КАША

КАША
 
   Каша была цыплячья – пшенка. Сколько?  Килограмма два. Кастрюля тоже приличная и два олуха приложенные к этой каше и всему остальному. Кто может быть приложен к этой каше? В те славные времена это мог быть только я и мой брательник. Кто ещё может быть! Сын Андрей тогда ещё не родился, а отец благополучно поглощал мамины обеды (редиска), а сокамерников по институтскому общежитию я не беру в счет, так как за мою долгую жизнь, что я провел по этим общагам, их набралось столько, что их нужно паковать компьютерным архиватором, чтобы они уместились на жестком диске.  
  Но опустимся на землю обетованную, то есть поближе к родной и любимой всеми нами, до самой отрыжки, пшенной каши. Я знал в своей жизни только одного человека, который любил её. Это был мой отец, но в неё он влюбился во времена оные, когда обживал окопы, приближенные к полярному кругу. Так что ему если снилась эта самая каша, да покрытая толстым слоем масла, то считал, что ему повезёт крупно. Мне же, если начинает сниться жрачка, то только к тому, что нужно просыпаться и проверить ближайший холодильник, на предмет наличия в нём, хотя бы завтрака туриста, а не этой желтоватой, как подгузники после употребления, варёный продукт. Видимо протокольная возня моих внутренностей, заботливо объеденных одним словом: пищеварительная система, отражается только на уровне психологическом и соматическом, но никак влияет на мои способности, да не обещает ничего хорошего продуктам питания, мирно проживающим в обширных внутренностях друзей и товарищей  наших желудков, под именем холодильник. Чтой-то там было у Пушкина про друзей нашему желудку? Не помню. Но было.
    Но направимся во времена покрытые легким флёром студенческой романтики. Таким лёгким, что и нонче хочется жрать, только от одних воспоминаниях об этих годах. Так что рука тянется к ручке, естественно не перу, поскольку к перу ещё приплетена бумага, только не туалетная. Но мы тянем свои дрожащие бесовские ручонки к ручке благопристойного холодильного оборудования домашнего пользования. Но в том месте и в то время подобная ручка напрочь отсутствовала, что делает данные воспоминания особенно трогательными и духовно утончёнными.
   Опять! Опять, я ругаю себя, призываю к краткости, предлагаю слезть с облаков былого и протопать голыми ножками по росистой травке-муравке, чтоб подхватить крепкий насморк или простуду, а может быть и гриппер.   Но в те времена, как бы мой брательник не крутил вола, но большим олухом на кухне всё же был он, поскольку старшие должны быть умнее, тем более он был студент, а я был только абитурой, прибывший пополнить ряды славной нашей учащейся молодежи, но жрать я уже хотел тогда, как истинный студент. Это ныне он одной левой приготовит чего-нибудь покушать, поскольку жену себе выбрал интеллигентную, которую нужно учить многому, но, конечно, бесполезно, особенно по хозяйству. Впрочем, она неплохо играет на пианино. Вот же не повезло парню! Она его ещё и музой мучает в углу! Впрочем, он счастлив с ней, и она вполне хорошая жена и без кухни. Правда, не зная моего характера, она как-то решила взяться за моё воспитание, подумав, что я должен походить на своего брата. В этом она сильно ошиблась, когда я разнёс всё к чёртовоё бабушке, устроив скандал на всю ивановскую. Право слово, я не боюсь ни бога, ни черта, ни жизни, ни смерти, хотя и поторчать на этом свете не прочь ещё некоторое время. Кстати, следует добавить, что не боюсь и баб. Марина же зареклась, думаю на всю жизнь, воспитывать меня. Все познается в сравнении. Мой мудрый сынок, изучив дядю, сообщил, что мы сильно похожи друг на друга, добавив с грустью, что только не внешне. Впрочем, сын мой ошибается, хотя мы и вывалились из одного гнезда, но все признают, что я обладаю характером отца. Брат же так выходит, что будет, однако, помягче, чем я, и не обладает теми качествами лидера, что прут из нас с отцом. Тем более я рожден третьим в семье, а третий ребёнок это или затурканный заморышь, или вояка и лидер, который пытается руководить своими старшими братьями или сестрами. Тому пример дедушка Ленин и множество других деятелей, которых не назовешь ни как маменькиными детками. Но вернемся всё-таки к каше.
