Фрагменты ЙЕТИ (эпизоды с 32 по 35)

Эпизод 32


«Когда ваша печень плохо
себя чувствует, она медленно
танцует и поёт грустные песни»

из рекламы





Стечник разлепил веки и осторожно подвигал головой. Шея работала. Андрей Андреевич приподнялся, оперся на локоть, и осмотрелся. Он лежал абсолютно голый в помещении очень похожем на железнодорожное купе. Тело опера занимало одну из нижних полок.     Рядом на столике, сделанном из чего-то на вид очень мягкого, стояли пластиковые бутылочки с водой.
Стечник взялся рукой за ножку стола. Она была теплой и податливой. Он сжал её пальцами. Пальцы работали нормально. Внутри ножки было спрятано что-то твердое; но ощущение твёрдости возникало не резко, а плавно по мере сжатия, словно материал ножки этому сжатию сопротивлялся.  Прямо как член, подумал Андрей Андреевич и сел.
Сходство помещения с вагонным купе было почти полным. Отсутствовало лишь окно над столиком, да верхние полки напротив располагались гораздо ближе друг к другу. Они были пусты. На нижней лежали три махровых халата, очень аккуратно разложенные таким образом, что при взгляде на них сразу становилось ясно, что это – халаты. Два были синего цвета, один красный.
Стечник прикрыл глаза и потянулся к бутылочкам с водой. Взял одну из них и отвинтил крышку. Сделал несколько глотков: на вкус – обыкновенная вода. Свет из маленьких окуляров в полу погас и тут же снова мягко вспыхнул. Андрей Андреевич наклонился и увидел три пары тапочек разных размеров; самые маленькие – красные, две другие синие. Стечник определил, что ему подойдут только самые большие из синих. Он неторопливо надел их и встал. Взглянув еще раз на нижнюю полку напротив и решив почему-то, что халат придется взять под цвет тапок, оперативник выбрал из синих наибольший и облачился в него. Обернувшись, он увидел, что на полке над ним лежит голый физрук с открытыми глазами, устремлёнными в никуда.
   Роман Ильич повернул голову к приятелю и тихо спросил:
- Где мы, Андрей?
  Стечник взял со стола бутылочку с водой и протяну еёНикитину, другую бутылку, непочатую, положил в карман своего халата.
  С самой верхней полки прямо в лицо Стечнику свесилась рука. Андрей Андреевич внимательно её рассмотрел и отметил, что рука женская. Он приподнялся на цыпочках, чтобы заглянуть на полку и глаза в глаза встретился взглядом с Оксаной; такой же голой, как физрук и он сам минуту назад. Стечник протянул ей из кармана бутылочку с водой и, отвернувшись, посмотрел на халаты. Взяв красный, Андрей Андреевич не оборачиваясь, положил его прямо на Оксану и последнюю, оставшуюся на столике бутылку опять отправил к себе в карман.
  Оксана, из-за тесноты на полке с трудом забравшись в халат, посмотрела на Стечника так, словно видела его сквозь сон.
Андрей Андреевич поднял к ней руки, приглашая спуститься, и проговорил:
- Кажется, мы, всё-таки, не спим.
Оказавшись с помощью оперативника на полу, Оксана как-то нервно и не сразу зарядила в тапочки ноги и стала судорожно пить из бутылочки.
- В пурпур облачилась принцесса, - молвил Роман Ильич и попытался сесть на своей полке, - мне-то халат подайте.
  Стечник протянул приятелю оставшийся синий халат, и посмотрев на Оксану, не отрывающуюся от горлышка бутылки, приложился к своей, вынув её из кармана.
Никитин нарядился в халат и тапочки, и оглядев Оксану с приятелем, повернулся к зеркалу, которое, как и полагается в купе, было встроено в дверь. Только и дверь и полки в этом купе были, похоже, из такого же материала, как и столик. Оксана осушила, наконец-то, бутылку и тоже всмотрелась в своё отражение в зеркале. Она глядела в него так, словно не верила тому, что видит.
- Если это не тот самый свет, - проговорил Никитин, - значит, одно из двух: или это – белая горячка, или нас похитили.
- Кто? – удивленно посмотрела на него Оксана.
- Не знаю, - ответил физрук, с удовольствием её разглядывая. Он ещё ни разу не видел свою коллегу по работе в таком наряде.
Оксана заметно смутилась под его взглядом, и поставив пустую бутылку на столик, посмотрела на Стечника. Тот вздохнул и потянул ручку на двери. Бесшумно скользнув в сторону, дверь исчезла в стене и открыла вид на помещение совсем не похожее на вагонный коридор.
- Вы считаете, что нас похитили? – в голосе Оксаны сквозила настороженность.
- Я пока ничего не считаю, - Стечник вышел из купе и встал как вкопанный.
  Оксана с Никитиным последовали за ним и тоже замерли.
В глубине помещения, напрочь лишенного углов, но гораздо большего по размерам, за таким же столиком, как в купе, сидел Кузьма Ильич Кудовчин в синем халате и синих же тапочках. То, на чем он сидел, нельзя было назвать стулом. Это была пластина, не то откинутая на шарнирах, наподобие сидений в коридорах купейных вагонов, не то выдвинутая из стены.
Кудовчин поднялся, и сиденье под ним быстро и плавно исчезло в прорези на стене, едва показывая из нее торец. Здесь так же все было отделано материалом таким же, как и в «купе».
- Что всё это значит, Кузьма Ильич? – спросил Никитин и шлёпнул Оксану сзади по округлой части халата.
 От этой ласки Оксана повела плечиками и как-то неторопливо дёрнулась, с сомнением посмотрев на двоеборца. Роману Ильичу даже показалось, что в её взгляде больше удивления, чем обиды.
- На ощупь – всё настоящее, - хмыкнул физрук. – Значит, мы живы, или рай выглядит именно так.
Кузьма Ильич подошёл к Стечнику и протянул руку:
- Кудовчин. Кузьма Ильич.
Стечник пожал большую ладонь ботаника, посмотрел на приятеля с Оксаной и произнёс:
- Стечник Андрей Андреевич… Вы, видимо,  и есть тот, кого мы искали?
- Видимо, да, раз вы меня действительно искали, - Кузьма Ильич сунул руки в карманы халата и вздохнул, - Только я не думал, что мы встретимся вот так… То есть я думал, что мы вообще не встретимся… С вами, Ксюша, и с вами, Роман.
- Что всё это значит? – Никитин подступил к Кудовчину вплотную и смотрел на него снизу вверх. – Где мы находимся?
- Я не знаю, Рома, - ботаник вернулся к столику и ткнул пальцем в выпуклость на стене; сиденье, с которого он встал, выдвинулось из своего гнезда. – Я здесь только во второй раз.
Кудовчин жестом показал на сооружение по другую сторону стола, напоминающее вросший в стену диван, и добавил:
- Да вы присаживайтесь. Что знаю, я расскажу.
      Оксана с Никитиным сели, осторожно ощупывая диван, а Стечник остался на месте, озираясь и разглядывая предметы в этой странной комнате. Андрею Андреевичу было явно не по себе. Заячья губа стала заметнее обычного, может быть потому, что оперу было не до улыбок.
- Что значит: во второй раз, Кузьма Ильич? – Никитин двинул корпусом в сторону ботаника. – Нас кто-то похитил?
- Да. – Кудовчин нажал над столом едва заметный бугорок, и место, казавшееся на стене очерченным лезвием; настолько тонок был след; выдвинулось вперед и оказалось торцом ящика, заставленного бутылочками с водой.
- Типа бар, -- задумчиво произнес физрук, уставившись на ящик.
- Угощайтесь, -- как-то грустно усмехнулся Кудовчин и взял одну из бутылочек.
- У нас ещё есть. – Никитин нахмурился; у него начало портиться настроение.
Кузьма Ильич сделал глоток, поставил пластиковый сосуд на стол и снова нажал бугорок рядом с ящиком, беззвучное исчезновение которого в стене окончательно испортило физруку настроение. Он шумно втянул воздух, посмотрел на Оксану, притихшую рядом, встал, с хрустом потянувшись, выдохнул и снова сел.
- Кто наши похитители? – вперился взглядом двоеборец в ботаника.
- Внешне вполне приличные люди…
- Что значит: внешне вполне приличные? – напомнил о себе Стечник.
  Он тыкал пальцем в стену рядом с очерченными так же как над столом, геометрическими фигурами разных размеров и контуров, и фраза Кудовчина заставила его отвлечься от этого занятия.
   Кузьма Ильич посмотрел на милиционера и проговорил:
- Они видны. Это бугорки. Присмотритесь. Рядом с каждым контуром… Вот там туалет, а рядом раковина и душевая. – указал он рукой на выступающие из стены и похожие на часть цилиндра в человеческий рост места.
   Стечник нашёл выпуклость рядом с одним из цилиндров и надавил её ладонью. Стенка бесшумно и стремительно скрылась в паз, обозначенный теперь такой же тонкой линией, как и все другие контуры в помещении. Открылась ниша с унитазом и биде. Даже внешне было заметно, что они не керамические и не стальные. Из маленьких круглых окуляров в полу струился свет. Андрей Андреевич какое-то время смотрел на унитаз и вдруг легонько пнул его, словно рассчитывая на звук определить материал, из которого он сделан. Звук показался деревянным. Стечник оглянулся на педагогов и увидел, что они внимательно за ним наблюдают.
- А туалетной бумаги нет? – словно извиняясь, спросил он.
- Биде есть. – усмехнулся Кудовчин.
- Биде… -- пробормотал опер и уставился на сооружение рядом с унитазом, -- беда…
- Если из пищи здесь будет только вода, то ты сильно-то не разгадишся, -- сказал Никитин, и, встав, подошёл к приятелю. Он стал присматриваться к линиям на стене возле туалета и пальцами на ощупь искать бугорки.
- Ничего-ничего, -- Кудовчин положил свою крупную ладонь себе на лоб, и потерев виски, провёл ею по лицу. – Скоро вы научитесь находить выключатели не глядя.
- А ведь у меня пистолет был… -- ни к кому не обращаясь, проговорил Стечник.
- Какой пистолет? – Никитин повернул голову к приятелю и одёрнул руку от стены, нащупав выпуклость. Открылась душевая. Внутри ниши она была скрыта обыкновенной полиэтиленовой ширмой, какие обычны во всех ванных комнатах, виденных двоеборцем до этого.
- Мой пистолет… Мое табельное оружие, - тихо проговорил Стечник.
Никитин перевел взгляд с душевой на приятеля, затем на его халат и посмотрел на себя в зеркале над раковиной.
- И куда ж ты его дел, Андрюша? – спросил он.
- Я его никуда не девал. – Стечник вошёл в туалет, - Он исчез вместе со всем, что у меня было… Кузьма Ильич, как здесь закрыться? – обратился он к ботанику, оглянувшись.
Оксана по прежнему молча сидела напротив Кудовчина и наблюдала за мужчинами.
- Сядьте на унитаз, Андрей. А когда встанете, он сам смоет. Туалет выпустит вас, когда помоете… не только руки.
- Но ведь тут нет раковины. – Стечник с сомнением поглядел на биде.
- Слева от вас на стене бугорок, а над ним еще один, -- инструктировал Кудовчин.
Оперативник осмотрелся. Стены в туалете также были кое-где покрыты геометрическими фигурами. Он нажал два, указанные ботаником бугорка, и в стене открылась ниша с хлопковыми салфетками, а ниже очередной прямоугольник откинулся, оказавшись небольшой раковиной с рычажным краном. Дверь в туалет закрылась.
- Так что ж это за приличные с виду люди, Кузьма Ильич? – повторил вопрос приятеля  двоеборец и вернулся на место рядом с Оксаной.
- Мне придется рассказывать всё по порядку, поэтому наберитесь терпения, - Кудовчин отхлебнул из бутылочки и посмотрел на притихший туалет.
   Через некоторое время дверь открылась, и появился Стечник, такой же грустный и неулыбчивый, как до захода в него.
- Что-то тебе, видать, не полегчало, -- глянув на приятеля, сказал Никитин. – присядь, Кузьма Ильич обещает интересный рассказ…
- Я расскажу то, чему был свидетелем, -- проговорил ботаник, пока опер устраивался на выдвижном сиденье рядом. – Относительно же того, как мы попали сюда, и что нас ждет дальше гадать и отгадывать придётся вместе.
    И Кузьма Ильич неторопливо, и стараясь не упускать, по просьбе Стечника, деталей, поведал милиционеру с педагогами следующее…

      Оказывается, в течение очень многих лет Кудовчин работал над научным трудом, для которого очень обширно собирал информацию. Опуская, по просьбе слушателей терминологию, суть проблемы, которую он решал, ботаник охарактеризовал, как попытку выяснить законы мутации растительных организмов в зависимости от геологических процессов в земной коре. Отец ботаника был когда-то геологом, успевшим начать свою
исследовательскую деятельность ещё в царские времена, и оставившим солидную библиотеку, ответов дающую мало, но поставившую перед сыном много интересных, как считал Кузьма Ильич, вопросов. В процессе работы ему частенько приходилось проводить время в библиотеках, и в том числе на Фонтанке. Некоторые материалы приходилось прорабатывать именно там. И именно там в один прекрасный момент к нему подсел ничем не примечательный господин и очень хватко с ним познакомился. Сейчас Кузьма Ильич в прекрасности того момента сомневался, но тогда господин, представившийся Василием Николаевичем, его просто очаровал. Во-первых, начал он с того, что обратился к ботанику по имени-отчеству и даже высказал очень точное замечание по поводу литературы, с которой Кузьма Ильич в тот момент работал. Свою осведомлённость Василий Николаевич объяснил честно и просто: он, оказывается, давно наблюдал за Кузьмой Ильичом, а небольшой подарок даме, ведавшей в читальном зале выдачей литературы, позволил ему узнать и имя естественника. Мало того, Василий Николаевич оказался коллегой Кудовчина и даже немного конкурентом. Посмеиваясь, он рассказал ботанику, как несколько раз вынужден был терять время из-за того, что Кузьма Ильич успевал прежде него заполучить тот или иной материал, интересовавший обоих. Слово за слово, и оба естественника договорились о том, что поделятся друг с другом информацией, которую каждому удалось накопать. К восхищению Кудовчина, его новый знакомый изъявил желание помочь даже с оборудованием для лаборатории. Стечник не преминул осведомиться о фамилии Василия Николаевича; она звучала как – Езерский и ничего милиционеру не говорила.
     Так вот этот Езерский пригнал как-то к дому Кудовчина жёлтый грузовик, фургон которого на две трети был полон ящиками разных размеров. Грузчики внесли ящики в квартиру Кузьмы Ильича и заставили ими коридор и часть большой комнаты. Езерский с Кудовчиным потратили два дня на распаковывание приборов, о существовании которых на свете Кузьма Ильич даже не подозревал. Его собственная лаборатория, элементами размещенная в разных углах квартиры, показалась тогда ботанику обителью средневекового алхимика.
- Это, как если бы.. чтобы вам было понятно, -- обратился он к слушателям, -- доисторический скороход получил в пользование спутниковую связь.
Василий Николаевич предложил Кудовчину самым серьёзным образом обсудить новый этап их совместной деятельности и предупредил, что об этой лаборатории никто не должен догадываться ни сном, ни духом. По словам Езерского, институт, который он представляет, не просто засекреченный объект государственной важности, а предприятие, о существовании которого не знают многие, непосредственно работающие в его структуре. На вопрос Кудовчина, почему, мол, тогда такое доверие оказано простому школьному учителю, Езерский ответил, что в своих исследованиях Кузьма Ильич дошёл до того этапа, откуда утечка информации сравнима с катастрофой, и причем, не только экологической.
- Никакой лаборатории в вашей квартире нет, - вставил Стечник. – У этого Езерского были какие-нибудь приметы, бросающиеся в глаза?
- Да никаких, - Кудовчин пожал плечами. – Ростом, наверное, с Романа, - кивнул он на Никитина, - может, чуть выше, только плотнее и старше; лет сорока, сорока пяти от силы… Хотя.. если это можно считать приметой, ноготь на указательном пальце правой руки напоминает коготь. Он был у него или поврежден, или недоразвит. Кстати, когда распаковывали ящики, Езерский порезался и продемонстрировал мне способ лечения раны. Из одного ящика он извлек капсулу; их было много и все разных размеров. Эдакие цилиндры различной длины. Он просто капнул на ранку из капсулы жидкостью, она втянулась в порез вместе с кровью, и кожа стала прежней, без единого намека на шрам.
- Что это была за жидкость? – спросил Стечник и весь подобрался.
- Гелеобразная, с зеленым оттенком. Со слов Езерского – одна из последних разработок их института... Что-то вроде биомассы… именно вокруг возможностей этой жидкости и закрутились наши опыты.
- Такая жидкость была разлита в вашей прихожей.. и в доме Свиридовых я видел похожую, запечатанную в черенок от лопаты. – Стечник исподлобья поглядел на всех и спросил:
- Кто-нибудь еще натыкался на что-нибудь подобное?
- Где же ты её видел? – физрук удивлённо глянул на приятеля и перевел взгляд на Оксану:
- А вы, Оксана Леонидовна, куда пропали с вашей подругой?
- Мы не пропадали, - встрепенулась молчавшая до сих пор Оксана. – Мы поднялись наверх, сели на одну кровать, затем на другую. Потом я пошла к дивану и… больше ничего не помню. Проснулась здесь.
   Никитин хмыкнул:
- Весёленькое дело, - и снова обратившись к Стечнику, спросил:
- Такая же жидкость, как в прихожей Кузьмы Ильича?
- В моей прихожей? – удивился ботаник.
- Да. – Стечник подозрительно на него посмотрел, - потом эта жидкость исчезла, как и ваша лаборатория… или, может быть, лаборатории вообще не было?
- Нет, Андрей, лаборатория была. Она исчезла, скорее всего, восьмого марта, когда я был в гостях у Оксаны Леонидовны, - качнул Кудовчин своей большой головой в сторону Оксаны. – Но Ксюшенька здесь ни причем, хотя, когда я обнаружил пропажу, мне так не казалось… Тем более, что на той вечеринке….
- Да, кстати, как вы объясните ваше поведение на вечеринке? – оживился физрук.
- Давайте, все-таки, по порядку, иначе вы запутаетесь, а я что-нибудь упущу из виду.
  С этого момента рассказ естественника стал напоминать детективную историю с элементами триллера.


       Однажды Езерский исчез на неделю, а когда появился, был возбуждён и таинственно весел. Сказал, что у него есть для коллеги подарок и протянул Кудовчину наручные часы.   Те самые, что Кузьма Ильич носил на правой руке. Тогда ботаник их осмотрел, поблагодарил и попытался надеть на левую руку. Обыкновенные с виду электронные часы. Однако Василий Николаевич взял у него подарок, раскрыл браслет, и попросив протянуть правую руку, защелкнул часы на запястье Кудовчина. После этого Езерский повёл такую речь, от которой Кузьме Ильичу стало не совсем по себе.
      По словам Езерского, их совместная работа вступила в стадию, когда за каждым действием Кузьмы Ильича будет осуществляться тотальный контроль. Кудовчин осведомился, отчего такое недоверие, но Василий Николаевич сказал, что это не от недоверия, а для безопасности самого Кузьмы Ильича и во избежание того, чтобы он случайно не сказал или не сделал что-нибудь неосторожное.
Кузьма Ильич, разумеется, возмутился, но его неумолимый лаборант, усмехнувшись, высказался в том смысле, что снимать часы небезопасно для здоровья. Ботаник был вне себя и попытался расстегнуть браслет, после чего потерял сознание.
Очнулся он в карете скорой помощи на носилках. Вместе с ним, кроме Езерского, в машине находились два санитара, которые санитарами выглядели лишь благодаря облачению, а лица и повадки имели далеко немедицинские. Лицо одного из санитаров Кузьма Ильич узнал потом на рисунке Оксаны. Именно этот факт и заставил ботаника поначалу заподозрить Оксану в сговоре с компанией, которая везла его тогда в скорой… Лишь после, поразмыслив, что светить свои лица эти господа ну никак не заинтересованы, и физиономия на бумаге у коллеги получилась, скорее всего, случайно, Кудовчин понял, что Оксане, возможно, тоже грозит знакомство с этими санитарами. Тогда в скорой он ещё не представлял насколько влип. Везли его на перешеек. Это удалось определить по мелькнувшему над шоссе железнодорожному мосту с грохочущем поездом; после чего, через некоторое время, машина поехала в гору по плавному зигзагу. Санитары, заметив, что Кузьма Ильич озирается, пытаясь определиться в пространстве, дружески ему улыбнулись и сделали укол.
Пришел в себя он уже здесь, где они находятся сейчас, в обществе Езерского и санитара с лицом из Оксаниного комикса. Беседу с Кудовчиным этот санитар начал с того, что предложил ботанику коньяку, бутылку которого извлек из бокса, где сейчас находились пластиковые ёмкости с водой. Кудовчин отказался. Санитар налил себе, сделал большой глоток и поведал ботанику для чего его привезли в это тихое уединённое место. Называя Кудовчина не иначе как «господин естественник», человек из комикса сообщил, что ни он, ни Василий Николаевич не желают причинять никакого вреда ни Кузьме Ильичу, ни его работе. Мало того, они всеми силами будут способствовать продвижению научной мысли господина естественника в поисках управления мутациями растительных и животных организмов. Все необходимые для этого средства, как материальные, так и технические, будут поступать в распоряжение Кузьмы Ильича по его первому требованию. Ведь господин естественник занят любимым делом, и ему предлагается совершить в этом деле серьёзный прорыв. На вопрос Кудовчина, почему для этого дела выбран именно он, и почему организация, обладающая таким солидным потенциалом, судя по приборам, с которыми ему довелось ознакомиться, не может сделать прорыва без его участия, собеседник, по прежнему дружелюбно и снисходительно улыбаясь, ответил, что в их условиях это совершенно невозможно.
- Вы что… инопланетяне? – слегка опешив, спросил ботаник.
- Инопланетяне, господин естественник, существуют в больном воображении ваших сограждан.
  Персонаж комикса приложился к коньяку и добавил, глянув на Езерского:
- И шпионы тоже не мы. Не так ли, Василий Николаевич?
   Езерский, во всё время этой странной аудиенции не проронивший ни слова, согласно кивнул и движением лица и рук как бы предложил Кудовчину верить.
- А относительно упомянутых фигурантов, - собеседник ботаника снова отпил из бокала, - я имею в виду шпионов и инопланетян; то с вами, господин естественник, церемониться подобным образом никто из них не стал бы. И это вполне естественно. Вместо этого места вас привезли бы туда, где можно спокойно и неспешно превратить человека в удобрение и запахать на каком-нибудь садовом участке… И именно поэтому мы решили обезопасить и вас и информацию, носителем которой вы являетесь, с помощью часов, что у вас сейчас на руке. С их помощью мы будем слышать, видеть и даже знать то, что вы пишите…  Назвать это вторжением в личную жизнь можно лишь отчасти. Мы ведь претендуем только на определенный спектр вашей деятельности. Деятельности, которая, не исключено, может привести к вам людей очень далеких от тех сентиментов, которые позволяем себе мы. В конце концов, ведь и шпионов никто не отменял… Так что, ни о чем не беспокойтесь..

