ВНЕВОЗРАСТНЫЕ СКАЗКИ-РАССКАЗКИ ДЛЯ МОЛОДЫХ ДУШОЙ СКАЗКИ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ

 Тамара Черемнова

ВНЕВОЗРАСТНЫЕ СКАЗКИ-РАССКАЗКИ

 ДЛЯ МОЛОДЫХ ДУШОЙ

Аннотация:

Название сборника говорит само за себя. Если Вы  молоды душой (астрономический возраст не имеет значения) — получите удовольствие уже с первых страниц. Если душа успела постареть — первые страницы ее омолодят, а дальше уже будете наслаждаться сказочными и реальным сюжетами.  Если душа постарела и одряхлела, то после прочтения этой книжки она взбодрится и потянется прочитать целительные сказки-рассказки Тамары Черемновой повторно. Если душа просит любви, то начните с лирического повествования «Февральская греза» — о девочке-подростке, которая влюбилась в старшеклассника и упорно добивалась его взаимности. И таки добилась! — пусть не совсем взаимности, но тепла и понимания.

Оглавление

Хрустальный коктейль. 1

Запоздалый вальс осени. 3

В поисках синей птицы,  или  Сага о первой любви. 4

Попугай Кеша. 6

Милашин праздник. 9

Февральская греза 

Хрустальный коктейль

—      Ой, девочки, сейчас будет дождь! — выкрикнул звонкий девичий голосок.

И тут же откуда-то из высокого поднебесья сорвался гром, грозно и оглушительно прогромыхал и закатился глубоко в лес. Вслед за громом обрушились струи тёплого отвесного дождя и с торопливым шумом застучали по земле.

—      Девчонки, дождь!

Но было уже поздно: дождь быстро обогнал стайку загорелых девчушек и весело подбирался к палаткам летнего лагеря. И когда промокшие визжащие девчушки достигли желанного укрытия, дождь уже вовсю стучал по брезенту палатки. Девчушки сели в кружок и затихли, слушая шумливую перебранку струек дождя над палаткой.

—  Люда, расскажи что-нибудь, — чуть слышно попросила одна из девчушек.

И сразу же круг девчушек, минуту назад похожий на мокрую стайку воробьев, ожил.

—      Люд, выдай что-нибудь про цветы! Мы так любим твои рассказы про цветы!

Все выжидательно смотрели на девочку с голубыми, как незабудки, глазами. Но тут опять над палаткой заворчал гром, и девчушки снова нахохлились. Только та, к которой обращались, оставалась спокойной, и, немного помолчав, начала свой рассказ.

***

Когда-то возле большой старинной усадьбы был великолепный сад, в котором росло много прекрасных цветов. Их выращивал старый садовник, похожий на доброго волшебника, а может, он и в самом деле был волшебником.

В то памятное лето садовник вскопал ещё одну клумбу, хотя цветов в саду и так было предостаточно. Хризантемы, мальвы, гладиолусы росли здесь непроходимыми островками. Всё в том саду цвело и благоухало круглые сутки. Недолго чернела и эта клумба. Вскоре и она защетинилась зелёными росточками, потом на ней появилось множество ярких цветов, и среди них — красавчик и балагур Пион. Он был приветлив со всеми цветами: улыбался Розам, подолгу шептался с Мальвой, многозначительно перемигивался с Хризантемой, был со всеми весел, и все были в восторге от него. А недалеко от красавца росло то, что по сути дела не должно было здесь расти, — Незабудка, скромный лесной цветок. Наверное, так происходит встреча, после которой говорят: это была сама судьба. Вот и Незабудка выросла там, где её посеял ветер. Увидев однажды Пиона, она влюбилась в него. Ах, как она завидовала тем, кто звёздным вечером пьёт хрустальный коктейль — терпкий коктейль, настоянный на пахучих травах, чистый как утренняя роса. Этот коктейль пьют только на пару с возлюбленным. Тот, кто пил его вперемежку с первыми поцелуями, знает, как он кружит голову. Утрами Незабудка была словно в полусне, вечерами же задыхалась в счастливых грёзах. Ну а Пион... Пион даже не знал о существовании Незабудки. Он весело проводил время, упиваясь своим успехом, и, наверное, так бы никогда и не узнал о ней, если бы не тот знойный день.

В то утро садовник отлучился куда-то на целый день, предоставив цветы жгучему солнцу, и к полудню на клумбах уже не было ни одного весёлого цветка. Незабудке невыносимо было видеть, как тяжко её возлюбленному, как пустой взгляд его прекрасных карих глаз бессмысленно блуждает, ни на чём не задерживаясь, как он равнодушен даже к лёгкому ветерку, что ласково треплет его роскошную шевелюру.

—      На, возьми, испей, — осмелилась Незабудка и протянула Пиону свою голубую чашу, в которую собирала утренние росы, чтобы настоять на каплях росы заветный коктейль.

—      Это ты мне? — спросил Пион и зашевелил тычинками. — Ты откуда такая? — поинтересовался он, отпив глоток.

—      Я здешняя, — откликнулась Незабудка, замирая в ожидании заветных слов "А теперь испей ты!". Но желанных слов она так и не услышала, а чаша была уже опустошена.

—      Приглашаю тебя на коктейль, — сказал он с такой лёгкостью, какая была присуща только ему.

О, разве можно сравнить ожидаемое со сказанным?! Пион пригласил её на хрустальный коктейль!!! Незабудка закружилась в счастье и вытянулась из травы, расправив свои голубые лепесточки. Она перестала бояться жгучего солнца и раскалённого неба. Ей ничего не страшно: ведь она же устойчивый к невзгодам полевой цветок и в ней самой есть капелька голубого неба. И — самое главное! — её пригласил на коктейль сам Пион, её возлюбленный!

Наступил вечер, и всё цветущее общество собралось на хрустальный коктейль. Пришла и Незабудка. Встав в сторонке, она огляделась: у всех в бокалах сверкал коктейль, сидели счастливые пары, и в центре, словно на Олимпе, её возлюбленный. Он играючи отпивал по глотку из каждой переполненной чаши, а ему подносили и подносили их.

И напрасно ждала Незабудка, что возлюбленный и ей преподнесёт заветный бокал. Он, увидев её, лишь слегка поклонился. Весь вечер она пребывала в каком-то пьянящем сухом угаре. Мелькали у неё перед глазами цветы, соцветья, листья, стебли и руки-веточки с наполненными и опустошенными бока­лами. Все пили, веселились, улыбались, смеялись. И никто не предлагал ей выпить заветного коктейля.

И она никому ничего не предлагала: ведь всё, что у неё было, она уже отдала. Незаметно душный вечер перешёл в ночь. Незабудка, вернувшись к себе, повалилась на траву, и мягкая земля клумбы показалась ей камнем. Лёжа, обессиленная, ничем не прикрытая, она уже не сознавала, что целый день у неё не было ни капельки воды. Поэтому, когда утром над садом взошло жгучее солнце, её быстро сжег первый зной.

***

Рассказ окончен, все молчат, а над палаткой всё ещё шуршит дождик. И этот дождик,  наверное, слышится девчушкам причудливой симфонией земной жизни...

Запоздалый вальс осени

...И почему это должно было произойти в маленьком печальном дворике? Не потому ли, что в этот таинственный уголок редко заглядывало солнце, и уже к середине августа на деревьях появлялась жёлтая листва, а асфальт вечно не просыхал от дождевых луж. Редкие прохожие, попадая в этот мрачноватый дворик, зябко передергивали плечами и спешили поскорее удалиться.

Давно нет уже этого дворика, он остался там, в прошлом. Теперь туда от нас уходят наши обиды и радости, несбывшиеся надежды, и ещё то, о чём мы не желаем вспоминать, да ещё наши первые любимые, которых мы почему-то всегда торопимся забыть.

А тогда... Тогда был просто вечер, последний вечер лета. Большие, влажные звёзды августа, срываясь, падали в тёплые травы. Всё и всех скрыла тогда эта ночь. И только этот странный дворик нарушал гармонию ночи. Из глубины дворика вырывался вальс, он то исчезал в глубине пластинки, то снова рвался ввысь, тревожа ночь. Видимо, пластинку очень часто крутили. Через несколько минут этот вальс, наверное, затих бы, если бы во дворик не заглянула рыжая немолодая женщина — Осень. Она подошла, прислушалась и пошла в глубь дворика, туда, где играла пластинка.

