Воля

«Нет, я снова выйду в море

Или встречу их в порту,-

К черту вечный санаторий

И оскомину во рту!»

(В.Высоцкий, «Я теперь в дураках…», 1971)

- Вот объясни мне, подруга, чё мы тут делаем в такую жару в этих грёбаных оглоблях!? Наше ли это дело – тянуть эту грёбаную таратайку из этого грёбаного колхоза до этой грёбаной усадьбы по этой грёбаной дороге, шоб наш грёбаный председатель, напившись грёбаного самогона, смог вовремя добраться до своего грёбаного правления на это грёбаное совещание, посвященного грёбаному сену, которое, как выяснилось, граблями и грести-то никто правильно не умеет!?

- Только ваше высокородное происхождение удерживает меня от того, чтобы не сказать вам сейчас, уважаемая! Что, если бы мне пришлось выбирать – грести с колхозниками сено по полю или тягать с вами этого грёбаного придурка-возницу за нашим грёбаным председателем этого грёбаного колхоза, то я давно бы уже бегала по лугу с лёгонькой бороной посередь скошенного, сгребённого в валки грёбаного сена, задрав свой великолепный хвост, который утром расчесали гребнем! 

- Эх, подруга! Если бы не Николай Михалыч, я бы до сих пор носилась по горным лугам, разметав по ветру гриву и, как ты любишь, задравши хвост!

- Да, знаю я твою историю! Ну, привёз Николай Михалыч несколько пар твоих предков в нашу грёбаную долину! И чё!? Не захотела  брюхатиться от местного жеребца – вот и кантуйся теперь в оглоблях да хомутах!  Тоже мне – принцесса из тибетского теста!

- Я и есть принцесса! Лучше любые оглобли да хомуты, чем это быдло першеронское!

- Ну, и дура!

- На себя глянь! Кобыла заезженная!

- А чё на меня глядеть!? Кобыла, она и в Африке – не антилопа!

- Ладно, подруга, успокойся! Одно ярмо тянем!

- А ну, пошли! Дохлятина–кобылятина! В гробину, в бога, в душу, в мать! Нннооо!!! – пьяный возница хлестнул по крупам запряжённых в двуколку кобыл. – Только ржать и горазды! Проститутки колхозные!

- Это он нам!? – ржанула подруге Принцесса.

- Так других тут, вроде,  нету! –  фыркнула та.

- Ну, держись! Конь педальный!

Принцесса  взбрыкнула, потом встала на дыбы, насколько позволяла упряжь, и рванула в сторону.  Двуколка опрокинулась на бок. Гнилые постромки лопнули.

***    

И вот уже по скошенному лугу неслась, развиваясь гривой, свободная лошадь Пржевальского.

И в этом стремительном беге и длинном ржании слышалось дикое и вечное.

- Я свободна! Сво-бооод-нааааааа!!!

И билась, хрипя, в гнилых постромках её подруга, в  убогий мозг которой вихрем ввинчивалась одна только мысль.

- На волю! На волю! На волю!