Слово о Сафари ГЛАВА 10

Глава 10. ПЕРЕМЕНА УЧАСТИ-2
 
            Эра Интернета и мобильников наступила на Симеоне сразу и вдруг. За какой-то месяц треть телефонов весной 1996 года обрели соответствующие интернетовские приставки, а на Заячьей сопке возник свой узел сотовой связи. Первые мобильники едва вмещались в руку, но работали достаточно качественно. Пейджеры тоже появились, однако от них быстро отказались – прямая связь была гораздо предпочтительней.
            С приходом этих новинок жизнь симеонской молодёжи кардинально изменилась. В то время как на остальной планете сидение за компьютером вело к постепенному оглуплению тинейджеров, у нас случилось всё прямо наоборот. Как не без сарказма заметил Аполлоныч:
– Произнеся миллион раз слово «интеллект», мы добились-таки того, что нашим чадам, в отличие от их компьютерных сверстников на материке, стало сладко превращаться в образованных людей.
Да и то сказать, 22-летний Дрюня и 23-летняя Катерина с их следопытами и мотовзводниками являлись для новой поросли уже средним поколением, замшелым и старорежимным, которое немедленно нужно было превзойти.
Началом грядущих перемен послужило возникновение большой группы недорослей, которая ни после второго, ни после третьего курса ПТУ не смогла поступить ни в какие вузы. По инерции они продолжали виться вокруг училища, посещая его спортивные площадки и дискотеку, а потом вдруг сами потребовали преобразовать ПТУ в СУПИ (Симеонское училище полиграфии и искусства) с шестилетним сроком обучения и выдачей полноценного вузовского диплома. Кто-то проведал, что в Московском Литературном институте на целом курсе учится по 40-45 человек:
– Так и у нас можно набрать курс на 30-40 человек.
Зграю их требование порядком озадачило. Когда-то студенческий кампус был едва ли не главной целью Сафари, потом поняли, что не по Сеньке шапка и вот теперь снова.
– И кому нужны будут наши местечковые дипломы? – кривился Севрюгин. – Официально их никто не признает.
– А им чужое признание и не нужно. Собираются работать только на Симеоне, – разъясняла более осведомлённая Катерина.
– Ну да, большими творческими работниками в «Робинзоне», театре и телестудии, – саркастически вторил ей Дрюня.
– Хорошо, один курс там и в самом деле можно будет трудоустроить, а потом каждый год будет по новой тридцадке и что? – вопрошал в пространство Чухнов. – То-то Пашке будет в кайф плодить в Сафари его любимых журналюг!
Спросили мнение и командора-отставника. Тот, к нашему изумлению не возражал:
– Если сами хотят, то пусть учатся. Насколько я знаю, финансов на пять-десять профессоров из Владивостока нам хватит.
В общем, поменяли табличку с названием училища, набрали 25 четверокурсников, пригласили пятерых профессоров-вахтовиков и стали ждать, когда фабзайцам-переросткам всё это, как следует, надоест. Да не тут-то было!
– Студент тот, кто учится самостоятельно! – объявили великовозрастные дитяти на первой же своей тусовке. – Давайте будем грызть просвещение массированным штурмом. Младшие курсы тоже вносим в общий котёл, там такие есть головастики, что только держись. Иначе просто не справимся. 
Это столь не свойственное старшекурсникам внимание к младшим «головастикам» сразу же привнёсло в ряды «знаек» неиссякаемый энтузиазм – старшим приходилось всё время демонстрировать салагам свою продвинутость. Не довольствуясь одними училищными занятиями, они поставили перед собой задачу намного превзойти правящую сафарийскую элиту в начитанности и общей образованности и с помощью Интернета стали себя развивать в самостоятельном режиме. По вечерам собирались в кружки в общаге и друг друга методично и усердно просвещали. Заново открыли старую сафарийскую методу персональных кураторов по тем или иным учебным предметам. Каждый через Интернет или галерную библиотеку, насчитывающую уже более 100 000 книг, углублённо изучал что-то одно и потом преподносил краткую выжимку своих знаний остальным. Знание двух иностранных языков было признано уже недостаточным, к ним они добавили изучение языка жестов глухонемых. Училищные преподаватели не могли нарадоваться такому рвению, пока не обнаружили, что прямо у них на глазах вырабатывается какой-то особый студенческий говор, состоящий из жестов и слов, взятых из разных языков, которого посторонние не могут понять.
            Свои навыки они вскоре стали реализовать на практике. Не спрашивая ничьего разрешения, приступили к созданию пятидесятитомной библиотеки «Обязательного чтения». Все толстенные классические произведения решили вмещать в стостраничные тексты, где печатались лишь начало и окончание романа, а вся середина давалась в кратком пересказе. Свой проект они мотивировали просто:
– Ведь существуют «Мифы Древней Греции» в таком комиксовом изложении, и мир от этого не рушится, так почему бы не представить и современную литературу глазами читателей какого-нибудь двадцать пятого века.  Все будущие студенты-филологи ещё будут нам благодарны за сбережение их времени, а кто захочет глубже вникнуть в ту или иную книгу, пожалуйста, пусть берёт и читает её в полном объёме.
Книгочей Вадим Севрюгин был в крайнем возмущении:
– Что это ещё за филологические суррогаты?!
– А мне лично их затея нравится, – отвечал ему Аполлоныч. – Особенно если учесть, что, работая над подобной переработкой классики, сами редактора выучат её досконально.
Спросили Отца Павла, тот тоже был снисходителен:
– Сто страниц умножить на пять и на пятьдесят томов это двести пятьдесят больших романов. Интересно, где они возьмут столько классики? Во «Всемирке» и то меньше.
Дрюня-Андрей, в чьём ведение находилось симеонское издательство, выдвинул свое условие:
– Серийность требуем определенного объёма, пока не будут полностью подготовлены первых десять томов «Обязательного чтения», я их в печать не запущу.
Увы, супистам удалось подготовить лишь два с половиной тома «Чтения», после чего их запал кончился, и набранные тексты остались мертвым грузом на сайтах их компьютеров. Вместо издательских экзерсисов у «знаек» пошла мода на самостийные постановки коротких видеофильмов и телеспектаклей, когда каждый второй из них брал в руки SVHS-камеру, собирал актёров-дружбанов и называл себя кинорежиссёром. Это, конечно, было менее трудоёмко, чем книгонабор, но закончилось точно таким же пшиком.
Ещё часть супистов, насмотревшись на показательные выступления моих легионеров, захотела достигнуть таких же физических кондиций:
– Сделай нам, господин Кузьмин, легионерскую начальную подготовку. Только, пожалуйста, так, чтобы мы не скопытились от её передозировки.
Ну устроил я им два лёгких кросса по пригоркам и оврагам, даже сам с удовольствием с ними побегал, но так и не убедил.
– Не, – сказали они, – скучно это как-то всё. Хотим чего-нибудь повеселей.
Их мысли, переключившись, направились на поиск такого занятия, где равных бы им не было. Надо отдать им должное, нашли его довольно быстро, и назывался он «Мастер-класс по бальным танцам» этакий расширенный факультатив детской галерной танцевальной студии. Придумали для себя особый стиль «электро» и стали его всячески развивать, когда под обычную дискотечную музыку выдавался на-гора танец, в который вкраплялись элементы народных и бальных танцев, и всё выглядело на редкость ярко и эффектно.
            Первое же появление стиля «электро» на симеонской дискотеке произвело подлинный фурор и к его изучению тотчас приобщилось все подростковое население острова. Овладеть им, впрочем, оказалось совсем не просто, необходимо было иметь не только чувство ритма, но идеально владеть своим телом и самое главное – чувствовать окружающую публику и уметь работать на неё.
            С последним у супистов уже был полный порядок. Виной ли тому уроки управленческих азов или актёрского мастерства, поведение ли взрослых галерников, или учебные пособия в виде Катерины-Корделии и Дрюни-Андрея только у многих сафарийских чад появилась особая интуиция на окружающих людей и своё среди них положение. Не прошли даром культивированные ещё с детсадовских ногтей чувство гордости и самоценности, поиск собственного обаятельного имиджа, когда ты мог позволить себе известные вольности и при этом не получить за них никакого взыскания. Вот почему появляясь даже в незнакомом обществе наши отпрыски с той же проницательностью «просчитывали» и его, и своё в нём поведение.
            Столь же «творчески» подошли электротанцоры и к своей внутренней дисциплине. При любом коллективном сборище всегда полушутя-полусерьезно назначали себе «сержанта» (обычно по живой очереди) и беспрекословно ему подчинялись. То есть самые язвительные шуточки в адрес его команд раздавались, но сами команды тем не менее тотчас выполнялись.
            Появилась ещё одна совершенно новая черта в их поведение – умение скрывать свои способности и в нужный момент выстреливать ими как из Большой Берты. Попадает, допустим, наш милый мальчик на чужую молодёжную вечеринку, скромно держится в сторонке, одеяло на себя никак не тянет, даёт распускать павлиний хвост перед девушками другим и вот, когда вечеринка в самом разгаре, и все остальные успели проявить себя и по части знания английского, и в умении играть на гитаре, и в знании заграничных прибамбасов, тут-то наш вундеркинд и выстреливает, со скучающим видом и первое, и второе, и третье. Но так как его бенефис уже под занавес вечеринки, то это никого как бы и не обижает, и для всех является приятным сюрпризом узнать поближе такого замечательного скромнягу. 
            С обретением стиля «электро» все эти качества усилились у наших фабзайцев многократно. Каскадёрские рейды мотовзводников по побережью сменились рейдами «танцоров», когда пятнадцать-двадцать супистов подруливали на микроавтобусах на ту или иную местную дискотеку и вели себя по той же схеме: сначала вроде как все окружающие, а потом давая полную раскрутку своему «электро», так что ни на что другое окружающие уже и не смотрели, а только на симеонских визитёров. Драться, впрочем, никто не лез. После первых двух-трёх подобных попыток все быстро уразумели, что даже в численном меньшинстве «мальчики с Симеона» представляют силу, с которой лучше не связываться. Местные девчонки, те, естественно, тоже начинали сходить по ним с ума и все, как одна жаждали получить приглашение на остров.
            Зграя наблюдала за выходками «танцоров» со смешанным чувством одобрения и неприятия.
            – Ну и детки, – сокрушенно качал головой Севрюгин. – У меня уже целый ящик сигналов на них.   
            – Может лучше снова возобновить рейды мотовзводников? – подначивал барчук.
            – Им далеко до моих мотовзводников, – пренебрежительно отзывалась Катерина. – Подождём до первого большого ЧП, только так можно им запретить их вояжи.
            – Я думаю, у них критической точкой будет двадцать лет, – серьёзно рассуждал Дрюня. – После этого ходить по дискотекам, как говорится, уже западло.
            Среди супистов тем временем постепенно вычленилась группа в десять человек, которую на острове стали называть «высоцкими». Подобно легендарному Владимиру Семёновичу они обладали достаточно средними способностями и в актёрстве, и в игре на гитаре, и в пении, но вместе эти способности составляли гиперталантливый коктейль. Свободно общаясь между собой на языке, непонятном окружающим, спортивные, искромётные, обаятельные, они, обретая всё новые умения и навыки, шаг за шагом, сантиметр за сантиметром приходили к мысли о своём уже не относительном, а абсолютном умственном превосходстве. Мол, командорское старичьё было хорошо в своё время, оно подготовило для нас почву и пьедестал, ну а вскарабкаться на него мы сумеем и без чьей-либо помощи.