—    Как хорошо, что вы пришли ко мне на вальс! — вдруг раздался возле неё звонкий юный голос.

И тут женщина увидела молодого человека. Это был сам Август!

—    Ну что вы, я здесь совершенно случайно, я просто услышала музыку, — стала оправдываться женщина, нервно сжимая пальцы своих усталых рук.

—    Не стесняйтесь, это же вальс! А вальс подходит любой женщине в любом возрасте.

Женщина даже не успела ничего ответить, как вихрь вальса подхватил её и вознёс над спящим обыденным миром. Вальс словно вырвался из старой пластинки и закружил эту ночь. Земля, небо, деревья, звезды, дома — все поменялось местами и закрутилось в этом вихре. А у женщины словно горб свалился с плеч — горб, сложенный из прожитых лет и накопившейся усталости, — и она вновь почувствовала себя молодой, лёгкой, полной жизненных сил. Тут она осмелилась поднять на мужчину глаза — и адским огнем полыхнули её щеки: на неё пристально и внимательно смотрели его чёрные бархатные глаза. И ей захотелось прямо сейчас утонуть в любви, спрятаться в этом спокойном бархате чёрных глаз. Но она только бессильно уронила голову на мужское плечо и подумала: милый, что ж ты так запоздал?

A вальс неистовствовал над спящим миром. Но вот его темп стал замедляться и перешёл в плавный ритм. Необычная пара наконец-то коснулась земли. Женщина оторвалась от мужского плеча и буквально без чувств повалилась на ветхую скамейку, уронив свою рыжую голову на обнаженную руку, и задремала с полной хмельного вальса головой. А молодой Август, сделав несколько шагов, растворился в темноте последней летней ночи. Пластинка жалобно всхлипнула и смолкла. И на неё упал осенний лист.

А утром, когда солнце на минуту заглянуло в этот дворик, женщина проснулась, огляделась, и не поверилось ей, что прошедшей ночью здесь неистовствовал вальс. Она обвела взглядом неприветливые серые стены домов, обшарпанную скамейку, на которой она спала, да ещё рядом стоял чей-то выброшенный, разбитый патефон с треснутой пластинкой. Она зябко повела плечами: неужели именно здесь она кружилась в вальсе?

—    Да, здесь всё так и было в прошедшую ночь. И сейчас у тебя горчинка в груди, а всё потому, что тебе снова хочется сладкого бабьего лета, — вдруг заговорило в груди её сердце.

—    Да, мне снова очень хочется сладкого бабьего лета! — призналась самой себе, пряча усмешку в ладони, рыжая женщина — Осень.

В поисках синей птицы,
или
 Сага о первой любви

Посвящается Владимиру Валову

И вот снова в доме зажглось окно. И высветилось в холодную синь осеннего вечера два сплетённых силуэта: женская головка, безвольно склоненная на мужское плечо, и очертания тонких девичьих рук, обнимающих широкий мужской торс. И такое вот сплетение силуэтов хорошо подчеркивало мужское упрямство. Два тёмных силуэта на фоне тёплого электрического света.

—              Прошу тебя, не уезжай! Неужели мы только для того и встретились, чтобы расстаться? Я без тебя ни одной минуты не проживу, я не хочу без тебя жить, понимаешь, не хочу! Я люблю тебя, неужели это так мало значит? Я не хочу снова туда, где тебя нет. Ведь ты нашёл меня среди миллиардов людей! Если ты исчезнешь, меня здесь уже ничто не удержит, мне никто, кроме тебя, не нужен... — Она говорила это, а сама чувствовала, что на каждое сказанное ею слово в ответ в нём росло это злосчастное упрямство.

—              Ну что ты, успокойся, всё будет хорошо. — Он легонько прижался щекой к её душистым волосам. — Мне обязательно надо ехать! Ты у меня единственная, и я должен привезти тебе заветную птаху: ту самую синюю птицу, что приносит счастье. И у нас с тобой будет большое надёжное счастье до конца наших дней. Только не туши свет в своём окне — этот свет будет для меня искоркой спасения на случай неудачи.

***

И вот уже окно любимой скрыли осенние дожди, затушевал январский снегопад, завалила сугробами свирепая вьюга, а потом отдалила весенняя распутица.

И вот, когда уже последняя надежда безнадежно потонула в усталости, а ожидание превратилось в невыносимую пытку, мучительная дорога наконец кончилась. Поздним вечером мужчина вошёл в город, где обитала синяя птица счастья. Вспомните, что вы чувствуете, когда усталым путником входите в незнакомый город. Вам, наверное, хочется поскорее встретить жителя этого города. И он, конечно же, встречается. Вот и нашему герою, отправившемуся за синей птицей и таки достигшему города, где она живет, шёл навстречу запоздалый прохожий.

—              Милейший, — обратился к нему мужчина, — скажи, пожалуйста, где у вас тут находится сад, в котором вьёт гнездо синяя птица?

—              Если ты въехал в наш город через западные ворота, ты должен был видеть всё то, что осталось от него, — ответил прохожий.

—              Да, я въехал именно через те ворота, но никакого сада я там не видел. Там вообще ничего нет за исключением двух покалеченных деревьев.

—              А это и есть наш бывший сад.

—              Так где же тогда синяя птица, что дарит людям счастье?

—              И ты тоже за ней? Нет у нас больше этой птицы.

—              Как это нет? Где же она?

—              Ты тоже веришь, что такая птица существует? Птица, которая выложит тебе на ладонь готовое счастье?

—              А как же, про эту птицу весь белый свет знает!

—              Да, большая глупость долго живет. Был когда-то у нас сад, в котором жила синяя птица — она дарила гармонию людским сердцам. Но кто-то спутал эти два понятия — гармонию и счастье. И люди обезумели. Сначала они захотели приручить к себе птенцов синей птицы. Но, попав в людские руки, птенец синей птицы быстро погибал. Долго оплакивала синяя птица своих птенцов, и плач её был похож на плач человеческой матери. Но людям и этого показалось мало. Озлобившись от своих неудач, они решили добраться до самой синей птицы. Это они вырубили все деревья, чтобы было легче поймать синюю птицу. И когда уже осталось два последних дерева и толпа окружила их, синяя птица взмыла ввысь, утонув в небесной синеве. И с тех пор никто этой птицы больше не видел.

—         А мне так хотелось подарить синюю птицу моей любимой!

—         Лучше сделай так, чтобы в сердце твоей любимой не свила своего гнезда непуганая птица-печаль. А чтобы увидеть синюю птицу, не надо далеко ехать, надо просто распахнуть ладони синему небу и терпеливо ждать — может быть, и поверит твоим ладоням синяя птица...

***

И вот снова замелькали города, сёла, перепутья дорог... Обратный путь всегда кажется короче. И настал вечер, когда окно в доме снова высветило два силуэта: широкую спину мужчины, заслоняющую хрупкую фигурку женщины, излучающую умиротворение в тёплом кольце любимых рук.

Попугай Кеша

(непридуманная история)

Всё, о чём я сейчас вам расскажу, произошло в квартире моего брата в один из воскресных февральских дней.

Обычно первым в этой квартире по утрам вставал Семён Семёныч. И сегодня он проснулся первым, предвкушая длинный блаженный день в долгожданном одиночестве, с хоккеем по телевизору. Он точно знал, что все сейчас уйдут, оставят его одного, не считая домашней живности: кота Гриши и попугая Кеши. И наступит благодать: сиди себе отдыхай, никто на тебя не кричит, в гости никто не завалится, ни женины подружки, ни дочкины поклонники. Ну кто из мужчин не мечтает о таком дне всю рабочую неделю?

Так вот, в то воскресное утро семейство Семён Семёныча дружно проснулось и засуетилось, спешно собираясь на выход: хозяйке с дочкой надо было ехать на ярмарку, да ещё по дороге забежать к знакомым в гости.

—              Ты уж, Семёныч, побудь дома, ладно? — попросила мужа хозяйка. — Да не забудь поставить пироги в духовку и смотри, не передержи их там.