Человек из комикса налил коньяк в два бокала, стоявших рядом на столе. Плеснул себе, и кивком показав Езерскому на один, другой бокал взял в руку и подошел к Кудовчину.
- А коньяку, Кузьма Ильич, выпейте; уж не откажите в любезности, - он протянул ботанику бокал, впервые назвав его по имени. – Будем считать, что мы спрыскиваем наше знакомство и начало вашей большой и очень важной работы.

   Кузьма Ильич посмотрел на внимательно слушающих его педагогов с милиционером и взялся за пластиковую бутылочку с водой.
- Ну и что? Вы выпили и… ? – Никитин сделал быстрый глоток из своей бутылки и не моргая уставился на коллегу.
- Я выпил, сел… - Кудовчин помолчал, - и оказался дома на диване… Езерский возился на столе с маленькой обезьянкой, которая, по видимому, спала…
- С обезьянкой? – повторил Никитин. – Вот это коньяк!.. Они что-то подмешали в него?
- Не думаю, - Кузьма Ильич с сомнением шевельнул плечами, - скорее всего, коньяк был катализатором, и всё дело в уколе, который мне сделали ещё в машине.
- Если дело в уколе, - заговорил Стечник, тогда зачем этот человек предложил вам выпить в самом начале беседы; ведь вы могли сразу отключиться?
- Я думаю, что этот нарисованный вами, Ксюша, персонаж – очень тёртый калач, – Кудовчин внимательно посмотрел на Оксану. – Он скорее всего просто знал, что последует отказ… В конце беседы я без всякой задней мысли взял у него бокал.
- Вот, Кузьма Ильич, - назидательно заметил Никитин, - никогда не отказывайтесь от коньяка сразу. Лучше отказаться от последней рюмки, чем от первой.
- Возможно вы правы, Рома, - Кудовчин покачал головой. – Но это ещё не всё… То, что я влип окончательно и бесповоротно, я понял спустя время… И обезьянки были только началом.
- Обезьянки? – вновь подал голос Стечник. – Вы говорили про одну обезьяну.
- Да. Одну. Ту, которую я увидел в руках Езерского. Он её вскрывал.
- Вскрывал? – Оксана округлила глаза.
- Это на него так подействовал коньяк? – осведомился двоеборец, - или он хотел закусить?
- Нет, - Кузьма Ильич взял себя за лоб массивной пятерней и привычным жестом провёл ею по лицу. – Остальные обезьянки были в сумках здесь же в комнате. Их было штук семь или восемь, не помню. Это потом я узнал новость; ведь телевизора у меня нет, а радио слушать негде; что из зоопарка украдены обезьяны-игрунки. Я тогда заставил Езерского вернуть животных. Он же, мерзавец, их просто оставил где-то прямо в сумках. А за то время, пока я был в неведении, мы провели с ним эксперимент, и погибла еще одна обезьянка.
- Что это был за эксперимент? – спросил Стечник.
Кудовчин рассказал, как Василий Николаевич, потроша несчастную тварь, мимоходом советовал ему держать часы на руке всегда открытыми. Избегать контактов с часами предметов, которые бы их надолго закрывали. Если это будет по какой-либо причине происходить, часы станут сигналить лёгким зуммером. Если же контакт с экраном будет более минуты, часы отключат Кузьму Ильича от действительности на короткий срок, чтобы он не мог ни говорить, ни тем более писать. Это сделано будет во избежание того, чтобы никто не мог входить в контакт с ботаником без ведома его, так называемых, покровителей.
   Обезьяну Езерский вскрыл для того, чтобы, по его словам, показать коллеге как она устроена, и чего необходимо добиться от неё с помощью биомассы. Здесь Кудовчин сделал небольшой экскурс в биологию, суть которого заключалась в том, что для всех живых организмов время является основным катализатором; и чтобы какое-либо растение или животное развилось до определенного возраста, необходим, по законам эволюции, совершенно определенный временной промежуток. Биомасса позволяла из микроскопического среза луковицы в течении недели дать готовое растение. То есть, гелеобразная с зеленоватым оттенком жидкость становилась тем, что в неё попадало. Если это был коврик в прихожей, то она за несколько часов впитывалась в коврик и без следа в нём растворялась, при этом уничтожая все запахи, которые он содержал.
Если это было растение, даже всего лишь клетка растения, гель разгонял её развитие до тех пор, пока его объема хватало на то, чтобы воспроизвести растение. Однако клетка должна быть живой; только в этом случае биомасса работала. Из огрызка яблока можно было получить целое; и размером оно было точно такое же, как съеденное. Но не больше.   Что-то словно стопорило работу жидкости, когда форма и объем фрукта восстанавливались.
Идея-фикс, с которой носился Езерский, заключалась в том, чтобы спрессовать эволюцию до предела. С помощью биомассы он рассчитывал превратить обезьяну в человека. Он говорил об этом с самым серьёзным видом. Однако, просто скормленная обезьянам жидкость никакого эффекта не производила; обезьяна становилась просто сытой и довольной. При введении непосредственно в кровеносную систему, это приходилось делать под большим давлением и при общей анестезии, количество крови в животном увеличивалось, а наркоз переставал действовать, и обезьяна просыпалась. Все до единой обезьянки вели себя в этом опыте одинаково. Тогда Кудовчин с Езерским решили ввести одному из подопытных в кровь микроскопическое количество, всего одну клетку из среза побега ясеня. Обезьяна чувствовала себя нормально до тех пор, пока не получила в вену кубик биомассы. Как только это произошло, животное сдохло. На другой день в школе Кудовчин узнал о пропажи из зоопарка игрунок и настоял на том, чтобы Езерский вернул обезьян обратно. Василий Николаевич упирался, но сумки с животными унёс.
Умершую бедолагу экспериментаторы вскрыли и пришли в замешательство; вся обезьяна до мельчайших сосудов была пронизана побегами ясеня.
То, что дело начинает выглядеть очень плохо и пора звать на помощь хоть кого-нибудь, Кузьма Ильич понял, когда Езерский заявился с младенцем на руках.
Кудовчин сказал ему, что не пустит на порог, и не взирая на часы, позвонит, нет, пойдет в милицию, или ещё лучше, поднимет шум, чтобы соседи вызвали её сами. Василий Николаевич с сожалением вздохнул и младенца унес.
     Не появлялся он целый месяц. За это время Кудовчин придумывал, как обмануть всевидящее око на своей правой руке и даже начал тренироваться писать левой. Но получалось плохо. К тому же часы спустя время начали реагировать зуммером на его попытки писать левой рукой и пару раз отключали Кузьму Ильича. Благо в это время он был дома, и часы довольно быстро возвращали его в чувство.
- А где они сейчас? – спросил Никитин, кивнув на голые запястья ботаника.
  Кузьма Ильич неопределенно развел руками:
- Как выразился Андрей, исчезли вместе со всем, что на мне было.
- А зачем ты брал с собой пистолет? – спросил Стечника Никитин, вспомнив о пропавшем у приятеля оружии.
- На всякий случай, - Андрей Андреевич пожал плечами.
- Да уж… - протянул двоеборец, - а случай имеем тот ещё… Кузьма Ильич, - обратился он к Кудовчину, - как вы на этот-то раз оказались здесь?
- Так же, как и вы. Уснул в одном месте, проснулся здесь… Я пытался сигнализировать о помощи. Пока отсутствовал Езерский, даже изобрел контрольную работу; в ней, если сложить начальные буквы заданий в каждом варианте, получится фраза «срочно требуется помощь». Но, это от отчаяния. Кому и как указать на это сложение букв я не представлял, да к тому же и не успел… После праздника у Оксаны Леонидовны купил комиксы, просто для того, чтобы посмотреть их. А там в кроссворде среди отгадок оказалось слово «перешеек». Накупил ещё комиксов, чтобы часы с толку сбить… Бредом кажется, а я не знал, за что хвататься. Подчеркнул фразу, обозначающую перешеек, и вместе с проверенными контрольными принес рано утром в учительскую…
Лаборатория в квартире исчезла, и мне показалось, что надо спешить и как-то выбираться из этой истории. Когда сложил тетради в порядке вариантов, зазвонил телефон. Кто мог в такую рань звонить в учительскую я не представлял, а когда поднял трубку, услышал голос Езерского. Он сказал, что в моих интересах приехать домой для важного разговора. Я на всякий случай позвонил нашему директору и сказался больным. Приехал домой. Езерский был очень доволен и потребовал, чтобы я вернулся в школу и привёз тетради с контрольными. Иначе, мол, он не ручается за здоровье двадцати одного ученика нашей школы… Пришлось ловить такси… Лететь обратно… Уходя из учительской, сунул комиксы техничке.. Думал выбросить, а потом решил: мало ли, хоть какую-то зацепку оставлю. Езерский пообещал, что лаборатория будет восстановлена; только выкрутасы мне, якобы, надо прекратить. Я заверил его, что выкрутасов не будет….  Всё думал, какое отношение к этой истории имеете вы, Ксюша, - посмотрел Кудовчин на притихшую Оксану.
- Да самое прямое, - возбудился Никитин, - нарисовала чёрт знает что, а мы теперь кукуем тут; вместо того, чтобы кататься на коньках в сауне, сидим хрен знает где; в одних халатах!
- Я пытался вам позвонить, Ксюша. Даже следил за вами в тот день, - сказал Кудовчин, - но что я мог сказать?.. Если вы из компании Езерского, то мои метания бестолковы, а если нет, то я вас мог подвести… Но, коль вы здесь, - загрустил вдруг ботаник, - значит с этими санитарами вы не за одно.
- Понятно только то, что старички Свиридовы, - заговорил Стечник, - к этому делу имеют самое непосредственное отношение.
- И наш юный друг Тимофей, не исключено, тоже, - предположил двоеборец, - ведь он названивал вам, Оксана Леонидовна, и упорно зазывал в гости к дедушке.
- А вы что!? – удивился Кузьма Ильич, - приехали в гости к Свиридовым и оказались здесь?
- Да, – ответил оперативник. – Приехали в Грузино, поужинали… я пошёл покурить, а возвращаясь, наткнулся на веранде на вашу грёбаную биомассу в черенках.
- И после этого решил прилечь отдохнуть прямо на веранде, - съязвил физрук.
- Подождите, Рома, - вмешался ботаник, - скажите, что помните вы?
- Я увидел Андрея на полу, - неуверенно начал Никитин, - и… кажется, упал…
- А Тимофей звал вас в гости к деду с бабушкой? – обратился Кузьма Ильич к Оксане.
  Та лишь развела руками.
- По крайней мере, - бросился объяснять Никитин, - он оборвал телефон в учительской и требовал Оксану Леонидовну для разговора. Мне на уши наехал так, что просто достал…
- Тимофей, скорее всего в этой истории, - задумчиво проговорил Кузьма Ильич, - такая же жертва, как и мы.
- Тогда где он? – дёрнулся на диване Никитин. – Почему не с нами?
- И куда подевалась ваша подруга, Оксана Леонидовна? – обратился Стечник к пришибленно сидящей Оксане.
- Я не знаю, - сказала она вымученно. – Я ничего не понимаю…
- Самое главное, - проговорил Кудовчин, - соблюдать спокойствие; Оставьте девушку в покое, Андрей, - и, поглядев поочередно на каждого, добавил:
- Нам не следует сейчас изводить друг друга подозрениями. Это – в любом случае неверно.
Он встал и направился к душевой. Остановившись возле незакрытой Никитиным ниши с умывальником, оглянулся и проговорил:
- Вы как хотите, а я приму душ и лягу вздремнуть. Оксана Леонидовна, - обратился он к учительнице, - я должен вам кое-что показать.
- о-0, - многозначительно протянул Роман Ильич.
- Вы не о том думаете, Рома, - усмехнулся Кудовчин, - Ксюша, подойдите, пожалуйста, сюда.
   Оксана встала, и как-то осторожно, словно прислушиваюсь к тому, как движется её тело, приблизилась к ботанику.
- Вот, - сказал он и нажал один из бугорков внутри ниши. В выплывшем боксе лежали гигиенические тампоны.
- Что это? – спросила Оксана.
- То, что необходимо женщине, надо полагать.
Стечник с Никитиным подошли и тоже поглядели в выдвинутый из стены бокс.
- Разве это всё, что нужно женщине? – насмешливо спросил физрук.
Оксана смерила его взглядом и с сарказмом спросила:
- А что, по вашему, ей нужно еще?
- О-ооо
- Прямо шоу, - усмехнулся Стечник. – под колпаком…
- Ага, - сказал Никитин, - под колпаком у комиксов…

   Пока Кузьма Ильич находился в душевой, опер с двоеборцем обследовали помещение. Они буквально выгладили все стены и потолок в поисках бугорков, открывали самые различные ниши и коробочки, но ничего похожего на выход так и не нашли. Большинство ниш было пусто. В некоторых оказались уже знакомые бутылочки с водой. Было обнаружено так же нечто похожее на гардероб: несколько синих и красных халатов и тапочек тех же цветов.
   Оксана некоторое время наблюдала за действиями мужчин, не говоря ни слова, затем скрылась в туалете; и выйдя, направилась в купе, где все они проснулись. Там она устроилась на нижней полке, и тщательно запахнувшись в свое красное одеяние, вытянулась и прикрыла глаза…

Стечник с Никитиным, придя в купе, старательно обследовали и его, но не найдя ничего кроме махровых полотенец в нише над дверью, вынуждены были последовать примеру Оксаны. Все полотенца, их оказалось двадцать, были, разумеется, самых модных в этом помещении цветов.
- Могли бы сигареты где-нибудь заложить, - недовольно проворчал Стечник, укладываясь на полке над Оксаной. Свое место внизу он решил оставить Кудовчину, не смотря на то, что его очень хотел занять Никитин.
Взобравшись на свою полку напротив Стечника, Роман Ильич стянул с себя халат, и укрывшись им, заложил руки за голову.
- Сигареты говоришь? – повернул он лицо к приятелю. – Они если и курят, то пожалуй, не сигареты… Про презервативы они, похоже, тоже забыли. – Он посмотрел вниз на Оксану.
Та, словно прочувствовав взгляд физрука, отвернулась к стене, давая понять, что не расположена участвовать ни в каких разговорах.
   Никитин вздохнул, вытянулся и тоже закрыл глаза.
В открытую дверь было слышно, как вышел из душа Кудовчин, прошел к столу, за которым рассказывал свою историю, наверное, для того, чтобы попить. Затем снова вернулся в душ. Или в туалет…
- Жена, наверное, с ног сбилась… - проговорил Стечник и тяжело вздохнул.
- Ты главное, не нервничай, Андрюша, - уловив настроение приятеля, сказал двоеборец. – Главное-спокойствие; Кузьма Ильич прав – надо вздремнуть. Надо закрыть глаза и поспать…
Андрей Андреевич затих. Сон не шёл. Жена с дочками не выходили из головы; то, что волнуются – это ещё мягко сказано. Стечник пытался себя успокоить. Внизу завозился Кузьма Ильич, устраиваясь на полке под физруком.
«Надо успокоиться» - говорил себе Стечник и просто вспоминал жену и дочерей. Ему удалось забыться, как казалось, на мгновение; лицо жены очень явственно всплыло в сознании. Никитин завертелся на своей полке, спугнул мираж. Андрей Андреевич повернулся набок, захотел сказать что-нибудь приятелю и закашлялся. Перевернулся на другой бок, попытался вызвать перед глазами мелькнувшее видение; получилось с трудом; мысли метались, не слушались. Где-то внизу живота шевельнулся страх, защекотал внутренности, подбираясь к горлу. Свет в купе мягко погас, и стало вдруг легче. Стечник почувствовал, что начинает засыпать. Перед глазами замаячила женская фигура с двумя сумками в руках… Вика! – Стечник узнал жену… Хороший сон… надо её окликнуть. Он попытался осмотреться, но голова не подчинялась. Где же это она идет..?.. какие тяжёлые сумки…
- Вика, - позвал Стечник; язык не слушался; звуков не получилось. Надо крикнуть, подумал он и заорал:
- Вика-а!..
Но только воздух вышел из лёгких. Стечник схватился за одну из сумок и потянул её к себе… Вика остановилась и с удивлением на него посмотрела… Это была его Вика. Он попытался ещё раз назвать её по имени. На этот раз получилось. «Получилось» - с восторгом подумал Стечник и увидел в глазах жены ещё большее удивление.
- Чего тебе нужно? – спросила она… картинка исчезла…
  Ему казалось, что он едет в поезде.
  Вагон подрагивает, за окном купе мелькает свет… Опять купе… Андрей Андреевич замотал головой; в этом купе нет окна – мелькнула мысль; .. откуда свет?.. Он попытался раскрыть глаза… ничего не получалось. Веки словно срослись.
- Аа-а – аа …!. – завопил Стечник.
   Кто-то схватил его за руки и прижал голову к полке; на лоб давили всё сильнее… и Андрей Андреевич начал погружаться во тьму… Такую тёплую и тихую, что он даже улыбнулся, ощутив как она обнимает и расслабляет.



 
 
 