 Жрать хотели многие. Таких, кроме меня с братом,  была целая комната оболтусов, о чём я поведал выше, готовых чего-нибудь съесть в большем количестве. Жаль, как я ранее говорил, но я не помню, кто там был, стал стареть и терять память. Прошло всего-то тридцать пять лет. Эх, старость! Но на кухни торчали мы с братом. Это точно, посему и забылись как-то все остальные участники сей драмы.
  Или мы не хотели идти в столовку, или она была уже закрыта, или финансы активно запели во всю октаву и далее на пару другую выше сей октавы. Но, вероятно, уже не пели, а выли благим матом с завыванием. Разбираться не стоит. В независимости от состояния финансовой системы в этом мире и, особенно, в твоем кошельке, жрать хочется всегда, начиная с понедельника до воскресенья, без перерыва на обед, ужин и завтрак. Это особенно заметно в весьма незрелом возрасте. Как говорила одна моя знакомая, которая связана с экспедициями и прочими вылазками на природу в научных целях: «Молодой сожрет больше, чем принесёт с собой на базу». Посему она не любила брать с собой в данные походы малолетних олухов, что при царе небесном состоят неизвестно кем. Но дело не в этом. В те славные времена мы были молоды, поджары и вечно голодные. До царя небесного нам было ещё далеко. Мы как раз подходили под эту категорию молодых, что определила наш научный работник. В те времена мой брат ещё не состоял в разряде тяжеловесов и был худ до того, что его физиомордия влезала даже в зеркало, без предварительного деления этой физиономии на части. Правда моя и сейчас туда втискивается без особых проблем и не одна даже поместится в нём. Так что, как сказал мой мудрый сын Андрей, что мы с братом похожи во всем, но только по характеру. По крайней мере, если сейчас в моем брате таких, как я, можно поместить двух и останется ещё и остаток, то тогда не умещалось и два, хотя я был меньше его на тридцать сантиметров. Но, несмотря на это, мы были голодны основательно и одинаково. Жрачная халява не предвиделась, поскольку была и такая. Мой брат не особенно любил общественную работу, но в один прекрасный момент он проявил невидимую активность и пристроился, то ли проверяющим, то ли активистом какого-то спортивного лагеря. Лагерь был не постоянный, но там подкармливали спортсменов. Каким боком там был пристроен мой брат, я так и не понял. Он даже никогда не имел спортивного разряда. Единственный спорт, которым он некогда занимался, был бокс, но получив пару затрещин, он быстренько перевел свою любовь к нему в тренерское русло, но в лагере он был на хорошем счету, поскольку там кормили даже лучше, чем в столовой. Всучив мне свою путевку, мы бодренько стали посещать сие богоугодное заведение. Так как он был активист и на виду, его путевку никто не проверял, а работники этого лагеря, так до конца не поняли, кто там поджирается за счет государства. Но, впрочем, воровство есть перераспределение материальных благ в обществе. Вполне нормальная функция. Только я одного не пойму до сих пор на фоне сих благих размышлений и оправданий: на фига белорусские крестьяне разбирали фашистские танки на запчасти?  Немцам что ли толкали снятые железки?  Впрочем, у нас, кто мало своровал, высылают в Сибирь, а кто много – в Лондон. Поскольку я и сам сибиряк, то меня дальше Кушки не пошлют и меньше взвода не дадут. В мои армейские времена могли, впрочем, послать не только в Кушку, но и в Герат, а, особо отличившихся, отправляли под Кандагар. Да и воровать, кроме леса, здесь нечего. Лондон и Париж мне не светит. Вила на Багамах никак не предвидится. Ну, и бис с этими вилами, ноне у меня в закутке их аж две штуки стоят. Пора, все-таки, вернуться к каше, иначе моя прихотливая мысль утащит вас бог весть куда, а на Марс вы так же не попадете, как и я на Багамы. Зачем досаждать душе всякими мелочами, вроде дворцов на двести комнат и тремястами женами и тысячей другой наложниц. Султан, как говорил Юрий Никулин, должен быть холостым и свободным. Зачем тогда быть султаном? Я с ним, впрочем, всегда и полностью, согласен.