            Появился у «танцоров-высоцких» и свой верховод, вернее, целых два. Первым утвердился Герка, старший сын Севрюгина, которому в канун 1997 года исполнилось 18 лет. Самый молодой среди «высоцких» он вышел в верховоды вовсе не за высокий папин авторитет и тугой кошелек, а за редкий талант юмориста, превративший его в любимца всей компании, и тоже свято верил в свою командорскую избранность. Но, пожалуй, главным серым кардиналом их группы был толстощекий Олежка Рябов, сын матери-одиночки, имевшей на острове, кроме профессии уборщицы, третий разряд и скромную двухкомнатную квартиру в посёлке. Олежка всецело полагался лишь на свои способности, но, отдавая себе отчёт в собственной безродности, предпочитал главенствовать не явно, а скрытно, через Герку, манипулируя знатным командорским отпрысками, как только мог.
            Разумеется, формирование команды «Высоцких» произошло не сразу и вдруг, а набирало силу как бы исподволь. Ну тусовались одной кучкой, ну придумывали разные хохмы вроде сафарийского языка, «Обязательного чтения» и стиля «электро». Потом среди «танцоров» возникло увлечение коммерческой литературой, когда разбившись на пары и тройки (кому – сюжет, кому – диалог, кому – описания), они наперегонки принялись писать авантюрные и детективные опусы. Тут-то Герка с Олежкой и сподобилась написать в восемнадцать лет текст, который был через два месяца превращен во вполне читабельную и распродаваемую книгу. Понятно, что от всех этих замахов и достижений у ребяток порядком пошла кругом голова.
            Так уж вышло, что во Владивостоке в это время развернулась большая мафиозная война за передел сфер влияния. На смену сходок авторитетов пришёл разнузданный беспредел, с автоматами и гранатометами вместо ножей и пистолетов. К сожалению, избавившись от своих бандюганов-казиношников, мы, вернее, я в значительной мере утратили полезные связи в их среде. Да и то сказать, многие из прежних наших казиношников оказались проигравшей стороной и, спасаясь бегством, срочно сами попросились с семьями на остров уже в качестве простых дачников. Не остались в стороне и сафарийские торговые точки: два киоска в краевом центре были сожжены, а одна из киоскёрш в Артёмовском аэропорту – жестоко избита. Два дня заседал Бригадирский совет, прикидывая, что лучше: воевать или откупиться. Наконец решили временно выплачивать требуемую дань новоявленным рэкетирам, что молодым поколением симеонцев было воспринято в штыки. Не станешь же каждому объяснять, что дань эта рано или поздно будет сполна возвращена со всех джентльменов удачи.
            Казалось, всё снова улеглось, а затем вдруг произошло убийство одного из моих легионеров, которого в краевом центре убили просто потому, что опознали как симеонского легионера. Тут уж взбеленился весь легионерский взвод, тем более, что официальное следствие и мой неофициальный розыск конкретных результатов не дали. Но одно дело, когда месть происходит тайно и как бы невзначай, и совсем другое дело, когда к ней призывают совершенно открыто вслух. Разумеется, и мне, и Аполлонычу, и даже Дрюне-Андрею приходилось выкручиваться и отвечать:
            – Да вы что? Какое ещё человеческое жертвоприношение? Не занималось этим Сафари никогда и заниматься не будет. Полулегальная губа действительно имеется, а казнь преступников – это, пожалуйста, к Америке, в суд Линча, не к нам.
            Глубоко разочарованные зграйским миндальничаньем часть легионеров образовала самостоятельную следовательскую группу, которая поклялась не оставить убийство их товарища без последствий. Я, в общем-то, не придал этому событию особого значения: покучкуются, ничего не добьются – и успокоятся. Гораздо больше меня обеспокоил запрос «высотских» насчёт моей тайной картотеки:
– Дайте, пожалуйста, в нее заглянуть. Может, мы найдём там то, на что вы не обратили особого внимания.
Я, конечно, отказал им и даже на всякий случай изъял её из сейфа и системного блока, не ведая, что оперативная часть картотеки уже скопирована на посторонние диски.
С помощью моей старшей дочери, влюблённой в Герку, были сделаны дубликаты кабинетных ключей и пока я грел пузо в ещё экзотической в тот момент Патайе, с этой оперативной части картотеки были сняты прилежные копии. Дальше произошло то, чего я не мог предположить в самом безудержном фантазировании: мои легионеры-расследователи, которые терпеть не могли «танцоров», негласно объединились с «высоцкими» и начали действовать. Все уголовники из моей картотеки, отсидевшие срок за убийство или изнасилование и состоявшие в одной из действующих группировок были включены ими в чёрный список, который подлежал методичному отстрелу до тех пор, пока мафиози сами не догадаются выдать Сафари убийц легионера.
            Старая сафарийская тактика с исчезновением жертв, по принципу: нет трупа – нет убийства, заговорщиками была отвергнута, как морально устаревшая. А уничтожение провинившегося человеческого отребья было названо самым высшей сафарийской инициацией, только после которой юноша мог считать себя мужчиной. Галерный тир пополнился новыми стрелками, на что мало кто обратил внимание. Была организована секретная касса, куда собирались деньги на покупку на материке пистолетов и взрывчатки. Каждая мочильная операция тщательно продумывалась и планировалась, тут «высоцким» весьма кстати пришёлся опыт написания авантюрных романов. А частая смена «киллера» всякий раз меняла почерк самого акта исполнения возмездия, что порядком сбивало правоохранителей со следа.
            Внешне всё выглядело невинно-безупречно: два десятка танцоров вперемежку с отдыхающими легионерами отправлялись на материк поразить своим мастерством очередную дискотеку и в самом деле кого-то и как-то там поражали, но только в количестве пятнадцати человек, а остальные как бы отлучились за пивом или с новой девчонкой полюбезничать. На самом деле боевая пятёрка отправлялась на «дело», иногда рядом с той же дискотекой, а иногда в трёх-пяти километрах. Жертву отыскивали в квартире и магазине, в ресторане и возле собственной машины, следовал один-два выстрела и юные мстители бесследно растворялись в сумерках вечера. Когда случались накладки и рядом оказывались дружки «клиента», или неожиданный милицейский патруль, или ещё какие безумцы готовые задержать парня с пистолетом, на сцену выступала группа прикрытия и пальбой в воздух остужала энтузиазм преследователей.
            Весь фокус заключался в полной неожиданности для жертв такого поворота событий. Как правило, это были рядовые качки, которые больше работали кулаками, чем гранатами и пушками, что тоже порядком обескураживало следователей прокуратуры. Зачем мочить пешек, рациональней же охотиться на авторитетов?
Прошло целых три таких теракта, прежде чем я стал что-то сопоставлять и о чём-то догадываться. Окончательно всё выяснил после поножовщины в ночном клубе Артёма. «Высоцкие» наведывались туда не один раз, и всегда всё там было тихо и спокойно. Просто физически не сыскать было такой кулачной силы, которая бы рискнула налететь на пятнадцать парней с Симеона. Но в критический момент «высоцких» оказалось всего семеро и три десятка местных парней решили, что справиться им с великолепной семёркой вполне по силам. Почти и справились: налетели, смяли, опрокинули и даже попробовали пинать ногами.
            Не знали борзые молодчики, что в СУПИ как раз пошла мода на сафарийскую наваху, которая удобно размещалась в заднем кармане джинс, а в раскрытом состоянии была идеально пригодна и для метания, и для фехтования. Приёмы фехтования ею тоже были хорошо отработаны, и стоило первому артёмовцу, схватиться за располосованный бицепс и заорать благим матом: «Зарезали!» как толпа драчунов мгновенно отхлынула, позволив остальным поверженным супистам вскочить на ноги и выхватить свои навахи.
– А за нож у нас убивают! – провозгласил какой-то смельчак и тут же получил скользящий удар отточенным лезвием по лицу. Следом засвистели, рассекая чужие щеки и другие навахи, и вся семёрка беспрепятственно двинулась к выходу. Прав был Юлий Цезарь, когда утверждал, что молодых солдат Помпея удары в лицо обратят в бегство скорее, чем какие-либо другие.
            На улице «высоцких», правда, тотчас окружили несколько ментов с «макаровыми» наперевес. Но тут по вызову мобильника на микроавтобусе вернулись с «задания» отсутствующие восемь головорезов с пушками и в масках, и разоружиться пришлось именно ментам. Потом была сорокакилометровая погоня всей приморской милиции по сопкам до Лазурного, в результате чего догнать удалось лишь пустой микроавтобус – все пятнадцать супистов без остатка растворились среди улиц Лазурного и в ту же ночь, несмотря на блокировку всех местных плавсредств, благополучно прибыли на Симеон.
Прокурорское расследование данного инцидента мало что дало. Легкий встречный шантаж, умеренный подкуп, старательное вранье и перемешивание всего и всех привели к тому, что к судебному разбирательству были привлечены двое симеонских малолеток, которые в тот вечер вообще не покидали остров. У всех «высоцких» в ночном клубе волосы были покрашены в яркий желтый цвет, и на следующий день точно так же выкрасили себе голову ещё сто симеонских парней. Поди теперь их достоверно различи. В результате пять потерпевших со шрамами на лице обошлись Сафари всего в два условных срока по три года каждый.
            Параллельно проводил следствие и я – дознавался, где именно прохлаждалась отсутствующая восьмёрка.
            – Значит, посвящение в настоящие мужчины?
            – А почему бы и нет?
            – Ну и как самочувствие после этого?
            – Да нормальное. Оленя завалить намного жальче. Они же бандюги, каждый под расстрельной статьей. Это просто нормальная санитарная вырубка гнилого леса.
            Я смотрел на восемнадцатилетнего обалдуя, который рассказывал о своём точном выстреле по живому человеку в перерыве между чтением «Улисса» и игрой на фоно и готов был выть от бессилия и злости. Вот он, итог всех наших стараний и устремлений!
            Срочно позвал Аполлоныча и Севрюгина и сообщил им сию приятную новость.
            – Это, кажется, в древней Спарте подростки бегали и просто так мочили зазевавшихся илотов, – вспомнил барчук, как всегда, не спеша переходить от иронии к серьёзному. – Мы хотели древнего греческого полиса – мы его получили по полной программе.
            – А мой Герка, что, тоже среди исполнителей? – оглушенно спрашивал Вадим.
            – У меня есть подозрение, что широкая общественность благородного занятия наших юношей не одобрит, – невесело определил Аполлоныч.
            Ни до чего с ними не договорившись, пошёл я советоваться с Отцом Павлом. Тот не сразу мне поверил, тоже думал, что я его разыгрываю. Потом признался, что совершенно не представляет, как подступиться к данной проблеме:
            – Иди к Дрюне, он ближе к ним по возрасту, может лучше всё сообразит.
            Вот вам и всесильный, всезнающий великий кормчий Воронец!
            Дрюня воспринял ситуацию без паники. Пообещал, что сам разберётся с придурками. Дождался дежурства по Симеону своего командорства и по одному стал выдёргивать «высоцких» прямо с училищных занятий к себе в кабинет, дабы сказать каждому из них в отдельности одно и то же:
            – Дорогой Саша (Коля, Петя), или ты в двадцать четыре часа вместе с родителями покинешь на два года остров, или дашь мне слово, что до конца учёбы без моего, и только моего разрешения, ни разу не покинешь Симеон.
            Разумеется, все выбрали второе и – самое удивительное – не были за такое условие к Дрюне ни в малейшей претензии. Даже вздохнули с некоторым облегчением, прекрасно понимая, что их разбойничьи рейды рано или поздно обнаружат себя и обернутся бедой не только для них самих, но и для Сафари в целом. Артемовская драка и без того сделала их героями в глазах всех симеонцев моложе двадцати лет, тщеславие было удовлетворено, а произведённые теракты насытили и чувство мести. Повернули себя так сказать на мирные рельсы.
            С их подельниками-легионерами Воронцов-младший посоветовал разбираться мне:
– Придумай им особые спецзадания и вместе с женами отправь, желательно навсегда, на материк.
