Окно.

              – Так, Петя, давай ешь бутерброд, не мычи, а ешь, тебе сегодня силы понадобятся как никогда – властно, с расстановкой молвила дебелая женщина тридцати пяти лет. – Ты сегодня должен произвести впечатление уверенного в себе мужчины, а не тряпки, какой ты на самом деле являешься. На тебе ездят, как хотят, а ты всё терпишь. Сегодня пойдём с тобой вместе, я тебя буду ждать в приёмной, а ты прямо с порога заявишь этому жлобу, как я тебя учила: мол, так и так, я здесь работаю уже десять лет, и требую поднятия моего оклада. Ты понял, прямо с порога: «Я требую!». Потому что, Петя, терпеть больше это издевательство я не намеренна. Твоей зарплаты хватает только на еду, разве может мужчина зарабатывать столько? Нет, Петя, не может! У тебя, Петя, есть дети, их нужно не только кормить, но и одевать. Я всё, что только можно, делаю по дому, и воспитываю детей, а ты, будь любезен, приноси в дом деньги, не гроши, Петя, а деньги. Поэтому, если сегодня тебе не поднимут оклад, то пеняй на себя, так больше жить я не буду! Ты меня понял, Петя, или нет?

         – Мариночка, я всё сделаю, как ты велишь, – с мольбой в голосе отвечал ей худощавый мужчина – но я тебя прошу, не заставляй меня есть этот бутерброд. Меня тошнит, Мариночка.

         – Ешь, тебе говорят – настойчиво повторила свою просьбу супруга. – Это тебя тошнит от нервов. Тебе, Петя, нужны силы – так, что ешь. Этот твой Викентий Павлович ещё та скотина! У него попробуй, выпроси что-нибудь, он подавится, но не даст. Поэтому ты, Петя, сегодня должен быть твёрд, как никогда! Я буду тебя ждать в приёмной. Ты понял меня?

         – Понял, Мариночка, понял. Я сделаю всё, как ты велишь. Сегодня же пойду и попрошу у него повысить оклад.

         – Не попросишь, – вскипела Мариночка – а потребуешь! Понял, Петя, – потребуешь! Ты должен требовать, и никак иначе. Давай ешь, нам уже пора выходить.

        Этот диалог происходил на крошечной кухне малогабаритной квартиры, в чьих застенках проживал потомственный, но посредственный бухгалтер со своей женой и малолетними детьми. Звали его Пётр Иванович Шпунько. Все знали его, как мягкого, робкого и невзыскательного человека, а посему, как выразилась его жена, ездили на нём, как хотели. Жена же его напротив была женщиной властной, и я бы даже сказал, деспотичной, вследствие чего, Петру Ивановичу жилось, мягко говоря, не сладко: бескомпромиссные доводы супруги порою сопровождались не только грубым словом, но и рукоприкладством, а потому что-либо перечить ей он не имел привычки.

         – Викентий Павлович, к вам можно?

         – Заходи, Шпунько, заходи, садись – добродушно приветствовал его розовощёкий и полный руководитель. – Что у тебя там? Выкладывай.

         – Я, Викентий Павлович, если можно так сказать, по личному вопросу. У меня к вам разговор личного, так сказать, характера. Я бы, Викентий Павлович, никогда на это не решился, но обстоятельства мои так сложились, что я вынужден был к вам обратиться.

         – Да, Пётр Иванович, я слушаю тебя. Что у тебя там случилось?

         – Я, Викентий Павлович, никогда бы не решился, но обстоятельства, сами понимаете.

         – Я так понимаю, Пётр Иванович, – перебил его начальник – ты хочешь, чтобы я поднял тебе зарплату?

         – Боже упаси! Викентий Павлович, как вы могли такое подумать? Я всем доволен, вы же знаете, как я работаю – я работаю, не покладая рук. Вот у нас сейчас проблемы с налогами были, кто, как ни я, их решил? Нет, Викентий Павлович, я всем доволен, вы, так сказать, наш благодетель.