  Мы готовили кашу. Вот, самая ценная мысль, к которой я пытаюсь вернуться уже в десятый раз. Но.. Не считайте нас белоручками, которые никогда не чистили картошку. Нет. Мы прекрасно умели готовить, но не кашу. Кашу я терпеть не мог ещё с детского сада, который посещал всего две недели или даже менее. Так что кашу я никогда не готовил, тем более эту цыплячью.  Я ее не любил так же, как и манную. Правда, я выковыривал из нее мясо, если таковое там имелось, а остальное приходилось доедать нашим поросям. Брат тоже никогда не готовил каши. Он вообще не любил заниматься домашними делами. В нашем доме было заведено, что кто учится во вторую смену - готовит обед. Брат умудрялся никогда не делать это. Он умело сбагривал эти дела то на сестёр, то на меня. Чаще всего, он не оказывался дома в нужное время, а появлялся в тот момент, когда мы поглощали обед. Быстро сгружал в сумку свои школьные принадлежности и в желудок помещал пару чашек супа или пельменей, пару-тройку котлет и яиц. Короче, ни я, как более продвинутый повар, ни он не умели готовить кашу. Кошмар! Да это проще пареной репы. Жарить картошку гораздо сложней, хотя мы это прекрасно умели делать. Я тем более, а мой брат сей навык уже приобрел в общаге. Тут же даже картошку чистить не надо! Поставил воду, и бросили крупу! Не забудьте посолить ещё ваше варево и проследите, чтобы оно ненароком не подгорела. О подливах и приправах я не говорю, но даже в этом варианте каша уже почти полностью пригодна к употреблению.
   Но тогда мы ни хрена и ничего не знали, посему долго размышляли, как сие действо производить, не подозревая, что глубокие мысли резвятся на самой поверхности! Помощи от наших сокомнатников мы тоже не имели. Они имели понятие о пище, только в пределах тарелок и мисок, кружек и стаканов. Ноне бы я просто засунул руки в карман и направился бы в гости к бабам, точнее тогда девкам, пообщался бы с ними пять минут и имел бы полный карман рецептов приготовления каши и пару бесплатных симпатичных консультантш в придачу. Не знаю, почему я не поступил тогда так, но видимо не от большого ума и опыта.
  То, что нужно сначала вскипятить воду, мы все-таки знали. Так что, примерно через час в большой кастрюли сей обязательный ингредиент каши бурлил и фонтанировал. Дальше начались уже фантазии из области недопустимой кулинарии. Мы, впрочем, не знали, сколько нужно сыпать крупы в эту чертову кастрюлю. Сходив в магазин и посмотрев на крупу в бумажных пакетиках, в которых умещался ровно килограмм и, сравнив с размерами нашей кастрюли, решили, что этого килограмма на такую кастрюлю будет маловато. Очень мало.  Так что у нас было на тот момент ровно два пакета желтой цыплячьей прелести. Два кулечка. По сравнению с огромными размерами кастрюли! Они явно выглядели маленькими. Сначала мы засыпали просто один кулёк. Он уместился на самом донышке тонким слоем. На такую кастрюлю, какую мы хотели получить каши, это, по нашим понятиям, было мало и никак не тянуло на то, что ею наедятся большое количество голодных лбов вьюношеского возраста. Посему мы высыпали и второй кулёк. И крупа из него не особенно прибавила нам оптимизма, поскольку тоже как-то не выделялся на обширном дне кастрюли, хотя через кипящую воду крупу можно было всё-таки  рассмотреть. Я думаю, что если бы мы сего не совершили, то дальнейшее приготовление каши прошло мирно и тихо, под звук победных фанфар, звучавших для молодых покорителей кулинарных вершин, хотя весьма мелких по размерам. Пусть крупа, естественно, не была вымыта, а вода просто не была посолена.