Что я с облегчением и сделал.
            Все эти события уместились в каких-то три осенних месяца, а затем, казалось, всё пошло своим стабильным чередом. Методично перестраивался посёлок, хорошели фешенебельные Родники, освободившись от последних строительных лесов, умиротворенно сияла Галера. Плотный график премьер, публикаций, концертов, соревнований, свадеб, деторождений и презентаций заполнял весь досуг симеонцев и создавал у них вполне бодрое мироощущение. Но что-то во всём этом было уже не то. По крайней мере, нас троих: меня, Вадима и барчука не покидало предчувствие, что мы находимся на пороге какой-то большой катастрофы. И на всякий случай мы потихоньку принялись готовить себе запасные аэродромы на материке – покупать квартиры в Москве, Краснодаре и Сочи. Намекнули на такой вариант Воронцу и незамедлительно получили гневный отлуп:
            – Меня с Симеона вынесут только вперед ногами!
            И как накаркал – через три дня после этих слов его с тяжелейшим сердечным приступом вывезли в краевую больницу. Пашкина тихая ярость по этому поводу не знала границ: ни разу в жизни не быть на больничном и вдруг, как последняя кляча так позорно скопытиться! И недели не пролежал в реанимации, как потребовал выписки назад, в свою архитектурную студию. Лежал под капельницей уже там и продолжал злиться на весь мир, не разрешая никому, кроме жены себя такого беспомощного навещать.
            Следующая напасть случилась с Катериной-Корделией. После вторых родов она слегка располнела и тоже страшно на это негодовала. Не нашла ничего лучше, чем снова заняться мотоспортом. Но так как выезды мотовзводников на материк уже сошли на нет, то к её услугам остался лишь симеонский мотодром. Там-то она при пересечении рядовых препятствий и перевернулась. Причём самым наихудшим образом с многочисленными ушибами и сложными переломами. Слава Богу ещё позвоночник как-то уцелел! Тем не менее, на добрых полгода железно выбыла из строя.
            Затем настал черед Дрюни. Славный юноша справил своё двадцать третье день рождение и безумно влюбился в тридцатилетнюю банкиршу из Находки. Будучи в Находке в командировке, шёл мимо главного местного ресторана, как вдруг рядом затормозил «линкольн» и услужливый шофер выскочил и распахнул перед ним дверь. Пожав плечами: кто бы это мог быть, Дрюня шагнул вперёд, чтобы сесть в лимузин, в эту минуту с ним едва не столкнулась вышедшая из ресторана молодая женщина со своим телохранителем.
            – А, это вам? – удивился Воронцов-младший. – А я думал мне. Не прокатите с ветерком? Давно мечтал. Без рук! – последнее относилось к громиле-телохранителю, который хотел было отпихнуть его, но Дрюня увернулся, и толчок пришёлся на хозяйку.
            – Всыпь ему! – приказала своему подручному рагневанная банкирша.
            Тот по-бойцовски развернулся, но Дрюнин кнопочный нож уже был приставлен к его кадыку.
            – Тихо, мужик, тихо! – увещевал его симеонский Принц крови, искоса пожирая глазами женщину. – Как зовут? Не тебя.
            – Татьяна Семеновна, – выдавил громила сквозь зубы.
            – А меня Андрей, – ловким движением Дрюня достал у громилы из плечевой кобуры пистолет, вынул и забрал из него обойму и вернул оружие на прежнее место. – Приятно было познакомиться. – И убрав нож, он зашагал своей дорогой.
            Для какого-нибудь Минска или Москвы этой сцены с лихвой хватило бы для романтического знакомства, но для сурового дальневосточного порта подобного лихачества было маловато, поэтому знакомства не состоялось. Помогла география:  улицы Находки напоминают большую расчёску: вдоль бухты тянется один главный проспект, от которого вглубь берега отпочковываются боковые улицы, поэтому постоянно выходя на главную магистраль, очень легко рано или поздно вновь столкнуться со знакомым «линкольном». И трёх часов не прошло, как Дрюня снова оказался возле выходящей из лимузина банкирши.
            – Привет, толстый! – добродушно приветствовал он телохранителя. – Мадам Таня, можно я вас завтра на завтрак приглашу.
            – Пошёл  вон, – со всей находкинской учтивостью ответила ему дама.
            – Надо говорить: пошёл вон, Андрей, – поправил её Дрюня.
            С этого дня началась планомерная неотступная осада неприступной банкирши. Молодому командору не составляло труда узнать всё про свою новую пассию. И то, что она недавно схоронила подстреленного в разборках мужа, и то, что вся поглощена лишь банкирскими делами, и то, что из всех живых существ привязана к одной своей белой кошке Муське. Сказывались уроки американского кино, прочно усвоенные сафарийскими отпрысками: если в начале фильма героиня велит отдубасить главного героя, то в конце она должна быть с ним ласковой послушной девочкой. По этому сценарию Дрюня и шпарил, забросив все дела и половину времени проводя в Находке.
            Между тем над его головой все гуще собирались тучи под названием «служба в армии». Хотя Первая чеченская война уже и закончилась, но служить рядовым симеонскому генералу всё равно было зазорно. Чтобы избежать призыва Принца крови на армейскую службу у нас были задействованы все средства. Но такие же средства задействовал и наш противник: районные и краевые чинуши, которые почему-то именно в этом вопросе стремились проявить всю свою принципиальность. Пока Дрюня находился на острове, он был недоступен ничьим проискам: всегда имелась нужная медицинская справка, или отписка, что призывник находится в отпуске в дальней стороне. Пять лет мы успешно прикрывали его от призыва, думая, что всё вот-вот окончательно уладится: родятся двое детей или выберём его в качестве симеонского мэра. Один сын в конце концов у него от Марины, теперь уже вполне его законной жены родился, и я, отвечающий за его неприкосновенность, слегка расслабился.
            Тут как раз и случился роман с банкиршей. Та под влиянием его домогательств постепенно смягчалась, а, узнав, кто именно её так настойчиво преследует и вовсе оттаяла. Взрослой женщине стал любопытен юноша с таким богатым управленческим и всяким другим капиталом за душой.
            Договорились, что Дрюня приедет и заберёт её на остров, чтобы показать свои владения. Не будешь же своей пассии объяснять, что в военкоматах сейчас самый пик набора и у всех патрулей есть заветная мечта выловить симеонского командора. Тайно миновав расставленные персонально на него дозоры, Воронцов-младший прибыл в условленное место. Там что-то у них с банкиршей не сложилось, и он в расстроенных чувствах, забыв о предосторожностях, отбыл назад и на въезде в Лазурный его повязал военно-милицейский патруль. Как опасного преступника военные караулы быстро передавали нашего Ромео из рук в руки и в условиях полной секретности спешно отправили к месту несения службы: в Читинскую область в железнодорожные войска, что было ещё одним нам оскорблением, потому что вот уже лет восемь всех симеонских призывников направляли исключительно в десантники или пограничники.
За Дрюней непрерывно следовали мои люди, но всюду опаздывали на одни сутки. А в саму часть они опоздали на целую неделю, что сказалось роковым образом. Слава об особости симеонского призывника, подогреваемая нужным шепотком сопровождающих, прибыла в часть раньше Дрюня и там соответственно к его встрече подготовились. Приготовился и Воронцов-младший, поняв ещё на пересылках, что так просто его служба проходить не будет. И вот казарма с её самой махровой дедовщиной.
            – Менять «ролекс» на дешёвую штамповку? – Пожалуйста. – Чистить зубной щеткой пол? – С нашим удовольствием. – Стирать ваши носки и портянки? – А запросто.
            Казарменные деды, естественно, порядком были озадачены. Красавец-атлет, возвышавшийся на полголовы над самыми высокими из них, поражал своей неугнетённостью и покладистостью. Три первых бессонных ночи и полуголодных дня в казарме тоже ничуть его не обескуражили. Включив всё свое умение оказывать на людей властное воздействие, Дрюня терпеливо ждал и едва не перевёл стрелки на свою сторону.
            Но на четвёртую ночь нашёлся хмырь, который выпендрёжа ради собрал в туалете полдюжины дедов и приказал Дрюне сделать одну крайне непристойную вещь, кто служил в подобных мусорных ямах может догадаться какую. Сто процентов людей обычно отвечают категоричным отказом на такое предложение. Однако Принц крови повёл себя иначе.
            – Ты очень хочешь, чтобы я это сделал? – спросил он.
            – Харе базарить!
            – Ладно, я это сделаю, если ты напишешь мне это предложение письменно.
            Предложение с подписью и датой было написано. Дрюня прочёл, аккуратно сложил и спрятал в карман мерзскую записку и в следующее мгновение бросился на обидчика. Как ни стерегли его бросок присутствующие, чтобы поймать и оттащить, секунды три они промешкали. Вопль дикой боли огласил казарменный сортир – Дрюня напрочь выдавил хмырю оба глаза.
            Позже, на суде, он утверждал, что просто хотел схватить противника за шею, но в общей сумятице получилось так, как получилось. Да и написанная пострадавшим записка помогла, словом, только два года дисбата за всё про всё, куда Дрюня отправился уже человеком, наводящим зоологический ужас на своих новых соказарменников.
            Весть об армейском «подвиге» Принца крови потрясла симеонцев. Неделю все ходили ошеломлённые и подавленные. Разом померкла легенда и об удачливой звезде Отца Павла. Какая уж тут удачливость, когда одно за другим такое... В само происшествие слишком не вдумывались – как человек одарённый Дрюня и на преступный умысел должен был ответить с удесятерённой талантливостью. Он и ответил: осудил, вынес приговор и тут же сам его осуществил.
            – А дисбат это лучше обычной колонии или хуже? – снова и снова спрашивала Катерина. – Там порядки наверно ещё похлеще дедовщины?
            – Да обыкновенная казарма, только не выпускают никуда и работа за колючей проволокой, – успокаивал её Аполлоныч.
            – А отмазать его оттуда никак нельзя? – интересовался у меня Севрюгин.
            И мы с Мариной полетели в Читу отмазывать наше сокровище. На свидании Дрюня был бодр и невозмутим как всегда:
            – Я ещё никогда не чувствовал, чтобы весь мой организм так работал на полную раскрутку. В командорах у меня только голова была занята, а сейчас и голова и всё остальное. Вот, жена, какой ещё муж принесёт тебе букет таких острых и неповторимых переживаний?
            Разумеется, сразу вытащить его с дисбата было нереально. Мы с Мариной сделали по-другому: сняли поблизости от казармы двухкомнатную квартиру и стали выплачивать офицерам части сногсшибательную мзду, чтобы они раз в неделю на пару дневных часов отпускали Дрюню на свидания с женой и понежиться в горячей ванне.
            – Если тебе будет приходить по тридцать писем в неделю, это для тебя будет плохо или хорошо? – спросил я его в следующее свидание.
– Ну, хуже, точно не будет, – подумав, сказал он. – Только какой в этом смысл?
– А пусть видят, что три тысячи человек держат тебя под контролём.
Помимо кучи писем, которые действительно отныне приходили к нему, редко пустовала и вторая комната в съёмной Мариной квартире – Воронцовское командорство и добровольцы из других командорств установили чёткий график, по которому по очереди отправлялись навещать армейского заключённого, так что без внимания он не оставался. От их изобильных передач пировали не только соказарменники, но и большая часть офицеров.
В свою очередь Дрюня и сам не тушевался в предложенных обстоятельствах, быстро приобретя в своей части основательный авторитет. А после того, как на своей  стройке за колючей проволокой он показал, как можно возводить третий этаж без помощи сломавшегося крана на него вообще перешли обязанности этакого «пахана-боцмана» всей их части. Кстати, добрый десяток тех дисбатовцев потом прибыл на Симеон, вместе с Дрюней, чтобы уже на гражданке быть под знамёнами своего замечательного пахана.