Эпизод 33



Сквозь шелест чего-то металлического и тонкого пробивалось радио. Голос стариковский и очень уверенный неторопливо вещал:
- Плохо, очень плохо, что молодой человек приходит в армию неоперившимся юнцом. За его плечами всего лишь один курс института или ещё чего-либо в этом роде. И тех элементарных знаний жизни, которые можно назвать опытом нормальных человеческих отношений, у него нет, или они присутствуют в столь незначительной мере, что первые же дни пребывания в армии способны полностью вытравить даже самою память о них. В школе и дома он подчинялся преподавателям и родителям. Их авторитет в той или иной степени довлел над ним постоянно. Даже студент, человек, в общем-то освободившийся от комплексов домашней жизни, на первых порах ведет себя скорее как сорвавшийся с поводка молодой спаниель, нежели как зрелый самостоятельный муж. Безусловно, есть и бунтари. Они не приемлют ни чьих авторитетов, хотя на всю катушку пользуются благами, создаваемыми этими авторитетами. Привыкая бунтовать, они дольше других задерживаются на стадии инфантильности, ибо бунт их направлен прежде всего против взрослых. И не заметив, что сам-то бунтарь давно уже вырос и вполне способен творить себе подобных, он по прежнему закупоривается в своем бунте, отгораживающем его от отцов, которые, по его мнению, не способны вникнуть в ребячьи нужды своего дитяти. И вот, молодой человек попадает в дружный армейский коллектив…
    Стечник прислушался к затылку… Он гудел… Чёртово радио. Зачем Ходок его включил?.. Ходок?.. Это же Ходок его включил… Значит Ходок существует, и всё это не сон?..
   Металлический шелест на мгновение прервал голос неведомого старика; затем он кашлянул и продолжил:
- С первых же дней общения со своим непосредственным начальством школяры и студенты могут отречься от прежних авторитетов. Бунтарь либо замыкается и присматривается, либо бунтует дальше.
  Голос из радио стал назидательным и чеканным. Говорил явно военный:
..- В обоих случаях он остается неспособным понять то, что видимые им отношения существуют только в армии. Годы службы становятся для него периодом тотально концентрированного самоутверждения. И если сначала он подчиняется, то после появления первых подчинённых его поведение иначе как куражом назвать нельзя. Меняются походка, речь, повадки, и юноша уже идёт гоголем, плывёт павою, а к концу службы превращается в нечто расфуфырено-важное, чему и название-то подобрать крайне сложно…
    Надо выключить это радио, подумал Стечник… Есть-то как хочется…
..- и вернувшись к жизни гражданской наш молодец всё ещё по инерции чувствует себя персоной номер один; а отсюда вытекает…
- Отсюда вытекает, что ми-восемь по тебе плачет, Маршалл, - раздался вдруг другой голос.
Это – не радио, - осенило Стечника. Он открыл глаза, и выпрямив затекший торс, подался вперёд, уставившись на то, что только что звучало как радио.
Два мужичка, сидевшие на кровати Ходока, ели шоколад, лежавший в обертке у одного из них на коленях, и без любопытства разглядывали Стечника.
- Очнулся, милок? – проговорил мужичонка, голос которого Андрей принял за радио. – Вот видишь, как плохо бывает косить от армии…
- Он ещё школьник, - другой мужичок, с шоколадом, отломил кусочек от плитки и протянул его Стечнику. – Ему до армии ещё далеко.
- Жениться-то он хотел по взрослому, - недовольно и осуждающе сказал тот, кого, видимо, и называли Маршаллом.
Ничего военного в его облике не было, может быть только, выражение лица показалось Андрею подходящим к недавно услышанной речи. Да ещё глаза. Они говорили о том, что их обладатель, похоже, очень давний здесь постоялец.
- Вы и есть Маршалл? – спросил Стечник, положив шоколад в рот. – А где Ходок?
- Ходит, - человек с шоколадом зашелестел фольгой, пряча лакомство в карман пижамы, - на то он и Ходок.
- Маршалл рода войск, - исполнявший радио торжественно протянул Стечнику руку.
- И какого же рода это войско? – спросил Андрей, пожимая такую же маленькую, как у него самого, ладошку, только сухую и заметно сильную.
- Какое вверят, то и поведу.
  Стечник тоскливо вздохнул и опустил голову.
- Да ты не киксуй, - сказал приятель Маршалла.
- Какой сегодня день? – тихо спросил Андрей.
Мужички замялись:
- Надо спросить того, кто считает дни… Они здесь все одинаковые…
- А что? Вверят, и поведу, - недовольно проворчал Маршалл. – Вы что думаете, не смогу? – он начал раздражаться, - Вы думаете, что такое армия? А? Это тебе не от присяги бегать!
   Последние слова очевидно адресовались Андрею.
- Да успокойся ты, - человек с шоколадом похлопал Маршалла по колену, - ну что, что такое армия? Расскажи парню; только не кипятись.
- Армия – это … Ты думаешь, я ошибаюсь? – Маршалл голосом снова стал походить на радио. – Время покажет, ошибаюсь я или нет. Оно уже сейчас на моей стороне частично… А ты, сынок, слушай. Тебе полезно.
   Он встал, и словно с трибуны начал:
- У меня есть все основания полагать, что армия есть следствие войны, а не её причина…
   Стечник закрыл глаза и осторожно прижался к стене.
   Маршалл, заложив руки за спину, стал расхаживать между кроватями, и поочередно вперивая взгляд в слушателей, сыпал тезисами:
- Всякая армия, во все времена, создавалась с одной целью: вести боевые действия. И ни одна война не начиналась лишь из-за того, что существует армия, которой нечем заняться. Другими словами: любая война является в какой-то степени матерью участвующих в ней армий. Да и действительно, - Маршалл остановился напротив Стечника и посмотрел на него демонически, словно желая взглядом заставить его открыть глаза, - для чего иного человек одевается в доспехи, униформу, берёт меч или автомат, как не для того, чтобы убивать себе подобных.
Видя, что молодой человек никак на него не реагирует, Маршалл понизил голос и менее назидательным тоном проговорил:
- Но ведь само состояние войны противно человеческой природе… И что же? – он вновь взял выше и отвернулся от Стечника. – Чтобы оно не воспринималось так мерзко, решено всех поставить в один строй, причесать под одну гребёнку и всех сделать максимально похожими… Не обидно умирать коллективом, в котором все кажутся тебе равными хотя бы внешне, где всякая индивидуальность максимально подавлена уставом.
Оратор на миг замолчал, и глянув на Стечника, застывшего с закрытыми глазами, более спокойно продолжил:
- Я не принижаю достоинств  устава, но хочу показать и обратную сторону медалей… и орденов с лентами… Так вот… Дай шоколаду, - обратился он к своему приятелю, молча и внимательно за ним наблюдавшему.
  Тот полез в карман, и хрустя фольгой, развернул на две трети уничтоженную плитку.
- Не мне. Ему. – отрывисто сказал глава рода войск и ткнул пальцем в Стечника.
  Андрей открыл глаза; Маршалл довольно хмыкнул и вновь двинулся по комнате, включив речь:
- Где один тупица-самодур, возведенный в командный ранг, способен отравить существование как своим подчиненным, .. так и вышестоящему начальству? И ведь никто не будет искать на него управу; и вовсе не потому, что это невозможно. Нет! Просто нет желания связываться. Ведь если взять солдата, - Маршалл резко склонился над Стечником, жующим шоколад, чем заставил его откинуться назад так, что Андрей Андреевич чуть было снова не стукнулся затылком о стену, - то он в армии человек временный. Он отбывает там свой двухгодовой номер; пришёл, ушёл и вся недолга. Ему глубоко по хрену склоки с начальством. Чего ради идти против, если заведомо известно, что всё это – временное явление. Немного потерпеть – и домой; а там всё  забудется…
   Маршалл обвел взглядом комнату в поисках дополнительных слушателей:
- Ничего не забудется… никто не забыт… и ничто не забыто… - и вдруг перешёл на лирический тон, - Люди же равные самодуру по статусу, сослуживцы, в основной своей массе занимают позицию невмешательства. Почему? – Маршалл стремительно выразительно посмотрел на каждого из присутствующих, словно ответ был у кого-то из них, - Объясню прямо сейчас, - угрожающе проговорил он:
- Все офицеры, с которыми мне доводилось беседовать о смысле службы, сходились мнениями в одном: их номер в армии, в отличие от солдатского, растянут гораздо на дольшее время; и чтобы максимально облегчить себе службу, некарьеристы; с карьеристами всё ясно; они по головам ходят; подспудно примешивают к лозунгу «не за страх, а за совесть»… Здесь, кстати тоже есть нюанс…
   Маршалл замер на полушаге и повернулся к Стечнику:
- Как правило, тот с кем расстался страх, так и не узнаёт, что такое – совесть, а тот, кто сначала расстался с совестью, как правило трусливей зайца…
- Таки что ж они такое примешивают, Маршалл? – ирония в голосе держателя шоколада Маршаллу не понравилась.
- К лозунгу-то, ты имеешь в виду? – зловеще процедил глава рода войск, обернувшись, - всё очень просто. Безупречная служба обезопасит их головы от лишних шишек сверху.. А ведь за двадцать пять лет шишек-то этих сыплется ойойой сколько… Слово совесть я также, как и устав, нисколько не умаляю. Основной вводной в офицере…, - Маршалл задумался, - или в офицера..?.. короче, это – совесть. Она же обратная сторона чести. Но вот это чувствишко собственного благополучия, тем не менее, есть. У кого-то оно представлено в малой степени… а кое-кто взял его за основу службы. …
  Маршалл перевел дух и с пафосом продолжил:
- Вот от сюда-то и невмешательство и чинопочитание. Потому-то бездарность труднее всего вывести на чистую воду именно в армии…
- Посмотри Ходок, какую уникальную сволочь мы пытаемся адаптировать, - в дверях в комнату, неизвестно когда раскрывшихся, стояли два человека в пижамах, и одинаково сложив руки на груди, видимо, очень давно слушали Маршалла.
Стечник посмотрел на них и потянулся к шоколаду, который приятель оратора положил на тумбочку Ходока.
    Человек в дверном проеме, занимавший его большую часть, был, как и все присутствующие, одет в пижаму, с той лишь разницей, что на голове его , в дополнение к росту, красовалась шапочка из газеты. Он посмотрел на Ходока, стоявшего рядом, потом на Маршалла, недовольного тем, что его прервали, и миролюбиво подняв ладонь, кивнул оратору:
- Продолжай-продолжай, ваш-бродь. Очень интересно.
Маршалл прищурился, глядя на человека в газетной шапочке, и выбросив руку с вытянутым указательным пальцем в его сторону, обратился к Стечнику:
- И вот эти мужи в офицерских погонах призваны храбро защищать отечество.. Однако заметим….- Маршалл навис над съежившимся Андреем, - пройдёт пятнадцать-двадцать лет, и высшие командные должности в армии займут люди, не видевшие войны. Что смогут они дать военной науке? В состоянии ли они планировать боевые действия, если о кровопролитии имеют отвлеченное понятие?
Маршалл выпрямился, вразвалку сделал пол-оборота туловищем и обратился к стоящим в дверях:
- Ни один так называемый локальный конфликт не способен мобилизовать солдата так, как настоящая война на его родной территории… с её разрухой, потерями и таким напряжением всех физических и моральных сил.. как фронта, так и тыла.
   Маршалл замолчал и медленно оглядел слушателей, которые для него сейчас, похоже, были солдатами, выстроенными на плацу.
- Нет! – вдруг выкрикнул он и указательным пальцем ткнул в сторону шевельнувшегося было Ходока. – Ни в коем случае! Не призываю я войну. Я противник её и буду таковым до конца..
- Ты не логичен, Маршалл, - произнес Ходок.
- Ты ничего не знаешь о логике, - ответил Маршалл и ловко забрал остатки шоколада из фольги, - я твердо уверен, что разгильдяйство, беспорядок и злоупотребления, имеющие место в армии, процветают исключительно на почве бездействия войск... Римские легионеры, например, обустроивали такие фортификации, что существуют до сих пор. И это не зря – лучшая пехота всех времен и народов… всё что оставившая после себя – термины воинского устава для врачей.
Маршалл подскочил к двери, смерил взглядом Ходока; снизу вверх; остановил взор на его макушке, словно силясь разглядеть там пилотку, и перевёл взгляд на грудь исполина, стоящего рядом. Он похлопал по ней ладонью, и усмехнувшись, заговорил снова:
- Да вот вам простой пример… Ни один боксёр, как хорошо подготовлен бы он не был, находясь в углу ринга, от слишком долгого ожидания боя испытывает если и не мандраж, то во всяком случае, неуверенность.. Он видит в другом углу соперника равного себе… и это только на первый взгляд; проходит час-другой-третий, а боя нет; секунданты обеих сторон ведут переговоры, и ведут долго; даже возможно плодотворно. Но бойцу-то от этого не легче. Находиться в постоянной боевой готовности ему всё сложнее, и он вынужден расслаблядьца, - выкрикнул вдруг Маршалл, - чтобы успокоить нервы… дать отдохнуть мышцам, .. перестроиться эмоционально. Но вот проходит день. Представьте себе только, что такое на ринге возможно, - Маршалл обвел глазами воображаемый плац. - Другой-третий-месяц, а боя нет.. Секунданты изредка перебрасываются словами, бойцы смотрят из своих углов и ждут... Ждут год. Десятилетие. Для поддержки формы тренируются во время переговоров секундантов… Ну а к чему может привести тренировка в состоянии боевой готовности? – Маршалл развернулся как на каблуках, забыв, что на нем тапочки. Взмахнул руками ловя равновесие, и положив одну ладонь на голову, другою отдал честь окну, - Это будет в ущерб как тренировке, так и боеготовности..
Он вытянул руки по швам, склонил голову набок и искоса посмотрел на Стечника, тяжело и обреченно вздохнувшего. – И в результате боксёру все это надоедает. Проходит время, и он становится неспособным привести себя в состояние полной боеготовности; то есть в то состояние, в котором он был в самом начале, когда поединок казался неминуемым…
Стечник исподлобья посмотрел, как реагируют на речь Маршалла присутствующие и с удивлением заметил, что все до единого внимательно и невозмутимо, даже без тени улыбки, слушают главу рода войск.
..- постепенно система чередования расслаблений и мобилизации сил приводит к сокращению промежутков между ними.. А это верный путь к частичной утрате боевой готовности. Ну а где частичная, там недалеко и до полной... К тому же такого рода бездействие ведёт к неуверенности..
- Ты говорил уже это, - подал голос человек в газетной шапочке.
Маршал заложил руки за спину, подошел вплотную к тумбочкам и устремил взгляд в окно:
- Из неуверенности, вводители даров и выводители бездарности вы мои, вытекают самые непредсказуемые последствия.
   Он оглянулся, снисходительно посмотрел на воображаемую армию, и продолжил:
- Успели вы первым толкнуть неуверенного и толкнуть достаточно сильно; поверьте, он до конца покатится в том направлении, которое вы ему выбрали. .. Вот и подталкивают наших воинов то устав, то прелести гражданки.. а то и не одной…И перевес здесь явно не на стороне устава. И вот вам в пример ещё раз локальные конфликты, где всегда поначалу разболтанность и незнание методов ведения войны приводят к неоправданно большим потерям; а отсюда неуверенность каждого: выживу или нет? – Маршалл отечески хлопнул Стечника по плечу, - и как следствие озлобленность. .. Даже против мирного населения…
     Пыл Маршалла начинал иссякать, словно батарейки, поддерживающие в нем энергию, стали садиться:
- Да и действительно как можно разрабатывать успешное ведение боевых действий сидя за настольным макетом полигона с игрушечными танками и солдатиками?
Стало заметно, что оратор устал. Он утомленно оглядел слушателей. Теперь это был уже не плац. Перед ним простиралось поле боя, покрытое трупами и изувеченной техникой.   Устремив взор сквозь газетную шапку в дверях, Маршалл заговорил так, как будто именно этот головной убор остался единственным слушателем после отгремевшей битвы:
- Никогда ещё стратегическая мысль должным образом не развивалась в мирных условиях. Она закиснет, зайдёт в тупик, если не найдёт практического применения… А где?! Где оно – применение?.. Тем более стратегии ядерной войны?.. У кого и откуда опыт такой войны, если её еще не было?.. О каких тактических и оборонных методах может идти речь, пусть даже с запланированным учетом потерь, если никто не сталкивался с этими методами? И с масштабами ведения такой войны... Если такая война случится, - Маршалл грустно посмотрел на Стечника, - ни для кого не будут новостью разрушения колоссальных размеров..
Глава рода войск вздохнул, задрал голову и уставился в лампочку, свисавшую с потолка:
- Но помимо всего прочего, такая война покажет ещё и колоссальную бездарность очень многих военачальников… Жаль будет лишь только, что мы с вами этому факту успеем разве что удивиться.. на большее времени не останется.
- Это конечно не полигон, Маршалл.. Но как просто гон – уже не плохо.
   С этими словами человек в газетной шапочке несколько раз хлопнул в ладоши.
Маршалл посмотрел на него как на пустое место и сел рядом со Стечником.
- Представляешь, - громила выдвинулся из дверного проема и сел по другую сторону Андрея, - и это ещё при том, что его отучили от крика «молчать!». – и резко топориком протянул Стечнику ладонь представившись:
- Инженер.
- Канализации человеческих душ, - буркнул Маршалл.
Ходок сел напротив, рядом с молчаливым хранителем шоколада, и кивнув в его сторону, сказал:
- А это – Геолог.
- Отсюда есть выход? – спросил Стечник.
- Ну… если только не надолго, - ответил Ходок. – Ты ж понимаешь; до первого мента.
- Что ты ему объясняешь? – снова заговорил Маршалл, - он сам мент и знает это.
Стечник удивленно посмотрел на него:
- Откуда вы знаете, что я – мент?
- Да ты мне не выкай. – Маршалл  встал и пересел на койку рядом с Геологом и Ходоком.
- Ты сам говорил, - сказал Ходок. – Хотя, как мент ты не выглядишь.
- Здесь принято верить тому, что люди о себе рассказывают, - Инженер прикоснулся к козырьку своей газетной фуражки, - а выйти можно через водку.
- Через водку? – Стечник озадаченно на него уставился, - это как?
- Ходок объяснит.
- Не поймёшь эту молодежь, - возмутился вдруг Маршалл; батарейки внутри него, похоже подзарядились, - от присяги бегают и от закоса тоже…
- Да успокойся ты, - вступился за Андрея Геолог. – Ты достал уже парня со своей присягой..
- Что ты имеешь против присяги? – Маршалл вскочил, и поморщившись, снова сел, посмотрев на Геолога так, словно тот был обделавшимся на его глазах дневальным.
- Да ничего я не имею против присяги, - спокойно сказал Геолог.
- Что ты имеешь против клятвы на верность родине? – Маршалл уперся руками в колени и нагнулся, вплотную приблизив лицо к Геологу. Вонь от обделавшегося дневального продолжала терзать Маршаллу ноздри, и только его высокий военный статус не позволял ему оставить Геолога в покое, не получив ответа.
- Я не против клятв, - произнёс тот, глядя в маршальские глаза, - но меня, Маршалл, признаюсь, удивляет факт, что клятву на верность родине сделали законом...
- Что-о? – выдохнул глава рода войск.
- А то! – в голосе Геолога послышался вызов, - юридически постановили вменить в обязанность каждому любить отечество. Неужели ты думаешь, что от этого человеческий патриотизм непомерно возрастает?
Маршалл выпрямился, огляделся, словно ища поддержки у остальных, и не заметив ни в чьих глазах сочувствия, раздельно проговорил:
- О-бо-снуй.
- Да легко, - Геолог откинулся на кровати, и шурша фольгой от шоколада с задором,    посмотрел на замершего над ним Маршалла:
- Ты думаешь, что минувшие вояки отдавали свои жизни с меньшим пылом когда не присягали на верность родине? А ведь многие из них не принимали присяг, - голос Геолога был уверенным, Он словно отчитывал Маршалла,  видимо давая теперь ему ощутить себя дневальным, - и тем не менее эти люди за отечество не только встали, но и легли. Так для чего же, по твоему, она существует, присяга?
Маршалл начал крутить головой в разные стороны, как борец, разминающий шею перед выходом на ковер. Геолог же, перейдя на будничный тон, продолжил испытание маршальского терпения:
- Вот тебе, голова, вот тебе руки, - он жестами обозначил соответствующие конечности, - а вот тебе родина. Плохая она или хорошая, но это твоя родина. Сделай её лучше, если она тебе не нравится, но не оставляй её даже если она идет ко дну. Смысла не имеет…Потому как каждая птичка, где родилась, там и пригодилась..
   Геолог выпрямился на койке и насмешливо посмотрел на взведённого Маршалла:
- И если это понятно, то и без присяги можно обойтись…
- Измена, - выдохнул Маршалл и замотал головой, - измена.
- Ну будет тебе, - примирительно сказа Инженер и встал. – и так понятно, что перед нами не лёгкий бой, а тяжелая битва.
   Маршалл понуро поплелся из комнаты.
   Стечник почувствовал, что шоколад не утолил голод.
- Здесь кормят? – спросил он.
- Кормят, - сказал Ходок и закрыв дверь за Инженером и Маршаллом, сел рядом с Андреем. – А насчёт водки не беспокойся; за обедом я тебе все объясню.
 
 
 
 
 
 
 