  Эпопея началась позднее. Пока крупа мирно дремала на дне кастрюли и незаметно впитывала соки из окружающей среды, то мы находились в спокойном состоянии духа, то есть просто беспокойно прыгали с ложками в ожидании того, когда даже эта паршивая на вкус каша станет съедобна, теша тем свои пустые желудки. Не знаю почему, но крупы уж сильно любят воду. Любят так, что начинают, при её чрезмерном употреблении, толстеть, как бабы на сладких булочках и тортах.
  Не стоит удивляться, после всего выше сказанного, что наша каша-малаша стала дружненько лезть из кастрюли. Вот тут началась паника. Сие извержение следовало остановить. Первое, что мы сделали, так стали отгребать ее в разные ёмкости, начиная от тарелок, заканчивая пустыми кастрюлями.  Каша же продолжала лезть. Мы заполнили все тарелки и кастрюли, которых у нас было не боле двух, а каша всё лезла и лезла. Это поползновение пшенки на окружающую среду нужно было прекратить. Это можно было сделать только одним способом: сняли кастрюлю с плиты. Ничего больше не могло помочь. Как только мы это сделали, желтый вулкан успокоился, поглотив предварительно под своё содержимое у нас все тарелки и миски. Мы печально и дружно созерцали сие зрелище, периодически бегая между своей общежитской комнатой, где дымились тарелки с кашей и кухней. Каша была недоваренная и, конечно, полная дрянь. Она, как вы понимаете, никак не могла утолить наш голод. Червяк бодренько пожирал нас изнутри. Так что, когда сия борьба завершилась, мы, всё же, решили  попробовать продукт нашего творчества, но никто не стал его есть. Продукт сей оказался действительно совсем порнографическим. Во-первых, он был не соленый, во-вторых, эта цыплячья радость оказалась, как и я говорил, не доваренной. Червяк, который пожирал нас из нутрии, готовый сожрать всё подряд, даже от неё отвернулся, хотя я пытался сдобрить сие творчество сахаром. Даже сахар не прельстил его!
  Право слово, мы в сей вечер не остались голодные. В общаге было полно юных и прелестных абитуриенточек, наивных, как сама жизнь. Пусть я сам был абитурой, но якшался со студентами, а голодный я бываю наглым и напористым, что устоять перед сим напором было весьма трудно, особенно если пожрать действительно было нечего. Соловей из меня тогда получается, не хуже Шаляпина или Козинцева. Такие сказки я тогда плёл! Кошмар! Так что нынешние опусы, лишь жалкая тень моего былого творчества на голодный желудок!
  Кастрюлю же и тарелки, как всегда, всё-таки, пришлось мыть мне. В мусорном бачке места для каши нашлось предостаточно, а вот братца, который слинял с моих глаз тотчас, как речь зашла о тарелках, выловить так и не удалось. В недрах общежития он растворился бесследно, как его туточки и не бывало никогда.  Наглостью, чтобы запрягать в это дело жителей комнаты, в которой проживал мой брат, я ещё не обладал, так что за эпопею с кашей я отдувался по полной программе. Да, в это время мой брательник преспокойно устраивал боксерский поединок за пару комнат от нашей. Вроде он даже не получил не одного хорошего удара в нюх. Жаль, конечно, по крайней мере, он это тогда заслужил, поскольку я тогда премного был зол на него. Впрочем, он, всё-таки,  занимался немного боксом, да и ныне машет ещё гантелями. 