Итогом же наших с Мариной происков стало то, что она во второй раз забеременела, и впереди замаячил свет освобождения Дрюни, как единственного кормильца двух обездоленных деток.
На Симеоне тем временем жизнь в тот тринадцатый сафарийский год порядком пошла вразнос. Наши промышленные товары, которые еще совсем недавно выглядели достаточно привлекательно по мере расширения повсюду товарного ассортимента становилась всё менее востребованными. «Новые русские» реагировали лишь на самое дорогое и роскошное. Среднезарабатывающие отдавали предпочтение дешёвому, но импортному. Нищие бюджетники сафарийские товары брали бы, если бы те вполовину стоили меньше, но этого уже мы сами не могли себе позволить. Книжный и видеокассетный рынок был уже заметно перенасыщен, а ювелирные изделия сильно потеряли в цене. Открытые общепитовские точки стояли полупустыми, а семейные пансионаты оказались никому не нужны. То есть прежние торговые заоблачные сафарийские прибыли канули в Лету, и нужно было очень сильно крутиться, чтобы удержаться на достигнутом уровне, ни о каком суперпроцветании и речи уже не шло. Кроме того, на ветеранах-сафарийцах сильно сказывалась накопленная за 10-13 лет огромная физическая и моральная усталость. Сам их организм отказывался уже куда-то рваться, стремиться, преобразовываться. Всё начинало крутиться по принципу: день прошёл – и ладно, хуже не стало – и замечательно.
            – Хоть ты снова у руля становись, – мрачно шутил Воронцов-старший.
            – Ну и становись, – с готовностью отзывались мы. – Хватит, наотдыхался, дай теперь перевести дух нам.
            Но возвращаться к прежнему верховодству Отец Павел не счёл нужным. Взял и на полтора месяца уехал с Жаннет и близнецами в Европу. На 10 дней в Москву, по 7 дней в Петербург, Париж, Венецию и Кипр. В Московии прошёлся по театрам, посетил 2 ночных клуба, несколько великосветских салонов, а также Курский вокзал и электрички на Петушки, воспетые Ерофеевым, и вернулся на Симеон с совершенно мёртвым лицом.
            – Лучше бы мы совсем не ездили, – поделилась своей печалью Жаннет с Чухновской Натали. – Он всё воспринимает как-то навыворот.
            Нас с барчуком и Вадимом это сильно заинтриговало и, насев на своего несравненного Пиночета, мы, в конце концов, выскребли из него признание.
            – Заграница как заграница, да, на порядок лучше, чем у нас, но какая в принципе разница? – так отозвался он о поездке. – Зато Москва это нечто!
            – Нищие и бомжи напугали? Или бездомные дети? – допытывался Аполлоныч.
            – Да нет, это как раз нормально. Предали страну, так и получите по заслугам.
            – И дети тоже? – уточнил Севрюгин.
            – И дети тоже. Коллективную ответственность только Западная Европа отменила, а не мы, потомки Чингисхана.
            – Ну, а что тогда? – не отставал Чухнов.
            – Я-то думал, что хоть шальные миллионы начнут расслаивать население на сословия, а ничего подобного. При советской власти и то было чётко намечено: номенклатура, интеллигенция, рабочие и колхозники, а сейчас даже этого не стало. Какие там олигархи и гламурные звёзды?! Всё превратилось в одно сословие бесстыдного, безудержного быдла. Только одно быдло с деньгами, а другое нет. А женщины это вообще за гранью! Я понимаю, что святой долг любой женщины захомутать богатого мужика и обеспечить себе и своим детям материальное благополучие. Никто с этим не спорит. Но чтобы так беспардонно каждую минуту это вслух объявлять, а по телевизору на всю страну давать советы, как всё это сделать технически!! Теперь я понимаю всех наших мусульман – с таким русским отребьем действительно нельзя сливаться в одно целое.
            Кажется, ну состоялся ещё один кухонный разговор и всё. Однако вскоре его прямым продолжением стало выступление Отца Павла по симеонскому телеканалу. «Высоцкие», уже чуть оклемавшись, прочно оккупировали наш телеэфир, стараясь придумать какую-либо собственную оригинальную начинку. Одним из их главных проектов стала передача «30 вопросов»: ведущий в присутствии 30 присяжных заседателей задавал гостю 30 любых вопросов, а заседатели тут же нажимали кнопки голосования и на экране менялись цифры голосования за вопросы и за ответы, до самого конца невидимые ни ведущему, ни гостю, что особенно всех будоражило и вводило в азарт. Поначалу счёт часто выходил равный, потому что среди заседателей присутствовали и взрослые присяжные, которые отрицательно реагировали на любое хамство ведущего. Но затем ведущие научились задать вопросы с такой скрытой издевкой, что конечный счёт был теперь всегда в их пользу. Естественно, желающих подвергнуться сей изощрённой порке становилось всё меньше, и передача грозила вообще исчезнуть из нашего эфира, когда на экзекуцию «высоцких» по приезду из своего путешествия неожиданно дал согласие сам Воронец.
            Естественно, что ни о какой прямой трансляции и речи не было – зграя не была себе врагом – только запись и возможное редактирование её. Масла в огонь подлил и сам Отец Павел:
            – Мне один ведущий не соперник. Пожалуйста, подберите ещё парочку ребят поязыкастей. Тогда у вас будет хоть какой-то шанс на ничью, – заявил он, давая согласие.
            Разумеется, его вызов был услышан всем островом и в час передачи в маленькую студию набилось триста человека, сидели и стояли буквально на головах. Для начала Отец Павел попросил всех командоров, бригадиров и фермеров удалиться в соседнее помещение, мол, они и так по сто пятьдесят раз слышали мои нотации, пусть останутся одни дачники и стажеры. После того, как зрители послушно пересортировались, он сделал еще одно заявление уже при неофитах:  
            – Прошу всех, кто симпатизирует мне, никак не реагировать на мой искромётный юмор. Пускай ваши аплодисменты будут только после того, как выключат все камеры. Мне хочется, чтобы с вашей стороны на полтора часа был полный вакуум.
            Что такое зловещая тишина, когда ты пытаешься выступать перед аудиторией, зграя знала не понаслышке, поэтому тут же слегка прибалдела от столь непонятного хода. Это потом мы сообразили, что так наш Воронец сбивает всех с привычного ритма просмотра и реагирования.
            Три ведущих, тем временем, сделав вид, что ничуть не удивились выходке своего «клиента» обрушили на него град заготовленных вопросов:
            – Насколько оправдало «Сафари» ваши первоначальные надежды?
            – На двести процентов, – не моргнув глазом, отвечал Павел. – Кроме ста процентов моих надежд, оно добавило сто процентов своих собственных грёз.
            – Вы кому-нибудь в жизни завидовали?
            – Да. Володе Глушакову, моему минскому школьному однокласснику, однажды в двадцать лет под пьяную лавочку он отлупил двух милиционеров, и ему за это ничего не было. Моя самая черная зависть.
            – Почему мы вас уже три года просим выступить по нашему каналу, вы всё время отказывались, а теперь вдруг согласились?
            – Просто не талантливо уговаривали, а неделю назад, какой-то ваш сотрудник обронил: вы уже немолодой человек и когда вы умрёте, никто не вспомнит, что вы всё время отказывались выступать, а обвинит именно нас, что мы не хотели вас снимать. Ну, чтобы вас таких замечательных никто не обвинял, я и согласился.
            Про сотрудника Воронцов соврал, но сошло за чистую монету. Потом ещё долго выясняли, кто именно мог так его уговаривать.
            – Почему вы захотели, чтобы вас спрашивали именно три человека?
            – Потому что, согласившись на это, вы сразу проиграли. Когда трое публично нападают на одного, все симпатии на стороне того, на кого нападают.
            Это была только лёгкая разминка, затем снаряды стали ложиться ближе.
            – Как вы относитесь к молодёжи?
            – Так же, как и к старшему поколению – совершенно равнодушно. Большие популяции населения называются толпой, которая, как известно, редко когда права.
            – Всем известно ваше негативное отношение к простым людям. Почему?
            – Хочется во всём видеть вместо простоты одну цветущую сложность.
            – Вы сами архитектор – творческий человек, а почему-то всегда агрессивно относитесь к другим творцам?
            – Потому что сам творец только маленькая часть всего своего творчества, не больше одной десятой. А когда он выпячивает себя и составляет девяносто пять процентов в своём дуэте с творчеством, а само творчество лишь пять процентов – это и нелепо и противно.
            Вскоре разговор перешёл на личности.
            – Есть ли у вас, как говорят, личные счета в зарубежных банках?
            – Это вопрос криминального наводчика или до абсурда простодушного любопытного? Пара миллионов швейцарских франков, я надеюсь, вас устроит? Посчитайте валовый продукт нашего острова за тринадцать лет, как раз эта сумма и наберётся. И теперь она вся моя и ждёт меня в швейцарском банке.
            – Как вы относитесь к тому, что совершил ваш старший сын? Ведь его противник стал инвалидом.
            – Уж не хотите ли вы двадцатитрёхлетнему парня запретить в своё удовольствие подраться? Для этого и существуют колонии и дисбаты, чтобы всё это уравновешивать. Во всяком случае, когда мой сын вернётся, я его ещё раз наказывать не намерен.
            – Как вы оцениваете тот период, когда ваша жена как бы выпала из обычного жизненного ритма? – Этот вопрос задал Олежка Рябов самый вредный из «высоцких».
            – Благородные люди таких вопросов не задают, а на неблагородных внимания обращать не будем. Следующий вопрос, пожалуйста.
            И на всём оставшемся продолжении передачи, едва очередь спрашивать подходила Олежке, Отец Павел делал жест рукой запрещающий тому говорить. Но и без этого острый интерес не ослабевал. Полтора часа для всех зрителей пронеслись как десять минут. Больше всего мне запомнились ещё два вопроса с ответами:
            – Почему вы на все прямые вопросы отвечаете уклончиво?
            – Если вы на прямой важный вопрос надеетесь получить прямой важный ответ, значит вам десять лет и вы в третьем классе начальной школы. Вы же все мечтаете о творчестве, вот и преображайте мою уклончивость в свои проницательные отгадки.
            – Сейчас в стране везде рушатся финансовые пирамиды. Как, по-вашему, рухнет Сафарийская пирамида или нет? И если «да», то когда?
            – Когда тотальное пренебрежение интересами других людей победит. Когда простые люди скажут: а ну её на фиг эту цветущую сложность, пусть все будут как мы. А случиться это, между прочим,  может в любую минуту.     
            На последние вопросы Воронец отвечал вполне нейтрально, большой ударной точки нигде не поставил, тем не менее, после десятисекундной паузы, едва камеры отключились, раздались мощные овации всех присутствующих: как и заказывали, мэм. Табло высветило окончательный счёт: 85 – 15 в пользу Отца Павла, что полностью соответствовало общему настроению. Такого разгрома «высоцкие» ещё не знали.
            Пока командоры и вице-командоры обменивались поздравлениями друг с другом, я ломанулся в аппаратную изымать кассету с записью передачи – слишком понятно было, что в эфир и пиратскими копиями её выпускать никак нельзя. Позже со мной не все согласились, но это был тот редкий случай, когда я за своё мнение стоял насмерть:
– Для симеонцев, пожалуйста, идите в просмотровый зал и смотрите, а за пределы острова – ни за что!
– Но почему? – возражали мне многие симеонцы. – Пусть знают наших! Сейчас же по Москве ещё и не такое говорят.
            – Москве можно, а нам нет! – как беспримесный ретроград отвечал я.         
            Отец Павел со мной был полностью согласен:
            – Это наши внутренние разборки, для остальных они не имеют особого смысла.