Напомнив Семён Семёнычу, чтобы тот вовремя покормил кота и попугая, и ещё раз предупредив насчет пирогов, жена с дочкой ушли. Семён Семёныч закрыл за ними дверь и даже затанцевал, предвкушая свободу на целый день. Он заглянул мимоходом на кухню, хотел было заняться пирогами, но, подумав, что пироги не уйдут, махнул рукой и направился в залу. Кот Гриша, увидев хозяина, спрыгнул с дивана, вытянул передние лапы и сладко зевнул.

—            Ну что, брат Григорий, похозяйствуем, а? — спросил у кота Семён Семёныч и посмотрел на клетку, где дремал попугай Кеша.

—            Спишь, гадёныш? — проговорил Семён Семёныч, хмуро глядя на Кешу.

Дело в том, что хозяин и Кеша с недавних времён стали врагами. А всё потому, что однажды Семён Семёныч, будучи под хмельком, сунул свой толстый палец Кеше в клетку. Кеша же в тот день по какой-то случайности сидел голодным и ждал, когда его накормят. Посмотрев на толстый палец хозяина — пустой палец, без еды! — возмущенный Кеша зло долбанул его клювом. Хозяин от неожиданности взвыл и так хлопнул ладонью по клетке, что Кешу после этого долго не могли привести в чувство. С тех пор едва хозяин подходил к клетке, Кеша с достоинством отворачивался.

—              Вот зараза, ещё и обижается! Характер свой выказывает, — хмыкал Семён Семёныч.

—              Папка, не смей обижать Кешку! — кричала на отца дочка.

—              Да не трогаю я твою дохлую курицу, — ворчал Семён Семёныч и торопливо отходил от клетки.

Вот и сейчас Кеша спал или, может быть, делал вид, что спит. Семён Семёныч потоптавшись, вернулся на кухню, соорудил себе большой четырехэтажный бутерброд, и, поделившись кусочком колбаски с котом Гришей, заспешил к телевизору. Включив его, Семён Семёныч хотел уж было завалиться в любимое кресло — по телевизору как раз шёл выпуск спортивных новостей. Но вдруг раздался звонок в дверь. Семён Семёныч так и застыл в позе конькобежца.

—      Странно, кто ж это может быть? Может, мои хозяйки вернулись: как всегда, что-то забыли? — подумал Семён Семёныч и пошёл открывать.

Но площадка перед дверью была пуста.

—      Видать, пацаны балуются, — подумал Семён Семёныч.— Ну, ужо поймаю, уши оторву, — пригрозил он и закрыл дверь.

Постояв ещё немного возле двери, Семён Семёныч вернулся к телевизору. Там как раз показывали счёт забитых голов вчерашнего хоккея. А сам вчерашний хоккей Семён Семёныч, как назло, проспал. Но едва он опёрся рукой на подлокотник кресла и начал плавно опускать своё полное тело, чтобы усесться с комфортом, опять раздался звонок в дверь. От неожиданности Семён Семёныч не удержал равновесия и плюхнулся на пол. Сидя на полу, он кипел злостью, а в дверь кто-то настойчиво звонил.

—      Ну, если поймаю, убью! — взревел Семён Семёныч и, вскочив, ринулся к двери.

Он рванул на себя дверь и чуть не заплакал — площадка перед дверью была пуста! И даже не было слышно топота убегающих пацанов. Лестница будто вымерла: ни звука, гробовая тишина, даже входная дверь подъезда непривычно молчала.

—      Может, сосед Петро приходил? – предположил Семён Семёныч.

Он позвонил в квартиру напротив. За дверью послышалась знакомая шаркающая походка соседа, и на пороге появился сам Петро:

—            А, Семёныч, заходи. Твои ушли? Мои тоже, — радостно поведал сосед, приглашая Семён Семёныча войти в квартиру.

—            Слушай, Петро, ты сейчас не звонил ко мне в дверь? — сконфужено спросил Семён Семёныч.

—            Нет, а что случилось?

—            Да в нашу дверь кто-то без конца трезвонит! Думал: пацаны. Вышел — никого не слыхать.

—            Да нет, навряд ли пацаны. Сегодня все пацаны удрали на ярмарку: там какие-то дармовые представления.

—            Тогда кто же?

—            Не знаю, — пожал плечами сосед. — Да ты заходи.

—            Да нет, спасибо, Петро, мне ещё пироги в духовку ставить, а то хозяйки мои придут, и опять крику будет, что я целый день лодыря гонял.

—            Ну ты, если что, зови меня, — сказал сосед, уже не раз заступавшийся за Семён Семёныча во время его семейных баталий, и закрыл дверь.

Семён Семёныч постоял на лестнице ещё маленько, походил от одной двери к другой, прислушиваясь к необычной жутковатой тишине, потом ушёл к себе. Закрыв дверь, он отправился на кухню. Поставив противень с пирогами в духовку, Семён Семёныч решил немножко поваляться, но едва он лёг, как снова зазвонили в дверь.

—              Ну уж нет, ни за что не встану, пусть хоть дверь выламывают, — подумал Семён Семёныч и затолкал голову под две подушки: так звонок звучал глухо.

Семён Семёныч уже начал дремать, как вдруг вздрогнул: это, оказывается, дверной звонок смолк. Семён Семёныч вздохнул и решил ещё немного полежать. Он перебрал в памяти всех дочкиных поклонников, но так и не смог ни на ком из них остановиться: кто из них не в курсе, что дочки нет дома, и кто такой настойчивый?

—              Шут с ними, — подумал Семён Семёныч про дочкиных поклонников, тем более что звонок уже смолк.

Он решил посмотреть, как там поживают пироги в духовке. Открыв духовку, Семён Семёныч стал вытаскивать противень, и в это время звонок заголосил на всю квартиру. Семён Семёныч вздрогнул, словно его ударило электрическим током, и уронил на ногу раскалённый противень. А звонок, словно издеваясь над ним, снова смолк. Семён Семёныч быстро скинул горячую тапочку с ноги, стянул толстый шерстяной носок и осмотрел покрасневшую ногу. И подумал: без толстого носка хана была бы ноге. Сидя на стуле и разглядывая обожжённую ногу, Семён Семёныч поклялся: если сейчас ещё раз зазвонят в дверь, я просто убью того мерзавца, который меня беспокоит, кто бы это ни был. И как бы в ответ на клятву Семён Семёныча дверной звонок снова весело заголосил.

—              Р-р-р-р-р!!! — рассвирепел Семён Семёныч и зверем ринулся на ни в чём не повинную дверь.

Рванув дверь, он остолбенел: площадка перед дверью была пуста. Прислушиваясь к тишине, он заглянул в лестничный пролёт — НИКОГО. Постояв ещё немного, Семён Семёныч уставился на злосчастный звонок, а тот как бы в подтверждение о своем существовании снова заголосил. Семён Семёныч почувствовал, как у него по спине побежали холодные мурашки, волосы встали дыбом, а брови, казалось, залезли на самый лоб. Если бы Семён Семёныч увидел встающего из гроба мертвеца, он бы, наверное, испугался меньше, чем сейчас, видя, как дверной звонок звенит, когда к нему никто не прикасается. Семён Семёныч стал медленно сползать спиной по дверному косяку, а звонок, видимо, не собирался замолкать. Этот злокозненный звонок решил свести Семён Семёныча с ума окончательно. Не доползши до точки полного падения, Семён Семёныч вскочил, словно какая-то пружина подбросила его, и помчался к соседу.

—              Ты что, Семёныч, такой бледный? — спросил Петро, распахивая дверь.

Но Семён Семёныч, мыча, замахал руками перед соседом, как ветряная мельница. Стоял, мычал и махал — так, что соседу тоже стало жутко.

—              Пойдём!!! — скорее выдохнул, нежели выговорил Семён Семёныч и потащил соседа к своей двери.

Теперь уже оба здоровых мужика испуганно глазели на беспрерывно голосящий звонок.

—              Может, в нём что-то заело? — предположил Петро.

Он потянулся рукой к звоночной кнопке и надавил на нее. Звонок, естественно, зазвонил. Но это уже был второй звонок, в дополнение к первому. Два одинаковых по звуку звонка. Настоящая чертовщина! Семён Семёнычу показалось, что сейчас пол под ним разверзнется и он полетит в преисподнюю.

—              Так это у тебя где-то там, в квартире, что-то звенит, — догадался сосед.