© Copyright: Игорь Николаевич Макаров, 2015

Регистрационный номер №0265531

от 17 января 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0265531 выдан для произведения: КАША
 
   Каша была цыплячья – пшенка. Сколько?  Килограмма два. Кастрюля тоже приличная и два олуха приложенные к этой каше и всему остальному. Кто может быть приложен к этой каше? В те славные времена это мог быть только я и мой брательник. Кто ещё может быть! Сын Андрей тогда ещё не родился, а отец благополучно поглощал мамины обеды (редиска), а сокамерников по институтскому общежитию я не беру в счет, так как за мою долгую жизнь, что я провел по этим общагам, их набралось столько, что их нужно паковать компьютерным архиватором, чтобы они уместились на жестком диске.  
  Но опустимся на землю обетованную, то есть поближе к родной и любимой всеми нами, до самой отрыжки, пшенной каши. Я знал в своей жизни только одного человека, который любил её. Это был мой отец, но в неё он влюбился во времена оные, когда обживал окопы, приближенные к полярному кругу. Так что ему если снилась эта самая каша, да покрытая толстым слоем масла, то считал, что ему повезёт крупно. Мне же, если начинает сниться жрачка, то только к тому, что нужно просыпаться и проверить ближайший холодильник, на предмет наличия в нём, хотя бы завтрака туриста, а не этой желтоватой, как подгузники после употребления, варёный продукт. Видимо протокольная возня моих внутренностей, заботливо объеденных одним словом: пищеварительная система, отражается только на уровне психологическом и соматическом, но никак влияет на мои способности, да не обещает ничего хорошего продуктам питания, мирно проживающим в обширных внутренностях друзей и товарищей  наших желудков, под именем холодильник. Чтой-то там было у Пушкина про друзей нашему желудку? Не помню. Но было.
    Но направимся во времена покрытые легким флёром студенческой романтики. Таким лёгким, что и нонче хочется жрать, только от одних воспоминаниях об этих годах. Так что рука тянется к ручке, естественно не перу, поскольку к перу ещё приплетена бумага, только не туалетная. Но мы тянем свои дрожащие бесовские ручонки к ручке благопристойного холодильного оборудования домашнего пользования. Но в том месте и в то время подобная ручка напрочь отсутствовала, что делает данные воспоминания особенно трогательными и духовно утончёнными.
   Опять! Опять, я ругаю себя, призываю к краткости, предлагаю слезть с облаков былого и протопать голыми ножками по росистой травке-муравке, чтоб подхватить крепкий насморк или простуду, а может быть и гриппер.   Но в те времена, как бы мой брательник не крутил вола, но большим олухом на кухне всё же был он, поскольку старшие должны быть умнее, тем более он был студент, а я был только абитурой, прибывший пополнить ряды славной нашей учащейся молодежи, но жрать я уже хотел тогда, как истинный студент. Это ныне он одной левой приготовит чего-нибудь покушать, поскольку жену себе выбрал интеллигентную, которую нужно учить многому, но, конечно, бесполезно, особенно по хозяйству. Впрочем, она неплохо играет на пианино. Вот же не повезло парню! Она его ещё и музой мучает в углу! Впрочем, он счастлив с ней, и она вполне хорошая жена и без кухни. Правда, не зная моего характера, она как-то решила взяться за моё воспитание, подумав, что я должен походить на своего брата. В этом она сильно ошиблась, когда я разнёс всё к чёртовоё бабушке, устроив скандал на всю ивановскую. Право слово, я не боюсь ни бога, ни черта, ни жизни, ни смерти, хотя и поторчать на этом свете не прочь ещё некоторое время. Кстати, следует добавить, что не боюсь и баб. Марина же зареклась, думаю на всю жизнь, воспитывать меня. Все познается в сравнении. Мой мудрый сынок, изучив дядю, сообщил, что мы сильно похожи друг на друга, добавив с грустью, что только не внешне. Впрочем, сын мой ошибается, хотя мы и вывалились из одного гнезда, но все признают, что я обладаю характером отца. Брат же так выходит, что будет, однако, помягче, чем я, и не обладает теми качествами лидера, что прут из нас с отцом. Тем более я рожден третьим в семье, а третий ребёнок это или затурканный заморышь, или вояка и лидер, который пытается руководить своими старшими братьями или сестрами. Тому пример дедушка Ленин и множество других деятелей, которых не назовешь ни как маменькиными детками. Но вернемся всё-таки к каше.