            Те, кто пробыл в Фермерском Братстве меньше пяти лет пять назад, были впечатлены больше остальных:
            – Теперь мы, наконец, поняли, что такое Сафари!
            – И что же оно такое? – с прищуром спрашивали их ветераны-галерники.
            – Словами это не объяснить, поняли – и всё! – следовала загадочная фраза.
            Зграйщики тоже пытались обменяться своими впечатлениями.
            – Все дело в том, что не было ни одного вопроса, к которому он не был заранее готов. Поэтому и выглядел, как мамонт в стае шакалов, – вслух размышлял Севрюгин. – Чем больше они старались, тем сильней выглядели безмозглой молодёжной популяцией.
            – Я так боялась этого вопроса про маму, – призналась Катерина. – Даже специально просила их ничего об этом не спрашивать. А они спросили – ну и получили по полной программе. Надо обязательно Дрюне эту кассету показать, чтобы он был в курсе.
            Слетали в Читу и показали Дрюне. Тот был в полном восторге:
            – А батяня, оказывается, ещё в полном расцвете, любого эмбриона своим максимализмом за пояс заткнёт!
            Получив так сильно по носу, от того, кто представлялся им самой лёгкой добычей, «высоцкие» надолго застопорили эти своих «30 вопросов». Казалось, перевернута уже их страница и в молодёжные властители дум им уже не вернуться.
            Но вскоре с Большой земли мне стали поступать донесения о готовящемся на Симеоне дворцовом перевороте. Всего-то, мол, и требуется, что дождаться, когда Вадим улетит в Москву в долгую командировку и нейтрализовать меня с Аполлонычем и занятой вторым младенцем Катериной. После чего устроить по настоящему свободные выборы.
            – То есть как дворцовый переворот! – несказанно изумился моей информации Чухнов. – Нас отравят, или только пристрелят?
            – У нас что, на губе нет десяти коек для самих молодчиков? – Севрюгин жаждал превентивного действия.
            – Подставным Пиночетом у них твой Герка, – счел нужным сообщить я.
            – Всё, идём к главному патрону, нельзя его не обрадовать! – нашел простой выход Аполлоныч.
            Отец Павел воспринял новость с философским спокойствием:
            – Где-то когда-то читал, что срок жизни самой успешной театральной труппы – пятнадцать лет. Потом она снова становится средним театром. Через полгода Сафари четырнадцатая годовщина. Пора и честь знать. Всё равно это желание порулить будет подниматься снова и снова. Выгодней самим наилучшим образом срежиссировать смену наших поколений, чтобы действительно не вылезла фигура с самым громким голосом.
            – А нам тогда, что же? – недоумевал барчук.
            – С вещами на выход, – мрачно обронил Вадим.
            – Но они же ничего не сумеют! – не согласен был Аполлоныч.
            – Давайте все как следует переспим с этой идеей, а завтра соберёмся снова. – главному патрону не хотелось вступать в пререкания.
            «Пересып с идеей» сильно угомонил наши эмоции. Мысль о долговременном отдыхе сильно запала в зграйский мозжечок. Вот ведь удалился от реального управления сам Воронец – и прекрасно себя чувствует, а мы что, рыжие? И назавтра мы уже определяли чисто технические детали смены правления: как именно и когда. Решено было всем зграйщикам для начала дружно уйти в полугодовой отпуск, а потом, смотря по ситуации, и совсем из него не возвращаться. На запасные аэродромы в Москве, Краснодаре и Сочи оставалось навести лишь последние завершающие мазки.
            – А что будем делать с нашими заначками? – доктора-казначея это беспокоило больше всего.
            «Наши заначки» состояли из набежавших за тринадцать лет на первоначальный взнос процентов, тайных премиальных бонусов, дивидендов на именные акции и накопленных командорских зарплат и приближались к долларовому миллиону на брата: у Аполлоныча побольше, у остальных чуть поменьше.
            – Потом как ангелы-спасители явимся с толстыми кошельками и спасём в последний миг Симеон от полной катастрофы, – бросил пробный камень Чухнов.
            – Думаю: нет, – серьёзно заявил Воронец. – Это наша законная рента. Берём и тратим, как захотим.
            – Но ведь что-то надо будет оставить и в кассе, – встревожился Севрюгин. – Иначе сами будем выглядеть полными сволочами.
            – Одну пятую часть, – Отец Павел не слишком собирался делиться.
            – А как быть с Мадам Матуковой? – осторожно поинтересовался барчук. – У неё собственное командорство, но нашей командорской заначек нет.
            – И что ты предлагаешь? – хмуро спросил Воронец.
            – Предлагаю всем сброситься, чтобы у нее была своя собственная заначка.
            Мы с Севрюгиным горячо поддержали идею Чухнова.
            – Только одно условие: чтобы она до тридцати лет ничего об этой заначке не знала, – возразил Отец Павел. – Кстати и Дрюни это тоже касается. Пускай сначала сами чего-то добьются, и лишь потом получат дополнительную сладкую морковку.
            Так вместе с резервным фондом (не очень большим) для наших преемников сформирован был изрядный долларовый запасец для Катерины-Корделии и Дрюни.
            Через неделю я уже как заправский Джеймс Бонд персонально переправлял на материк «золото Сафари». Моя сумка через плечо отличалась заметной потрёпанностью, но долларовые пачки в ней вид имели самый замечательный.
            На Новый 1998 год на Симеон съезжались гости со всего СНГ, включая Москву, Минск и Питер, не говоря уже о прочих Хабаровсках. В лучших совдеповских традициях было устроено торжественное отчетно-итоговое собрание в 400-местном музыкальном зале, на котором зграя объявила о своей полной отставке. Отец Павел сообщил, что полностью завершил свой первоначальный архитектурный проект Сафари, и его студийным ученикам уже можно вполне доверить оставшийся перспективный план развития всего Симеона. Севрюгин говорил о невозможности сидеть на двух стульях: и в Лазурном и на командорстве в Сафари. Аполлоныч сетовал на усталость от хозяйственных дел и желание вернуться в Москву и снова попробовать себя в качестве кинорежиссёра. Я объяснил свой уход из службы безопасности тем, что у нас уже появились профессиональные оперработники и мне, дилетанту, командовать ими как-то не с руки.
            Следом выступила заранее предупрежденная Катерина и успокаила народ, сказав, что будет нормальный переходный период и на общем положении дел отставка всех командоров отрицательно не отразится, вице-командором Сафари уже вполне по плечу, а к лету устроим выборы и в Симеоне и в Сафари. В общем, сделали все, как планировали заговорщики, только уже по своей воле.
            Великая смута опустилась на Галеру, никто не мог понять: что и почему. Предполагали, что так зграйщики хотят выбить себе какие-нибудь дополнительные полномочия, чтобы вырвать у растерянных сафарийцев: «Да на кого ж вы нас покидаете, отцы родные!» Новогодние столы стояли почти не тронутыми, всем было до выпивки и разговоров, но никак до еды. Чез три дня волнения кое-как спали, и отставники-командоры стали конкретней определяться со своей отставкой – в сорок четыре года уходить на пенсию было как-то в высшей степени странно. Пашка тоже якобы готовился, но в противоположность нам не на Запад, а еще дальше на Восток: на Сахалин или на Итуруп, только вот съезжу и на месте все выберу.
            Но накануне его предполагаемого отъезда меня, а потом Аполлоныча взбудоражил визит Жаннет:
            – Пашка исчез!
            – То есть, как исчез?!
            – А вот так. Вечером легли с ним вместе в постель, а утром его уже не было.
            – Ну так пошёл, наверно, гулять по лесу, проститься с островом.
            – Не пошёл. Он исчез. Я же чувствую это!
            Не поднимая лишнего шума, мы с барчуком приступили к поискам. Камеры слежения зафиксировали Воронцова-старшего в зимней одежде с небольшой сумкой через плечо выходящем в лунном полумраке из дома в «Горном Робинзоне». Больше он на других камерах не появлялся. Но это не могло быть причиной для беспокойства, как у каждого командора у Павла имелась карта острова со всеми смотровыми точками, поэтому при желании он сколько угодно мог пересечь остров в любом направлении, ни разу не попав под видеонаблюдение.
            – Неужели ты думаешь, что «высоцкие» что-то такое сделали? – недоумевал я.
            – Да какие к лешему «высоцкие», – стенала Жаннет. – Он сам исчез, сам!
            – Ну, а какие у тебя насчёт этого есть зацепки? – допытывался Чухнов.
            – Да какие могут быть зацепки? Он же себя никогда не выдаст, если задумал что-то серьёзное! Что вам надо, чтобы он накануне трогательно попрощался со мной, сходил детей всех поцеловал, или письменное завещание оставил? Да он в жизни никогда такого не сделает.
            Но мы всё же ей до конца поверить так и не могли. Пустили версию, что Отец Павел по-английски отбыл во Владивосток, чтобы сесть там на теплоход до Сахалина и продолжали вдвоём с Аполлонычем сотка за соткой обследовали все склоны Заячьей сопки. Сделать это было нелегко, при отсутствии оленей вся гора заросла помимо дубового леса мелким непроходимым кустарником, через который даже зимней порой приходилось буквально проламываться, вооружившись тяжёлыми тесаками. Подростки в своих партизанских играх наделали здесь немало гротов и землянок, но все они тоже были пусты. Обошли также все обрывы восточного и северного побережья Сафарийского полуострова, они выходили на мелководье, которое хорошо просматривалось далеко в море – следов смертельного падения видно не было.
            Самые фантастические слухи поползли по острову: и чеченцы выкрали, и с аквалангом уплыл, и на дельтоплане улетел. Кто-то вспомнил, что когда однажды зашла речь о том, кто какой смертью предпочёл бы умереть, Отец Павел, тогда ещё Пашка Воронец, высказал, что очень не хотел бы оставлять после себя свой личный труп, то есть камнем в воду посреди океана для него наилучший исход. И все пришли к твердому выводу, что он набрал в свою сумку камней, надёжно привязал её к своему телу и прямо в одежде поплыл по зимней воде, пока через двести-триста метров не пошёл на дно.
            – Дождёмся лета, с аквалангами прочешем весь пролив и обязательно найдём, – было общее умозаключение.
            Лета не дождались, искать с аквалангами стали ещё в апреле – и снова результат был нулевой.
            – Не может этого всего быть, – горячо утверждал барчук. – Он же так терпеть не мог суицида, что все книги писателей-самоубийц и альбомы художников-самоубийц изымал из своей библиотеки.
            – Может поэтому и изымал, что сам постоянно думал о том же, – не соглашался Севрюгин.
            Печальной получилась наша четырнадцатая майская годовщина Сафари. Никакой привычной помпы. Кто мог, вообще постарался в этот день улизнуть с острова, чтобы не участвовать в трагиторжественном празднике. А уже сразу после него мы с барчуком стали паковать вещи. Из Лазурного готовились к отъезду и Севрюгины.
            – Какой из меня теперь мэр, если моя главная сафарийская подпитка закончилась, – говорил Вадим.
            Младших детей мы с собой не брали – школа и училище Симеона представлялись нам более качественными любых московских лицеев и гимназий. Ну, а в социальном плане нашей Галере не было альтернативы вообще на всей планете.
            И вот он день отплытия. Уход без долгого прощания Отца Павла подействовал на нас заразительно. Никто не вздыхал и почти не оглядывался на удаляющийся причал дорогого нашему сердцу острова. Наоборот самыми мелкими и ничтожными шутками и подначками показывали друг другу, что нас никакими сантиментами не пронять. Женщины кучковались отдельно, там вздохов и слёз было предостаточно.
            – Ну вот кажется начинается наше сафарийское рассеяние, – за всех словно подытожил Аполлоныч, когда паром стал швартоваться к причалу Лазурного.