Семён Семёныч и сам уже сообразил, что ошалелый звонок доносится из глубины квартиры. И оба мужика стали осторожно красться на этот странный несмолкающий звонок. Дойдя до стеклянных дверей залы, Семён Семёныч остановился, пронзённый догадкой — это же Кешкины проделки! Это Кешка, гадёныш! И он распахнул двери залы. И точно: перед журнальным столиком сидел кот Гриша с вытаращенными как у совы глазами и во все уши слушал Кешу, который, сидя на жердочке и распустив веером свой хохолок, старательно выводил трель дверного звонка.

—              Вот паршивец, вот подлюка, он же надо мной полдня издевался!!! — застонал Семён Семёныч и, схватившись за голову руками, рухнул на диван.

Сотрясаясь от беззвучного хохота и держась руками за живот, медленно оседал на пол сосед Петро. А по его небритым щекам текли крупные слёзы — от смеха.

Вечером вернулись обе хозяйки и никак не могли дозвониться в свою квартиру. Тогда они, опустив на пол тяжелые сумки, открыли дверь своим ключом. Вся квартира тонула в синих сумерках, а когда они заглянули в залу, пред их очами предстала семейная идиллия: на диване крепко спал утомленный Семён Семёныч, на спинке дивана, подрагивая лапами во сне, спал кот Гриша, а рядышком с диваном стояла Кешина клетка, где дремал сам умник попугай, довольный своей воспитательной работой.

Ну что? Вы и после этого посмеете утверждать, что попка — дурак?

Милашин праздник

(рассказ)

Милаша проснулась, когда за окном уже вовсю тренькала синица. Кот Васька, повидавший в жизни многое, обалдел от такого нахальства. Милаша посмотрела на него и улыбнулась. А птичья душонка держалась, трепыхалась на тонкой ниточке — Васька уже поставил свои передние лапы на оконный переплет. Еще маленько — и... Но нет, Васька — мудрый кот, понимает, что с его позиции никак не добраться до синичьего хвоста, и, облизнув розовый нос, погружается в свою кошачью дрему.

Милаша лежит в постели. Голубоглазая девочка с роскошными русыми волосами. Она бы, наверное, ничем не отличалась от своих сверстниц, если бы бегала во дворе. Но судьба уготовила Милаше пожизненное инвалидное кресло. Милаша помнит: когда она была совсем маленькой, ей казалось, что если кто-нибудь помог бы ей сильно-сильно разбежаться, то она обязательно побежала бы, как все дети. Но вот кто? Бабушка? Но она и сама тогда еле ходила. А мама после таких пробежек всегда приносила Милашу домой в глубокой истерике и молча смотрела на нее глазами, в которых уже давно не осталось слез. В сухих материнских глазах металось безвыходное горе.

***

Совсем недавно Милаша чуть было не лишилась матери, когда ту срочно положили на операцию. Их с сестрой развели по разным домам, сестру Леську в интернат, а ее в тот мрачный серый дом. Когда увозили мать на «скорой», Милашина душа так переполнилась горем, что в ней не осталось места для других обид. Первое, что она услышала в свой адрес в шестиместной палате: «Ну вот, еще одну к нам затолкали». Но не обиделась. Словно за глухой толстой стеной укрылась ее душа. И только с одной девочкой Милаша сразу подружилась, они оказались соседками по койкам. Былинка — так все звали ту девочку — была больной, для которой еще не придумали коляску, в которой она могла бы сидеть и хоть как-то передвигаться. У Былинки совсем не было сил — ни в руках, ни в ногах. Она лежала в кровати — вся такая светленькая, словно не от мира сего, похожая на уставшего ангела, прилегшего отдохнуть. «Былинка-пылинка, ты еще не потерялась?» — спрашивали санитарки, когда подходили перестилать ее постель.

— Ты не обижаешься, когда тебя так дразнят? — однажды спросила Милаша.

— А почему я должна обижаться? Если я похожа на былинку, это не так уж плохо. Былинка растет в чистом поле, тонкая, гибкая травинка. Во время урагана ветер с корнем вырывает могучие дубы, а былинка каждому ветерку поклонится, любой ураган выстоит, а потом опять радуется голубому небу и жаркому солнцу.

Благодаря встрече с Былинкой Милаша не только пережила те страшные дни, но и научилась радоваться заоконному миру, который каждое утро врывался к ним, будоражил маленькими событиями и, несмотря на горькое существование, призывал их продолжать жить. Былинка учила Милашу, что мир за окном и в душе человека — один и тот же: красочный, яркий, цветной. Раньше Милаша не понимала — почему люди пишут стихи? Ну а как их не писать, если смотришь на мир Былинкиными глазами?

— Вот сейчас золотые солнечные лучики застучат по зеленой листве нашего тополя, — волнуясь, шептала Былинка. — И тополь-терем распахнет свои оконца, выпустив сначала легкий ветерок на волю, а вслед за ним и стайку разбуженных птиц. А еще я по утрам стараюсь поймать в свое окно самое чистое облако и написать на нем свои добрые пожелания. И послать их.

— Кому послать? — спрашивала удивленная Милаша.

— Людям! — улыбалась Былинка.

— Ну ведь это глупости, никто не сможет прочесть твои пожелания.

— Нет, не глупости, я точно знаю, что на земле живут люди, которые умеют читать облака-письма.

Милаша понимала, что рядом с ней живет большой художник, которому никогда не суждено взять в руки кисть, и никогда никто не услышит ни одной гениальной Былинкиной поэтической строки. Впервые в жизни Милаша видела такого человека, которого не могла оскорбить человеческая низость. Сначала Милаша не могла понять, почему Былинка никогда не жалуется, даже тогда, когда, казалось бы, дальше некуда. Раздают санитарки обед и всегда делят пополам Былинкин кусочек курицы или котлету — половину ей, половину себе. А Былинка молчит.

— Почему вы ее обделяете? — однажды не выдержала Милаша.

— Она квелая, чахлая, ей и этого хватит! — буркнула в ответ санитарка и вышла из палаты. Милаша посмотрела на Былинку и вдруг поняла, что гораздо унизительнее было бы для Былинки расплакаться из-за этого кусочка и признать себя слабой. А жизнь заставляла ее быть скалой, о которую разбиваются все невзгоды.

Милаша представила себя на Былинкином месте: что было бы с ней в таком случае? Ведь дома все старались отдать ей самый лакомый кусочек, а здесь, где собрано столько человеческого горя и боли под одной крышей, происходило обратное. Милаша была уверена: если бы все здешние инвалиды жили среди здоровых, то тогда любой человек стал бы ценить каждый проживаемый день. А ведь здоровые не замечают, какое это счастье — просто встать и пройтись! Говорят, что природа мудра. Но она и жестока, создавая из живого человека антипод, лишая его тело свободы до конца жизни, — и все для того, чтобы он был противовесом другого человека, здорового. Вот такие мысли теснились в Милашиной головке. И еще она точно знала: если ей не суждено уже больше жить с матерью, то с Былинкой они никогда не расстанутся.

Так бежали дни, самый тягостный промежуток времени в Милашиной жизни. Но однажды в палату вошли мать и Леська. Только Милаша их встретила как-то странно. Не было на ее лице ни улыбки, ни искорки радости.

— Уж не заболела ли ты? — целуя Милашу, забеспокоилась мать.

— Да нет, не волнуйтесь, — выдохнула Милаша и начала зачем-то внимательно разглядывать свои домашние вещи, словно видела их впервые в жизни. Потом сдержанно со всеми попрощалась и только Былинкину руку дольше, чем другие, подержала в своих ладошках. Будто заранее знала, что больше они не свидятся.

Через два месяца после ее отъезда Былинки не стало. А тогда, когда она покидала серый дом, казалось, что этот день лишь снится ей, и только уже сидя в отъезжающей машине, стала осознавать, что то страшное, чего она так боялась, уже позади. И душа, словно переполненная чаша, стала выплескивать горечь, томившую ее все время пребывания в сером доме. И эту лавину, что неудержимой волной подступила к горлу, Милаша обрушила на материнскую грудь.

— Мила, ну пожалуйста, не надо, мама только что из больницы, ты убьешь ее своими рыданиями! — затормошила Леська сестру.

— Ты больше сюда не попадешь, моя милая, пока я жива, — гладя Милашу по голове, прошептала мать и горестно вздохнула...