Эпизод 34




Столовая, куда добираться пришлось длиннющим и извилистым коридором, спустившись этажом ниже, оказалась просторным помещением, отделанным деревом какой-то светлой породы.
    Стечник осматривался, натыкаясь на взгляды людей, как и он одетых в пижамы. В глаза бросились несколько газетных шапочек на головах, Инженер в компании всё ещё грустного Маршалла уплетавший обед за одним столом с двумя худосочными бородачами.
- А где персонал? – тихо спросил Стечник Ходока, когда они, взяв подносы, встали у раздачи.
- В газетных шапках, - ответил тот, загружая поднос тарелками.
- Так Инженер – доктор что ли? – удивился Андрей.
- Угу… Так же как и мы одеты и плюс шапка из газеты, - хохотнул Ходок.
  Они сели за стол недалеко от Маршалла с Инженером и принялись за еду.
Андрей Андреевич отсутствием аппетита всегда не страдал, а молодой организм Тимки Свиридова сейчас тем более требовал пищи. Уплетая рыбный супчик, Стечник слушал Ходока.
- Здесь кто как хочет, так и называется и, кстати, не принято расспрашивать о прошлом, - рассказывал тот. – Если человек сам захочет что-либо рассказать он может поделиться воспоминаниями... Это у врачей такой метод. Каждому из них поручено от пяти до семи человек. В течение дежурства они с ними работают, слушают разговоры, иногда записывают. Во время отсутствия врача ситуацию контролируют два разнополых помощника; мужчина и женщина в смысле. Они вместе появляются редко. В нашем крыле это Глухарь и Глазунья. А всего у Инженера нас теперь вместе с тобой будет шестеро; кроме Маршалла и Геолога еще те два хрена, - Ходок кивнул в сторону стола, за которым Инженер, поедая филе трески, что-то рассказывал Маршаллу с бородачами.
- Почему Глухарь и Глазунья?
- Что почему?
- Имена такие почему?
- Я же тебе говорил; здесь каждый называется, как хочет. Некоторые есть такие; так отрекомендуются; хоть стой, хоть падай.. А почему Глухарь и Глазунья? Да кто их знает, почему; не забивай этим голову… Первое время мы с тобой будем обитать вместе, там, где ты сегодня очнулся; это – период адаптации. Потом меня переведут, а к тебе, возможно, подселят новенького. Я кстати, довольно долго соседствовал с Геологом, а потом был один. Ко мне никто не заходил, кроме Инженера… Он – человек хороший, за периметр разрешает выходить, иногда дает деньги на водку… Водку надо принести и отдать ему. Он решает, кто и сколько будет пить.
- Похоже, эти медики здесь просто экспериментируют с психикой, - сказал Стечник, приканчивая суп.
- Если и так, - пожал плечами Ходок, - то это у них получается и со своей психикой тоже.
- А буйные здесь есть?
- За то время, пока я здесь, ты – самый буйный… Их сюда, наверное, не присылают.
- Откуда не присылают?
- Наверное, из других заведений.
- А вылечившихся ты видел?
   Ходок на мгновение замер, занеся вилку над вторым, и глянул на Андрея:
- Здесь не лечат. Здесь адаптируют к жизни за периметром.
   Инженер посмотрел в их сторону, что-то сказал своим подопечным за столом, встал и подошел к Ходоку с Андреем.
- Я как-то, в отсутствие Инженера, попал в группу к Сергеевне, - Ходок взглядом показал на женщину в газетной шапочке, сидевшую невдалеке за столом в обществе двух существ неопределенного пола и долговязого парня. – Мне там не очень понравилось…
Инженер присел напротив Андрея, и прикрыв ладонью рот, отрыгнул.
- Сергеевна на наркоманах специализируется, - мельком бросив взгляд на Инженера, продолжал Ходок. – К тому же она без лифчика ходит, а на меня это не очень хорошо действует…
- Через пол часа отключу калитку на пятнадцать секунд, - проговорил Инженер, посмотрев на Ходока, - деньги есть?
- Найду, - буркнул Ходок и бросил взгляд на часы над входом в столовую.
- Бери не больше трех бутылок, - сказал Инженер. – На возврат калитка будет открыта между полуночью и половиной первого… Если ему чего в голову взбредёт, - кивнул он на Стечника, - не дергайся; пусть сам прикидывает. Советы давай ненавязчиво… А ты, - обратился он к Андрею, - себя не накручивай и не забывай, что мент ты – условный.
      Инженер встал, показал пальцем на Ходока, и двинув бровями, кивнул на часы над дверью.
За столиком, где остался Маршалл, разгорался нешуточный спор. Бородачи что-то упрямо доказывали друг другу.
- Всё пытаются истину родить, пижоны ряженыеп, - посмотрев в их сторону, сказал Ходок. – Пойдем пока в курилке посидим. Время есть, - хочешь? – предложил он Стечнику беломорину.
Тот машинально взял папиросу и вдруг поймал себя на мысли, что курить-то не хочется.    Вернул папиросу Ходоку.
- Не куришь что ли?
- Похоже, бросил, - ответил Стечник.
    В курилку пришли спорившие за столом бородачи.
… - Всё это, конечно, необходимо, - хрипло и тихо говорил один, - я этого не отрицаю… но необходимо только нам… они безусловно идут тяжёлой тропой . Но тяжела она, опять-таки только в нашем понимании. Только мы и никто другой сможет оценить титанический труд наших нелириков…
Ходок затянулся папиросой, и кивнув Стечнику на говорившего, брезгливо поморщился. Хриплый же продолжал вещать:
…- их глубокую ответственность даже за то, как вовремя мы покинем Землю, переставшую вмещать всех потомков Адама и Евы. Но откуда ты знаешь, - обратился хриплый к своему замурзанному оппоненту, - может быть те, с кем придётся соприкоснуться за пределами Солнечной Системы, шагнули несоизмеримо дальше нас в своей технической деятельности? Тогда что же принесём им мы? Им, приютившим нас или ставшими попутчиками, пусть даже прохожими? Наши теоремы? Постулаты?
   Молчавший до сих пор бородач недовольно заёрзал на лавке.
- Конечно и это, - сделал успокаивающий жест Хриплый. – Но лишь отчасти. Ты же не будешь спорить, если я скажу, что развитие любого разумного организма, его познание окружающего мира не может происходить без детального изучения им законов физики, геометрии и прочих, как ты говоришь, точных наук, не изучение которых ведет в буквальном смысле к гибели. Где бы не находился разум, в каких бы формах не выражался, в отношении окружающего мира он обязательно построит законы, обосновывающие развитие этого мира с его точки зрения. Применительно к местным условиям эти законы будут, не исключено, различаться; я имею в виду различные жизненные пространства. Но в своей сути они, безусловно, едины. Общество разумных индивидуумов где-нибудь в системе Альфа-Центавра, зашедшее в своем развитии дальше землян, не могло развиваться, не имея собственных Ньютонов, Эйнштейнов и Менделеевых. И все эти умы шли той же дорогой, что и наши Айзек, Альберт и Дима. Те же логические выкладки, то же биение головой об стол над неизвестным. Только при других обстоятельствах… Представь такие три простые штуки… Человек по имени Айзек приходит в сад и в раздумье садится под яблоней. Другой человек, по имени Айзек-прим.. возвращается домой по тёмным улочкам города, находящегося где-то в тридевятой галактике на тридесятой планете. И третий человек с тем же именем лезет на скалу за удивительным цветком, чтобы подарить его любимой… Теперь внимание, - Хриплый поднял указательный палец и обвёл курилку взглядом. Появившийся при этих словах Маршалл замер по стойке «смирно». Ходок усмехнулся и потушил  папиросу.
- Так вот, - продолжил Хриплый. – Первый герой получает яблоком по затылку, на второго из окна дома выливают ведро воды или чего-нибудь ещё, а третий срывается со скалы. Во всех трёх случаях действующие лица приходят к одному и тому же выводу. Однако, вот эти-то маленькие побочные события, сопроводившие и стимулировавшие возникновение известного закона, будут опущены героями, как незначительные… Да, скажут они, падение яблока, воды или помоев, а также одного из мечтателей действительно натолкнуло всех троих на интересную мысль, но не более.
Ходок сплюнул, и криво ухмыльнувшись, проговорил:
- Я бы за помои башку отвинтил.
- Именно поэтому ты здесь и находишься, - парировал Хриплый.
- Ньютоны не лазают по скалам, - проворчал второй бородач.
- Речь не о скалах, и даже не о ньютонах, - стал вразумлять его Хриплый. – Пусть ньютоны и Ходок говорят что угодно об открытых ими законах. Это важно только для них, их современников и некоторых потомков. Но мы-то с нашим Ньютоном, узнав об идентичности законов, потеряем к ним всякий интерес. Ведь у нас есть точно такой же. И нам будет гораздо занимательнее узнать сорт яблони, мечущей мудрые плоды, имя кухарки, вылившей помои или название таинственного горного цветка. То есть не что иное, как историю возникновения закона. Да и сами Ньютоны вряд ли отделаются от желания узнать друг о друге как можно больше. Ну и совсем уж бородатое утверждение: чтобы узнать-то человека, необходимо, как минимум, узнать историю его жизни…
- Вы кого собираетесь этой болтовней здесь осчастливить? – произнес Ходок и метко запустил окурок в урну в центре курилки.
Хриплый презрительно на него глянул и произнёс:
- Ты, как я погляжу, большой знаток счастья, что знаешь как им манипулировать?
- Ерунду мелете. Грузите хрен знает что. Покурить спокойно не даёте.
Из коридора в курилку завернул насупленный субъект со стеклянной банкой в руке. Подошёл к Стечнику, протянул ему банку и с угрозой в голосе предложил:
- На! Поешь!
В банке лежало несколько долек разрезанного и, видимо, маринованного яблока.
- Спасибо, я не хочу, - ответил Андрей.
Грозный субъект шумно втянул ноздрями воздух:
- Ах ты ментяра, - зло выдохнул он.
- Вить, оставь человека в покое, - обратился к субъекту Ходок, - не хочет он твоих яблок.
Витя так же грозно посмотрел на Ходока, затем на бородачей, словно только сейчас заметил, что в курилке есть кто-то ещё. В его глазах мелькнуло презрение. Он отвернулся от Стечника, сделал несколько шагов, и оглянувшись, с усилием и очень выразительно проговорил:
- Му-да-ки…
- Во-во, - Ходок усмехнулся, показывая Хриплому на Витю, - вот он точно знает, что такое – счастье.
   Прошла женщина, виденная Стечником в столовой. Та самая, которую Ходок назвал Сергеевной. Она, не глядя на обитателей курилки, мимоходом бросила:
- Витенька, идём.
Прошелестели пижамами долговязый парень с бесполыми созданиями. Витя посмотрел им вслед и снова повернул голову к курилке. Теперь в его глазах сквозило сожаление. Он сокрушенно покачал головой. Но было заметно, что сожалеет он не о том, что оскорбил участников перекура, а о том, что они, все-таки, большие мудаки.
Маршалл присел, наконец-то, на скамейку напротив бородачей, и словно собираясь что-то сказать, уставился на Стечника. Из-за угла, за которым скрылся любитель маринованных яблок, вывернул Инженер, весело оглядел всех, достал сигарету и сел рядом с Маршаллом, прикуривая от спички.
- О чем спор, мухоморы? – выдохнув дым, спросил он.
- Не мухоморы, а муаммары, - проворчал Маршалл.
- Ходок выясняет, что такое – счастье, - ввернул Хриплый.
- Ничего я не выясняю, - отмахнулся Ходок. – Просто, эти два перца достали со своими деревянными раскладами…
- Счастье-счастье, - взвился Маршалл. – Для военного человека это… - он внезапно потянулся к сигарете в руке Инженера, - дай докурю.
- Самому мало, - сказал Инженер, убирая руку. – Ты мысль-то закончи.
Маршалл хмуро на него посмотрел, затем обвёл взглядом остальных и встал, сунув руки в карманы пижамы.
- Вы не поймёте, - с сожалением проговорил он.
- Конечно, куда уж нам, - усмехнулся Хриплый, - понять счастье вояки.
- Счастье – это… - задумчиво начал Маршалл.
- Читка приказов, - подсказал Ходок.
- Не-ет. – Маршалл, на удивление, не обиделся, - счастье, оно.. – он повел рукой, как бы взвешивая счастье на ладони. – Оно не должно знать, что оно – счастье.
Инженер вынул из пачки сигарету, прикурил и протянул её Маршаллу. Тот затянулся, жестом поблагодарив Инженера, и проговорил, окутывая лицо дымом:
- Иначе оно сразу узнает себе цену и перестанет легко даваться в руки первому встречному.
Инженер неопределенно хмыкнул, Хриплый, заложив руки за голову, откинулся, улыбнувшись, на спинку скамьи, а Ходок сокрушенно покачал головой.
- А ведь Маршалл прав, - подал голос приятель Хриплого. – Если счастье будет знать, что оно счастье, оно будет сразу торговаться…
- Или отдаваться? – вставил Ходок.
- Без разницы. На, бери меня, человек, ведь я тебе так дорого. И человек будет брать…
- Совершенно в дырочку, - кивнул ему Маршалл как учитель ученику, сделавшему правильный вывод. – И человек будет брать не оглядываясь, потому что он знает, что счастье не бесплатно, и возьмёт его, дайте только волю халяве, намного больше того, нежели ему надо.
- О-о, - протянул Ходок, - так счастье окончательно разумно!?
- Как и время..
- У каждого будет много счастья, слишком много, и оно от этого потеряет всякую цену… Только вот что же оно такое, ты ведь так и не ответил, Маршалл?
Маршалл, не удостоив спросившего взгляда, затянулся сигаретой, и как бы формулируя мысленно тезис, который собирался выдать, махнул на Ходока рукой.
Стечник, украдкой оглядев собравшихся в курилке, снова с удивлением заметил, что все они совершенно серьёзно, и даже увлечённо, готовы участвовать в дискуссии о счастье.
Безымянный бородач, единственный высказавшийся в поддержку Маршалла, желая видимо и далее в споре выступать с ним единым фронтом, сосредоточенно задумчиво проговорил:
- Мне кажется, что это – осознание собственной значимости, помноженное на совокупность положительных эмоций.
- Чего!? – Хриплый убрал руки из-за головы, и сложив их в замок на коленях, вытаращил на него глаза.
- А вот того! – торжествуя сказал Маршалл, - именно помноженное… или поделенное.
- Или возведенное в степень, - добавил безымянный. – Математические действия в данном случае не столь важны.
- Да-а, - протянул Ходок, всем своим видом демонстрируя, что начинает охреневать. – Как ты там говорил? – обратился он к безымянному, - коэффициенты, зависящие от переменных, при которых они находятся?..
- Кратны значениям данных переменных, - утвердительно закончил фразу безымянный.
- Видал? – кивнул в его сторону Ходок, посмотрев на Стечника, - Буля у нас – доцент… марксистско-ленинской электротехники.
- Его било током? – почему-то спросил Андрей.
Засмеялись все, кроме Були и Маршалла.
- Током, молодой человек, - обиженно заговорил Буля, - меня действительно било; но в вашем обществе, как и в обществе этих людей, я нахожусь не поэтому.
- Ты на милиционера не обижайся, - сказал Инженер, обращаясь к доценту.
- Буля, ты сегодня так самовыражался, так самовыражался, - с едва заметной издевкой подхватил Хриплый. – Представляешь, - обратился он к появившемуся Геологу, - Буля точно знает, что такое – счастье.
- Ха! – весело удивился Геолог, - а для кого это секрет? Я сейчас в сортире отложил личинку и даванул поверх пасту и, знаете ли, чувствую себя очень даже счастливо.
- Вот, Маршалл, - засмеялся Ходок, - что такое счастье для любого нормального человека. Отсутствие необходимости в клизме. Скажи, мент! – толкнул он Стечника в бок.
- Время, - тихо сказал Андрей, посмотрев на Инженера.
- Да, время, - Ходок встал. – Это точно, время.
Он вдруг удивленно открыл рот, словно что-то вспомнив, посмотрел на Хриплого, затем на Булю, перевёл взгляд на Стечника и хлопнул себя ладонью по лбу:
- Это – время, свободное от несчастий. Вот что такое счастье.
- Браво, Ходок. – Инженер тоже поднялся. – Однако пора вздремнуть.
   Он подмигнул Стечнику и покинул курилку.
- И кого же, по твоему, больше, Ходок, несчастных или счастливых? – спросил Хриплый, снова заложив руки за голову.
- Да, скажи-ка, - Маршалл сел на место Инженера.
- Не знаю, - Ходок пожал плечами.
- А чего там знать, - подал голос Буля. – Конечно, несчастных.
- Занятненько, - Хриплый опять сложил руки замком на коленях.
- Конечно, несчастных, - упрямо повторил Буля, - в смысле не счастливых..
- Ага. В смысле, считающих себя таковыми? Или таковыми считающимися? Или такими являющимися?
- Мы и живём-то до сих пор благодаря несчастным, да голодным, - не унимался Буля.
- Это как? – Маршалл удивлённо уставился на доцента.
- Да уж не благодаря военным, это точно, - вставил Геолог.
- Чувство голода, - Буля напрягся и посмотрел на свою пижаму, в то место, где она скрывала его тощий живот, - оно ведь всегда благороднее чувства сытости. Голод, милые мои, - он обвел всех погрустневшими глазами. – Любой голод я имею в виду, это – дискомфорт… неуспокоеность. Голод всегда активен, а сытость инертна, пассивна… А счастливого взять, так ведь ему вообще ничего не нужно… Ведь он счастлив. А если человек решился назваться счастливым, значит,  он действительно счастлив до упора, и единственное, что ему остается – это наслаждаться своим состоянием. Ведь от добра, как известно, добра не ищут.
- Послушай, Буля, - Хриплый достал папиросу и впервые за все время беседы закурил, - я был знаком со многими людьми, жизнь которых – сплошное движение, даже – борьба. То есть, они не сидят на месте, постоянно что-то ищут, дерзают, и по твоей схеме их иначе, как глубоко несчастными не назовешь. И тем не менее сами себя они считают счастливейшими людьми… Где же логика? Получается, что твоя теория, дорогой Буля, рушится.
- Ничуть не рушится, - Буля поднял голову. Стало заметно, что он собирается дерзить. – Мой ответ – это ответ в пику твоему вопросу Ходоку. Ты же решил подъехать как тот мальчик к папе; мол, что такое – хорошо, и что такое – плохо? Вот и получи соответствующий ответ; он вполне достоин вопроса. Неужели ты думаешь, что мне не встречались люди, счастливые именно потому, что никогда не смогут удовлетвориться тем, что в понимании такого обывателя как ты, является достойным человека?..
- Выходит, круг замкнулся? – Хриплый выпустил струю дыма.
- И два человека, - заговорил Геолог, - по разному счастливые не смогут объяснить друг другу отчего им так хорошо живётся… Фигня  какая-то, - он пожал плечами.
- А что касается вопроса, - хриплый посмотрел на Ходока, стукающего гильзой папиросы по ногтю, скрытому белой перчаткой, - я действительно хотел подойти к предмету по проще…
- По проще!.. – передразнил Буля. – К природе нельзя подходить по проще.
- Причём здесь природа? – удивился Хриплый.
- При всём! – Буля начинал горячиться. – А точнее, во всём! Или это для тебя – новость?.. Твоё по проще… как тебе сказать?.. Просто – это ведь изначально правильно; то есть так, как это было в начале; так как задумала природа. А откуда нам знать, как она задумала, если сами мы – дети её. Однако лезем к ней с этим своим «попроще». Считаем, что оно ей подходит. Ещё бы, мы ведь теперь такое умеем, что природе-матушке и не снилось… Выросли, разбросали пелёнки, - Буля кипятился всё больше и больше. – Теперь к несчастной старушке иначе как попроще и не подойдешь, а то ведь может и не понять, глупенькая. Нет, милый мой, - не скрывая сарказма глянул он на Хриплого. – Всё она понимает, и всё ей наперёд известно. И не надо с ней попроще; она только посмеётся над тобой, а ты можешь этого даже не заметить. Так что ей твое «попроще» как зайцу стоп-сигнал.
- Да причём здесь природа!? – возмутился Маршалл так внезапно, что Ходок даже выронил папиросу.
- Ты, наверно, хотел сказать, почему во всём? – едва сдерживаясь, поправил его Буля.
- Да хрен с ней, с формулировкой! – Маршалл вскочил, сунул в рот выроненную Ходоком папиросу. – Что за хрень ты нам тут заправляешь? – набросился он на Булю. – Дай спичку, - чуть ли не в ухо крикнул он Ходоку.
Тот, ухмыльнувшись, щёлкнул у него перед носом зажигалкой и сделал Стечнику знак глазами, что пора идти.
- Маршалл, - заговорил Хриплый, - если мы с тобой сейчас начнем разбираться в этом вопросе самым серьёзным образом, то, боюсь, как бы не пришлось перейти на более солидные напитки; а их нет; а ты кефиру натрескался. Уж что-что, а молочная промышленность, если ты заметил, слишком мало влияет на развитие философской мысли…
Стечник встал и двинулся из курилки следом за Ходоком.
- Да уж, - проговорил Геолог. – По сравнению с рекордными надоями, число Диогенов пока стабильно…
   Стечник с Ходоком оставили спорщиков и направились в свою комнату.
- А ты почему перчатки не снимаешь? – спросил Андрей.
- Привычка, - ответил Ходок, роясь в своей тумбочке.
- И откуда такая привычка? – Стечник сел на кровать, наблюдая за Действиями своего опекуна.
- Я же тебе говорил; здесь не принято расспрашивать о прошлом.
Ходок, наконец, нашел то, что искал в тумбочке; какой-то крошечный предмет, уместившийся в сжатых пальцах. – Пойдем быстрее. Инженер сейчас откроет калитку, а нам еще надо успеть переодеться.


******************************************************************


Коридором вниз, мимо столовой и снова по коридору, они вышли на глухую лестницу и спустились к подвалу. Дверь на улицу была не заперта. Ходок выглянул наружу, осмотрелся,  бросил через плечо Андрею:
- Не отставай, - и буквально рванул с места.
 
 
 
 
 
Эпизод 35
 
  Историк.    
 
 
     «Синий Як» всегда был не плох; сносная кухня, даже в той её части, что претендует на море-продукты, качественная выпивка; всё недорого и достаточно объёмно. Бодрое обслуживание и возможность почувствовать уединение на изгибистой галерее второго этажа. Частенько влекло меня сюда. То с приятелями, то с супругой. Это конечно были разные посиделки. Пиршества отличались друг от друга радикально.
     Если из «Синего Яка» выйти на улицу и на спор, неторопливо, справить малую нужду в урну, то можно не только увидеть «Аврору» у противоположного берега, но и выиграть ещё и пару пив. Разумеется,  если нужда действительно мала и коротка настолько, что патруль не успеет среагировать. С супругой же всё по другому: размеренно-чинно и без выкрутасов. Единственная шалость – пара выкуренных сигарет… Супруга… Ей никогда не нравилось это определение; представлял ли я её так знакомым или упоминал о ней по телефону в её присутствии, даже если в шутку обращался к ней. Она говорила, что это слово вызывает у неё стойкую ассоциацию с подпругой; нечто лошадинно-сбруйное, без чего ни одному жеребцу якобы не обойтись.
     Сегодня я впервые побывал в «Яке» без приятелей и без супруги. Я был с другой. С совсем с другой. Станет ли она моей навсегда, как когда-то казалось,  станет жена, не знаю. Я развёлся из-за неё, потерял голову; вернее наоборот – сначала уехала крыша, да так, что скрыть это было невозможно, а потом жена подала на развод.
     У меня нет уверенности, что эта миниатюрная  каштанка будет всегда рядом со мной.
     Откровенно говоря – у меня сейчас ни в чём нет уверенности. Меня влечёт к ней,
                                                                                                                                                   тянет немыслимо; мне необходимо видеть её, слышать её голос, говорить с ней, неважно о чём, и прикасаться;  прикасаться  и  прикасаться.  Всё  равно  где  и  всё  равно  как.
                                                                                                                                Вот сейчас она сидит рядом на пассажирском сиденье, а я пытаюсь сосредоточиться на дороге. Это не просто.
       Потому что она не просто сидит рядом; она извивается, гладит себя – гладит всю - груди, живот, бёдра, ноги; кусает губы и бросает на меня взгляды, в которых так и звучит – возьми меня немедленно.
      На светофоре троллейбус
                                                рядом
                                                            лицами
                                                                           с открытыми ртами
                                                                                                             и вытаращенными глазами напомнил кинотеатр; она взглянула на эти лица, облизнула губы и выгнулась, я включил скорость. Надо быстрее добраться до квартиры.
                                                             До подъезда, до кустов…
                                                                                                          Почему этот фургон впереди так медленно стартует? Откуда он взялся? Это же «Рафик» - чудо латвийского автопрома; почему он вообще до сих пор здесь ездит!?.. Почему он вообще ездит?!..
        И тут она сказала: «Надо заехать к маме.»…
   Почему вдруг к маме?
    Она неподалёку живёт.
     Ну и что!?
       Всё равно мимо едем; давай заглянем.
          Мы много мимо чего едем; вот гостиница, например, или смотри какой уютный параднячок; давай заглянем туда?
              Хорошо.
                     Она согласилась.                                              …А потом – к маме.
  Оглядываясь и прислушиваясь, мы покорили лестничные марши. Не помню, как припарковался. Перед глазами и в голове,  и дальше ниже и везде была только она – поднимающаяся по ступеням и источающая аромат. Вот и пожарная лестница. Люк на чердак закрыт. Ну и что. Она уже поставила ногу на первую перекладину. Схватилась за поперечину над головой, подтянулась, качнула другой ногой, словно в нерешительности – поставить её на перила лестничной клетки или… И… … стала со мной почти одного роста…
     Надо же – как удобно…
      И плевать, что в любой момент может кто-то выйти или начнёт подниматься снизу, я, кажется, всё равно успею… Пусть подсматривают в глазок – всё равно успеваю…Успеваю… Успеваю… Какая хорошая успеваемость… Прямо как в школе… Как в школе… Где она… Битва при Беневенте… Или при Аускуле … Да какие наши годы!?... Всё равно не наша эра… 279 или 278? Или 275 или 273?... Или наоборот? Бедный, бедный царь Пирр… Маманя, где я!?.. Бедный, бедный мистер Гнедич… «Упал, и взгремели на падшем доспехи»…
- А теперь к маме, - улыбнулась она, поправляя платье, и надавила кнопочку звонка. С обратной стороны двери тут же зашевелился ключ. Оставалось только вздохнуть.  Ништяк  жесток…      
 
 

© Copyright: Владимир Провиденский, 2015

Регистрационный номер №0318123

от 24 ноября 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0318123 выдан для произведения: Эпизод 32