            Втроём мы разом оглянулись назад. Утреннее солнце спряталось за вершину Заячьей сопки, нарисовав золотой контур по её сторонам, посёлок накрыла туманное одеяло, спрятав все следы пребывания на острове людей. Так и хотелось спросить: а было ли вообще там что-либо, на что мы потратили четырнадцать лет своей жизни. Но толпа уже шла по железному настилу на берег, распахнуты были дверцы микроавтобусов, поджидающих нас, и, подхватив баулы, мы зашагали прочь.                               
            Так в истории Сафари была закрыта страница, повествующая о командорах-учредителях и открыта страница детей – пожирателей собственных отцов.
 
ИЗ ВОРОНЦОВСКОГО ИЗОТЕРИЧЕСКОГО...
 
            – Сокращение потребления? – Ладно, сократили.
            – Упорядочение окружающего бытового хаоса? – И это сделано.
            – Интенсивная физическая и духовная жизнь? – Не совсем, но и тут успехи на лицо.
            – Гармоничная интимная сфера? – Женщины будут спорить, а мужчины скажут: осуществлено.
            – Развлечения? – Всё свободное время занято ими без остатка и без однообразия.
            – Стройная иерархическая система? – Со всеми плюсами и минусами это лучшее, что есть в Сафари.
            – Образование? – Пожалуй, выше мировых стандартов.
            – Культура? – Кто хочет,  найдёт для себя всё, что ему нужно.
            – Связь с природой? – Хоть ведром хлебай.
            – Семья? – Прочнее не бывает.
            – Друзья? – Скорее соратники и единомышленники.
            – Эгоцентризм? – Без него просто не выжить.
            – Коллективизм? – В умеренной дозе то, что нужно.
            – Самые обаятельные особенности симеонской жизни? – Цокот конских копыт и охота с арбалетами на оленей.
            – Увлечения? – Почти у каждого.
            – Оригинальность? – А это у кого как выходит.
            – Довольство? – Выше крыши.
            – Моральные ценности? – Заметно отличные от общепринятого стандарта.
            – Счастье? – Смотри пункт «Довольство».
            – Движение вперед? – Есть, но уже не такое резвое, как раньше.
– Правы ли мы после всего этого? – Ну, это как посмотреть и оценить.
 
 
ЭПИЛОГ
           
Прошло 10 лет. Время, как водится, разложило всё по своим полочкам и ячейкам. Сафарийское, вернее, командорское рассеяние не закончилось, когда наш самолёт в мае 1998 год взял курс на Москву. Попав на свои конечные точки, мы года полтора пытались там прижиться, но так в этом и не преуспев, поехали дальше уже за пределы страны. Почему не прижились в больших особняках в Подмосковье, Сочи и Краснодаре? Да потому, что жилищный комфорт не ограничивается стенами особняков. А выйдя за красивую железную калитку, мы получали такой адреналин, от которого давно отвыкли. С грязью, мусором, нищетой, агрессивным хамством ещё можно было как-то примириться. Но вот с хамством пассивным – не получалось. Когда в маршрутке, троллейбусе, электричке в семидесяти сантиметрах от тебя некий хомо сапиенс достает мобильник и на голубом глазу начинает звонить своему приятелю или приятельнице даже не предполагая, что посягает на душевный покой своего соседа – это уже полный alles.
Первые поиски заграничного пристанища тоже не увенчались успехом. Все патентованные Парижи, Лондоны и Берлины, при ближайшем рассмотрении оказались по своей ауре ничуть не лучше Москвы. Маленькие баварские городки технологически выглядели самым идеальным местом, но постоянный рентген немецких взглядов, которые даже на французов смотрят, как на неопрятных животных, был вполне равен пассивному хамству российских каннибалов. В конце концов, нам удалось зацепиться за самые края Европы: маленькие городки Ирландии, Португалии и лишь один Аполлоныч рискнул стать на якорь в центре Рима. Видите ли, ему там приглянулось тотальное пренебрежение итальянцев английским языком, да и мостовые, выщербленные триумфальными колесницами Цезаря чего-то стоили.
Обосновавшись в своей новой закордонной недвижимости, мы, наверно, с год наслаждались абсолютным покоем, избегая контактов с соотечественниками и довольствуясь компанией лишь собственных жён. Те, естественно, были этим весьма довольны, щебеча по телефону товаркам на Симеон, что у нас де «новый медовый месяц, плавно переходящий в медовый год».
По договорённости со сменщиками-командорами, наши нынешние сафарийские обязанности состояли в написании периодических корреспонденций для «Робинзона» – непыльная должность своего рода спецкоров островного еженедельника. При проживании на западе России это было достаточно нелепо, зато при попадании на задворки Европы обернулось вполне убедительной экзотикой. Как должно быть славно звучало для уха владивостокских журналистов читать в симеонском еженедельнике: «Как передал наш португальский корреспондент», «Как подчёркивает наш ирландский собкор», «Как утверждает наш постоянный автор на Кипре»! Вот и приспособились совмещать полезное с сибаритным. Чухнов, тот со временем раздухарился ещё больше, и в одиночку с помощью спутниковой тарелки гнал корреспонденции из Италии для Симеонского телеканала.
Наши вице-командоры после перевыборов последовали вслед за нами, но предпочли остаться в пределах России. Шестижен с женой переехал в Восточный Порт, чтобы жить и близко от Симеона и в то же время достаточно далеко от нового симеонского начальства. Купленный на окраине Восточного Порта двухэтажный дом наш Левша перестроил в мастерскую. Все местные иномарки после автокатастроф непременно попадают к нему, чтобы потом выкатить в обновлённом и преображённом виде.
Заремба с женой отправился на свою малую родину в Брянск, основал там частную фирму по строительству коттеджей и на практике стал применять управленческие художества, усвоенные в Сафари. Их там часто навещает старший сын – капитан дальневосточного сухогруза. А вот младший обходится без подобных нежностей, боясь на лишний месяц покинуть Симеон, дабы все не почувствовали, как могут прекрасно обходиться без его бригадирского пригляда.
Ивников вернулся в московскую квартиру и с помощью дальневосточных спонсоров принялся в одном из театров ставить один спектакль за другим, пока официально не был утверждён в том же театре главным режиссёром. Приобретённая в Галере привычка сторониться театральных тусовок вредно сказалась на его новой карьере – в первую обойму режиссёров он так и не вошёл.
Адольф благополучно стал на якорь в Хабаровске, обзавёлся целой сетью маленьких магазинчиков, но однажды его взрывной характер сыграл роковую роль и в рядовой ресторанной драке он был застрелен.
А что же сама наша дальневосточная альма-матер? Дефолт августа 1998 года, разорив 140 миллионов россиян, в одночасье сделал Симеон в три раза богаче. Ведь все рубли, попадая на остров, немедленно переводились в доллары, а любые магазинные и ресторанные расчёты производились почти исключительно через пластиковые карточки. Как говорится, привет от доктора-казначея Севрюгина! Поэтому все банковские долларовые накопления ни на йоту не увеличившись в сумме, троекратно увеличились в стоимости. Естественно, пришлось изрядно повозиться с переоценкой сафарийских трудочасов, переводя их в долларовый эквивалент, но это были, судя по всему, уже приятные хлопоты. Для новых командоров такой поворот стал настоящим подарком судьбы, разом поменяв все отрицательные хозяйственные показатели на положительные.
Впрочем, понежиться в шоколаде им пришлось недолго. Уже в ноябре на остров прибыл вчистую комиссованный Дрюня и в тот же день выгнал из своего служебного кабинета обретающегося там выборного командора. Так и сказал:
– Ключи от кабинета на стол и чтобы я тебя здесь больше не видел. 
Ему даже не понадобились помощники – такой нутряной страх внушал он всем двадцатилеткам. Тридцатилетки, правда, попытались сопротивляться:
– Мы, между прочим, своих командоров выбрали общим тайным голосованием.
– А я открытым голосованием выбрал самого себя. Или я что-то не так сказал?
– А если мы все не станем тебе подчиняться?
– Всех предупреждаю: каждый имеет право сказать не больше двух глупостей. Ты уже две своих глупости сказал. После третьей на год вылетишь с острова белым лебедем.
Так он разговаривал со всеми начальниками-неофитами. Старые бригадиры довольно ухмылялись – возвращались времена, когда умные правильные слова сами по себе ничего не значили, его величество Сафарийский Подтекст снова вступал в свои законные права. Мол, сначала докажи, что у тебя с нами, ветеранами-фермерами, одна группа крови и не считаешь нашу прежнюю жизнь временным помрачением рассудка.
Словом, на все тайные и открытые выборы можно было наплевать и забыть. Коль скоро Воронцовское командорство изначально было первым, то ему надлежало и дальше быть первым, а все остальные командоры пребывали на своих местах лишь до тех пор, пока главному командору это было угодно:
– Ведь вы же выборные, вот я вас вправе и не выбрать.
Катерина, которая сумела остаться в мэрском кресле, сразу обрела самую железобетонную поддержку, и в отличие от прежних лет уже не лезла с младшим братом ни в какую конфронтацию, наоборот, ставила его в известность о любом своём предстоящем решении. Дружным тандемом они полностью подчинили себе весь Симеон. А спустя полгода даже прекратили денежную подпитку материковых филиалов:
– Период становления для вас закончился, выживайте, как можете сами.
Вместо «планов громадья» Принц крови принялся всячески исповедовать китайскую стратагему: «Малые усилия вращают мир». В переводе на бытовой русский это означало не ввязываться ни в какие финансовые авантюры, а клевать пшеницу по зернышку. Все кредиты, которые успели нахватать «танцоры» на покупку иномарок и владивостокских квартир из Сафари-Банка главный командор немедленно аннулировал. То есть платежи за них пройдошистые клиенты-должники по-прежнему продолжали выплачивать, только их собственность перешла из личной в общественную. У ключей от квартир и машин появились дубликаты, которыми отныне мог воспользоваться любой другой симеонец.
– А если я не хочу, чтобы кто-то видел или пользовался моими личными вещами! – возмущённо вопили «высоцкие» и компания.
– Хорошо, поставим вам в квартиры сейфы и непристойные фото с любимыми презервативами будете прятать в них, – любезно отвечал им Дрюня.
– Ну за машину я уже через полгода всё выплачу, неужели нельзя, чтобы она принадлежала только мне? – недоумевал очередной супист.
– Можно, но тогда гаражом, ремонтом и бензином обеспечивай её сам, – ещё более душевно предлагал Дрюня.
В этом был весь новый для Симеона Принц крови. Формально всё запрещать, а практически всё разрешать.
Кажется, совершенно пустая формальность: выписать себе командировку, а потом в любой Владивостокской булочной поставить на ней простую печать, но она прочно застревала в подкорке любого симеонца, заставляя постоянно чувствовать свою неразрывную подчиненную связь с островом.
То же самое было и с машинами. Надо было только придумать любую причину и тебе тотчас выделяли авто с водителем. Наша золотая молодёжь с восторгом встретила сиё положение, тут же обзаведясь водилами-дублерами и весёлыми компаниями отправляясь в автомобильные вояжи. Однако их радость оказалась преходящей, как говорится, человек может пролежать на одном боку два-три часа подряд, но когда ему скажут, что надо пролежать именно на одном боку, то и десять минут будут в тягость. Так и тут обязанность всё время разъезжать вместе, а потом вместе возвращаться в гараж Лазурного, быстро ликвидировала это тусовочное поветрие.