 Жрать хотели многие. Таких, кроме меня с братом,  была целая комната оболтусов, о чём я поведал выше, готовых чего-нибудь съесть в большем количестве. Жаль, как я ранее говорил, но я не помню, кто там был, стал стареть и терять память. Прошло всего-то тридцать пять лет. Эх, старость! Но на кухни торчали мы с братом. Это точно, посему и забылись как-то все остальные участники сей драмы.
  Или мы не хотели идти в столовку, или она была уже закрыта, или финансы активно запели во всю октаву и далее на пару другую выше сей октавы. Но, вероятно, уже не пели, а выли благим матом с завыванием. Разбираться не стоит. В независимости от состояния финансовой системы в этом мире и, особенно, в твоем кошельке, жрать хочется всегда, начиная с понедельника до воскресенья, без перерыва на обед, ужин и завтрак. Это особенно заметно в весьма незрелом возрасте. Как говорила одна моя знакомая, которая связана с экспедициями и прочими вылазками на природу в научных целях: «Молодой сожрет больше, чем принесёт с собой на базу». Посему она не любила брать с собой в данные походы малолетних олухов, что при царе небесном состоят неизвестно кем. Но дело не в этом. В те славные времена мы были молоды, поджары и вечно голодные. До царя небесного нам было ещё далеко. Мы как раз подходили под эту категорию молодых, что определила наш научный работник. В те времена мой брат ещё не состоял в разряде тяжеловесов и был худ до того, что его физиомордия влезала даже в зеркало, без предварительного деления этой физиономии на части. Правда моя и сейчас туда втискивается без особых проблем и не одна даже поместится в нём. Так что, как сказал мой мудрый сын Андрей, что мы с братом похожи во всем, но только по характеру. По крайней мере, если сейчас в моем брате таких, как я, можно поместить двух и останется ещё и остаток, то тогда не умещалось и два, хотя я был меньше его на тридцать сантиметров. Но, несмотря на это, мы были голодны основательно и одинаково. Жрачная халява не предвиделась, поскольку была и такая. Мой брат не особенно любил общественную работу, но в один прекрасный момент он проявил невидимую активность и пристроился, то ли проверяющим, то ли активистом какого-то спортивного лагеря. Лагерь был не постоянный, но там подкармливали спортсменов. Каким боком там был пристроен мой брат, я так и не понял. Он даже никогда не имел спортивного разряда. Единственный спорт, которым он некогда занимался, был бокс, но получив пару затрещин, он быстренько перевел свою любовь к нему в тренерское русло, но в лагере он был на хорошем счету, поскольку там кормили даже лучше, чем в столовой. Всучив мне свою путевку, мы бодренько стали посещать сие богоугодное заведение. Так как он был активист и на виду, его путевку никто не проверял, а работники этого лагеря, так до конца не поняли, кто там поджирается за счет государства. Но, впрочем, воровство есть перераспределение материальных благ в обществе. Вполне нормальная функция. Только я одного не пойму до сих пор на фоне сих благих размышлений и оправданий: на фига белорусские крестьяне разбирали фашистские танки на запчасти?  Немцам что ли толкали снятые железки?  Впрочем, у нас, кто мало своровал, высылают в Сибирь, а кто много – в Лондон. Поскольку я и сам сибиряк, то меня дальше Кушки не пошлют и меньше взвода не дадут. В мои армейские времена могли, впрочем, послать не только в Кушку, но и в Герат, а, особо отличившихся, отправляли под Кандагар. Да и воровать, кроме леса, здесь нечего. Лондон и Париж мне не светит. Вила на Багамах никак не предвидится. Ну, и бис с этими вилами, ноне у меня в закутке их аж две штуки стоят. Пора, все-таки, вернуться к каше, иначе моя прихотливая мысль утащит вас бог весть куда, а на Марс вы так же не попадете, как и я на Багамы. Зачем досаждать душе всякими мелочами, вроде дворцов на двести комнат и тремястами женами и тысячей другой наложниц. Султан, как говорил Юрий Никулин, должен быть холостым и свободным. Зачем тогда быть султаном? Я с ним, впрочем, всегда и полностью, согласен.