«Когда ваша печень плохо
себя чувствует, она медленно
танцует и поёт грустные песни»

из рекламы





Стечник разлепил веки и осторожно подвигал головой. Шея работала. Андрей Андреевич приподнялся, оперся на локоть, и осмотрелся. Он лежал абсолютно голый в помещении очень похожем на железнодорожное купе. Тело опера занимало одну из нижних полок.     Рядом на столике, сделанном из чего-то на вид очень мягкого, стояли пластиковые бутылочки с водой.
Стечник взялся рукой за ножку стола. Она была теплой и податливой. Он сжал её пальцами. Пальцы работали нормально. Внутри ножки было спрятано что-то твердое; но ощущение твёрдости возникало не резко, а плавно по мере сжатия, словно материал ножки этому сжатию сопротивлялся.  Прямо как член, подумал Андрей Андреевич и сел.
Сходство помещения с вагонным купе было почти полным. Отсутствовало лишь окно над столиком, да верхние полки напротив располагались гораздо ближе друг к другу. Они были пусты. На нижней лежали три махровых халата, очень аккуратно разложенные таким образом, что при взгляде на них сразу становилось ясно, что это – халаты. Два были синего цвета, один красный.
Стечник прикрыл глаза и потянулся к бутылочкам с водой. Взял одну из них и отвинтил крышку. Сделал несколько глотков: на вкус – обыкновенная вода. Свет из маленьких окуляров в полу погас и тут же снова мягко вспыхнул. Андрей Андреевич наклонился и увидел три пары тапочек разных размеров; самые маленькие – красные, две другие синие. Стечник определил, что ему подойдут только самые большие из синих. Он неторопливо надел их и встал. Взглянув еще раз на нижнюю полку напротив и решив почему-то, что халат придется взять под цвет тапок, оперативник выбрал из синих наибольший и облачился в него. Обернувшись, он увидел, что на полке над ним лежит голый физрук с открытыми глазами, устремлёнными в никуда.
   Роман Ильич повернул голову к приятелю и тихо спросил:
- Где мы, Андрей?
  Стечник взял со стола бутылочку с водой и протяну еёНикитину, другую бутылку, непочатую, положил в карман своего халата.
  С самой верхней полки прямо в лицо Стечнику свесилась рука. Андрей Андреевич внимательно её рассмотрел и отметил, что рука женская. Он приподнялся на цыпочках, чтобы заглянуть на полку и глаза в глаза встретился взглядом с Оксаной; такой же голой, как физрук и он сам минуту назад. Стечник протянул ей из кармана бутылочку с водой и, отвернувшись, посмотрел на халаты. Взяв красный, Андрей Андреевич не оборачиваясь, положил его прямо на Оксану и последнюю, оставшуюся на столике бутылку опять отправил к себе в карман.
  Оксана, из-за тесноты на полке с трудом забравшись в халат, посмотрела на Стечника так, словно видела его сквозь сон.
Андрей Андреевич поднял к ней руки, приглашая спуститься, и проговорил:
- Кажется, мы, всё-таки, не спим.
Оказавшись с помощью оперативника на полу, Оксана как-то нервно и не сразу зарядила в тапочки ноги и стала судорожно пить из бутылочки.
- В пурпур облачилась принцесса, - молвил Роман Ильич и попытался сесть на своей полке, - мне-то халат подайте.
  Стечник протянул приятелю оставшийся синий халат, и посмотрев на Оксану, не отрывающуюся от горлышка бутылки, приложился к своей, вынув её из кармана.
Никитин нарядился в халат и тапочки, и оглядев Оксану с приятелем, повернулся к зеркалу, которое, как и полагается в купе, было встроено в дверь. Только и дверь и полки в этом купе были, похоже, из такого же материала, как и столик. Оксана осушила, наконец-то, бутылку и тоже всмотрелась в своё отражение в зеркале. Она глядела в него так, словно не верила тому, что видит.
- Если это не тот самый свет, - проговорил Никитин, - значит, одно из двух: или это – белая горячка, или нас похитили.
- Кто? – удивленно посмотрела на него Оксана.
- Не знаю, - ответил физрук, с удовольствием её разглядывая. Он ещё ни разу не видел свою коллегу по работе в таком наряде.
Оксана заметно смутилась под его взглядом, и поставив пустую бутылку на столик, посмотрела на Стечника. Тот вздохнул и потянул ручку на двери. Бесшумно скользнув в сторону, дверь исчезла в стене и открыла вид на помещение совсем не похожее на вагонный коридор.
- Вы считаете, что нас похитили? – в голосе Оксаны сквозила настороженность.
- Я пока ничего не считаю, - Стечник вышел из купе и встал как вкопанный.
  Оксана с Никитиным последовали за ним и тоже замерли.
В глубине помещения, напрочь лишенного углов, но гораздо большего по размерам, за таким же столиком, как в купе, сидел Кузьма Ильич Кудовчин в синем халате и синих же тапочках. То, на чем он сидел, нельзя было назвать стулом. Это была пластина, не то откинутая на шарнирах, наподобие сидений в коридорах купейных вагонов, не то выдвинутая из стены.
Кудовчин поднялся, и сиденье под ним быстро и плавно исчезло в прорези на стене, едва показывая из нее торец. Здесь так же все было отделано материалом таким же, как и в «купе».
- Что всё это значит, Кузьма Ильич? – спросил Никитин и шлёпнул Оксану сзади по округлой части халата.
 От этой ласки Оксана повела плечиками и как-то неторопливо дёрнулась, с сомнением посмотрев на двоеборца. Роману Ильичу даже показалось, что в её взгляде больше удивления, чем обиды.
- На ощупь – всё настоящее, - хмыкнул физрук. – Значит, мы живы, или рай выглядит именно так.
Кузьма Ильич подошёл к Стечнику и протянул руку:
- Кудовчин. Кузьма Ильич.
Стечник пожал большую ладонь ботаника, посмотрел на приятеля с Оксаной и произнёс:
- Стечник Андрей Андреевич… Вы, видимо,  и есть тот, кого мы искали?
- Видимо, да, раз вы меня действительно искали, - Кузьма Ильич сунул руки в карманы халата и вздохнул, - Только я не думал, что мы встретимся вот так… То есть я думал, что мы вообще не встретимся… С вами, Ксюша, и с вами, Роман.
- Что всё это значит? – Никитин подступил к Кудовчину вплотную и смотрел на него снизу вверх. – Где мы находимся?
- Я не знаю, Рома, - ботаник вернулся к столику и ткнул пальцем в выпуклость на стене; сиденье, с которого он встал, выдвинулось из своего гнезда. – Я здесь только во второй раз.
Кудовчин жестом показал на сооружение по другую сторону стола, напоминающее вросший в стену диван, и добавил:
- Да вы присаживайтесь. Что знаю, я расскажу.
      Оксана с Никитиным сели, осторожно ощупывая диван, а Стечник остался на месте, озираясь и разглядывая предметы в этой странной комнате. Андрею Андреевичу было явно не по себе. Заячья губа стала заметнее обычного, может быть потому, что оперу было не до улыбок.
- Что значит: во второй раз, Кузьма Ильич? – Никитин двинул корпусом в сторону ботаника. – Нас кто-то похитил?
- Да. – Кудовчин нажал над столом едва заметный бугорок, и место, казавшееся на стене очерченным лезвием; настолько тонок был след; выдвинулось вперед и оказалось торцом ящика, заставленного бутылочками с водой.
- Типа бар, -- задумчиво произнес физрук, уставившись на ящик.
- Угощайтесь, -- как-то грустно усмехнулся Кудовчин и взял одну из бутылочек.
- У нас ещё есть. – Никитин нахмурился; у него начало портиться настроение.
Кузьма Ильич сделал глоток, поставил пластиковый сосуд на стол и снова нажал бугорок рядом с ящиком, беззвучное исчезновение которого в стене окончательно испортило физруку настроение. Он шумно втянул воздух, посмотрел на Оксану, притихшую рядом, встал, с хрустом потянувшись, выдохнул и снова сел.
- Кто наши похитители? – вперился взглядом двоеборец в ботаника.
- Внешне вполне приличные люди…
- Что значит: внешне вполне приличные? – напомнил о себе Стечник.
  Он тыкал пальцем в стену рядом с очерченными так же как над столом, геометрическими фигурами разных размеров и контуров, и фраза Кудовчина заставила его отвлечься от этого занятия.
   Кузьма Ильич посмотрел на милиционера и проговорил:
- Они видны. Это бугорки. Присмотритесь. Рядом с каждым контуром… Вот там туалет, а рядом раковина и душевая. – указал он рукой на выступающие из стены и похожие на часть цилиндра в человеческий рост места.
   Стечник нашёл выпуклость рядом с одним из цилиндров и надавил её ладонью. Стенка бесшумно и стремительно скрылась в паз, обозначенный теперь такой же тонкой линией, как и все другие контуры в помещении. Открылась ниша с унитазом и биде. Даже внешне было заметно, что они не керамические и не стальные. Из маленьких круглых окуляров в полу струился свет. Андрей Андреевич какое-то время смотрел на унитаз и вдруг легонько пнул его, словно рассчитывая на звук определить материал, из которого он сделан. Звук показался деревянным. Стечник оглянулся на педагогов и увидел, что они внимательно за ним наблюдают.
- А туалетной бумаги нет? – словно извиняясь, спросил он.
- Биде есть. – усмехнулся Кудовчин.
- Биде… -- пробормотал опер и уставился на сооружение рядом с унитазом, -- беда…
- Если из пищи здесь будет только вода, то ты сильно-то не разгадишся, -- сказал Никитин, и, встав, подошёл к приятелю. Он стал присматриваться к линиям на стене возле туалета и пальцами на ощупь искать бугорки.
- Ничего-ничего, -- Кудовчин положил свою крупную ладонь себе на лоб, и потерев виски, провёл ею по лицу. – Скоро вы научитесь находить выключатели не глядя.
- А ведь у меня пистолет был… -- ни к кому не обращаясь, проговорил Стечник.
- Какой пистолет? – Никитин повернул голову к приятелю и одёрнул руку от стены, нащупав выпуклость. Открылась душевая. Внутри ниши она была скрыта обыкновенной полиэтиленовой ширмой, какие обычны во всех ванных комнатах, виденных двоеборцем до этого.
- Мой пистолет… Мое табельное оружие, - тихо проговорил Стечник.
Никитин перевел взгляд с душевой на приятеля, затем на его халат и посмотрел на себя в зеркале над раковиной.
- И куда ж ты его дел, Андрюша? – спросил он.
- Я его никуда не девал. – Стечник вошёл в туалет, - Он исчез вместе со всем, что у меня было… Кузьма Ильич, как здесь закрыться? – обратился он к ботанику, оглянувшись.
Оксана по прежнему молча сидела напротив Кудовчина и наблюдала за мужчинами.
- Сядьте на унитаз, Андрей. А когда встанете, он сам смоет. Туалет выпустит вас, когда помоете… не только руки.
- Но ведь тут нет раковины. – Стечник с сомнением поглядел на биде.
- Слева от вас на стене бугорок, а над ним еще один, -- инструктировал Кудовчин.
Оперативник осмотрелся. Стены в туалете также были кое-где покрыты геометрическими фигурами. Он нажал два, указанные ботаником бугорка, и в стене открылась ниша с хлопковыми салфетками, а ниже очередной прямоугольник откинулся, оказавшись небольшой раковиной с рычажным краном. Дверь в туалет закрылась.
- Так что ж это за приличные с виду люди, Кузьма Ильич? – повторил вопрос приятеля  двоеборец и вернулся на место рядом с Оксаной.
- Мне придется рассказывать всё по порядку, поэтому наберитесь терпения, - Кудовчин отхлебнул из бутылочки и посмотрел на притихший туалет.
   Через некоторое время дверь открылась, и появился Стечник, такой же грустный и неулыбчивый, как до захода в него.
- Что-то тебе, видать, не полегчало, -- глянув на приятеля, сказал Никитин. – присядь, Кузьма Ильич обещает интересный рассказ…
- Я расскажу то, чему был свидетелем, -- проговорил ботаник, пока опер устраивался на выдвижном сиденье рядом. – Относительно же того, как мы попали сюда, и что нас ждет дальше гадать и отгадывать придётся вместе.
    И Кузьма Ильич неторопливо, и стараясь не упускать, по просьбе Стечника, деталей, поведал милиционеру с педагогами следующее…

      Оказывается, в течение очень многих лет Кудовчин работал над научным трудом, для которого очень обширно собирал информацию. Опуская, по просьбе слушателей терминологию, суть проблемы, которую он решал, ботаник охарактеризовал, как попытку выяснить законы мутации растительных организмов в зависимости от геологических процессов в земной коре. Отец ботаника был когда-то геологом, успевшим начать свою
исследовательскую деятельность ещё в царские времена, и оставившим солидную библиотеку, ответов дающую мало, но поставившую перед сыном много интересных, как считал Кузьма Ильич, вопросов. В процессе работы ему частенько приходилось проводить время в библиотеках, и в том числе на Фонтанке. Некоторые материалы приходилось прорабатывать именно там. И именно там в один прекрасный момент к нему подсел ничем не примечательный господин и очень хватко с ним познакомился. Сейчас Кузьма Ильич в прекрасности того момента сомневался, но тогда господин, представившийся Василием Николаевичем, его просто очаровал. Во-первых, начал он с того, что обратился к ботанику по имени-отчеству и даже высказал очень точное замечание по поводу литературы, с которой Кузьма Ильич в тот момент работал. Свою осведомлённость Василий Николаевич объяснил честно и просто: он, оказывается, давно наблюдал за Кузьмой Ильичом, а небольшой подарок даме, ведавшей в читальном зале выдачей литературы, позволил ему узнать и имя естественника. Мало того, Василий Николаевич оказался коллегой Кудовчина и даже немного конкурентом. Посмеиваясь, он рассказал ботанику, как несколько раз вынужден был терять время из-за того, что Кузьма Ильич успевал прежде него заполучить тот или иной материал, интересовавший обоих. Слово за слово, и оба естественника договорились о том, что поделятся друг с другом информацией, которую каждому удалось накопать. К восхищению Кудовчина, его новый знакомый изъявил желание помочь даже с оборудованием для лаборатории. Стечник не преминул осведомиться о фамилии Василия Николаевича; она звучала как – Езерский и ничего милиционеру не говорила.
     Так вот этот Езерский пригнал как-то к дому Кудовчина жёлтый грузовик, фургон которого на две трети был полон ящиками разных размеров. Грузчики внесли ящики в квартиру Кузьмы Ильича и заставили ими коридор и часть большой комнаты. Езерский с Кудовчиным потратили два дня на распаковывание приборов, о существовании которых на свете Кузьма Ильич даже не подозревал. Его собственная лаборатория, элементами размещенная в разных углах квартиры, показалась тогда ботанику обителью средневекового алхимика.
- Это, как если бы.. чтобы вам было понятно, -- обратился он к слушателям, -- доисторический скороход получил в пользование спутниковую связь.
Василий Николаевич предложил Кудовчину самым серьёзным образом обсудить новый этап их совместной деятельности и предупредил, что об этой лаборатории никто не должен догадываться ни сном, ни духом. По словам Езерского, институт, который он представляет, не просто засекреченный объект государственной важности, а предприятие, о существовании которого не знают многие, непосредственно работающие в его структуре. На вопрос Кудовчина, почему, мол, тогда такое доверие оказано простому школьному учителю, Езерский ответил, что в своих исследованиях Кузьма Ильич дошёл до того этапа, откуда утечка информации сравнима с катастрофой, и причем, не только экологической.
- Никакой лаборатории в вашей квартире нет, - вставил Стечник. – У этого Езерского были какие-нибудь приметы, бросающиеся в глаза?
- Да никаких, - Кудовчин пожал плечами. – Ростом, наверное, с Романа, - кивнул он на Никитина, - может, чуть выше, только плотнее и старше; лет сорока, сорока пяти от силы… Хотя.. если это можно считать приметой, ноготь на указательном пальце правой руки напоминает коготь. Он был у него или поврежден, или недоразвит. Кстати, когда распаковывали ящики, Езерский порезался и продемонстрировал мне способ лечения раны. Из одного ящика он извлек капсулу; их было много и все разных размеров. Эдакие цилиндры различной длины. Он просто капнул на ранку из капсулы жидкостью, она втянулась в порез вместе с кровью, и кожа стала прежней, без единого намека на шрам.
- Что это была за жидкость? – спросил Стечник и весь подобрался.
- Гелеобразная, с зеленым оттенком. Со слов Езерского – одна из последних разработок их института... Что-то вроде биомассы… именно вокруг возможностей этой жидкости и закрутились наши опыты.
- Такая жидкость была разлита в вашей прихожей.. и в доме Свиридовых я видел похожую, запечатанную в черенок от лопаты. – Стечник исподлобья поглядел на всех и спросил:
- Кто-нибудь еще натыкался на что-нибудь подобное?
- Где же ты её видел? – физрук удивлённо глянул на приятеля и перевел взгляд на Оксану:
- А вы, Оксана Леонидовна, куда пропали с вашей подругой?
- Мы не пропадали, - встрепенулась молчавшая до сих пор Оксана. – Мы поднялись наверх, сели на одну кровать, затем на другую. Потом я пошла к дивану и… больше ничего не помню. Проснулась здесь.
   Никитин хмыкнул:
- Весёленькое дело, - и снова обратившись к Стечнику, спросил:
- Такая же жидкость, как в прихожей Кузьмы Ильича?
- В моей прихожей? – удивился ботаник.
- Да. – Стечник подозрительно на него посмотрел, - потом эта жидкость исчезла, как и ваша лаборатория… или, может быть, лаборатории вообще не было?
- Нет, Андрей, лаборатория была. Она исчезла, скорее всего, восьмого марта, когда я был в гостях у Оксаны Леонидовны, - качнул Кудовчин своей большой головой в сторону Оксаны. – Но Ксюшенька здесь ни причем, хотя, когда я обнаружил пропажу, мне так не казалось… Тем более, что на той вечеринке….
- Да, кстати, как вы объясните ваше поведение на вечеринке? – оживился физрук.
- Давайте, все-таки, по порядку, иначе вы запутаетесь, а я что-нибудь упущу из виду.
  С этого момента рассказ естественника стал напоминать детективную историю с элементами триллера.


       Однажды Езерский исчез на неделю, а когда появился, был возбуждён и таинственно весел. Сказал, что у него есть для коллеги подарок и протянул Кудовчину наручные часы.   Те самые, что Кузьма Ильич носил на правой руке. Тогда ботаник их осмотрел, поблагодарил и попытался надеть на левую руку. Обыкновенные с виду электронные часы. Однако Василий Николаевич взял у него подарок, раскрыл браслет, и попросив протянуть правую руку, защелкнул часы на запястье Кудовчина. После этого Езерский повёл такую речь, от которой Кузьме Ильичу стало не совсем по себе.
      По словам Езерского, их совместная работа вступила в стадию, когда за каждым действием Кузьмы Ильича будет осуществляться тотальный контроль. Кудовчин осведомился, отчего такое недоверие, но Василий Николаевич сказал, что это не от недоверия, а для безопасности самого Кузьмы Ильича и во избежание того, чтобы он случайно не сказал или не сделал что-нибудь неосторожное.
Кузьма Ильич, разумеется, возмутился, но его неумолимый лаборант, усмехнувшись, высказался в том смысле, что снимать часы небезопасно для здоровья. Ботаник был вне себя и попытался расстегнуть браслет, после чего потерял сознание.
Очнулся он в карете скорой помощи на носилках. Вместе с ним, кроме Езерского, в машине находились два санитара, которые санитарами выглядели лишь благодаря облачению, а лица и повадки имели далеко немедицинские. Лицо одного из санитаров Кузьма Ильич узнал потом на рисунке Оксаны. Именно этот факт и заставил ботаника поначалу заподозрить Оксану в сговоре с компанией, которая везла его тогда в скорой… Лишь после, поразмыслив, что светить свои лица эти господа ну никак не заинтересованы, и физиономия на бумаге у коллеги получилась, скорее всего, случайно, Кудовчин понял, что Оксане, возможно, тоже грозит знакомство с этими санитарами. Тогда в скорой он ещё не представлял насколько влип. Везли его на перешеек. Это удалось определить по мелькнувшему над шоссе железнодорожному мосту с грохочущем поездом; после чего, через некоторое время, машина поехала в гору по плавному зигзагу. Санитары, заметив, что Кузьма Ильич озирается, пытаясь определиться в пространстве, дружески ему улыбнулись и сделали укол.
Пришел в себя он уже здесь, где они находятся сейчас, в обществе Езерского и санитара с лицом из Оксаниного комикса. Беседу с Кудовчиным этот санитар начал с того, что предложил ботанику коньяку, бутылку которого извлек из бокса, где сейчас находились пластиковые ёмкости с водой. Кудовчин отказался. Санитар налил себе, сделал большой глоток и поведал ботанику для чего его привезли в это тихое уединённое место. Называя Кудовчина не иначе как «господин естественник», человек из комикса сообщил, что ни он, ни Василий Николаевич не желают причинять никакого вреда ни Кузьме Ильичу, ни его работе. Мало того, они всеми силами будут способствовать продвижению научной мысли господина естественника в поисках управления мутациями растительных и животных организмов. Все необходимые для этого средства, как материальные, так и технические, будут поступать в распоряжение Кузьмы Ильича по его первому требованию. Ведь господин естественник занят любимым делом, и ему предлагается совершить в этом деле серьёзный прорыв. На вопрос Кудовчина, почему для этого дела выбран именно он, и почему организация, обладающая таким солидным потенциалом, судя по приборам, с которыми ему довелось ознакомиться, не может сделать прорыва без его участия, собеседник, по прежнему дружелюбно и снисходительно улыбаясь, ответил, что в их условиях это совершенно невозможно.
- Вы что… инопланетяне? – слегка опешив, спросил ботаник.
- Инопланетяне, господин естественник, существуют в больном воображении ваших сограждан.
  Персонаж комикса приложился к коньяку и добавил, глянув на Езерского:
- И шпионы тоже не мы. Не так ли, Василий Николаевич?
   Езерский, во всё время этой странной аудиенции не проронивший ни слова, согласно кивнул и движением лица и рук как бы предложил Кудовчину верить.
- А относительно упомянутых фигурантов, - собеседник ботаника снова отпил из бокала, - я имею в виду шпионов и инопланетян; то с вами, господин естественник, церемониться подобным образом никто из них не стал бы. И это вполне естественно. Вместо этого места вас привезли бы туда, где можно спокойно и неспешно превратить человека в удобрение и запахать на каком-нибудь садовом участке… И именно поэтому мы решили обезопасить и вас и информацию, носителем которой вы являетесь, с помощью часов, что у вас сейчас на руке. С их помощью мы будем слышать, видеть и даже знать то, что вы пишите…  Назвать это вторжением в личную жизнь можно лишь отчасти. Мы ведь претендуем только на определенный спектр вашей деятельности. Деятельности, которая, не исключено, может привести к вам людей очень далеких от тех сентиментов, которые позволяем себе мы. В конце концов, ведь и шпионов никто не отменял… Так что, ни о чем не беспокойтесь..

