоило ей подняться на два метра, как он её переставал видеть в упор. Напрасно я елозил данной игрушкой перед его харей много раз, пока не оставил это бесполезное занятие. В то время я ещё надеялся на его благоразумие и усиленно готовил к белкованию. Впрочем, пора бы вернуться к нашей истории. Я уже сказал, что те места я ещё знал довольно плохо, так что, как говорил ранее, перепутал главный распадок Панихезы с его боковым ответвлением. Все отличие главного распадка от бокового заключалось в том, что в главном дорога шла более менее придерживаясь направления с севера на юг и выходила недалеко от Кондратьевки, в то время дорога из бокового распадка, следуя в начале том же направлении, на становике поворачивала на восток, в сторону Уссурийского заповедника..  Вот по этой дороге я бодренько поскакал, имея за плечами с десятком килограммов первосортных ягод. К десяти часам я убедился, что прусь совершенно не в том направление, но уже начало темнеть. Взяв по компасу верный курс, я двинулся домой, надеясь до темноты выбраться на тропинку, ведущую к дому, хотя по ней мне бы пришлось телепать на ощупь километров ещё с восемь или даже более. Правда я надеялся и на фонарик, который у меня лежал, вместе с куском хлеба, луковицей и парой крутых яиц, в рюкзаке, но судьбе было угодно распорядиться иначе. 
   Уже стало совсем темно,  и я включил фонарик. Через полчаса по моему ходу, не далее чем в двухстах метрах, раздался лай. Кто не был охотником, тот не знает этого.  Сердце ждет что-то, но опытные охотники по лаю своих собак с большой долей вероятности знает, какого зверя облаивает в данный момент они. Через десять шагов я уже предполагал, что, скорее всего это барсук или енотовидная собака, поскольку лай оставался на месте и становился то громче, то глуше, голос оставался ровным, но не прекращался. Лайки редко отдают голос, как гончие, на следу, не имея прямого контакта со зверем. По крайней мере, у меня не было ни одной подобной собаки. Скоро стало слышно характерное харканье барсука. Он, как обычно, огрызался на собаку, пытаясь укусить её. В темноте дупла блеснули глаза. Пройти мимо реальной добычи я никак не мог, благо спички у меня были, да и барсук был уже жирен, и шкура вполне могла быть использована в качестве сырья для шапок. В общем, участь его была решена в ту же минуту. Так как ружья у меня не было, то я не мог убить самым простым способом – выстрелом в голову. Нужно было, поэтому, просто умерить его пыл и агрессивность. Потыкав ему в харю палкой, я загнал его в глубину дупла. Хотя бересты, что я обычно ношу в кармашке своего рюкзака, со мной не было, поскольку я, не весть для чего, выкинул её перед выходом в лес, но погода была сухая, и листва вспыхнула, как порох, с одной спички. Когда костерок в дупле разгорелся, я насыпал сверху сырых листьев, собрав их у самой земли, превратив костер в дымокур. Заткнув отверстие в дупло рюкзаком, я стал разводить нормальный костер, зная упорство барсука в борьбе за свою жизнь. Вытаскивать за хвост, как я изредка делал позднее, не обкуренного барсука, я не решился, считая осторожность обратной стороной доблести.  Эта доблесть заняла добрых три часа урочного времени, когда моим основным занятием был сбор листьев и поддержание в рабочем состоянии дымокура, путем усиленного раздувания искр божьих в костре. Пока я усиленно работал кузнечным горном, то посадил батарейки в фонарике и довольно сильно захотел подрыхнуть. Так что, когда останки героического барсука перекочевали в рюкзак, сильно потеснив лимонник, я напрочь расхотел плутать по тёмной тайге и предался Морфею, радостно подставив бока лучезарному теплороду исходившему от набирающего силу костра, пожирающего крепкие дубовые орясины, что раньше совершенно бесхозно валялись в недалеких окрестностях. С ними он расправился довольно бодренько, так что к первому лучу солнца, явившемуся часов в шесть - семь, от него не осталось и следа, и я начинал уже пощелкивать челюстями от утренней свежести. Уговорив последнюю корку хлеба с луком, разделенную по-братски с Джеком, я рванул со всей своей решительностью по утреннему холодку навстречу будущему закату и событию, ставшему, пожалуй, одним из самых опаснейших в моей жизни и моей охотничьей практике.. А виной всему была некоторая туповатость Джека в работе по белке, что я так красноречиво выше живописал. Топая бодренько по великолепной Уссурийской тайге, как можно бодренько топать имея за плечами более двадцати килограммов груза, я увидел в метрах семидесяти от себя бегущую вниз по кедру белку. Кроме всего прочего я услышал и легкое пошкрябывание по коре когтей. Так как я ещё не избавился от своего бзика и не бросил безнадежное дело обучения Джека охоте на белку, то я, естественно, двинулся в сторону шороха, ни сколько не обращая внимания на поведение собаки, пренебрегая старым охотничьим правилом: не совать голову туда, куда собака кое-что не сунула.  