  Мы готовили кашу. Вот, самая ценная мысль, к которой я пытаюсь вернуться уже в десятый раз. Но.. Не считайте нас белоручками, которые никогда не чистили картошку. Нет. Мы прекрасно умели готовить, но не кашу. Кашу я терпеть не мог ещё с детского сада, который посещал всего две недели или даже менее. Так что кашу я никогда не готовил, тем более эту цыплячью.  Я ее не любил так же, как и манную. Правда, я выковыривал из нее мясо, если таковое там имелось, а остальное приходилось доедать нашим поросям. Брат тоже никогда не готовил каши. Он вообще не любил заниматься домашними делами. В нашем доме было заведено, что кто учится во вторую смену - готовит обед. Брат умудрялся никогда не делать это. Он умело сбагривал эти дела то на сестёр, то на меня. Чаще всего, он не оказывался дома в нужное время, а появлялся в тот момент, когда мы поглощали обед. Быстро сгружал в сумку свои школьные принадлежности и в желудок помещал пару чашек супа или пельменей, пару-тройку котлет и яиц. Короче, ни я, как более продвинутый повар, ни он не умели готовить кашу. Кошмар! Да это проще пареной репы. Жарить картошку гораздо сложней, хотя мы это прекрасно умели делать. Я тем более, а мой брат сей навык уже приобрел в общаге. Тут же даже картошку чистить не надо! Поставил воду, и бросили крупу! Не забудьте посолить ещё ваше варево и проследите, чтобы оно ненароком не подгорела. О подливах и приправах я не говорю, но даже в этом варианте каша уже почти полностью пригодна к употреблению.
   Но тогда мы ни хрена и ничего не знали, посему долго размышляли, как сие действо производить, не подозревая, что глубокие мысли резвятся на самой поверхности! Помощи от наших сокомнатников мы тоже не имели. Они имели понятие о пище, только в пределах тарелок и мисок, кружек и стаканов. Ноне бы я просто засунул руки в карман и направился бы в гости к бабам, точнее тогда девкам, пообщался бы с ними пять минут и имел бы полный карман рецептов приготовления каши и пару бесплатных симпатичных консультантш в придачу. Не знаю, почему я не поступил тогда так, но видимо не от большого ума и опыта.
  То, что нужно сначала вскипятить воду, мы все-таки знали. Так что, примерно через час в большой кастрюли сей обязательный ингредиент каши бурлил и фонтанировал. Дальше начались уже фантазии из области недопустимой кулинарии. Мы, впрочем, не знали, сколько нужно сыпать крупы в эту чертову кастрюлю. Сходив в магазин и посмотрев на крупу в бумажных пакетиках, в которых умещался ровно килограмм и, сравнив с размерами нашей кастрюли, решили, что этого килограмма на такую кастрюлю будет маловато. Очень мало.  Так что у нас было на тот момент ровно два пакета желтой цыплячьей прелести. Два кулечка. По сравнению с огромными размерами кастрюли! Они явно выглядели маленькими. Сначала мы засыпали просто один кулёк. Он уместился на самом донышке тонким слоем. На такую кастрюлю, какую мы хотели получить каши, это, по нашим понятиям, было мало и никак не тянуло на то, что ею наедятся большое количество голодных лбов вьюношеского возраста. Посему мы высыпали и второй кулёк. И крупа из него не особенно прибавила нам оптимизма, поскольку тоже как-то не выделялся на обширном дне кастрюли, хотя через кипящую воду крупу можно было всё-таки  рассмотреть. Я думаю, что если бы мы сего не совершили, то дальнейшее приготовление каши прошло мирно и тихо, под звук победных фанфар, звучавших для молодых покорителей кулинарных вершин, хотя весьма мелких по размерам. Пусть крупа, естественно, не была вымыта, а вода просто не была посолена.