Когда до нас, зграйщиков-рантье, долетали эти сведенья, мы по телефону между собой лишь довольно хихикали – Принц крови вполне оправдывал возлагаемые на него надежды. Постепенно после периода отшельничества у нас выработалась привычка четыре раза в год (на 1 января и на три дня рождения) съезжаться вместе, чтобы попить хорошего вина и перетолочь последние симеонские новости. И о чём бы мы не говорили, речь обязательно сворачивает на Отца Павла, словно мы что-то с ним или о нём не договорили, и теперь хочется непременно договорить. Иногда всплывают такие подробности, что нам самим становится немного не по себе.
Так, обсуждая необыкновенный всплеск производства российских сериалов, Аполлоныч вспомнил, как именно Воронец отговорил его от дальнейших занятий кино:
– Он мне не про режиссуру говорил и даже не про нашу киношную базу на Симеоне, а про российских актёров. Сказал, что все разговоры про их душевную талантливость – разговоры для бедных. Мол, раньше отмазка была, что они советские, поэтому их и не пускают на Запад. А теперь этой отмазки нет, и всё равно не пускают. Мол, в актерах важна не талантливость, а безупречность исполнения, чего в российских актёрах и близко нет.  
Книгочей Севрюгин, всегда не соглашаясь с литературными выкладками Отца Павла, как-то признался, что сейчас читает всё меньше и меньше:
– Совсем почему-то не могу про людей читать. Сейчас моё самое любимое чтение Джеральд Даррелл с его зверушками. А всё потому, что Пашка когда-то сказал, что при наличии на свете две трети совсем не читающих людей говорить восторженно о литературе всё равно, что курильщику восторгаться сигаретным дымом в присутствии некурящих людей: и глупо и неприлично.
Не остался в стороне и я со своими застрявшими в мозгу воронцовинами:
– А знаете, что он мне однажды сказал, про свою веру в Судьбу? Что верить в неё ему скучно и тоскливо. Что он больше верит в своего Ангела-хранителя, потому что слишком часто замечал, как тот отчаянно бьётся за него с другими Ангелами и всегда побеждает.
Как-то по пьяни мы даже рассказали Вадиму про убийство Муни.
– Ну вы и сволочи! – завопил бывший лазурчанский мэр. – Я десять лет на острове детьми клялся, что никакого ритуального убийства у нас никогда не было.
            С годами между нашими заморскими лежбищами и Симеоном был налажен также гостевой мостик. Что такое для нормального отпускника каких-то двенадцать тысяч километров – отоспался как следует в двух-трёх самолётах и уже на месте! В основном это наши дети повезли показывать дедушкам и бабушкам первых внуков и внучек, но приезжали посмотреть европейские медвежьи углы и ветераны-галерники. Навестив Симеон, мчались к нам на другой край света рассказывать о своих впечатлениях и вице-командоры.
            – Там сплошные ремонтные работы. Нового ничего не строится, только всё ремонтируется, – докладывал Заремба. – На Галере вся её облицовка осыпается и вид совершенно неприглядный. Работяги в грязных робах по всем парадным улицам ходят как будто так и надо.
            – На смену Сафари для трудоголиков и Сафари интеллектуального ликбеза пришло Сафари простого житейского профессионализма, – сообщал Ивников. – Наметилась даже тенденция, что сафарийцы сознательно стали освобождаться от лишней собственности: большие квартиры менять на меньшие, а свои музейчики и лавки пытаются всучить неопытным стажёрам.
            – Половина моих катамаранов и электрокаров стоят на приколе, – жаловался Шестижен. – Вообще лошадей в посёлке почти не стало. Считается, что это были глупые понты первостроителей и теперь это уже не нужно. Всё вообще как-то упрощается и беднеет. Даже в Галере четверть квартир стоят пустые, новое поколение предпочитает жить в коттеджах и таунхаусах.
            Честно говоря, мы, зграйщики, выслушивали подобные стенания без всякого сочувствия и злорадства. Смотрели привезённые фото и видео, вежливо качали головами, но находили сто пятьдесят причин, чтобы самим на Симеонов остров не отправляться.
            Впрочем, совсем недавно на 25-летнюю годовщину Сафари нам едва не пришлось отказаться от своего незыблемого правила. Всех троих зграйщиков обзвонил по телефону Принц крови и поставил в известность, что в галерном издательстве подготовлен сборник высказываний Отца Павла «Из Воронцовского изотерического…» и попросил срочно приехать, чтобы решить этот и другие вопросы.
            Особенно интриговало это «и другие вопросы». Подобно своему отцу Дрюня никогда впрямую не обращался к кому-либо за советом и вдруг такая просьба. Естественно, мы с Вадимом тут же вылетели в Рим к Аполлонычу, чтобы «собраться и всем вместе приехать».
            – По моим сведеньям, там готовится открытие памятника первостроителям, и это повод заполучить нас, чтобы новое поколение сафарийцев сравнило оригиналы с бронзовыми копиями, – обрадовал я их своей информацией.
            – Ух ты! – изумился Аполлоныч. – Деваться некуда, придётся срочно завещать, чтобы нас всех похоронили под этим памятником.
            – Если так, то я точно не еду, – возразил Севрюгин. – Такие кривляния не для меня.
            Два дня мы обмозговывали это дело, и, в конце концов, сдали авиабилеты в кассу. Коль скоро старый вожак нашей зграи показал, как именно надо уходить в полную отставку и обрёл от этого почти мистическую сущность, так и нам не следовало мельчить, превращаясь в обычных милых отставничков, радующихся любому юбилейному чествованию.
            Открытие памятника первостроителям, в виде разрывающего цепи дикого коня, прошло без нас. Потом позвонил Ивников и сказал, что наш неприезд был абсолютно правильным. Комментировать действия преемников не командорское дело. Во что Сафари превратилось, в то и превратилось, в том, значит, и был изначальный и конечный смысл нашего Фермерского Братства.      
           
Конец   
 

© Copyright: Евгений Таганов, 2020

Регистрационный номер №0468533

от 28 февраля 2020

[Скрыть] Регистрационный номер 0468533 выдан для произведения: Глава 10. ПЕРЕМЕНА УЧАСТИ-2
 
            Эра Интернета и мобильников наступила на Симеоне сразу и вдруг. За какой-то месяц треть телефонов весной 1996 года обрели соответствующие интернетовские приставки, а на Заячьей сопке возник свой узел сотовой связи. Первые мобильники едва вмещались в руку, но работали достаточно качественно. Пейджеры тоже появились, однако от них быстро отказались – прямая связь была гораздо предпочтительней.
            С приходом этих новинок жизнь симеонской молодёжи кардинально изменилась. В то время как на остальной планете сидение за компьютером вело к постепенному оглуплению тинейджеров, у нас случилось всё прямо наоборот. Как не без сарказма заметил Аполлоныч:
– Произнеся миллион раз слово «интеллект», мы добились-таки того, что нашим чадам, в отличие от их компьютерных сверстников на материке, стало сладко превращаться в образованных людей.
Да и то сказать, 22-летний Дрюня и 23-летняя Катерина с их следопытами и мотовзводниками являлись для новой поросли уже средним поколением, замшелым и старорежимным, которое немедленно нужно было превзойти.
Началом грядущих перемен послужило возникновение большой группы недорослей, которая ни после второго, ни после третьего курса ПТУ не смогла поступить ни в какие вузы. По инерции они продолжали виться вокруг училища, посещая его спортивные площадки и дискотеку, а потом вдруг сами потребовали преобразовать ПТУ в СУПИ (Симеонское училище полиграфии и искусства) с шестилетним сроком обучения и выдачей полноценного вузовского диплома. Кто-то проведал, что в Московском Литературном институте на целом курсе учится по 40-45 человек:
– Так и у нас можно набрать курс на 30-40 человек.
Зграю их требование порядком озадачило. Когда-то студенческий кампус был едва ли не главной целью Сафари, потом поняли, что не по Сеньке шапка и вот теперь снова.
– И кому нужны будут наши местечковые дипломы? – кривился Севрюгин. – Официально их никто не признает.
– А им чужое признание и не нужно. Собираются работать только на Симеоне, – разъясняла более осведомлённая Катерина.
– Ну да, большими творческими работниками в «Робинзоне», театре и телестудии, – саркастически вторил ей Дрюня.
– Хорошо, один курс там и в самом деле можно будет трудоустроить, а потом каждый год будет по новой тридцадке и что? – вопрошал в пространство Чухнов. – То-то Пашке будет в кайф плодить в Сафари его любимых журналюг!
Спросили мнение и командора-отставника. Тот, к нашему изумлению не возражал:
– Если сами хотят, то пусть учатся. Насколько я знаю, финансов на пять-десять профессоров из Владивостока нам хватит.
В общем, поменяли табличку с названием училища, набрали 25 четверокурсников, пригласили пятерых профессоров-вахтовиков и стали ждать, когда фабзайцам-переросткам всё это, как следует, надоест. Да не тут-то было!
– Студент тот, кто учится самостоятельно! – объявили великовозрастные дитяти на первой же своей тусовке. – Давайте будем грызть просвещение массированным штурмом. Младшие курсы тоже вносим в общий котёл, там такие есть головастики, что только держись. Иначе просто не справимся. 
Это столь не свойственное старшекурсникам внимание к младшим «головастикам» сразу же привнёсло в ряды «знаек» неиссякаемый энтузиазм – старшим приходилось всё время демонстрировать салагам свою продвинутость. Не довольствуясь одними училищными занятиями, они поставили перед собой задачу намного превзойти правящую сафарийскую элиту в начитанности и общей образованности и с помощью Интернета стали себя развивать в самостоятельном режиме. По вечерам собирались в кружки в общаге и друг друга методично и усердно просвещали. Заново открыли старую сафарийскую методу персональных кураторов по тем или иным учебным предметам. Каждый через Интернет или галерную библиотеку, насчитывающую уже более 100 000 книг, углублённо изучал что-то одно и потом преподносил краткую выжимку своих знаний остальным. Знание двух иностранных языков было признано уже недостаточным, к ним они добавили изучение языка жестов глухонемых. Училищные преподаватели не могли нарадоваться такому рвению, пока не обнаружили, что прямо у них на глазах вырабатывается какой-то особый студенческий говор, состоящий из жестов и слов, взятых из разных языков, которого посторонние не могут понять.
            Свои навыки они вскоре стали реализовать на практике. Не спрашивая ничьего разрешения, приступили к созданию пятидесятитомной библиотеки «Обязательного чтения». Все толстенные классические произведения решили вмещать в стостраничные тексты, где печатались лишь начало и окончание романа, а вся середина давалась в кратком пересказе. Свой проект они мотивировали просто:
– Ведь существуют «Мифы Древней Греции» в таком комиксовом изложении, и мир от этого не рушится, так почему бы не представить и современную литературу глазами читателей какого-нибудь двадцать пятого века.  Все будущие студенты-филологи ещё будут нам благодарны за сбережение их времени, а кто захочет глубже вникнуть в ту или иную книгу, пожалуйста, пусть берёт и читает её в полном объёме.
Книгочей Вадим Севрюгин был в крайнем возмущении:
– Что это ещё за филологические суррогаты?!
– А мне лично их затея нравится, – отвечал ему Аполлоныч. – Особенно если учесть, что, работая над подобной переработкой классики, сами редактора выучат её досконально.
Спросили Отца Павла, тот тоже был снисходителен:
– Сто страниц умножить на пять и на пятьдесят томов это двести пятьдесят больших романов. Интересно, где они возьмут столько классики? Во «Всемирке» и то меньше.
Дрюня-Андрей, в чьём ведение находилось симеонское издательство, выдвинул свое условие:
– Серийность требуем определенного объёма, пока не будут полностью подготовлены первых десять томов «Обязательного чтения», я их в печать не запущу.