***

— Ты что это сегодня так припозднилась? — тревожно воскликнула, заглянув в комнату, мать. — Вставай, гости скоро придут.

— Мам, наша соня-именинница еще валяется! Опять, наверное, улетела в свои мечтания. Ну сколько можно? — громко крикнула Леська.

И впрямь надо вставать. Милаша тряхнула головой, отгоняя невеселые мысли. Сегодня ее праздник, День рождения. А сколько ей исполнилось — даже страшно подумать! Так много лет… А ведь совсем недавно была еще маленькой.

И вот Милаша на коляске, принаряженная: плечи и грудь красиво облегает шелковая праздничная блуза, в тон широкой юбке. Леська с ее неуемной фантазией и ловкими пальцами сооружает на голове у Милаши затейливый узел с ниспадающими локонами. И из зеркала смотрит уже не простушка, а девушка, которую обязательно заметят в толпе. Но вволю полюбоваться не получается — раздается стук в дверь. И на пороге Наташка с Володькой:

— Ну-ка, Милашка, помоги нашим сибирским белкам! — балагурит Володька и высыпает ей на колени кучу смолистых кедровых шишек.

— Ты что, с ума сошел! Ты же ей юбку новую испортишь! — охнула Наташка и начала быстро стряхивать шишки.

А Милаша в это время пытается за Володькиным плечом разглядеть третьего гостя.

— Не узнаешь? — поймав Милашин взгляд, удивляется Володька. — Это же Лешка! Помнишь, мы с ним твою коляску ремонтировать приходили? И не раз!

***

Милаша вспомнила трех неразлучных Леськиных друзей, Володька всегда был при Наташке как верный Санчо Пансо при Доне Кихоте, и вместе с ними всегда приходил этот скромный паренек — Лешка. Мать подшучивала над Леськой:

— Ты чего такого жениха не привечаешь? Вот подберет его какая-нибудь дивчина, будешь локти кусать.

— Это какого-такого жениха надо привечать? — дурашливо огрызалась на материны замечания Леська. И твердо ответствовала: — Лешка мне просто друг!

Милаша даже помнит, как они с Володькой впервые пришли подремонтировать ее сломавшуюся коляску, два четырнадцатилетних подростка. Они ловко перевернули коляску и начали снимать злополучное колесо, никак не желавшее крутиться. Пока мать была в комнате, Милаша не ощущала неловкости. Но как только мать вышла на кухню, неловкость будто повисла в воздухе. Лешка тогда лишь мельком взглянул на Милашу — и все, так и прокрутился, опустив глаза и молча хлопоча вокруг коляски.

Вообще тогда все Леськины друзья, впервые увидев Милашу, с любопытством разглядывали ее, что Милашу сильно смущало. Но, познакомившись с ней поближе, ребята привыкали к ней и меняли свое отношение. С Милашей было интересно. И чаще ни Леська, здоровый ребенок, заводила их, а та самая Милаша на инвалидной коляске, поначалу показавшаяся им диковинкой.

***

Да, это был тот самый Лешка, длинноногий парень с серыми шальными глазами, при виде которого замирали девчата. Могучие плечи доброго молодца выпирали из старого полушубка, широкая грудь будто готова была хоть сейчас заслонить и защитить кого угодно. Лешка неуверенно стоял на пороге, опираясь на костыли.

— Лешенька, сынок, когда вернулся? Где служил? — увидев нежданного гостя, деликатно поинтересовалась вышедшая из кухни мать, стараясь делать вид, что не замечает его костылей.

— В Чечне, тетя Тася, только недавно оттуда. — И, приветливо улыбнувшись, Лешка повернулся к Милаше: — А это тебе, сам сбил с крыши, — и протянул Милаше морозящий ледяной нарост в виде сказочного хрустального подсвечника.

Его большущие серые глаза глядели на Милашу чуточку устало. Он уже не боялся в упор смотреть на девушку, и не было в его глазах унизительной жалости, свойственной молодым мужчинам. Он смотрел на Милашу как на равную. Она протянула руки и, сама того не желая, сначала погладила широкую Лешкину ладонь, а потом уже скользнула к сосульке. А Лешка чуть не задохнулся от нежного прикосновения мягких девичьих рук. А его мысли унеслись в прошлую жизнь…

***

Лежа в госпитале после ранения, Лешка пытался осмыслить свой первый и непонятный бой, где его и ранило. При въезде в Назрань колонна федеральных машин была остановлена местными жителями, которыми руководили вооруженные ингушские милиционеры. Лешка услышал, как начальник штаба докладывает, что в районе Гази-Юрта по колонне открыли стрельбу из автоматического оружия. Десять машин сожгли, шесть перевернули... В ход пошли гранаты... Появились человеческие жертвы, и Лешка среди них. Его отбросило на обочину, и он почувствовал, как из ран на обеих ногах, развороченных осколками гранаты, торопливыми струйками бежит кровь, и вместе с кровью тело покидает жизнь. Ах, как четко, как остро он тогда ощутил, что ему совсем не хочется умирать! Жить! Даже если будет без ног! И в эти страшные минуты ему вспомнилась та чудная девочка-инвалид из подросткового детства, к которой они с другом Володькой приходили ремонтировать коляску. И, лежа на грязной, испещренной стрельбой и взрывами обочине и истекая кровью, он вдруг понял ту девочку Милашу.

А тогда, будучи подростком-несмышленышем, он никак не мог понять: как эта девочка-калека живет? Неужели она не чувствует обиды на то, что, в отличие от своих сверстников, не ходит ногами? И уже никогда не будет ходить? Эти вопросы безжалостно сверлили его мозг, и от этого он всегда робел, когда видел Милашу, и не смел открыто взглянуть на нее.

Зато в страшные минуты после ранения, он отлично понял ту, которая непонятно по каким законам живет и находит чему радоваться. И потом, вспоминая светлый образ этой девочки-загадки, он, истоптавший изрытые воронками дороги войны, повидавший и испытавший все формы человеческого унижения, не озлобился, не очерствел, не огрубел.

***

Но сейчас перед ним предстала уже не та робкая девчушка — перед ним восседала красавица на троне, пусть даже и не совсем обычном.

«Вот и стерлась граница между нами… сгладилась грань…», — невольно подумал Лешка. И в эту минуту его неудержимо потянуло к этой горделивой красавице. И ему захотелось узнать все, что она знает. А Милаша боялась резко вздохнуть — чтобы не исчезло видение того, о ком она так давно и так безнадежно мечтала. Ведь Милашино сердечко сразу же нервно и сладко забилось, как только она впервые увидела Лешу. А уж сколько девичьих грез и отчаянных слез было спрятано в молчаливую подушку!

***

— Ох, что же вы все встали на пороге, проходите в дом, праздничный стол уже накрыт, проходите, гости дорогие... — наперебой зазывали Леська и мама.

И вот они за столом, стоит веселый гомон, который безуспешно пытается перекричать Леська, опять кому-то что-то доказывая. Лишь Милаша сидит и чувствует странное тепло и, подняв глаза от чашки, замечает Лешкин взгляд. И сразу же, из самого сердца, вздымается жаркая волна и заполняет каждую ее клеточку. Как взрыв вселенной!

Природа никого из живых существ не обделяет. Если чего-то недодала в одном, то добавит в другом. И в Милашу она вложила больше понимания, чем в иную здоровую женщину. Милаша может понять и простить — то, что не всегда под силу другим. Хлебнув беды, изведав унижения, всю жизнь прожив не такой как все, Милаша невольно научилась чувствовать людей, ну а в Лешку она всегда была безнадежна влюблена. Она давно уже научилась чувствовать его, ей даже казалось, что она точно знает, что тот прячет у себя в глубинках души. Ей это дано свыше, как мать чувствует свое дитя или как женщина должна по природе чувствовать своего мужчину. И она предвкушает, как скоро наступит вечер, и они с Лешкой будут сидеть рядышком вдвоем, и она разгладит морщинки на его усталом лице, изгонит грусть из серых глаз. И они вдвоем будут учиться понимать этот непростой мир и отстаивать все доброе на этом, в сущности не таком уж и большом, но таком беззащитном земном шарике. А на столе будет гореть теплая восковая свеча в холодном ледяном подсвечнике. И будут медленно таять — и свеча и подсвечник…

Февральская греза

(лирическое повествование)

Посвящается Ольге Зайкиной

Город живописно затушеван снегом, и еще памятен звон хрустальных бокалов с новогодним шампанским. Но время неумолимо летит вперед — вот уже и середина февраля. Разъяренные метели переметают улицы колючим снегом, лютая стужа безжалостно обдает своим холодным и при этом жгучим пламенем голые ветки деревьев. Ах, как же ей хочется помешать им дожить до весны! Поэтому она желает спалить их дотла своим жгучим холодом. По утрам бегущие прохожие прячут носы в шарфы и меховые воротники, пританцовывают на автобусных остановках, чтобы хоть как-то согреться, да и февральское утро больше похоже на вечер: темно и ужасно морозно.