  Эпопея началась позднее. Пока крупа мирно дремала на дне кастрюли и незаметно впитывала соки из окружающей среды, то мы находились в спокойном состоянии духа, то есть просто беспокойно прыгали с ложками в ожидании того, когда даже эта паршивая на вкус каша станет съедобна, теша тем свои пустые желудки. Не знаю почему, но крупы уж сильно любят воду. Любят так, что начинают, при её чрезмерном употреблении, толстеть, как бабы на сладких булочках и тортах.
  Не стоит удивляться, после всего выше сказанного, что наша каша-малаша стала дружненько лезть из кастрюли. Вот тут началась паника. Сие извержение следовало остановить. Первое, что мы сделали, так стали отгребать ее в разные ёмкости, начиная от тарелок, заканчивая пустыми кастрюлями.  Каша же продолжала лезть. Мы заполнили все тарелки и кастрюли, которых у нас было не боле двух, а каша всё лезла и лезла. Это поползновение пшенки на окружающую среду нужно было прекратить. Это можно было сделать только одним способом: сняли кастрюлю с плиты. Ничего больше не могло помочь. Как только мы это сделали, желтый вулкан успокоился, поглотив предварительно под своё содержимое у нас все тарелки и миски. Мы печально и дружно созерцали сие зрелище, периодически бегая между своей общежитской комнатой, где дымились тарелки с кашей и кухней. Каша была недоваренная и, конечно, полная дрянь. Она, как вы понимаете, никак не могла утолить наш голод. Червяк бодренько пожирал нас изнутри. Так что, когда сия борьба завершилась, мы, всё же, решили  попробовать продукт нашего творчества, но никто не стал его есть. Продукт сей оказался действительно совсем порнографическим. Во-первых, он был не соленый, во-вторых, эта цыплячья радость оказалась, как и я говорил, не доваренной. Червяк, который пожирал нас из нутрии, готовый сожрать всё подряд, даже от неё отвернулся, хотя я пытался сдобрить сие творчество сахаром. Даже сахар не прельстил его!
  Право слово, мы в сей вечер не остались голодные. В общаге было полно юных и прелестных абитуриенточек, наивных, как сама жизнь. Пусть я сам был абитурой, но якшался со студентами, а голодный я бываю наглым и напористым, что устоять перед сим напором было весьма трудно, особенно если пожрать действительно было нечего. Соловей из меня тогда получается, не хуже Шаляпина или Козинцева. Такие сказки я тогда плёл! Кошмар! Так что нынешние опусы, лишь жалкая тень моего былого творчества на голодный желудок!
  Кастрюлю же и тарелки, как всегда, всё-таки, пришлось мыть мне. В мусорном бачке места для каши нашлось предостаточно, а вот братца, который слинял с моих глаз тотчас, как речь зашла о тарелках, выловить так и не удалось. В недрах общежития он растворился бесследно, как его туточки и не бывало никогда.  Наглостью, чтобы запрягать в это дело жителей комнаты, в которой проживал мой брат, я ещё не обладал, так что за эпопею с кашей я отдувался по полной программе. Да, в это время мой брательник преспокойно устраивал боксерский поединок за пару комнат от нашей. Вроде он даже не получил не одного хорошего удара в нюх. Жаль, конечно, по крайней мере, он это тогда заслужил, поскольку я тогда премного был зол на него. Впрочем, он, всё-таки,  занимался немного боксом, да и ныне машет ещё гантелями. 

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, НО НАПИСАННАЯ ПОСЛЕДНЕЙ

ВОЛОДЯ СУМАРОКОВ, ПЕС БАРБОС ИЛИ БЕГ НА КОРОТКУЮ ДИСТАНЦИЮ