Кроме всего прочего, по причине джековского юного возраста, я мало ещё знал его, и то, что в его лохматой груди билось сердце героя, хотя ещё шестимесячным щенком при мне он яростно атаковал огромного кабана, но тогда, кроме него, были ещё две собаки, а в своре даже самый трусливый пёс если не лев, то, по крайней мере, не помойная шавка. Так что я не придал значение этому, а зря. Джек не пошёл от меня, как он обычно делал, а бежал чуть впереди, внимательно смотря в сторону шороха, хотя, не проявляя признаков страха, не стремился спрятаться за меня, как говорят охотники "топтал хвоста". Правда, я знал, что его предки работали по медведю, и что, много позднее, он один шёл на леопарда, что не прятался от тигра, хотя и сильно нервничал, когда мы едва не наступали тому на пятки, а к медведю, относился, как к рядовой добыче.  Так что, со всей своей прытью и беззаботностью, даже не подозревая того, я нарывался на крупную неприятность. То, что я принимал за белку, было лапой белогрудой медведицы, именно медведицы, которая чинно спускалась с кедра, завидев славного представителя обезьяньего рода в моем лице. То что, как из-под земли, возникло перед моим носом, не далее чем в сорока метрах, несколько удивило, но не испугало меня, хотя положение мое было прескверным. Во-первых, я был гружен по самую завязку, так что на какой-либо маневр просто не был способен, кроме того лямки рюкзака у меня были связаны между собой, для того, чтобы не сползали с плеч при прыжках и прочих телодвижениях, во-вторых, моего любимого ножа на поясе, как на грех, у меня не оказалось, а зубы, к несчастью, у меня были мелковаты калибром. На Джека, честно сказать, я мало надеялся тогда, может быть и напрасно. Он стоял впереди, чуть левее меня, внимательно и спокойно смотрел на зверя. Медведица встала на задние лапы, но не проявляла агрессивности, явно пытаясь запугать меня. Она была метра полтора ростом, сантиметров на тридцать ниже меня, но весом превосходила почти вдвое. Грудь её была не чисто белая, а изжелта. Бежать было бессмысленно, тем более освободиться от излишнего груза я быстро не мог, по причине моей предусмотрительности, да и шутить с инстинктами зверей, я не собирался. Я решился на атаку, зная, что белогрудые медведи редко нападают на человека. Но, сделав шаг или два в ее сторону, меня отвлек шум. Мне показалось, что с кедра, метрах  в двадцати от меня, свалился бурый клубок, который моментально развернулся и тотчас исчез в траве. Это был медвежонок. Когда я глянул на то место, где только что стояла его мать, то никого не увидел.
   По следам я установил, наличие и второго медвежонка, который находился не далее сорока метров от меня, который незамеченным спустился с дерева на землю. Пока я интересовался его представительной мамашей. Преследовать зверей я не стал, хотя Джек уходил за ними, но отсутствовал не очень долго, видимо, не решившись в одиночку их атаковать.  
   Джек прожил восемь лет. После моего развода он остался у тёщи, поскольку своего угла у меня не было. Она заперла его в сарай, где он просидел безвылазно почти год, и, не дотянув до следующего лета, умер. Вторая лаечка, что я приобрел года через три после появления Джека, хоть и не составила ему равноценную пару, из-за того, что была трусовата, но зато великолепно работала по мелочи, в том числе и по злополучной белке, и птице, которой Джек со временем перестал интересоваться, не пережила второй зимы. Её украли. Скорее всего, она попала на зуб местным бичам, которые раньше не трогали моих собак, поскольку кое-кто, особенно их заводилы, получали от меня по шее регулярно, а за собак я бы им свернул головы.

 

ОХОТА НА КАБАНА С ТОПОРОМ

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О БАРСУЧЬЕЙ ОХОТЕ