А вот Олюшка никак не согласна с этими наблюдениями: ей почему-то кажется, что именно сейчас, вот в этой лютой февральской стуже, преодолевая эти страшные муки, рождается, чтобы победить наскучившее всем зимнее ненастье, крохотная молекула тепла. Да, первая весенняя молекула тепла должна рождаться именно в таких муках — чтобы победить. Олюшке даже кажется, что она непременно почувствует тот миг, когда эта крохотная точка появится в морозном воздухе. Как же хочется Олюшке защитить эту кроху, спрятать ее в собственных ладошках, отогреть дыханием. А, может, ей все это просто кажется, потому что вчера ей исполнилось тринадцать, и еще, потому что она уже влюблена, да еще как влюблена! Хотя все считают, что у Олюшки еще никого нет, что ей еще рано заводить какие-либо сердечные привязанности. Но, как поется в песне, «любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь». Вот так получилось и у Олюшки. Андрей...

Они с Андреем учатся в одной школе, только Андрей уже в выпускном классе, в одиннадцатом «А». Еще немного, всего каких-то несколько месяцев, и он уже не придет больше в школу... Ну почему так поздно она обратила на него внимание?

***

Это потрясение случилось в августе прошлого года. Ребят из Олюшкиного класса, кто уже вернулся с летнего отдыха, попросили помочь закончить ремонт в школе, которым руководил учитель физкультуры — подвижный энергичный коротышка. Девчонки уже домывали последнюю грязь, оставшуюся после законченного ремонта, протирали окна, полы, парты, портреты знаменитых писателей и ученых и прочие классные атрибуты, а мальчики расставляли все это по местам. И эта работа никому не была в тягость — за лето все немножко соскучились и по школе, и по одноклассникам, и даже в какой-то степени по учителям. Шутили, хохотали, перекидывались остротами, обменивались впечатлениями о проведенных каникулах. И посреди этого рабочего веселья физрук, от души смеявшийся вместе с учениками, выглянул в приоткрытую дверь, узрел кого-то в коридоре и позвал:

— Андрей, Андрей, иди скорее сюда, помоги нам!

Послышались шаги, и в потоке солнечного света, врывавшегося из коридорного окна в открытую дверь класса, появился парень. Он слегка нагнулся, чтобы не задеть головой дверной косяк, и подошел к учителю. Физрук сказал ему что-то, видимо, попросил помочь развесить портреты по местам. Андрей, хмыкнув, взял из рук учителя молоток и начал вбивать гвоздь в стену. Физрук подставил табурет и залез на него, чтобы помогать Андрею. Физрук не дорос Андрею даже до плеча, и поэтому рядом они выглядели комично: круглый коротышка, стоящий на табурете, и высокий Андрей. Девчонки сразу же прыснули со смеху. Андрей обернулся, и в уголках его чуть припухлых губ показалась трогательная очаровательная улыбка. Бывает же так: вроде на первый взгляд человек ничем не приметный, а улыбнется — и вся его внутренняя красота отразится в этой улыбке, в одной лишь улыбке.

Олюшка застыла как вкопанная, как загипнотизированная, забыв про недомытую парту, которую она минуту назад старательно оттирала от грязи и от автографов посидевших за ней учеников. Она была заворожена этой улыбкой, как кролик перед своей смертью заворожен удавом, так и стояла: побледневшая, с вытаращенными глазами.

***

Дальнейшее Олюшка навряд ли смогла бы сейчас вспомнить точно, в деталях, да только с тех самых пор Андрей стал причиной Олюшкиной бессонницы. Раньше мать не могла оторвать ее от телевизора, каждый вечер приходилось придумывать веский предлог для того, чтобы переключить дочерино внимание на то, что уже пора в постель. Зато теперь, после того памятного дня, Олюшка, сделав домашние задания, сама торопится поскорее скрыться в своей комнате, чтобы покрепче вжаться головой в подушку и утонуть в придуманной ею грезе, погрузиться в эту грезу целиком и полностью.

Олюшка и сама, наверное, толком не знает, зачем ей нужен этот совершенно чужой и такой уже взрослый парень. Иногда ей до безумия хочется пройтись — просто так пройтись — по улицам города, но только не одной, а с Андреем. Показать ему бахрому сосулек, рассказать о чудесной весенней крохе, которая рождается в такой лютой стуже затем, чтобы через какие-то доли секунды породить миллиард таких же себе подобных крох, и что от них-то, вот от этих самых крох, и начнется в городе весна. Олюшка не могла толком понять еще и такую вещь: почему, увидев Андрея в школе, даже издалека увидев, она начинает ощущать радость, не ту радость, которую испытывает ребенок, когда видит новую игрушку, нет, это была другая радость — радость, таящая в себе сладкое томление. Этот парень стал для нее очень близким и в то же время оставался недосягаемо далеким. Так что Олюшке было над чем ломать голову ночами. Мать, заметив странное и непонятное поведение дочери, забеспокоилась:

— Что с тобой, ты какая-то сама не своя, заболела?

— Нет, мам, я просто устала, это ничего, пройдет. Просто в школе много задают на дом, — ловко увертывалась Олюшка от материнских расспросов.

И Наталья верила дочери. А что ей оставалось?

***

Так уж получилось, видно, так судьбой предначертано, что Олюшка у Натальи одна. Не только единственный ребенок, но и из всех родных одна — больше никогошеньки у Натальи нет.

Когда Олюшке было три года, от них ушел отец. Конечно, Наталье, как и любой другой женщине, было обидно за себя, но в душе она все-таки пыталась оправдать мужа: «Ну хочется мужику иметь сына, ну и пусть... У меня с ним не получилось жития душа в душу, должно быть, не сошлись характерами... Другая оказалась лучше и понятливее... И сразу же пообещала родить сына... Вот он к ней и переметнулся... И вообще... Да мало ли из-за чего люди расходятся...». И Наталья не запрещала Олюшке видеться с отцом. Наталья не хотела, чтобы ее дочь росла без отца. Олюшка беспрепятственно виделась с отцом, а когда в той семье вместо ожидаемого мальчика появилась на свет девочка, Олюшка так обрадовалась сестренке, что сама стала бегать к отцу.

Но однажды Наталья стала свидетельницей постыдной сцены в квартире бывшего мужа, после чего перестала отпускать туда дочь. Как-то, возвращаясь с работы и зная, что дочь, как всегда, находится в это время в гостях у отца, Наталья решила сама забрать ее домой. Дверь ей открыл отец семейства собственной персоной, весь какой-то ненатурально оживленный.

— Заходи, — подчеркнуто весело пригласил он. — А мы сейчас с Ольгой в догонялки играли! Она в комнате у Зои.

Наталья прошла и остановилась на пороге Зоиной комнаты. Хозяйка сидела на корточках перед Ольгой и, держа на руках свою дочку Лену, сюсюкая, говорила:

— Ну-ка, Леночка, скажи-ка Оленьке, что это теперь наш папа, да, это теперь только Леночкин папа.

Олюшка стояла перед взрослой женщиной, виновато опустив головку и надув губки, чуть не плакала. У Натальи сильно сжало сердце: ну как это можно, с такой неприкрытой злобой врываться в жизнь ребенка? Как же ей тогда захотелось по-бабьи вцепиться в Зойкину спину, она до сих пор не понимает, откуда у нее тогда нашлись силы перебороть в себе это желание, помнит только, как сказала дочери чужим, звенящим от внутреннего напряжения голосом:

— Ну все, Ольга, пошли домой! — И, взяв дочь за руку, повела.

Но в прихожей Ольга увидела отца и, вырвав у матери руку, вцепилась ему в брюки с воплем:

— Это мой папка, только мой папка, никому его не отдам!

