В фойе городского ДК «Труд» уже собирались ветераны Великой Отечественной войны.
Людочка и Нелли и еще несколько девушек из первой Рублёвской гимназии приехали на новенькой «Газели». Людочка успела позабыть о своём проступке и как обычно задирала нос.
Нелли слегка нервничала. Она беспокоилась и за себя, и за Людочку. Головиной отчего-то казалось, что все будут слушать её, затаив дыхание, как обычно она слушала Розу Андреевну – немолодую, но очень опытную учительницу словесности.
Но пришедшие на торжественное собрание бывшие фронтовики не нуждались в девичьих наставлениях. Скорее это они могли бы быть экзаменаторами совершенно потерявшей чувство реальности девушки.
Людочка считала себя очень правильной девушкой. Безумство в доме Оболенских её больше не волновало, оно почти забылось, как забывалась наиболее странный, хотя и волнующий сон.
Инна так же не спешила напоминать этим двум об их проступке. Ей было достаточно щекотать память и вспоминать, как смешно подрагивали ягодицы Оболенской, или складывалась гармошкой кожа на животе у Головиной.
Людочка и Нелли были похожи на выброшенные в макулатуру книжки. Они теперь могли сколь угодно громко кричать всем о своей исключительности, но могли вызвать только одну реакцию – исключение из школы.
И им бы не помогли толстые кошельки родителей.
Рано утром, Инна засунула в почтовые ящики по конверту. В них были самые мерзкие фотки, на них, из-за неумение Рахмана голые девушки были чересчур уродливыми, словно бы в огромном кривом зеркале. Людочка даже казалась немного беременной, а Нелли напоминала исхудавшую пленницу.
- Вот полюбуются на вас родичи, тогда по-иному запоёте. А то, даже слушать противно, заливаетесь, как две канареечки.
Инна вдруг представила Людочку и Нелли в отделении милиции. А еще лучше в камере с настоящими, отпетыми преступницами. Ей ужасно хотелось увидеть страх в глазах Нелли. Или почувствовать, как дрожит опротивевшая за какой-то год Головина.
Когда Головина и Оболенская уезжала на свой бенефис, она молча кусала локти. Учителя посоветовали ей не позорить гимназию, и отправиться домой. Инне не хотелось никого видеть. Кроме Рахмана. Тот не подвёл, и очень скоро оба конверта с фотографиями были у неё.
Нелли и Людочка были рады. Что им разрешили не сдавать в гардероб их дамских сумок. Они были совсем незаметными – в этот день их освободили от занятий.
Людочка выглядела, словно кинодива тридцатых годов. Она старательно улыбалась, и эта улыбка казалась наклеенной – зубы Людочки напоминали клавиши игрушечного пианино, а напомаженные губы казались слишком сочными для школьницы.
В фойе становилось всё малолюдней. Старики проходили в зал, прижимая к груди подаренные им сувениры и покачивая одинокими гвоздиками. Нелли с уважением смотрела на этих людей. Она вдруг представила, как будет выглядеть лет через шестьдесят и невольно содрогнулась. Ей не хотелось стареть, хотелось навеки застыть в своей юности, как мухе в янтаре, застыть и стать вновь просто копией кэрролловской Алисы.
Первой по алфавиту предоставили слово Людочки. Она вышла на огромную сцену, похожая то ли на Иден, то ли Кэли, а то просто на чересчур молодо выглядящую блондинку. Положила папку на пюпитр и стала сбивчиво, но с апломбом зачитывать свои случайные мысли.
Людочке нравилось воображать себя героиней. Всё было похоже на занятие в драмкружке. Там всё было понарошку, а аплодисменты и пятёрки она получала настоящие.
Война, она совсем не так представляла её: война казалась ей похожей на бесконечную компьютерное путешествие, где, правильно поступающий человек всегда оказывается в фаворе. И теперь она пыталась учить уму-разуму тех, кто был там наяву.
Людочка ожидала овации, но дождалась лишь пары хлопков. Ей хотелось крикнуть: «Хлопайте, я хорошая. Что же вы не хлопаете!» - но страх показаться смешной заставил её собрать свои листки и удалиться в левую от неё кулису.
Нелли с тревогой смотрела на неё.
- Они ничего не поняли, идиоты. Они и тебя провалят.
Нелли вышла на сцену. Она шла, как по минному полю, понимая, что глуповатая Людочка уже наговорила глупостей.
Она положила свой доклад и стала, нет, не читать его, а просто спрашивать совета у стариков.
- Знаете я всегда думаю, способна ли я на предательство. Нет, не на подвиг. Кто думает, что он рождён для подвига, всегда совершит обратное.
Вот вчера в ванной я смотрела на своё тело, смотрела, и поняла, что люблю его. Что мне оно нравится. Нравится настолько, что я верю, что я и есть это тело. И что теперь. Я видела документальные фильмы. Но ведь там не всё показано. Там не показано, многое не показано. Например, как человек теряет ногу или руку. Как его расстреливают. Я не видела этого. И я думаю, а смогла я бы пожертвовать ногой или рукой, или ещё чем-то за кого-то другого, пусть и незнакомого мне лично. Может мне живот, или эти молочные железы для меня важнее другого тела. Ведь когда будет больно ему, я, возможно, этого не почувствую, возможно. Буду радоваться, что цела, здорова.