Человек из комикса налил коньяк в два бокала, стоявших рядом на столе. Плеснул себе, и кивком показав Езерскому на один, другой бокал взял в руку и подошел к Кудовчину.
- А коньяку, Кузьма Ильич, выпейте; уж не откажите в любезности, - он протянул ботанику бокал, впервые назвав его по имени. – Будем считать, что мы спрыскиваем наше знакомство и начало вашей большой и очень важной работы.

   Кузьма Ильич посмотрел на внимательно слушающих его педагогов с милиционером и взялся за пластиковую бутылочку с водой.
- Ну и что? Вы выпили и… ? – Никитин сделал быстрый глоток из своей бутылки и не моргая уставился на коллегу.
- Я выпил, сел… - Кудовчин помолчал, - и оказался дома на диване… Езерский возился на столе с маленькой обезьянкой, которая, по видимому, спала…
- С обезьянкой? – повторил Никитин. – Вот это коньяк!.. Они что-то подмешали в него?
- Не думаю, - Кузьма Ильич с сомнением шевельнул плечами, - скорее всего, коньяк был катализатором, и всё дело в уколе, который мне сделали ещё в машине.
- Если дело в уколе, - заговорил Стечник, тогда зачем этот человек предложил вам выпить в самом начале беседы; ведь вы могли сразу отключиться?
- Я думаю, что этот нарисованный вами, Ксюша, персонаж – очень тёртый калач, – Кудовчин внимательно посмотрел на Оксану. – Он скорее всего просто знал, что последует отказ… В конце беседы я без всякой задней мысли взял у него бокал.
- Вот, Кузьма Ильич, - назидательно заметил Никитин, - никогда не отказывайтесь от коньяка сразу. Лучше отказаться от последней рюмки, чем от первой.
- Возможно вы правы, Рома, - Кудовчин покачал головой. – Но это ещё не всё… То, что я влип окончательно и бесповоротно, я понял спустя время… И обезьянки были только началом.
- Обезьянки? – вновь подал голос Стечник. – Вы говорили про одну обезьяну.
- Да. Одну. Ту, которую я увидел в руках Езерского. Он её вскрывал.
- Вскрывал? – Оксана округлила глаза.
- Это на него так подействовал коньяк? – осведомился двоеборец, - или он хотел закусить?
- Нет, - Кузьма Ильич взял себя за лоб массивной пятерней и привычным жестом провёл ею по лицу. – Остальные обезьянки были в сумках здесь же в комнате. Их было штук семь или восемь, не помню. Это потом я узнал новость; ведь телевизора у меня нет, а радио слушать негде; что из зоопарка украдены обезьяны-игрунки. Я тогда заставил Езерского вернуть животных. Он же, мерзавец, их просто оставил где-то прямо в сумках. А за то время, пока я был в неведении, мы провели с ним эксперимент, и погибла еще одна обезьянка.
- Что это был за эксперимент? – спросил Стечник.
Кудовчин рассказал, как Василий Николаевич, потроша несчастную тварь, мимоходом советовал ему держать часы на руке всегда открытыми. Избегать контактов с часами предметов, которые бы их надолго закрывали. Если это будет по какой-либо причине происходить, часы станут сигналить лёгким зуммером. Если же контакт с экраном будет более минуты, часы отключат Кузьму Ильича от действительности на короткий срок, чтобы он не мог ни говорить, ни тем более писать. Это сделано будет во избежание того, чтобы никто не мог входить в контакт с ботаником без ведома его, так называемых, покровителей.
   Обезьяну Езерский вскрыл для того, чтобы, по его словам, показать коллеге как она устроена, и чего необходимо добиться от неё с помощью биомассы. Здесь Кудовчин сделал небольшой экскурс в биологию, суть которого заключалась в том, что для всех живых организмов время является основным катализатором; и чтобы какое-либо растение или животное развилось до определенного возраста, необходим, по законам эволюции, совершенно определенный временной промежуток. Биомасса позволяла из микроскопического среза луковицы в течении недели дать готовое растение. То есть, гелеобразная с зеленоватым оттенком жидкость становилась тем, что в неё попадало. Если это был коврик в прихожей, то она за несколько часов впитывалась в коврик и без следа в нём растворялась, при этом уничтожая все запахи, которые он содержал.
Если это было растение, даже всего лишь клетка растения, гель разгонял её развитие до тех пор, пока его объема хватало на то, чтобы воспроизвести растение. Однако клетка должна быть живой; только в этом случае биомасса работала. Из огрызка яблока можно было получить целое; и размером оно было точно такое же, как съеденное. Но не больше.   Что-то словно стопорило работу жидкости, когда форма и объем фрукта восстанавливались.
Идея-фикс, с которой носился Езерский, заключалась в том, чтобы спрессовать эволюцию до предела. С помощью биомассы он рассчитывал превратить обезьяну в человека. Он говорил об этом с самым серьёзным видом. Однако, просто скормленная обезьянам жидкость никакого эффекта не производила; обезьяна становилась просто сытой и довольной. При введении непосредственно в кровеносную систему, это приходилось делать под большим давлением и при общей анестезии, количество крови в животном увеличивалось, а наркоз переставал действовать, и обезьяна просыпалась. Все до единой обезьянки вели себя в этом опыте одинаково. Тогда Кудовчин с Езерским решили ввести одному из подопытных в кровь микроскопическое количество, всего одну клетку из среза побега ясеня. Обезьяна чувствовала себя нормально до тех пор, пока не получила в вену кубик биомассы. Как только это произошло, животное сдохло. На другой день в школе Кудовчин узнал о пропажи из зоопарка игрунок и настоял на том, чтобы Езерский вернул обезьян обратно. Василий Николаевич упирался, но сумки с животными унёс.
Умершую бедолагу экспериментаторы вскрыли и пришли в замешательство; вся обезьяна до мельчайших сосудов была пронизана побегами ясеня.
То, что дело начинает выглядеть очень плохо и пора звать на помощь хоть кого-нибудь, Кузьма Ильич понял, когда Езерский заявился с младенцем на руках.
Кудовчин сказал ему, что не пустит на порог, и не взирая на часы, позвонит, нет, пойдет в милицию, или ещё лучше, поднимет шум, чтобы соседи вызвали её сами. Василий Николаевич с сожалением вздохнул и младенца унес.
     Не появлялся он целый месяц. За это время Кудовчин придумывал, как обмануть всевидящее око на своей правой руке и даже начал тренироваться писать левой. Но получалось плохо. К тому же часы спустя время начали реагировать зуммером на его попытки писать левой рукой и пару раз отключали Кузьму Ильича. Благо в это время он был дома, и часы довольно быстро возвращали его в чувство.
- А где они сейчас? – спросил Никитин, кивнув на голые запястья ботаника.
  Кузьма Ильич неопределенно развел руками:
- Как выразился Андрей, исчезли вместе со всем, что на мне было.
- А зачем ты брал с собой пистолет? – спросил Стечника Никитин, вспомнив о пропавшем у приятеля оружии.
- На всякий случай, - Андрей Андреевич пожал плечами.
- Да уж… - протянул двоеборец, - а случай имеем тот ещё… Кузьма Ильич, - обратился он к Кудовчину, - как вы на этот-то раз оказались здесь?
- Так же, как и вы. Уснул в одном месте, проснулся здесь… Я пытался сигнализировать о помощи. Пока отсутствовал Езерский, даже изобрел контрольную работу; в ней, если сложить начальные буквы заданий в каждом варианте, получится фраза «срочно требуется помощь». Но, это от отчаяния. Кому и как указать на это сложение букв я не представлял, да к тому же и не успел… После праздника у Оксаны Леонидовны купил комиксы, просто для того, чтобы посмотреть их. А там в кроссворде среди отгадок оказалось слово «перешеек». Накупил ещё комиксов, чтобы часы с толку сбить… Бредом кажется, а я не знал, за что хвататься. Подчеркнул фразу, обозначающую перешеек, и вместе с проверенными контрольными принес рано утром в учительскую…
Лаборатория в квартире исчезла, и мне показалось, что надо спешить и как-то выбираться из этой истории. Когда сложил тетради в порядке вариантов, зазвонил телефон. Кто мог в такую рань звонить в учительскую я не представлял, а когда поднял трубку, услышал голос Езерского. Он сказал, что в моих интересах приехать домой для важного разговора. Я на всякий случай позвонил нашему директору и сказался больным. Приехал домой. Езерский был очень доволен и потребовал, чтобы я вернулся в школу и привёз тетради с контрольными. Иначе, мол, он не ручается за здоровье двадцати одного ученика нашей школы… Пришлось ловить такси… Лететь обратно… Уходя из учительской, сунул комиксы техничке.. Думал выбросить, а потом решил: мало ли, хоть какую-то зацепку оставлю. Езерский пообещал, что лаборатория будет восстановлена; только выкрутасы мне, якобы, надо прекратить. Я заверил его, что выкрутасов не будет….  Всё думал, какое отношение к этой истории имеете вы, Ксюша, - посмотрел Кудовчин на притихшую Оксану.
- Да самое прямое, - возбудился Никитин, - нарисовала чёрт знает что, а мы теперь кукуем тут; вместо того, чтобы кататься на коньках в сауне, сидим хрен знает где; в одних халатах!
- Я пытался вам позвонить, Ксюша. Даже следил за вами в тот день, - сказал Кудовчин, - но что я мог сказать?.. Если вы из компании Езерского, то мои метания бестолковы, а если нет, то я вас мог подвести… Но, коль вы здесь, - загрустил вдруг ботаник, - значит с этими санитарами вы не за одно.
- Понятно только то, что старички Свиридовы, - заговорил Стечник, - к этому делу имеют самое непосредственное отношение.
- И наш юный друг Тимофей, не исключено, тоже, - предположил двоеборец, - ведь он названивал вам, Оксана Леонидовна, и упорно зазывал в гости к дедушке.
- А вы что!? – удивился Кузьма Ильич, - приехали в гости к Свиридовым и оказались здесь?
- Да, – ответил оперативник. – Приехали в Грузино, поужинали… я пошёл покурить, а возвращаясь, наткнулся на веранде на вашу грёбаную биомассу в черенках.
- И после этого решил прилечь отдохнуть прямо на веранде, - съязвил физрук.
- Подождите, Рома, - вмешался ботаник, - скажите, что помните вы?
- Я увидел Андрея на полу, - неуверенно начал Никитин, - и… кажется, упал…
- А Тимофей звал вас в гости к деду с бабушкой? – обратился Кузьма Ильич к Оксане.
  Та лишь развела руками.
- По крайней мере, - бросился объяснять Никитин, - он оборвал телефон в учительской и требовал Оксану Леонидовну для разговора. Мне на уши наехал так, что просто достал…
- Тимофей, скорее всего в этой истории, - задумчиво проговорил Кузьма Ильич, - такая же жертва, как и мы.
- Тогда где он? – дёрнулся на диване Никитин. – Почему не с нами?
- И куда подевалась ваша подруга, Оксана Леонидовна? – обратился Стечник к пришибленно сидящей Оксане.
- Я не знаю, - сказала она вымученно. – Я ничего не понимаю…
- Самое главное, - проговорил Кудовчин, - соблюдать спокойствие; Оставьте девушку в покое, Андрей, - и, поглядев поочередно на каждого, добавил:
- Нам не следует сейчас изводить друг друга подозрениями. Это – в любом случае неверно.
Он встал и направился к душевой. Остановившись возле незакрытой Никитиным ниши с умывальником, оглянулся и проговорил:
- Вы как хотите, а я приму душ и лягу вздремнуть. Оксана Леонидовна, - обратился он к учительнице, - я должен вам кое-что показать.
- о-0, - многозначительно протянул Роман Ильич.
- Вы не о том думаете, Рома, - усмехнулся Кудовчин, - Ксюша, подойдите, пожалуйста, сюда.
   Оксана встала, и как-то осторожно, словно прислушиваюсь к тому, как движется её тело, приблизилась к ботанику.
- Вот, - сказал он и нажал один из бугорков внутри ниши. В выплывшем боксе лежали гигиенические тампоны.
- Что это? – спросила Оксана.
- То, что необходимо женщине, надо полагать.
Стечник с Никитиным подошли и тоже поглядели в выдвинутый из стены бокс.
- Разве это всё, что нужно женщине? – насмешливо спросил физрук.
Оксана смерила его взглядом и с сарказмом спросила:
- А что, по вашему, ей нужно еще?
- О-ооо
- Прямо шоу, - усмехнулся Стечник. – под колпаком…
- Ага, - сказал Никитин, - под колпаком у комиксов…

   Пока Кузьма Ильич находился в душевой, опер с двоеборцем обследовали помещение. Они буквально выгладили все стены и потолок в поисках бугорков, открывали самые различные ниши и коробочки, но ничего похожего на выход так и не нашли. Большинство ниш было пусто. В некоторых оказались уже знакомые бутылочки с водой. Было обнаружено так же нечто похожее на гардероб: несколько синих и красных халатов и тапочек тех же цветов.
   Оксана некоторое время наблюдала за действиями мужчин, не говоря ни слова, затем скрылась в туалете; и выйдя, направилась в купе, где все они проснулись. Там она устроилась на нижней полке, и тщательно запахнувшись в свое красное одеяние, вытянулась и прикрыла глаза…

Стечник с Никитиным, придя в купе, старательно обследовали и его, но не найдя ничего кроме махровых полотенец в нише над дверью, вынуждены были последовать примеру Оксаны. Все полотенца, их оказалось двадцать, были, разумеется, самых модных в этом помещении цветов.
- Могли бы сигареты где-нибудь заложить, - недовольно проворчал Стечник, укладываясь на полке над Оксаной. Свое место внизу он решил оставить Кудовчину, не смотря на то, что его очень хотел занять Никитин.
Взобравшись на свою полку напротив Стечника, Роман Ильич стянул с себя халат, и укрывшись им, заложил руки за голову.
- Сигареты говоришь? – повернул он лицо к приятелю. – Они если и курят, то пожалуй, не сигареты… Про презервативы они, похоже, тоже забыли. – Он посмотрел вниз на Оксану.
Та, словно прочувствовав взгляд физрука, отвернулась к стене, давая понять, что не расположена участвовать ни в каких разговорах.
   Никитин вздохнул, вытянулся и тоже закрыл глаза.
В открытую дверь было слышно, как вышел из душа Кудовчин, прошел к столу, за которым рассказывал свою историю, наверное, для того, чтобы попить. Затем снова вернулся в душ. Или в туалет…
- Жена, наверное, с ног сбилась… - проговорил Стечник и тяжело вздохнул.
- Ты главное, не нервничай, Андрюша, - уловив настроение приятеля, сказал двоеборец. – Главное-спокойствие; Кузьма Ильич прав – надо вздремнуть. Надо закрыть глаза и поспать…
Андрей Андреевич затих. Сон не шёл. Жена с дочками не выходили из головы; то, что волнуются – это ещё мягко сказано. Стечник пытался себя успокоить. Внизу завозился Кузьма Ильич, устраиваясь на полке под физруком.
«Надо успокоиться» - говорил себе Стечник и просто вспоминал жену и дочерей. Ему удалось забыться, как казалось, на мгновение; лицо жены очень явственно всплыло в сознании. Никитин завертелся на своей полке, спугнул мираж. Андрей Андреевич повернулся набок, захотел сказать что-нибудь приятелю и закашлялся. Перевернулся на другой бок, попытался вызвать перед глазами мелькнувшее видение; получилось с трудом; мысли метались, не слушались. Где-то внизу живота шевельнулся страх, защекотал внутренности, подбираясь к горлу. Свет в купе мягко погас, и стало вдруг легче. Стечник почувствовал, что начинает засыпать. Перед глазами замаячила женская фигура с двумя сумками в руках… Вика! – Стечник узнал жену… Хороший сон… надо её окликнуть. Он попытался осмотреться, но голова не подчинялась. Где же это она идет..?.. какие тяжёлые сумки…
- Вика, - позвал Стечник; язык не слушался; звуков не получилось. Надо крикнуть, подумал он и заорал:
- Вика-а!..
Но только воздух вышел из лёгких. Стечник схватился за одну из сумок и потянул её к себе… Вика остановилась и с удивлением на него посмотрела… Это была его Вика. Он попытался ещё раз назвать её по имени. На этот раз получилось. «Получилось» - с восторгом подумал Стечник и увидел в глазах жены ещё большее удивление.
- Чего тебе нужно? – спросила она… картинка исчезла…
  Ему казалось, что он едет в поезде.
  Вагон подрагивает, за окном купе мелькает свет… Опять купе… Андрей Андреевич замотал головой; в этом купе нет окна – мелькнула мысль; .. откуда свет?.. Он попытался раскрыть глаза… ничего не получалось. Веки словно срослись.
- Аа-а – аа …!. – завопил Стечник.
   Кто-то схватил его за руки и прижал голову к полке; на лоб давили всё сильнее… и Андрей Андреевич начал погружаться во тьму… Такую тёплую и тихую, что он даже улыбнулся, ощутив как она обнимает и расслабляет.



 
 
 