Наталья с силой оторвала дочь от брюк ничего не понимающего своего бывшего мужа и так, орущую, донесла ее до своего дома.

***

Конечно, после того инцидента отец сам стал приходить к Олюшке домой, аккуратно раз в месяц, в воскресенье. Он же очень даже неплохой человек и хороший отец...

Пока родители громко, натянуто вели разговор, Олюшка застенчиво сидела на диване и ждала: когда же отец уйдет? Ей, как и всем детям в этом возрасте, было присуще любопытство, она поскорей хотела заглянуть в кульки, которые приносил отец. И, что странно, после того инцидента Олюшка ни разу больше не впадала в истерику. То ли очень уж хорошо усвоила жестокое заявление «это теперь только Леночкин папа», то ли время брало свое: в детстве даже самые болезненные ранки быстро затягиваются, и лишь злая детская память ревниво хранит все до мельчайших подробностей.

А потом и к скучным и натянутым отцовым визитам Олюшка стала равнодушна. И постепенно утратила интерес к кулькам. Теперь Наталья убирает эти кульки в буфет нетронутыми...

Да и Олюшка подросла, и теперь бабуля, отцова мать, пытается оправдать перед ней ее своего сына по-взрослому. Поймав внучку на улице, бабуля всякий раз заводит:

— Ты смотри, внученька, на отца-то не фыркай. Никто не виноват, что ты у матери одна. А отцу очень хотелось иметь сына. И будет у них еще сын, беспременно будет! — при каждой встречи втолковывает бабуля Олюшке.

Олюшка вырывается из бабулиных рук и молча убегает. А бабуля, поджав обиженно губы, идет дальше. Зато потом, встретив Олюшкину мать где-нибудь в магазине, она высказывает ей все, что думает по этому поводу, и упрекает в неправильном воспитании ребенка. Наталья вежливо выслушает бывшую свекровь и каждый раз обещает поговорить с дочерью. Но, придя домой, Наталья даже не упоминает об этой встрече. Да и зачем? Они же с дочерью когда-то не пожадничали, отпустили отца к другой женщине, а теперь их же пытаются в чем-то обвинить, в какой-то черствости. Пусть дочка подрастет и сама решит, нужны или нет ей встречи с отцом. Нет, Наталья не держит зла на Зойку: та, может быть, была где-то права: ну почему папа ее Леночки должен быть еще чьим-то отцом? Но тогда эту же претензию они с Олюшкой могли бы так же предъявить и Зойке. Выходило, как ни крути, и так и эдак, а все стороны по-своему правы.

Честно говоря, Наталья уже давно перестала морочить себе голову этими думами, только иногда ночью, засыпая, тяжко вздыхает вослед промелькнувшим горьким мыслям. Да Бог с ним, с этим бывшим мужем и отцом. И без него жизнь как-то все-таки наладилась. Вон, какая славная дочка растет!

***

Все бы ничего, да вот только Андрей никак не хочет замечать Олюшку, смотрит на нее так, словно на том месте, где она стоит, вообще никого и ничего нет. Пустота! Чего только Олюшка не делала, чтобы привлечь внимание Андрея! Однажды во время большой перемены Олюшка долго крутилась возле Андрея, и это заметили его друзья, с которыми он разговаривал.

— Тебе чего надо, малявка? — спросил один из них, обернувшись к Олюшке. — Иди, играй в другом месте!

И вся компания удивленно уставилась на Олюшку. Но только не Андрей — тот рассеянно водил глазами по сторонам.

После сего грустного случая Олюшка предприняла другую попытку: во время перемены снова встала неподалеку от Андрея и, изобразив досаду на лице, якобы оттого что у нее расплелась коса, тряхнула своими густыми волосами и стала демонстративно прихватывать их лентой. Этого не выдержала одна из одноклассниц Андрея. Подскочив к Олюшке, она заорала:

— Ну-ка, пошла отсюда! Нечего тебе, сопля, перед нашими мальчиками крутиться! — И презрительно добавила: — Еще мамкино молоко на губах не обсохло, а туда же: к женихам лезет! — И прогнала Олюшку.

Но Олюшку это только раззадорило. Столкнувшись с Андреем у буфета, она нарочно толкнула на него пробегавшего мимо мелкого пацана. Олюшка думала, что Андрей обернется и отругает ее, но Андрей, поймав падающего пацана, ловко поставил его на ноги и даже не взглянул на нее. «Что же это выходит? — растерянно подумала Олюшка. — Это означает, по его мнению, что меня совсем нет, не существует, что я даже и не живу на этой земле?»

И она решила: во что бы то ни стало, но она добьется — Андрей увидит ее. Ей ужасно хотелось, чтоб Андрей посмотрел на нее, хотелось почувствовать, что на нее смотрят восхищенные мужские глаза. Она всегда, когда видела Андрея, обретала светлое радостное состояние, отчего окружающий мир сразу преображался. Но от его невнимания ее свежая девичья радость таяла, как летняя радуга после дождя, и мир сразу же терял свою прелесть. Так всегда бывает, когда у тебя исчезает радость, и яркий разноцветный мир снова погружается в тусклые серые тона, в привычную свою обыденность. Ах, знать бы Андрею — какую радость он зажигает в юной девичьей душе!

***

Но, конечно, не только радость доставлял Андрей Олюшке, и гораздо чаще это были сплошные огорчения. Одно из них произошло совсем недавно.

Как это обычно бывает к концу первого урока, все с нетерпением ожидали звонка на перемену, и он наконец-то прозвенел. Обрадованная тем, что ей предстоят приятные поиски Андрея, Олюшка выскочила из класса и уже хотела легким ветерком пролететь по коридору, но ей этого не потребовалось: недалеко от двери ее класса стоял Андрей. Олюшка сначала так обрадовалась этому, что не сразу заметила, что Андрей стоит не один, а со своей одноклассницей. А как заметила, то сразу же почувствовала, что у нее в горле появился какой-то ком, и от него в горле запершило, глаза наполнились слезами, затем этот противный ком опустился куда-то в желудок, и стало тяжело дышать. Андрей рассказывал своей однокласснице что-то веселое, и та заливалась смехом. Олюшка опешила от обиды и сначала никак не могла сообразить, что же ей надо делать. И она стояла перед ними как кролик перед удавом в минуту своей смерти. И, наверное, оттого, что она растерялась, и оттого, что она вдруг испытала неведомую ей еще боль, она сделала первое, что пришло на ум. Пусть это было некрасиво, и, по мнению других, неприлично, но, увы, когда говорит сердце, разум предательски молчит. Постояв перед этой веселой парочкой какие-то секунды, она, разбежавшись, словно маленькая девочка, проскочила между Андреем и его подружкой, растолкав их в разные стороны, при этом больно оттоптав своей сопернице ногу. Девица взвизгнула и, поджав от боли ногу, повалилась на бок. Олюшка увидела растерянное лицо Андрея, который кинулся, чтобы подхватить падающую девицу.

— Касалова, объясни мне свое поведение: перемена только началась, а ты уже трех человек с ног сшибла! — раздался грозный окрик директрисы.

Оказывается, Олюшка по своей горячности не только Андрея с его девицей растолкала, но еще вдобавок и на директрису школы наскочила.

— Касалова, я жду твоих объяснений! — Директриса выжидательно стояла перед Олюшкой, смешно нахмурив свои выщипанные брови.

Олюшка сморщилась, как от внезапной зубной боли, и исподлобья глянула на директрису. Она и сама уже сожалела о содеянном. Сбивчиво извинившись перед директрисой, она виновато стояла и даже попыталась улыбнуться. Но улыбка тут же скатилась с ее лица, когда она увидела, как Андрей, заботливо поддерживая свою подружку, усаживает ее на банкетку. Олюшке вдруг до горечи стало обидно за себя, и она, всхлипнув, как ребенок, не сказав ни слова, сорвалась с места и убежала прочь.

«Вот еще одна тихоня выскользнула из своего нормального состояния, словно рыбка из воды… — тяжко вздохнув, подумала директриса и заторопилась в свой кабинет, по дороге рассуждая сама с собой: — Одна такая тихоня целого взвода вражеской пехоты стоит». Ох, сколько же вот таких ЧП она повидала в этой самой школе...