         – Так всё, ладно перестань, – занервничал розовощёкий начальник, отчего его щёки запестрели ещё ярче – тоже мне благодетеля нашёл. Ты, Шпунько, пришёл по делу, так говори, не тяни, а то, знаешь, у меня дел ещё сколько.

         – Да, да, конечно, Викентий Павлович, я понимаю, вы человек занятой, и кресла, как говорится, без дела не просиживаете. Вы настоящий труженик, не то что некоторые. Я тоже, как говорится, кресла не просиживаю, и просиживать не собираюсь. У меня тоже столько работы, – дай бог каждому. Но у некоторых есть усидчивость, а у некоторых её нет. Так вот, у меня этой усидчивости, хоть отбавляй.

         – Пётр Иванович, ты, что меня достать хочешь? – зашёлся начальник. – Я же тебе говорю, у меня времени нет на твою тарабарщину. В последний раз спрашиваю, зачем пришёл?

         – Извините, Викентий Павлович, прошу меня извинить. Я всё это потому, что нервничаю очень, вы меня простите. Так вот, я начну всё по-порядку: вы, Викентий Павлович, хорошо знаете мою жену, вернее, видели её не раз; так вот, у моей жены сорок третий размер ноги, я уж не говорю, какая у неё ручища. Бывало, как стукнет по столу, – всё ходуном ходит, а однажды, так и вовсе стол развалился. Это, Викентий Павлович, такая, я вам скажу, силища – дай бог каждому мужику такую силу, с такой силой можно горы свернуть, я уже не говорю за чью-нибудь шею.

         – Постой, постой, Шпунько, – насторожился начальник – ты, что же это меня пугаешь?

         – Боже упаси! Вы что, Викентий Павлович, как вы могли так обо мне подумать? Вы же наш благодетель, мы всем, что у нас есть, обязаны вам. Это всё наша кума, у неё, видите ли, шуба объявилась, бог весть откуда. Муж, видите ли, исчез, а шуба объявилась – откуда неизвестно. Я у неё спрашиваю, значит: откуда у тебя шуба? На что она мне отвечает: не твоё дело! Спрашивается, почему это не моё?

         – Постой, Пётр Иванович, ты всё вокруг, да около. Нет, чтобы прямо сказать, что тебя жена за шубой ко мне послала. Тебе премия нужна?

         – Помилуйте, Викентий Павлович, как можно? Я же вам говорю, что денег нам хватает на еду и на всё остальное, особенно на еду, а вы говорите шуба. У моей жены есть хороший пуховик с настоящим соболем на капюшоне, да и курток у неё разных полно, некуда девать. Вот с обувью да, это тяжело, потому как сорок третий размер, у меня тридцать девятый – мне в этом случае легче.

         – Так, стоп! – оборвал его начальник – Ты, Шпунько, толком скажи, чего тебе от меня надо?

         – Я же вам говорю, Викентий Павлович, у меня дети, а знаете, что такое дети? у вас у самого их, наверное, хоть отбавляй – и тут Шпунько, загадочно подмигнув, брызнул смехом, словно блеющий баран, после чего вытер со лба пот, и продолжил. – Нет, Викентий Павлович, дети – это дети, от них устаёшь ещё быстрее, чем от цифр.

         – Ты, что же за отпуском пришёл?

         – Боже упаси! Какой может быть отпуск, когда квартальный отчёт на носу? Нет, Викентий Павлович, об отпуске не может быть и речи.

         – Я тебя в последний раз спрашиваю – злобно молвил побледневший начальник – зачем пришёл?

         – Калькулятор – коротко ответствовал тот.

         – Что ещё за калькулятор?

         – Викентий Павлович, у меня калькулятор маленький, а зрение уже никудышное, мне бы калькулятор, как у вас.

         – Ты, что же за этим и пришёл?

         – Да.

         – Забирай мой, и иди отсюда, чтобы я тебя, Пётр Иванович, не видел.

         – Викентий Павлович, у меня к вам ещё одна просьба, можно я воспользуюсь вашим окном?