Эпизод 33



Сквозь шелест чего-то металлического и тонкого пробивалось радио. Голос стариковский и очень уверенный неторопливо вещал:
- Плохо, очень плохо, что молодой человек приходит в армию неоперившимся юнцом. За его плечами всего лишь один курс института или ещё чего-либо в этом роде. И тех элементарных знаний жизни, которые можно назвать опытом нормальных человеческих отношений, у него нет, или они присутствуют в столь незначительной мере, что первые же дни пребывания в армии способны полностью вытравить даже самою память о них. В школе и дома он подчинялся преподавателям и родителям. Их авторитет в той или иной степени довлел над ним постоянно. Даже студент, человек, в общем-то освободившийся от комплексов домашней жизни, на первых порах ведет себя скорее как сорвавшийся с поводка молодой спаниель, нежели как зрелый самостоятельный муж. Безусловно, есть и бунтари. Они не приемлют ни чьих авторитетов, хотя на всю катушку пользуются благами, создаваемыми этими авторитетами. Привыкая бунтовать, они дольше других задерживаются на стадии инфантильности, ибо бунт их направлен прежде всего против взрослых. И не заметив, что сам-то бунтарь давно уже вырос и вполне способен творить себе подобных, он по прежнему закупоривается в своем бунте, отгораживающем его от отцов, которые, по его мнению, не способны вникнуть в ребячьи нужды своего дитяти. И вот, молодой человек попадает в дружный армейский коллектив…
    Стечник прислушался к затылку… Он гудел… Чёртово радио. Зачем Ходок его включил?.. Ходок?.. Это же Ходок его включил… Значит Ходок существует, и всё это не сон?..
   Металлический шелест на мгновение прервал голос неведомого старика; затем он кашлянул и продолжил:
- С первых же дней общения со своим непосредственным начальством школяры и студенты могут отречься от прежних авторитетов. Бунтарь либо замыкается и присматривается, либо бунтует дальше.
  Голос из радио стал назидательным и чеканным. Говорил явно военный:
..- В обоих случаях он остается неспособным понять то, что видимые им отношения существуют только в армии. Годы службы становятся для него периодом тотально концентрированного самоутверждения. И если сначала он подчиняется, то после появления первых подчинённых его поведение иначе как куражом назвать нельзя. Меняются походка, речь, повадки, и юноша уже идёт гоголем, плывёт павою, а к концу службы превращается в нечто расфуфырено-важное, чему и название-то подобрать крайне сложно…
    Надо выключить это радио, подумал Стечник… Есть-то как хочется…
..- и вернувшись к жизни гражданской наш молодец всё ещё по инерции чувствует себя персоной номер один; а отсюда вытекает…
- Отсюда вытекает, что ми-восемь по тебе плачет, Маршалл, - раздался вдруг другой голос.
Это – не радио, - осенило Стечника. Он открыл глаза, и выпрямив затекший торс, подался вперёд, уставившись на то, что только что звучало как радио.
Два мужичка, сидевшие на кровати Ходока, ели шоколад, лежавший в обертке у одного из них на коленях, и без любопытства разглядывали Стечника.
- Очнулся, милок? – проговорил мужичонка, голос которого Андрей принял за радио. – Вот видишь, как плохо бывает косить от армии…
- Он ещё школьник, - другой мужичок, с шоколадом, отломил кусочек от плитки и протянул его Стечнику. – Ему до армии ещё далеко.
- Жениться-то он хотел по взрослому, - недовольно и осуждающе сказал тот, кого, видимо, и называли Маршаллом.
Ничего военного в его облике не было, может быть только, выражение лица показалось Андрею подходящим к недавно услышанной речи. Да ещё глаза. Они говорили о том, что их обладатель, похоже, очень давний здесь постоялец.
- Вы и есть Маршалл? – спросил Стечник, положив шоколад в рот. – А где Ходок?
- Ходит, - человек с шоколадом зашелестел фольгой, пряча лакомство в карман пижамы, - на то он и Ходок.
- Маршалл рода войск, - исполнявший радио торжественно протянул Стечнику руку.
- И какого же рода это войско? – спросил Андрей, пожимая такую же маленькую, как у него самого, ладошку, только сухую и заметно сильную.
- Какое вверят, то и поведу.
  Стечник тоскливо вздохнул и опустил голову.
- Да ты не киксуй, - сказал приятель Маршалла.
- Какой сегодня день? – тихо спросил Андрей.
Мужички замялись:
- Надо спросить того, кто считает дни… Они здесь все одинаковые…
- А что? Вверят, и поведу, - недовольно проворчал Маршалл. – Вы что думаете, не смогу? – он начал раздражаться, - Вы думаете, что такое армия? А? Это тебе не от присяги бегать!
   Последние слова очевидно адресовались Андрею.
- Да успокойся ты, - человек с шоколадом похлопал Маршалла по колену, - ну что, что такое армия? Расскажи парню; только не кипятись.
- Армия – это … Ты думаешь, я ошибаюсь? – Маршалл голосом снова стал походить на радио. – Время покажет, ошибаюсь я или нет. Оно уже сейчас на моей стороне частично… А ты, сынок, слушай. Тебе полезно.
   Он встал, и словно с трибуны начал:
- У меня есть все основания полагать, что армия есть следствие войны, а не её причина…
   Стечник закрыл глаза и осторожно прижался к стене.
   Маршалл, заложив руки за спину, стал расхаживать между кроватями, и поочередно вперивая взгляд в слушателей, сыпал тезисами:
- Всякая армия, во все времена, создавалась с одной целью: вести боевые действия. И ни одна война не начиналась лишь из-за того, что существует армия, которой нечем заняться. Другими словами: любая война является в какой-то степени матерью участвующих в ней армий. Да и действительно, - Маршалл остановился напротив Стечника и посмотрел на него демонически, словно желая взглядом заставить его открыть глаза, - для чего иного человек одевается в доспехи, униформу, берёт меч или автомат, как не для того, чтобы убивать себе подобных.
Видя, что молодой человек никак на него не реагирует, Маршалл понизил голос и менее назидательным тоном проговорил:
- Но ведь само состояние войны противно человеческой природе… И что же? – он вновь взял выше и отвернулся от Стечника. – Чтобы оно не воспринималось так мерзко, решено всех поставить в один строй, причесать под одну гребёнку и всех сделать максимально похожими… Не обидно умирать коллективом, в котором все кажутся тебе равными хотя бы внешне, где всякая индивидуальность максимально подавлена уставом.
Оратор на миг замолчал, и глянув на Стечника, застывшего с закрытыми глазами, более спокойно продолжил:
- Я не принижаю достоинств  устава, но хочу показать и обратную сторону медалей… и орденов с лентами… Так вот… Дай шоколаду, - обратился он к своему приятелю, молча и внимательно за ним наблюдавшему.
  Тот полез в карман, и хрустя фольгой, развернул на две трети уничтоженную плитку.
- Не мне. Ему. – отрывисто сказал глава рода войск и ткнул пальцем в Стечника.
  Андрей открыл глаза; Маршалл довольно хмыкнул и вновь двинулся по комнате, включив речь:
- Где один тупица-самодур, возведенный в командный ранг, способен отравить существование как своим подчиненным, .. так и вышестоящему начальству? И ведь никто не будет искать на него управу; и вовсе не потому, что это невозможно. Нет! Просто нет желания связываться. Ведь если взять солдата, - Маршалл резко склонился над Стечником, жующим шоколад, чем заставил его откинуться назад так, что Андрей Андреевич чуть было снова не стукнулся затылком о стену, - то он в армии человек временный. Он отбывает там свой двухгодовой номер; пришёл, ушёл и вся недолга. Ему глубоко по хрену склоки с начальством. Чего ради идти против, если заведомо известно, что всё это – временное явление. Немного потерпеть – и домой; а там всё  забудется…
   Маршалл обвел взглядом комнату в поисках дополнительных слушателей:
- Ничего не забудется… никто не забыт… и ничто не забыто… - и вдруг перешёл на лирический тон, - Люди же равные самодуру по статусу, сослуживцы, в основной своей массе занимают позицию невмешательства. Почему? – Маршалл стремительно выразительно посмотрел на каждого из присутствующих, словно ответ был у кого-то из них, - Объясню прямо сейчас, - угрожающе проговорил он:
- Все офицеры, с которыми мне доводилось беседовать о смысле службы, сходились мнениями в одном: их номер в армии, в отличие от солдатского, растянут гораздо на дольшее время; и чтобы максимально облегчить себе службу, некарьеристы; с карьеристами всё ясно; они по головам ходят; подспудно примешивают к лозунгу «не за страх, а за совесть»… Здесь, кстати тоже есть нюанс…
   Маршалл замер на полушаге и повернулся к Стечнику:
- Как правило, тот с кем расстался страх, так и не узнаёт, что такое – совесть, а тот, кто сначала расстался с совестью, как правило трусливей зайца…
- Таки что ж они такое примешивают, Маршалл? – ирония в голосе держателя шоколада Маршаллу не понравилась.
- К лозунгу-то, ты имеешь в виду? – зловеще процедил глава рода войск, обернувшись, - всё очень просто. Безупречная служба обезопасит их головы от лишних шишек сверху.. А ведь за двадцать пять лет шишек-то этих сыплется ойойой сколько… Слово совесть я также, как и устав, нисколько не умаляю. Основной вводной в офицере…, - Маршалл задумался, - или в офицера..?.. короче, это – совесть. Она же обратная сторона чести. Но вот это чувствишко собственного благополучия, тем не менее, есть. У кого-то оно представлено в малой степени… а кое-кто взял его за основу службы. …
  Маршалл перевел дух и с пафосом продолжил:
- Вот от сюда-то и невмешательство и чинопочитание. Потому-то бездарность труднее всего вывести на чистую воду именно в армии…
- Посмотри Ходок, какую уникальную сволочь мы пытаемся адаптировать, - в дверях в комнату, неизвестно когда раскрывшихся, стояли два человека в пижамах, и одинаково сложив руки на груди, видимо, очень давно слушали Маршалла.
Стечник посмотрел на них и потянулся к шоколаду, который приятель оратора положил на тумбочку Ходока.
    Человек в дверном проеме, занимавший его большую часть, был, как и все присутствующие, одет в пижаму, с той лишь разницей, что на голове его , в дополнение к росту, красовалась шапочка из газеты. Он посмотрел на Ходока, стоявшего рядом, потом на Маршалла, недовольного тем, что его прервали, и миролюбиво подняв ладонь, кивнул оратору:
- Продолжай-продолжай, ваш-бродь. Очень интересно.
Маршалл прищурился, глядя на человека в газетной шапочке, и выбросив руку с вытянутым указательным пальцем в его сторону, обратился к Стечнику:
- И вот эти мужи в офицерских погонах призваны храбро защищать отечество.. Однако заметим….- Маршалл навис над съежившимся Андреем, - пройдёт пятнадцать-двадцать лет, и высшие командные должности в армии займут люди, не видевшие войны. Что смогут они дать военной науке? В состоянии ли они планировать боевые действия, если о кровопролитии имеют отвлеченное понятие?
Маршалл выпрямился, вразвалку сделал пол-оборота туловищем и обратился к стоящим в дверях:
- Ни один так называемый локальный конфликт не способен мобилизовать солдата так, как настоящая война на его родной территории… с её разрухой, потерями и таким напряжением всех физических и моральных сил.. как фронта, так и тыла.
   Маршалл замолчал и медленно оглядел слушателей, которые для него сейчас, похоже, были солдатами, выстроенными на плацу.
- Нет! – вдруг выкрикнул он и указательным пальцем ткнул в сторону шевельнувшегося было Ходока. – Ни в коем случае! Не призываю я войну. Я противник её и буду таковым до конца..
- Ты не логичен, Маршалл, - произнес Ходок.
- Ты ничего не знаешь о логике, - ответил Маршалл и ловко забрал остатки шоколада из фольги, - я твердо уверен, что разгильдяйство, беспорядок и злоупотребления, имеющие место в армии, процветают исключительно на почве бездействия войск... Римские легионеры, например, обустроивали такие фортификации, что существуют до сих пор. И это не зря – лучшая пехота всех времен и народов… всё что оставившая после себя – термины воинского устава для врачей.
Маршалл подскочил к двери, смерил взглядом Ходока; снизу вверх; остановил взор на его макушке, словно силясь разглядеть там пилотку, и перевёл взгляд на грудь исполина, стоящего рядом. Он похлопал по ней ладонью, и усмехнувшись, заговорил снова:
- Да вот вам простой пример… Ни один боксёр, как хорошо подготовлен бы он не был, находясь в углу ринга, от слишком долгого ожидания боя испытывает если и не мандраж, то во всяком случае, неуверенность.. Он видит в другом углу соперника равного себе… и это только на первый взгляд; проходит час-другой-третий, а боя нет; секунданты обеих сторон ведут переговоры, и ведут долго; даже возможно плодотворно. Но бойцу-то от этого не легче. Находиться в постоянной боевой готовности ему всё сложнее, и он вынужден расслаблядьца, - выкрикнул вдруг Маршалл, - чтобы успокоить нервы… дать отдохнуть мышцам, .. перестроиться эмоционально. Но вот проходит день. Представьте себе только, что такое на ринге возможно, - Маршалл обвел глазами воображаемый плац. - Другой-третий-месяц, а боя нет.. Секунданты изредка перебрасываются словами, бойцы смотрят из своих углов и ждут... Ждут год. Десятилетие. Для поддержки формы тренируются во время переговоров секундантов… Ну а к чему может привести тренировка в состоянии боевой готовности? – Маршалл развернулся как на каблуках, забыв, что на нем тапочки. Взмахнул руками ловя равновесие, и положив одну ладонь на голову, другою отдал честь окну, - Это будет в ущерб как тренировке, так и боеготовности..
Он вытянул руки по швам, склонил голову набок и искоса посмотрел на Стечника, тяжело и обреченно вздохнувшего. – И в результате боксёру все это надоедает. Проходит время, и он становится неспособным привести себя в состояние полной боеготовности; то есть в то состояние, в котором он был в самом начале, когда поединок казался неминуемым…
Стечник исподлобья посмотрел, как реагируют на речь Маршалла присутствующие и с удивлением заметил, что все до единого внимательно и невозмутимо, даже без тени улыбки, слушают главу рода войск.
..- постепенно система чередования расслаблений и мобилизации сил приводит к сокращению промежутков между ними.. А это верный путь к частичной утрате боевой готовности. Ну а где частичная, там недалеко и до полной... К тому же такого рода бездействие ведёт к неуверенности..
- Ты говорил уже это, - подал голос человек в газетной шапочке.
Маршал заложил руки за спину, подошел вплотную к тумбочкам и устремил взгляд в окно:
- Из неуверенности, вводители даров и выводители бездарности вы мои, вытекают самые непредсказуемые последствия.
   Он оглянулся, снисходительно посмотрел на воображаемую армию, и продолжил:
- Успели вы первым толкнуть неуверенного и толкнуть достаточно сильно; поверьте, он до конца покатится в том направлении, которое вы ему выбрали. .. Вот и подталкивают наших воинов то устав, то прелести гражданки.. а то и не одной…И перевес здесь явно не на стороне устава. И вот вам в пример ещё раз локальные конфликты, где всегда поначалу разболтанность и незнание методов ведения войны приводят к неоправданно большим потерям; а отсюда неуверенность каждого: выживу или нет? – Маршалл отечески хлопнул Стечника по плечу, - и как следствие озлобленность. .. Даже против мирного населения…
     Пыл Маршалла начинал иссякать, словно батарейки, поддерживающие в нем энергию, стали садиться:
- Да и действительно как можно разрабатывать успешное ведение боевых действий сидя за настольным макетом полигона с игрушечными танками и солдатиками?
Стало заметно, что оратор устал. Он утомленно оглядел слушателей. Теперь это был уже не плац. Перед ним простиралось поле боя, покрытое трупами и изувеченной техникой.   Устремив взор сквозь газетную шапку в дверях, Маршалл заговорил так, как будто именно этот головной убор остался единственным слушателем после отгремевшей битвы:
- Никогда ещё стратегическая мысль должным образом не развивалась в мирных условиях. Она закиснет, зайдёт в тупик, если не найдёт практического применения… А где?! Где оно – применение?.. Тем более стратегии ядерной войны?.. У кого и откуда опыт такой войны, если её еще не было?.. О каких тактических и оборонных методах может идти речь, пусть даже с запланированным учетом потерь, если никто не сталкивался с этими методами? И с масштабами ведения такой войны... Если такая война случится, - Маршалл грустно посмотрел на Стечника, - ни для кого не будут новостью разрушения колоссальных размеров..
Глава рода войск вздохнул, задрал голову и уставился в лампочку, свисавшую с потолка:
- Но помимо всего прочего, такая война покажет ещё и колоссальную бездарность очень многих военачальников… Жаль будет лишь только, что мы с вами этому факту успеем разве что удивиться.. на большее времени не останется.
- Это конечно не полигон, Маршалл.. Но как просто гон – уже не плохо.
   С этими словами человек в газетной шапочке несколько раз хлопнул в ладоши.
Маршалл посмотрел на него как на пустое место и сел рядом со Стечником.
- Представляешь, - громила выдвинулся из дверного проема и сел по другую сторону Андрея, - и это ещё при том, что его отучили от крика «молчать!». – и резко топориком протянул Стечнику ладонь представившись:
- Инженер.
- Канализации человеческих душ, - буркнул Маршалл.
Ходок сел напротив, рядом с молчаливым хранителем шоколада, и кивнув в его сторону, сказал:
- А это – Геолог.
- Отсюда есть выход? – спросил Стечник.
- Ну… если только не надолго, - ответил Ходок. – Ты ж понимаешь; до первого мента.
- Что ты ему объясняешь? – снова заговорил Маршалл, - он сам мент и знает это.
Стечник удивленно посмотрел на него:
- Откуда вы знаете, что я – мент?
- Да ты мне не выкай. – Маршалл  встал и пересел на койку рядом с Геологом и Ходоком.
- Ты сам говорил, - сказал Ходок. – Хотя, как мент ты не выглядишь.
- Здесь принято верить тому, что люди о себе рассказывают, - Инженер прикоснулся к козырьку своей газетной фуражки, - а выйти можно через водку.
- Через водку? – Стечник озадаченно на него уставился, - это как?
- Ходок объяснит.
- Не поймёшь эту молодежь, - возмутился вдруг Маршалл; батарейки внутри него, похоже подзарядились, - от присяги бегают и от закоса тоже…
- Да успокойся ты, - вступился за Андрея Геолог. – Ты достал уже парня со своей присягой..
- Что ты имеешь против присяги? – Маршалл вскочил, и поморщившись, снова сел, посмотрев на Геолога так, словно тот был обделавшимся на его глазах дневальным.
- Да ничего я не имею против присяги, - спокойно сказал Геолог.
- Что ты имеешь против клятвы на верность родине? – Маршалл уперся руками в колени и нагнулся, вплотную приблизив лицо к Геологу. Вонь от обделавшегося дневального продолжала терзать Маршаллу ноздри, и только его высокий военный статус не позволял ему оставить Геолога в покое, не получив ответа.
- Я не против клятв, - произнёс тот, глядя в маршальские глаза, - но меня, Маршалл, признаюсь, удивляет факт, что клятву на верность родине сделали законом...
- Что-о? – выдохнул глава рода войск.
- А то! – в голосе Геолога послышался вызов, - юридически постановили вменить в обязанность каждому любить отечество. Неужели ты думаешь, что от этого человеческий патриотизм непомерно возрастает?
Маршалл выпрямился, огляделся, словно ища поддержки у остальных, и не заметив ни в чьих глазах сочувствия, раздельно проговорил:
- О-бо-снуй.
- Да легко, - Геолог откинулся на кровати, и шурша фольгой от шоколада с задором,    посмотрел на замершего над ним Маршалла:
- Ты думаешь, что минувшие вояки отдавали свои жизни с меньшим пылом когда не присягали на верность родине? А ведь многие из них не принимали присяг, - голос Геолога был уверенным, Он словно отчитывал Маршалла,  видимо давая теперь ему ощутить себя дневальным, - и тем не менее эти люди за отечество не только встали, но и легли. Так для чего же, по твоему, она существует, присяга?
Маршалл начал крутить головой в разные стороны, как борец, разминающий шею перед выходом на ковер. Геолог же, перейдя на будничный тон, продолжил испытание маршальского терпения:
- Вот тебе, голова, вот тебе руки, - он жестами обозначил соответствующие конечности, - а вот тебе родина. Плохая она или хорошая, но это твоя родина. Сделай её лучше, если она тебе не нравится, но не оставляй её даже если она идет ко дну. Смысла не имеет…Потому как каждая птичка, где родилась, там и пригодилась..
   Геолог выпрямился на койке и насмешливо посмотрел на взведённого Маршалла:
- И если это понятно, то и без присяги можно обойтись…
- Измена, - выдохнул Маршалл и замотал головой, - измена.
- Ну будет тебе, - примирительно сказа Инженер и встал. – и так понятно, что перед нами не лёгкий бой, а тяжелая битва.
   Маршалл понуро поплелся из комнаты.
   Стечник почувствовал, что шоколад не утолил голод.
- Здесь кормят? – спросил он.
- Кормят, - сказал Ходок и закрыв дверь за Инженером и Маршаллом, сел рядом с Андреем. – А насчёт водки не беспокойся; за обедом я тебе все объясню.
 
 
 
 
 
 
 