***

А разобиженная и опозоренная Олюшка в тот день непохвально сбежала с уроков и оставшиеся полдня прогуляла.

Она просто так, бесцельно, бродила по городу, рассматривая причудливо растущие вниз февральские сосульки. Особенно много этих сосулечных сталактитов было за городом, на маленьких домиках, сосульки ухитрились вырасти даже на самых махоньких подслеповатых оконцах.

К вечеру продрогшая Олюшка вернулась домой. Не зажигая света, она зашвырнула портфель и прошла в свою комнату. За окном уже стемнело, оживали после своего короткого дневного сна железобетонные короба жилых массивов, веселым светом зажигались окна в квартирах, и город снова облачался в бисерное шитье электрических огней, чтобы снова встретить и заворожить холодную февральскую ночь. И только в одном темном окне никто не видел одиноко стоящую девочку с опущенными плечами...

«Ну и пусть, пусть он меня не замечает, — горестно думала Олюшка в темноте. Ей сейчас было немного легче, никто и ничто ее не раздражало, сейчас ее оберегала темнота и только где-то глубоко внутри больно кололась застрявшая обида. Она прошла к дивану и, не раздеваясь, легла, сжавшись комочком под шерстяным пледом. И не заметила, как уснула.

***

Проснулась Олюшка среди ночи — оттого, что ей приснился необычный сон. И это был вещий сон. Почему вещий? Потому что Олюшка так решила, она была уверена в этом.

Она явственно видела во сне, как идет по одному из проулков, по которому гуляла сегодня за городом среди тех старых деревянных домишек. Причем идет почему-то босая по стылой еще земле, а в вечерних сумерках из-за заборов к ней тянут свои прозябшие ветки деревья, жалобно, по-сиротски льнет к ее ногам незнакомая бездомная собака. А она идет и удивляется: ведь сегодня днем все эти дома, деревья, были в зимнем уборе сосулек, а сейчас нигде нет даже махонького островка таящего снега, хотя днем здесь все утопало в гигантских глухих сугробах. Однако, хотя снега нигде не было, было ужасно холодно, Олюшка даже во сне ощущала этот пронзающий холод.

И вдруг она увидела Андрея. Он спешил к ней навстречу, она даже немного испугалась, увидев его решительный шаг.

— Я хочу подарить тебе последнюю сосульку, — сказал он, подходя к ней.

— Зачем? — удивилась Олюшка.

— Я хочу, чтобы она растаяла у тебя на ладошках, — сказал он, улыбаясь.

Странно, но она не видела взгляда Андрея, лишь его обворожительная улыбка проступала на лице сквозь сумерки. «Да, это должен быть обязательно вещий сон, — проснувшись, подумала она. — Такой чудесный сон не может быть не вещим! Только что же он означает?»

***

 Как ни было больно Олюшке, как она ни крепилась, но прошла лишь всего неделька — и ее снова потянуло к Андрею, как будто и не было той боли и обиды. Олюшка выследила, где собирается Андреева компания, и, придя из школы, зашвырнула портфель под письменный стол, вытащила из шкафа модное материно пальто, не задумываясь, позаимствовала новые сапоги, которые мать сама еще ни разу не одевала, с тех пор как купила, нарядилась, покрутилась перед зеркалом и помчалась на место сбора.

«Ну и куда ты летишь? Тебе что, назначали свидание? А, у тебя для них есть сенсационная новость, и ты спешишь скорей с ними поделиться? Ну-ну, беги-беги!» — словно издеваясь над ней, трусливо заскулил ее внутренней голос. И она останавливалась, растерянно топталась на одном месте, но потом снова неслась вперед по обледенелой февральской дороге. «Ну и как ты к ним подойдешь? — задавал ей вопрос трусливый внутренней голос, от которого она холодела, но потом, пересилив себя, неслась дальше. От волнения Олюшка так разгорячилась, что с разбегу врезалась в самую середину Андреевой компании и затормозила жесткими подошвами новых сапог по обледеневшему асфальту — с визгом, словно машина. Все обернулись на этот визг. Смутившаяся Олюшка хватанула полные легкие морозного воздуха и задохнулась, словно рыбка, выброшенная из воды. И прямо перед ней стоял Андрей и смотрел на нее, да, да, он смотрел именно на Олюшку. Все произошло так быстро и неожиданно, что первые секунды она уставилась на него, затаив дыхание, а потом, не сказав ни слова, повернулась и побежала назад. Парни из компании удивленно глядели ей вослед.

А Олюшка, размазывая слезы по щекам, бежала по этой дурацкой обледенелой дороге, и в голове у нее, словно стальные иглы, ворочались колкие мысли одна обиднее другой. Это только она одна такая неуклюжая и неинтересная! Это только над ней могут смеяться парни! Это только она одна могла так некрасиво взвизгнуть сапогами! Это она, как дурочка, не знает, о чем надо разговаривать с парнем! Олюшка, вконец разрыдавшись от своих невеселых мыслей, не заметила даже, как свернула с дороги и очутилась в заснеженном парке. Здесь, прислонившись горячим лбом к стволу онемевшего от холода тополя, она вдруг почувствовала, что именно сейчас произойдет какое-то чудо. Такое предчувствие она помнила еще с раннего детства, когда на Новый год, проснувшись утром, она верила, что найдет сейчас под елкой подарок от Деда Мороза.

Олюшка не сразу заметила, что к ней кто-то подошел, а когда заметила протянутый ей носовой платок, удивленно подняла глаза и встретилась с взглядом Андрея. Его волосы припорошили пушистые снежинки, красиво оттеняя их темно-русый цвет, он стоял и молча протягивал ей свой носовой платок. Потом сам заботливо вытер ее заплаканное лицо и, взяв Олюшкину застывшую, уже ничего не чувствующую руку в свою большую мягкую ладонь, повел ее прочь из этого пусть красиво заснеженного, но очень холодного парка.

Они снова вышли на обледенелую дорогу. Андрей молча шел рядом с Олюшкой. Ее рука согрелась в теплой Андреевой ладони, и от этого ей самой стало тепло. Они шли, не торопясь, и редко встречающиеся в это время прохожие оглядывались на них: уж очень непривычно для всех выглядела Олюшка в модном материном пальто, которое нескладно топорщилось на ее тоненькой фигурке. Вдобавок ко всему капюшон пальто сполз с головы, не прихваченные резинкой пышные волосы красиво разметались по спине, и от этого Олюшка стала похожа на незабываемую Русалочку из сказки Андерсена.

Так они дошли до Олюшкиного дома. Андрей остановился у крыльца и с нескрываемым восхищением посмотрел на забавную малолетку, которая его вконец «достала», как он только ни старался делать вид, что не замечает ее. И еще он вспомнил свою младшую сестренку, которая вот так же, как и эта, уже добралась до материных нарядов и каждый вечер жалуется ему по секрету на своих невнимательных поклонников. «Девчонки в этом возрасте, наверное, все одинаковые», — снисходительно подумал Андрей. Но тут же отогнал эту мысль, потому что никто из одноклассниц так преданно и с такой настойчивостью не преследовал его, как эта малолетка. И как знать... Пройдет совсем немного времени, и эта девчушка повзрослеет, ее симпатичная мордашка уже обещает что-то, и еще неизвестно, кого потом будет мучить ночью злая бессонница... Андрей нежно дотронулся до Олюшкиных разметавшихся волос, и ему вдруг стало очень радостно, что в городе появится еще одна девица-красавица. Улыбнувшись, он солидно произнес юношеским баском:

— Ну давай, расти поскорей! — И пошел не оглядываясь. А Олюшка юркой птичкой влетела в свой подъезд.

 И вот сейчас она лежит в постели вся притихшая, и в душе у нее светит первое весеннее солнышко, и она с наслаждением греется в его лучах. Это то самое первое солнышко любви, которое рано или поздно у всех у нас зажигается.

А за окном снова разыгралась февральская метель. Знаете, отчего так безутешно плачут в феврале метели? Это они оплакивают свое бессилие: они ведь отлично знают, что именно в этой стуже, в которой они сегодня так безжалостно утопили все живое, и от которой замирают даже дальние звезды в небесной вышине, да, да, именно в этой самой стуже, не сегодня так завтра, но все равно обязательно родится весенняя молекула тепла, побеждающая все холода на свете.