(В рассказе использованы рифмы Валерия Врадия)

 Поэт был заточен в стенах очень редкого для нашего времени заведения – дома престарелых… Пришел он под кров этого дома случайно и внезапно, так как иногда бывает, когда никогда не думаешь про грядущую старость, а она падает словно снег на голову, а голова без шапки… Для поэтов это нормальное состояние. И конечно, такое событие он отметил написанием стихотворения:

Я живу на краешке земли.

На границе областей.

Много лет, ночей и дней

Нет со мной семьи моей.

Как же я один живу,

Ем хлеб с солью, воду пью?

И конечно же пою

О нелегкой долюшке своей…

Много я имел друзей,

Но теперь совсем один.

Будто Бог мне сам велел

Испытать, что значит плен.

Но я братцы не тужу, нырять в реку я хожу, и немного загорать в чем меня родила мать…

И, как обычно в стихах, поэт на пятьдесят процентов переврал. То, что дом престарелых находился на границе областей, то, что обычное питание в нем это соль да хлеб, это было верно. А вот то, что в режим данного заведения входили прогулки на природу с водными процедурами – это была просто мечта поэта, который уже несколько месяцев не мылся из-за отсутствия воды в системе. Кстати не он один, а еще с ним двенадцать престарелых женщин. Глядя на такое количество  противоположного пола, поэт писал:

Тонкий аромат сирени.

С утра печет.

От деревьев ложатся тени,

Вверху тянет шлейф самолет.

День подходит к концу и ладно.

Солнце на меже…

Одному накладно

Управляться без женщины…

Вообще,  он писал много и часто. Он описывал каждую минуту своего пребывания в  доме. От его пера не ускользнуло, что дом сам по себе аварийный и вот-вот развалится, и в этом доме он находил аллегорию с собой:

Я в жизни все уж перенес,

Не жажду жарких я объятий.

Не выношу обильных слез.

Устал от прозы и от грез…

Мелькнула юность словно кросс

(Когда-то им я увлекался)

Достичь чего-то я старался…

И вот, до старости дорос.

И мне в награду утешенье –

Музы вечной вдохновенье!

И если для старости поэта утешением являлась Муза Вечная, то для дома престарелых почти таким же утешением стало решение соответствующих органов перевести заведение из аварийного здания в  здание заброшенного детского сада. Последнее время здания детских садов используются  в широких направлениях – в них размещаются филиалы академий, институтов, юрконторы, офисы торговых фирм. Вот один из таких детских садов решили подарить дому престарелых  - если уж дети не рождаются, пусть хоть старики поживут подольше! Это тоже метод решения проблемы  прироста населения.

Вот только ремонт здания детсада затянулся надолго. За это время поэт успел написать три поэмы о манной каше, около сотни сонетов о любви к двенадцати женщинам, ну и множество стихотворений-страданий:

Снова краснеет шелковица.

Снова вокруг зелено.

Выхожу за «свою» я околицу.

Созерцаю в «свое» я окно.

Не видать. Не идет моя милая.

Удержать я ее не сумел.

И любовь знать ее уж остылая.

И в любви есть наверно предел.

Разошлись, разбежались дороженьки.

Мы не ходим, как прежде, вдвоем.

И твои, мной любимые, ноженьки

Не внесут тебя больше в мой дом…

Ноженьки не вносили в дом престарелых не только «милую» поэта, но и кого-либо другого, кто принес бы известие о переезде в новое здание. Время тянулось в ожидании. Поэт все писал. Женщины умирали. Уже двоих отпетых в сонетах женщин отпел местный священник. На подходе третья:

В колодец не плюй, пригодится напиться.

И слезы мои, я скажу, не водица.

Хоть плачу без слез я всегда, дорогая,

Душа же болит, покоя не зная…

Тебя повстречал я, когда были силы.

В то время всегда для тебя я был милый.

Но вот прояснилось, когда я стал старый,

Ты сбросила маску…

Женщина собиралась отбросить коньки. Но в это время, как старость на голову, в район собирается обширная комиссия с области. Все районные службы как-то в миг постарели, а среди обитателей дома престарелых прокатилось омоложение – через два дня им пообещали новое здание, покой и уют!

В здание бывшего садика собрали много рабочей силы: строителей маляров, плотников, кровельщиков – работа закипела ключом, и не каким-нибудь, а артезианским, потому как деньги на ремонт нашлись как бы из-под земли!

В ночь, перед приездом комиссии, состоялась спешная перебазировка обитателей дома престарелых в новое здание. Поэт еле успел упаковать свое творческое наследие в четыре пакета и погрузиться в автобус. Но так, как покрасочные работы в новом здании еще велись, жителям временно предложили разместиться в уютном дворике – благо было лето! С ними до утра дежурила медсестра со всей сбруей медикаментов, на всякий случай. В девять утра все уже разместились в своих комнатах так, что не стыдно было показать даже иностранцам.

В мужской половине поэт оказался один. Пошире открыв окно, чтобы выгнать запахи краски, он оторвал от пола приклеенный стул, придвинул его ближе к окну и уселся, в раздумьях о прожитом, закатив под лоб глаза.

И вот вся жизнь прошла, и розовый рассвет…

И на «закате дня» ты мне сказала: -Нет!

Я повстречал тебя уже немолодой,

Взглянул в твои глаза, вдохнул я запах твой.

И сколько жить мне дней отмеряно судьбой

Я буду лишь с тобой. С тобой одной…

Так и умер…

В десять утра комиссия и все соответствующие лица с ней производили обход по новому зданию престарелых. И если кому краска въедалась в глаза, никто виду не подавал – зачем рубить хорошее дело из-за какой-то краски…

Открыв дверь в комнату поэта, все присутствующие увидели тело сидящее на стуле с откинутой в небо головой. На коленях ветер колыхал исписанные листы.

-Что это с ним? – Задал кто-то вопрос.

-Это наш местный поэт, - объяснилась заведующая, - наверное, стих пишет!

-Красиво пишет! Не будем мешать!

Комиссия, однако, интересовалась совсем не поэзией. Поэтому дверь закрылась, и поэт снова оказался один в уюте и покое.