Эпизод 34




Столовая, куда добираться пришлось длиннющим и извилистым коридором, спустившись этажом ниже, оказалась просторным помещением, отделанным деревом какой-то светлой породы.
    Стечник осматривался, натыкаясь на взгляды людей, как и он одетых в пижамы. В глаза бросились несколько газетных шапочек на головах, Инженер в компании всё ещё грустного Маршалла уплетавший обед за одним столом с двумя худосочными бородачами.
- А где персонал? – тихо спросил Стечник Ходока, когда они, взяв подносы, встали у раздачи.
- В газетных шапках, - ответил тот, загружая поднос тарелками.
- Так Инженер – доктор что ли? – удивился Андрей.
- Угу… Так же как и мы одеты и плюс шапка из газеты, - хохотнул Ходок.
  Они сели за стол недалеко от Маршалла с Инженером и принялись за еду.
Андрей Андреевич отсутствием аппетита всегда не страдал, а молодой организм Тимки Свиридова сейчас тем более требовал пищи. Уплетая рыбный супчик, Стечник слушал Ходока.
- Здесь кто как хочет, так и называется и, кстати, не принято расспрашивать о прошлом, - рассказывал тот. – Если человек сам захочет что-либо рассказать он может поделиться воспоминаниями... Это у врачей такой метод. Каждому из них поручено от пяти до семи человек. В течение дежурства они с ними работают, слушают разговоры, иногда записывают. Во время отсутствия врача ситуацию контролируют два разнополых помощника; мужчина и женщина в смысле. Они вместе появляются редко. В нашем крыле это Глухарь и Глазунья. А всего у Инженера нас теперь вместе с тобой будет шестеро; кроме Маршалла и Геолога еще те два хрена, - Ходок кивнул в сторону стола, за которым Инженер, поедая филе трески, что-то рассказывал Маршаллу с бородачами.
- Почему Глухарь и Глазунья?
- Что почему?
- Имена такие почему?
- Я же тебе говорил; здесь каждый называется, как хочет. Некоторые есть такие; так отрекомендуются; хоть стой, хоть падай.. А почему Глухарь и Глазунья? Да кто их знает, почему; не забивай этим голову… Первое время мы с тобой будем обитать вместе, там, где ты сегодня очнулся; это – период адаптации. Потом меня переведут, а к тебе, возможно, подселят новенького. Я кстати, довольно долго соседствовал с Геологом, а потом был один. Ко мне никто не заходил, кроме Инженера… Он – человек хороший, за периметр разрешает выходить, иногда дает деньги на водку… Водку надо принести и отдать ему. Он решает, кто и сколько будет пить.
- Похоже, эти медики здесь просто экспериментируют с психикой, - сказал Стечник, приканчивая суп.
- Если и так, - пожал плечами Ходок, - то это у них получается и со своей психикой тоже.
- А буйные здесь есть?
- За то время, пока я здесь, ты – самый буйный… Их сюда, наверное, не присылают.
- Откуда не присылают?
- Наверное, из других заведений.
- А вылечившихся ты видел?
   Ходок на мгновение замер, занеся вилку над вторым, и глянул на Андрея:
- Здесь не лечат. Здесь адаптируют к жизни за периметром.
   Инженер посмотрел в их сторону, что-то сказал своим подопечным за столом, встал и подошел к Ходоку с Андреем.
- Я как-то, в отсутствие Инженера, попал в группу к Сергеевне, - Ходок взглядом показал на женщину в газетной шапочке, сидевшую невдалеке за столом в обществе двух существ неопределенного пола и долговязого парня. – Мне там не очень понравилось…
Инженер присел напротив Андрея, и прикрыв ладонью рот, отрыгнул.
- Сергеевна на наркоманах специализируется, - мельком бросив взгляд на Инженера, продолжал Ходок. – К тому же она без лифчика ходит, а на меня это не очень хорошо действует…
- Через пол часа отключу калитку на пятнадцать секунд, - проговорил Инженер, посмотрев на Ходока, - деньги есть?
- Найду, - буркнул Ходок и бросил взгляд на часы над входом в столовую.
- Бери не больше трех бутылок, - сказал Инженер. – На возврат калитка будет открыта между полуночью и половиной первого… Если ему чего в голову взбредёт, - кивнул он на Стечника, - не дергайся; пусть сам прикидывает. Советы давай ненавязчиво… А ты, - обратился он к Андрею, - себя не накручивай и не забывай, что мент ты – условный.
      Инженер встал, показал пальцем на Ходока, и двинув бровями, кивнул на часы над дверью.
За столиком, где остался Маршалл, разгорался нешуточный спор. Бородачи что-то упрямо доказывали друг другу.
- Всё пытаются истину родить, пижоны ряженыеп, - посмотрев в их сторону, сказал Ходок. – Пойдем пока в курилке посидим. Время есть, - хочешь? – предложил он Стечнику беломорину.
Тот машинально взял папиросу и вдруг поймал себя на мысли, что курить-то не хочется.    Вернул папиросу Ходоку.
- Не куришь что ли?
- Похоже, бросил, - ответил Стечник.
    В курилку пришли спорившие за столом бородачи.
… - Всё это, конечно, необходимо, - хрипло и тихо говорил один, - я этого не отрицаю… но необходимо только нам… они безусловно идут тяжёлой тропой . Но тяжела она, опять-таки только в нашем понимании. Только мы и никто другой сможет оценить титанический труд наших нелириков…
Ходок затянулся папиросой, и кивнув Стечнику на говорившего, брезгливо поморщился. Хриплый же продолжал вещать:
…- их глубокую ответственность даже за то, как вовремя мы покинем Землю, переставшую вмещать всех потомков Адама и Евы. Но откуда ты знаешь, - обратился хриплый к своему замурзанному оппоненту, - может быть те, с кем придётся соприкоснуться за пределами Солнечной Системы, шагнули несоизмеримо дальше нас в своей технической деятельности? Тогда что же принесём им мы? Им, приютившим нас или ставшими попутчиками, пусть даже прохожими? Наши теоремы? Постулаты?
   Молчавший до сих пор бородач недовольно заёрзал на лавке.
- Конечно и это, - сделал успокаивающий жест Хриплый. – Но лишь отчасти. Ты же не будешь спорить, если я скажу, что развитие любого разумного организма, его познание окружающего мира не может происходить без детального изучения им законов физики, геометрии и прочих, как ты говоришь, точных наук, не изучение которых ведет в буквальном смысле к гибели. Где бы не находился разум, в каких бы формах не выражался, в отношении окружающего мира он обязательно построит законы, обосновывающие развитие этого мира с его точки зрения. Применительно к местным условиям эти законы будут, не исключено, различаться; я имею в виду различные жизненные пространства. Но в своей сути они, безусловно, едины. Общество разумных индивидуумов где-нибудь в системе Альфа-Центавра, зашедшее в своем развитии дальше землян, не могло развиваться, не имея собственных Ньютонов, Эйнштейнов и Менделеевых. И все эти умы шли той же дорогой, что и наши Айзек, Альберт и Дима. Те же логические выкладки, то же биение головой об стол над неизвестным. Только при других обстоятельствах… Представь такие три простые штуки… Человек по имени Айзек приходит в сад и в раздумье садится под яблоней. Другой человек, по имени Айзек-прим.. возвращается домой по тёмным улочкам города, находящегося где-то в тридевятой галактике на тридесятой планете. И третий человек с тем же именем лезет на скалу за удивительным цветком, чтобы подарить его любимой… Теперь внимание, - Хриплый поднял указательный палец и обвёл курилку взглядом. Появившийся при этих словах Маршалл замер по стойке «смирно». Ходок усмехнулся и потушил  папиросу.
- Так вот, - продолжил Хриплый. – Первый герой получает яблоком по затылку, на второго из окна дома выливают ведро воды или чего-нибудь ещё, а третий срывается со скалы. Во всех трёх случаях действующие лица приходят к одному и тому же выводу. Однако, вот эти-то маленькие побочные события, сопроводившие и стимулировавшие возникновение известного закона, будут опущены героями, как незначительные… Да, скажут они, падение яблока, воды или помоев, а также одного из мечтателей действительно натолкнуло всех троих на интересную мысль, но не более.
Ходок сплюнул, и криво ухмыльнувшись, проговорил:
- Я бы за помои башку отвинтил.
- Именно поэтому ты здесь и находишься, - парировал Хриплый.
- Ньютоны не лазают по скалам, - проворчал второй бородач.
- Речь не о скалах, и даже не о ньютонах, - стал вразумлять его Хриплый. – Пусть ньютоны и Ходок говорят что угодно об открытых ими законах. Это важно только для них, их современников и некоторых потомков. Но мы-то с нашим Ньютоном, узнав об идентичности законов, потеряем к ним всякий интерес. Ведь у нас есть точно такой же. И нам будет гораздо занимательнее узнать сорт яблони, мечущей мудрые плоды, имя кухарки, вылившей помои или название таинственного горного цветка. То есть не что иное, как историю возникновения закона. Да и сами Ньютоны вряд ли отделаются от желания узнать друг о друге как можно больше. Ну и совсем уж бородатое утверждение: чтобы узнать-то человека, необходимо, как минимум, узнать историю его жизни…
- Вы кого собираетесь этой болтовней здесь осчастливить? – произнес Ходок и метко запустил окурок в урну в центре курилки.
Хриплый презрительно на него глянул и произнёс:
- Ты, как я погляжу, большой знаток счастья, что знаешь как им манипулировать?
- Ерунду мелете. Грузите хрен знает что. Покурить спокойно не даёте.
Из коридора в курилку завернул насупленный субъект со стеклянной банкой в руке. Подошёл к Стечнику, протянул ему банку и с угрозой в голосе предложил:
- На! Поешь!
В банке лежало несколько долек разрезанного и, видимо, маринованного яблока.
- Спасибо, я не хочу, - ответил Андрей.
Грозный субъект шумно втянул ноздрями воздух:
- Ах ты ментяра, - зло выдохнул он.
- Вить, оставь человека в покое, - обратился к субъекту Ходок, - не хочет он твоих яблок.
Витя так же грозно посмотрел на Ходока, затем на бородачей, словно только сейчас заметил, что в курилке есть кто-то ещё. В его глазах мелькнуло презрение. Он отвернулся от Стечника, сделал несколько шагов, и оглянувшись, с усилием и очень выразительно проговорил:
- Му-да-ки…
- Во-во, - Ходок усмехнулся, показывая Хриплому на Витю, - вот он точно знает, что такое – счастье.
   Прошла женщина, виденная Стечником в столовой. Та самая, которую Ходок назвал Сергеевной. Она, не глядя на обитателей курилки, мимоходом бросила:
- Витенька, идём.
Прошелестели пижамами долговязый парень с бесполыми созданиями. Витя посмотрел им вслед и снова повернул голову к курилке. Теперь в его глазах сквозило сожаление. Он сокрушенно покачал головой. Но было заметно, что сожалеет он не о том, что оскорбил участников перекура, а о том, что они, все-таки, большие мудаки.
Маршалл присел, наконец-то, на скамейку напротив бородачей, и словно собираясь что-то сказать, уставился на Стечника. Из-за угла, за которым скрылся любитель маринованных яблок, вывернул Инженер, весело оглядел всех, достал сигарету и сел рядом с Маршаллом, прикуривая от спички.
- О чем спор, мухоморы? – выдохнув дым, спросил он.
- Не мухоморы, а муаммары, - проворчал Маршалл.
- Ходок выясняет, что такое – счастье, - ввернул Хриплый.
- Ничего я не выясняю, - отмахнулся Ходок. – Просто, эти два перца достали со своими деревянными раскладами…
- Счастье-счастье, - взвился Маршалл. – Для военного человека это… - он внезапно потянулся к сигарете в руке Инженера, - дай докурю.
- Самому мало, - сказал Инженер, убирая руку. – Ты мысль-то закончи.
Маршалл хмуро на него посмотрел, затем обвёл взглядом остальных и встал, сунув руки в карманы пижамы.
- Вы не поймёте, - с сожалением проговорил он.
- Конечно, куда уж нам, - усмехнулся Хриплый, - понять счастье вояки.
- Счастье – это… - задумчиво начал Маршалл.
- Читка приказов, - подсказал Ходок.
- Не-ет. – Маршалл, на удивление, не обиделся, - счастье, оно.. – он повел рукой, как бы взвешивая счастье на ладони. – Оно не должно знать, что оно – счастье.
Инженер вынул из пачки сигарету, прикурил и протянул её Маршаллу. Тот затянулся, жестом поблагодарив Инженера, и проговорил, окутывая лицо дымом:
- Иначе оно сразу узнает себе цену и перестанет легко даваться в руки первому встречному.
Инженер неопределенно хмыкнул, Хриплый, заложив руки за голову, откинулся, улыбнувшись, на спинку скамьи, а Ходок сокрушенно покачал головой.
- А ведь Маршалл прав, - подал голос приятель Хриплого. – Если счастье будет знать, что оно счастье, оно будет сразу торговаться…
- Или отдаваться? – вставил Ходок.
- Без разницы. На, бери меня, человек, ведь я тебе так дорого. И человек будет брать…
- Совершенно в дырочку, - кивнул ему Маршалл как учитель ученику, сделавшему правильный вывод. – И человек будет брать не оглядываясь, потому что он знает, что счастье не бесплатно, и возьмёт его, дайте только волю халяве, намного больше того, нежели ему надо.
- О-о, - протянул Ходок, - так счастье окончательно разумно!?
- Как и время..
- У каждого будет много счастья, слишком много, и оно от этого потеряет всякую цену… Только вот что же оно такое, ты ведь так и не ответил, Маршалл?
Маршалл, не удостоив спросившего взгляда, затянулся сигаретой, и как бы формулируя мысленно тезис, который собирался выдать, махнул на Ходока рукой.
Стечник, украдкой оглядев собравшихся в курилке, снова с удивлением заметил, что все они совершенно серьёзно, и даже увлечённо, готовы участвовать в дискуссии о счастье.
Безымянный бородач, единственный высказавшийся в поддержку Маршалла, желая видимо и далее в споре выступать с ним единым фронтом, сосредоточенно задумчиво проговорил:
- Мне кажется, что это – осознание собственной значимости, помноженное на совокупность положительных эмоций.
- Чего!? – Хриплый убрал руки из-за головы, и сложив их в замок на коленях, вытаращил на него глаза.
- А вот того! – торжествуя сказал Маршалл, - именно помноженное… или поделенное.
- Или возведенное в степень, - добавил безымянный. – Математические действия в данном случае не столь важны.
- Да-а, - протянул Ходок, всем своим видом демонстрируя, что начинает охреневать. – Как ты там говорил? – обратился он к безымянному, - коэффициенты, зависящие от переменных, при которых они находятся?..
- Кратны значениям данных переменных, - утвердительно закончил фразу безымянный.
- Видал? – кивнул в его сторону Ходок, посмотрев на Стечника, - Буля у нас – доцент… марксистско-ленинской электротехники.
- Его било током? – почему-то спросил Андрей.
Засмеялись все, кроме Були и Маршалла.
- Током, молодой человек, - обиженно заговорил Буля, - меня действительно било; но в вашем обществе, как и в обществе этих людей, я нахожусь не поэтому.
- Ты на милиционера не обижайся, - сказал Инженер, обращаясь к доценту.
- Буля, ты сегодня так самовыражался, так самовыражался, - с едва заметной издевкой подхватил Хриплый. – Представляешь, - обратился он к появившемуся Геологу, - Буля точно знает, что такое – счастье.
- Ха! – весело удивился Геолог, - а для кого это секрет? Я сейчас в сортире отложил личинку и даванул поверх пасту и, знаете ли, чувствую себя очень даже счастливо.
- Вот, Маршалл, - засмеялся Ходок, - что такое счастье для любого нормального человека. Отсутствие необходимости в клизме. Скажи, мент! – толкнул он Стечника в бок.
- Время, - тихо сказал Андрей, посмотрев на Инженера.
- Да, время, - Ходок встал. – Это точно, время.
Он вдруг удивленно открыл рот, словно что-то вспомнив, посмотрел на Хриплого, затем на Булю, перевёл взгляд на Стечника и хлопнул себя ладонью по лбу:
- Это – время, свободное от несчастий. Вот что такое счастье.
- Браво, Ходок. – Инженер тоже поднялся. – Однако пора вздремнуть.
   Он подмигнул Стечнику и покинул курилку.
- И кого же, по твоему, больше, Ходок, несчастных или счастливых? – спросил Хриплый, снова заложив руки за голову.
- Да, скажи-ка, - Маршалл сел на место Инженера.
- Не знаю, - Ходок пожал плечами.
- А чего там знать, - подал голос Буля. – Конечно, несчастных.
- Занятненько, - Хриплый опять сложил руки замком на коленях.
- Конечно, несчастных, - упрямо повторил Буля, - в смысле не счастливых..
- Ага. В смысле, считающих себя таковыми? Или таковыми считающимися? Или такими являющимися?
- Мы и живём-то до сих пор благодаря несчастным, да голодным, - не унимался Буля.
- Это как? – Маршалл удивлённо уставился на доцента.
- Да уж не благодаря военным, это точно, - вставил Геолог.
- Чувство голода, - Буля напрягся и посмотрел на свою пижаму, в то место, где она скрывала его тощий живот, - оно ведь всегда благороднее чувства сытости. Голод, милые мои, - он обвел всех погрустневшими глазами. – Любой голод я имею в виду, это – дискомфорт… неуспокоеность. Голод всегда активен, а сытость инертна, пассивна… А счастливого взять, так ведь ему вообще ничего не нужно… Ведь он счастлив. А если человек решился назваться счастливым, значит,  он действительно счастлив до упора, и единственное, что ему остается – это наслаждаться своим состоянием. Ведь от добра, как известно, добра не ищут.
- Послушай, Буля, - Хриплый достал папиросу и впервые за все время беседы закурил, - я был знаком со многими людьми, жизнь которых – сплошное движение, даже – борьба. То есть, они не сидят на месте, постоянно что-то ищут, дерзают, и по твоей схеме их иначе, как глубоко несчастными не назовешь. И тем не менее сами себя они считают счастливейшими людьми… Где же логика? Получается, что твоя теория, дорогой Буля, рушится.
- Ничуть не рушится, - Буля поднял голову. Стало заметно, что он собирается дерзить. – Мой ответ – это ответ в пику твоему вопросу Ходоку. Ты же решил подъехать как тот мальчик к папе; мол, что такое – хорошо, и что такое – плохо? Вот и получи соответствующий ответ; он вполне достоин вопроса. Неужели ты думаешь, что мне не встречались люди, счастливые именно потому, что никогда не смогут удовлетвориться тем, что в понимании такого обывателя как ты, является достойным человека?..
- Выходит, круг замкнулся? – Хриплый выпустил струю дыма.
- И два человека, - заговорил Геолог, - по разному счастливые не смогут объяснить друг другу отчего им так хорошо живётся… Фигня  какая-то, - он пожал плечами.
- А что касается вопроса, - хриплый посмотрел на Ходока, стукающего гильзой папиросы по ногтю, скрытому белой перчаткой, - я действительно хотел подойти к предмету по проще…
- По проще!.. – передразнил Буля. – К природе нельзя подходить по проще.
- Причём здесь природа? – удивился Хриплый.
- При всём! – Буля начинал горячиться. – А точнее, во всём! Или это для тебя – новость?.. Твоё по проще… как тебе сказать?.. Просто – это ведь изначально правильно; то есть так, как это было в начале; так как задумала природа. А откуда нам знать, как она задумала, если сами мы – дети её. Однако лезем к ней с этим своим «попроще». Считаем, что оно ей подходит. Ещё бы, мы ведь теперь такое умеем, что природе-матушке и не снилось… Выросли, разбросали пелёнки, - Буля кипятился всё больше и больше. – Теперь к несчастной старушке иначе как попроще и не подойдешь, а то ведь может и не понять, глупенькая. Нет, милый мой, - не скрывая сарказма глянул он на Хриплого. – Всё она понимает, и всё ей наперёд известно. И не надо с ней попроще; она только посмеётся над тобой, а ты можешь этого даже не заметить. Так что ей твое «попроще» как зайцу стоп-сигнал.
- Да причём здесь природа!? – возмутился Маршалл так внезапно, что Ходок даже выронил папиросу.
- Ты, наверно, хотел сказать, почему во всём? – едва сдерживаясь, поправил его Буля.
- Да хрен с ней, с формулировкой! – Маршалл вскочил, сунул в рот выроненную Ходоком папиросу. – Что за хрень ты нам тут заправляешь? – набросился он на Булю. – Дай спичку, - чуть ли не в ухо крикнул он Ходоку.
Тот, ухмыльнувшись, щёлкнул у него перед носом зажигалкой и сделал Стечнику знак глазами, что пора идти.
- Маршалл, - заговорил Хриплый, - если мы с тобой сейчас начнем разбираться в этом вопросе самым серьёзным образом, то, боюсь, как бы не пришлось перейти на более солидные напитки; а их нет; а ты кефиру натрескался. Уж что-что, а молочная промышленность, если ты заметил, слишком мало влияет на развитие философской мысли…
Стечник встал и двинулся из курилки следом за Ходоком.
- Да уж, - проговорил Геолог. – По сравнению с рекордными надоями, число Диогенов пока стабильно…
   Стечник с Ходоком оставили спорщиков и направились в свою комнату.
- А ты почему перчатки не снимаешь? – спросил Андрей.
- Привычка, - ответил Ходок, роясь в своей тумбочке.
- И откуда такая привычка? – Стечник сел на кровать, наблюдая за Действиями своего опекуна.
- Я же тебе говорил; здесь не принято расспрашивать о прошлом.
Ходок, наконец, нашел то, что искал в тумбочке; какой-то крошечный предмет, уместившийся в сжатых пальцах. – Пойдем быстрее. Инженер сейчас откроет калитку, а нам еще надо успеть переодеться.


******************************************************************


Коридором вниз, мимо столовой и снова по коридору, они вышли на глухую лестницу и спустились к подвалу. Дверь на улицу была не заперта. Ходок выглянул наружу, осмотрелся,  бросил через плечо Андрею:
- Не отставай, - и буквально рванул с места.
 
 
 
 
 
Эпизод 35
 
  Историк.    
 
 
     «Синий Як» всегда был не плох; сносная кухня, даже в той её части, что претендует на море-продукты, качественная выпивка; всё недорого и достаточно объёмно. Бодрое обслуживание и возможность почувствовать уединение на изгибистой галерее второго этажа. Частенько влекло меня сюда. То с приятелями, то с супругой. Это конечно были разные посиделки. Пиршества отличались друг от друга радикально.
     Если из «Синего Яка» выйти на улицу и на спор, неторопливо, справить малую нужду в урну, то можно не только увидеть «Аврору» у противоположного берега, но и выиграть ещё и пару пив. Разумеется,  если нужда действительно мала и коротка настолько, что патруль не успеет среагировать. С супругой же всё по другому: размеренно-чинно и без выкрутасов. Единственная шалость – пара выкуренных сигарет… Супруга… Ей никогда не нравилось это определение; представлял ли я её так знакомым или упоминал о ней по телефону в её присутствии, даже если в шутку обращался к ней. Она говорила, что это слово вызывает у неё стойкую ассоциацию с подпругой; нечто лошадинно-сбруйное, без чего ни одному жеребцу якобы не обойтись.
     Сегодня я впервые побывал в «Яке» без приятелей и без супруги. Я был с другой. С совсем с другой. Станет ли она моей навсегда, как когда-то казалось,  станет жена, не знаю. Я развёлся из-за неё, потерял голову; вернее наоборот – сначала уехала крыша, да так, что скрыть это было невозможно, а потом жена подала на развод.
     У меня нет уверенности, что эта миниатюрная  каштанка будет всегда рядом со мной.
     Откровенно говоря – у меня сейчас ни в чём нет уверенности. Меня влечёт к ней,
                                                                                                                                                   тянет немыслимо; мне необходимо видеть её, слышать её голос, говорить с ней, неважно о чём, и прикасаться;  прикасаться  и  прикасаться.  Всё  равно  где  и  всё  равно  как.
                                                                                                                                Вот сейчас она сидит рядом на пассажирском сиденье, а я пытаюсь сосредоточиться на дороге. Это не просто.
       Потому что она не просто сидит рядом; она извивается, гладит себя – гладит всю - груди, живот, бёдра, ноги; кусает губы и бросает на меня взгляды, в которых так и звучит – возьми меня немедленно.
      На светофоре троллейбус
                                                рядом
                                                            лицами
                                                                           с открытыми ртами
                                                                                                             и вытаращенными глазами напомнил кинотеатр; она взглянула на эти лица, облизнула губы и выгнулась, я включил скорость. Надо быстрее добраться до квартиры.
                                                             До подъезда, до кустов…
                                                                                                          Почему этот фургон впереди так медленно стартует? Откуда он взялся? Это же «Рафик» - чудо латвийского автопрома; почему он вообще до сих пор здесь ездит!?.. Почему он вообще ездит?!..
        И тут она сказала: «Надо заехать к маме.»…
   Почему вдруг к маме?
    Она неподалёку живёт.
     Ну и что!?
       Всё равно мимо едем; давай заглянем.
          Мы много мимо чего едем; вот гостиница, например, или смотри какой уютный параднячок; давай заглянем туда?
              Хорошо.
                     Она согласилась.                                              …А потом – к маме.
  Оглядываясь и прислушиваясь, мы покорили лестничные марши. Не помню, как припарковался. Перед глазами и в голове,  и дальше ниже и везде была только она – поднимающаяся по ступеням и источающая аромат. Вот и пожарная лестница. Люк на чердак закрыт. Ну и что. Она уже поставила ногу на первую перекладину. Схватилась за поперечину над головой, подтянулась, качнула другой ногой, словно в нерешительности – поставить её на перила лестничной клетки или… И… … стала со мной почти одного роста…
     Надо же – как удобно…
      И плевать, что в любой момент может кто-то выйти или начнёт подниматься снизу, я, кажется, всё равно успею… Пусть подсматривают в глазок – всё равно успеваю…Успеваю… Успеваю… Какая хорошая успеваемость… Прямо как в школе… Как в школе… Где она… Битва при Беневенте… Или при Аускуле … Да какие наши годы!?... Всё равно не наша эра… 279 или 278? Или 275 или 273?... Или наоборот? Бедный, бедный царь Пирр… Маманя, где я!?.. Бедный, бедный мистер Гнедич… «Упал, и взгремели на падшем доспехи»…
- А теперь к маме, - улыбнулась она, поправляя платье, и надавила кнопочку звонка. С обратной стороны двери тут же зашевелился ключ. Оставалось только вздохнуть.  Ништяк  жесток…      
 
 

 

Фрагменты ЙЕТИ (эпизоды с 25 по 31)

Фрагменты ЙЕТИ (эпизоды с 36 по 45)