Отец всегда пугал меня пленом. Говорил, что в него попасть очень легко. Легко стать чьей-то игрушкой. Просто ты этого не замечаешь, как становишься ею. Тебе становится всё равно, что о тебе думают. Ты становишься зверем, а зверь не стыдится. Зверь только боится боли. Вот и я иногда боюсь боли. Меня никогда не били, и я боюсь боли, мне жалко своей попы, жалко нагого изнеженного тела. Жалко быть униженной и всем слишком понятной. Вы можете подумать, что я – сумасшедшая, но это так и есть. Я боюсь саму себя.
Нелли помолчала.
- И ещё я боюсь войны, боюсь, что именно мне придётся делать выбор, именно я буду должна решать за кого-то его судьбу. Вы скажете, что над нами светлое, чистое небо, что вы победили фашизм. Но я всё-таки боюсь. Простите.
С минуту зал молчал. Затем волна аплодисментов накатила на Нелли, словно девятая по счёту волна. Оболенская растерянно заморгала. Она вглядывалась в лица стариков и странно молчала, лишь время от времени наклоняя голову в поклоне.
- Браво! – взвился чей-то тенорок.
Нелли извинилась и пошла на выход. Она вспомнила, что забыла свою папку, вернулась и вновь пошла, стараясь лишний раз не краснеть.
Людочка стояла вжав голову в плечи. Казалось, что на её теле вот-вот образуется панцирь и она станет превращаться в худосочную и от того еще более комичную черепаху.
Нели вышла через дежурный ход. Людочка тотчас сделала к ней шаг.
- Нелли, я какать хочу, - как-то слишком по-детски шепнула она.
- Ну пошли в туалет.
Нелли вдруг перестал сердиться на Людочку. Головина вцепилась ей в руку и напоминала теперь большую, но совершенно глупую куклу. Она даже не пыталась выглядеть более взрослой, напротив, всё её поведение было слишком наивно, и казалось, что Людочка лишь притворяется глупой. Привлекая тем к себе внимание окружающих.
Около дверей туалета стоял немолодой человек. Он был рассержен и нервно курил.
Заметив Людочку. Он двинулся к ней и стал громко и зло кричать на неё.
- Что вам надо? – спросила Нелли.
- Она знает. Она ведь всем нам в душу плюнула. Вот взяла и сказала, кто мы и что про нас люди думают. А я в сорок первом добровольно на фронт пошёл. Только это мне не помогло. В окружении я попал, а потом - и в плен. Что, дерьмо. Шваль. Для тебя война игра, ты её дурочка такая не чувствуешь. А языком треплешь. Он у тебя без костей.
- Простите, она больше не будет. Нам надо…
Нелли не стала досказывать свою мысль, она просто заслонила подругу от ветерана и почти втолкнула её в спасительный санузел.
- Слава богу научилась на унитаз ходить. А то представь, что бы было, если бы он ещё горшок увидал.
- А я и раньше умела. Я просто прикалывалась. И никакую Зинаиду Васильевну я не боюсь. Я на неё срать хотела. Вот сейчас пойду, и насру.
Людочка нервно расстегнула свою красивую бледно-розовую сумку и стала искать упаковку свежих бумажных салфеток. Из сумки вдруг выпал серый конверт, он был толстым, и Нелли похолодела.
- Что это?
- Сегодня в ящике нашла.
- Я – тоже. Давай посмотрим.
- Да ну. Я сейчас покакаю, потом поглядим.
Людочка скрылась в кабинке. Ей было безразлично всё кроме своего ануса. Он был готов выпустить очередную партию продукции, и от этого было как-то мерзко и скучно.
Покакав и смыв небольшую горку фекалий, Людочка с каким-то брезгливым усердием провела по своей попе салфеткой. Дефекация всегда вызывала у неё страх.
Пока Людочка оправлялась
, Нелли с какой-то тревогой думала о том, что может скрывать этот идиотский конверт.
Она вдруг осознала, что та ночь им не приснилась, и что теперь за этот пьяный разгул придётся отвечать.
На фотографиях были просто тела. Нелли не узнавала ни себя, ни Людочку. Но понимала, что это именно они, скорее их сошедшие с правильного пути избалованные и почти не разу не поротые тела.
Нелли едва не вывернуло наизнанку. Она и не представляла, что способна на подобное.
- А если это в школе увидят. Тогда не Инну. А нас обеих с пылью смешают.
Она не хотела ходить, опустив глаза долу, и вздрагивать от брезгливо-строгих взглядов преподавателей. Не хотела ничего объяснять. Вся радость праздника куда-то улетучилась.
Среди фотографий затерялась записка. Буквы были явно вырезаны из газеты, и шрифт их показался Нелли знакомым.
«Это же буквы из «Рублёвского вестника» - наверняка. Это всё Инка придумала. Так: «Принесите 9 мая к кафе «Чиполлино» триста долларов, и можете забыть о своих забавах. Мы уничтожим плёнку. Доброжелатели»
Людочка заглядывала через плечо.
«Меня Зинаида Васильевна убьёт!»
«А чего ты ко мне тогда припёрлась, и еще эту дуру притащила.
- Это ты первая согласилась в карты играть.
- А кто из нас первой разделась?
- Кто?
- Ты…
Людочка покраснела. Она вдруг вспомнила своё раздевание и стала красной, как помидор.
Помочь сайту
Поздравления