Увы, супистам удалось подготовить лишь два с половиной тома «Чтения», после чего их запал кончился, и набранные тексты остались мертвым грузом на сайтах их компьютеров. Вместо издательских экзерсисов у «знаек» пошла мода на самостийные постановки коротких видеофильмов и телеспектаклей, когда каждый второй из них брал в руки SVHS-камеру, собирал актёров-дружбанов и называл себя кинорежиссёром. Это, конечно, было менее трудоёмко, чем книгонабор, но закончилось точно таким же пшиком.
Ещё часть супистов, насмотревшись на показательные выступления моих легионеров, захотела достигнуть таких же физических кондиций:
– Сделай нам, господин Кузьмин, легионерскую начальную подготовку. Только, пожалуйста, так, чтобы мы не скопытились от её передозировки.
Ну устроил я им два лёгких кросса по пригоркам и оврагам, даже сам с удовольствием с ними побегал, но так и не убедил.
– Не, – сказали они, – скучно это как-то всё. Хотим чего-нибудь повеселей.
Их мысли, переключившись, направились на поиск такого занятия, где равных бы им не было. Надо отдать им должное, нашли его довольно быстро, и назывался он «Мастер-класс по бальным танцам» этакий расширенный факультатив детской галерной танцевальной студии. Придумали для себя особый стиль «электро» и стали его всячески развивать, когда под обычную дискотечную музыку выдавался на-гора танец, в который вкраплялись элементы народных и бальных танцев, и всё выглядело на редкость ярко и эффектно.
            Первое же появление стиля «электро» на симеонской дискотеке произвело подлинный фурор и к его изучению тотчас приобщилось все подростковое население острова. Овладеть им, впрочем, оказалось совсем не просто, необходимо было иметь не только чувство ритма, но идеально владеть своим телом и самое главное – чувствовать окружающую публику и уметь работать на неё.
            С последним у супистов уже был полный порядок. Виной ли тому уроки управленческих азов или актёрского мастерства, поведение ли взрослых галерников, или учебные пособия в виде Катерины-Корделии и Дрюни-Андрея только у многих сафарийских чад появилась особая интуиция на окружающих людей и своё среди них положение. Не прошли даром культивированные ещё с детсадовских ногтей чувство гордости и самоценности, поиск собственного обаятельного имиджа, когда ты мог позволить себе известные вольности и при этом не получить за них никакого взыскания. Вот почему появляясь даже в незнакомом обществе наши отпрыски с той же проницательностью «просчитывали» и его, и своё в нём поведение.
            Столь же «творчески» подошли электротанцоры и к своей внутренней дисциплине. При любом коллективном сборище всегда полушутя-полусерьезно назначали себе «сержанта» (обычно по живой очереди) и беспрекословно ему подчинялись. То есть самые язвительные шуточки в адрес его команд раздавались, но сами команды тем не менее тотчас выполнялись.
            Появилась ещё одна совершенно новая черта в их поведение – умение скрывать свои способности и в нужный момент выстреливать ими как из Большой Берты. Попадает, допустим, наш милый мальчик на чужую молодёжную вечеринку, скромно держится в сторонке, одеяло на себя никак не тянет, даёт распускать павлиний хвост перед девушками другим и вот, когда вечеринка в самом разгаре, и все остальные успели проявить себя и по части знания английского, и в умении играть на гитаре, и в знании заграничных прибамбасов, тут-то наш вундеркинд и выстреливает, со скучающим видом и первое, и второе, и третье. Но так как его бенефис уже под занавес вечеринки, то это никого как бы и не обижает, и для всех является приятным сюрпризом узнать поближе такого замечательного скромнягу. 
            С обретением стиля «электро» все эти качества усилились у наших фабзайцев многократно. Каскадёрские рейды мотовзводников по побережью сменились рейдами «танцоров», когда пятнадцать-двадцать супистов подруливали на микроавтобусах на ту или иную местную дискотеку и вели себя по той же схеме: сначала вроде как все окружающие, а потом давая полную раскрутку своему «электро», так что ни на что другое окружающие уже и не смотрели, а только на симеонских визитёров. Драться, впрочем, никто не лез. После первых двух-трёх подобных попыток все быстро уразумели, что даже в численном меньшинстве «мальчики с Симеона» представляют силу, с которой лучше не связываться. Местные девчонки, те, естественно, тоже начинали сходить по ним с ума и все, как одна жаждали получить приглашение на остров.
            Зграя наблюдала за выходками «танцоров» со смешанным чувством одобрения и неприятия.
            – Ну и детки, – сокрушенно качал головой Севрюгин. – У меня уже целый ящик сигналов на них.   
            – Может лучше снова возобновить рейды мотовзводников? – подначивал барчук.
            – Им далеко до моих мотовзводников, – пренебрежительно отзывалась Катерина. – Подождём до первого большого ЧП, только так можно им запретить их вояжи.
            – Я думаю, у них критической точкой будет двадцать лет, – серьёзно рассуждал Дрюня. – После этого ходить по дискотекам, как говорится, уже западло.
            Среди супистов тем временем постепенно вычленилась группа в десять человек, которую на острове стали называть «высоцкими». Подобно легендарному Владимиру Семёновичу они обладали достаточно средними способностями и в актёрстве, и в игре на гитаре, и в пении, но вместе эти способности составляли гиперталантливый коктейль. Свободно общаясь между собой на языке, непонятном окружающим, спортивные, искромётные, обаятельные, они, обретая всё новые умения и навыки, шаг за шагом, сантиметр за сантиметром приходили к мысли о своём уже не относительном, а абсолютном умственном превосходстве. Мол, командорское старичьё было хорошо в своё время, оно подготовило для нас почву и пьедестал, ну а вскарабкаться на него мы сумеем и без чьей-либо помощи.
            Появился у «танцоров-высоцких» и свой верховод, вернее, целых два. Первым утвердился Герка, старший сын Севрюгина, которому в канун 1997 года исполнилось 18 лет. Самый молодой среди «высоцких» он вышел в верховоды вовсе не за высокий папин авторитет и тугой кошелек, а за редкий талант юмориста, превративший его в любимца всей компании, и тоже свято верил в свою командорскую избранность. Но, пожалуй, главным серым кардиналом их группы был толстощекий Олежка Рябов, сын матери-одиночки, имевшей на острове, кроме профессии уборщицы, третий разряд и скромную двухкомнатную квартиру в посёлке. Олежка всецело полагался лишь на свои способности, но, отдавая себе отчёт в собственной безродности, предпочитал главенствовать не явно, а скрытно, через Герку, манипулируя знатным командорским отпрысками, как только мог.
            Разумеется, формирование команды «Высоцких» произошло не сразу и вдруг, а набирало силу как бы исподволь. Ну тусовались одной кучкой, ну придумывали разные хохмы вроде сафарийского языка, «Обязательного чтения» и стиля «электро». Потом среди «танцоров» возникло увлечение коммерческой литературой, когда разбившись на пары и тройки (кому – сюжет, кому – диалог, кому – описания), они наперегонки принялись писать авантюрные и детективные опусы. Тут-то Герка с Олежкой и сподобилась написать в восемнадцать лет текст, который был через два месяца превращен во вполне читабельную и распродаваемую книгу. Понятно, что от всех этих замахов и достижений у ребяток порядком пошла кругом голова.
            Так уж вышло, что во Владивостоке в это время развернулась большая мафиозная война за передел сфер влияния. На смену сходок авторитетов пришёл разнузданный беспредел, с автоматами и гранатометами вместо ножей и пистолетов. К сожалению, избавившись от своих бандюганов-казиношников, мы, вернее, я в значительной мере утратили полезные связи в их среде. Да и то сказать, многие из прежних наших казиношников оказались проигравшей стороной и, спасаясь бегством, срочно сами попросились с семьями на остров уже в качестве простых дачников. Не остались в стороне и сафарийские торговые точки: два киоска в краевом центре были сожжены, а одна из киоскёрш в Артёмовском аэропорту – жестоко избита. Два дня заседал Бригадирский совет, прикидывая, что лучше: воевать или откупиться. Наконец решили временно выплачивать требуемую дань новоявленным рэкетирам, что молодым поколением симеонцев было воспринято в штыки. Не станешь же каждому объяснять, что дань эта рано или поздно будет сполна возвращена со всех джентльменов удачи.
            Казалось, всё снова улеглось, а затем вдруг произошло убийство одного из моих легионеров, которого в краевом центре убили просто потому, что опознали как симеонского легионера. Тут уж взбеленился весь легионерский взвод, тем более, что официальное следствие и мой неофициальный розыск конкретных результатов не дали. Но одно дело, когда месть происходит тайно и как бы невзначай, и совсем другое дело, когда к ней призывают совершенно открыто вслух. Разумеется, и мне, и Аполлонычу, и даже Дрюне-Андрею приходилось выкручиваться и отвечать:
            – Да вы что? Какое ещё человеческое жертвоприношение? Не занималось этим Сафари никогда и заниматься не будет. Полулегальная губа действительно имеется, а казнь преступников – это, пожалуйста, к Америке, в суд Линча, не к нам.
            Глубоко разочарованные зграйским миндальничаньем часть легионеров образовала самостоятельную следовательскую группу, которая поклялась не оставить убийство их товарища без последствий. Я, в общем-то, не придал этому событию особого значения: покучкуются, ничего не добьются – и успокоятся. Гораздо больше меня обеспокоил запрос «высотских» насчёт моей тайной картотеки:
– Дайте, пожалуйста, в нее заглянуть. Может, мы найдём там то, на что вы не обратили особого внимания.
Я, конечно, отказал им и даже на всякий случай изъял её из сейфа и системного блока, не ведая, что оперативная часть картотеки уже скопирована на посторонние диски.
С помощью моей старшей дочери, влюблённой в Герку, были сделаны дубликаты кабинетных ключей и пока я грел пузо в ещё экзотической в тот момент Патайе, с этой оперативной части картотеки были сняты прилежные копии. Дальше произошло то, чего я не мог предположить в самом безудержном фантазировании: мои легионеры-расследователи, которые терпеть не могли «танцоров», негласно объединились с «высоцкими» и начали действовать. Все уголовники из моей картотеки, отсидевшие срок за убийство или изнасилование и состоявшие в одной из действующих группировок были включены ими в чёрный список, который подлежал методичному отстрелу до тех пор, пока мафиози сами не догадаются выдать Сафари убийц легионера.
            Старая сафарийская тактика с исчезновением жертв, по принципу: нет трупа – нет убийства, заговорщиками была отвергнута, как морально устаревшая. А уничтожение провинившегося человеческого отребья было названо самым высшей сафарийской инициацией, только после которой юноша мог считать себя мужчиной. Галерный тир пополнился новыми стрелками, на что мало кто обратил внимание. Была организована секретная касса, куда собирались деньги на покупку на материке пистолетов и взрывчатки. Каждая мочильная операция тщательно продумывалась и планировалась, тут «высоцким» весьма кстати пришёлся опыт написания авантюрных романов. А частая смена «киллера» всякий раз меняла почерк самого акта исполнения возмездия, что порядком сбивало правоохранителей со следа.
            Внешне всё выглядело невинно-безупречно: два десятка танцоров вперемежку с отдыхающими легионерами отправлялись на материк поразить своим мастерством очередную дискотеку и в самом деле кого-то и как-то там поражали, но только в количестве пятнадцати человек, а остальные как бы отлучились за пивом или с новой девчонкой полюбезничать. На самом деле боевая пятёрка отправлялась на «дело», иногда рядом с той же дискотекой, а иногда в трёх-пяти километрах. Жертву отыскивали в квартире и магазине, в ресторане и возле собственной машины, следовал один-два выстрела и юные мстители бесследно растворялись в сумерках вечера. Когда случались накладки и рядом оказывались дружки «клиента», или неожиданный милицейский патруль, или ещё какие безумцы готовые задержать парня с пистолетом, на сцену выступала группа прикрытия и пальбой в воздух остужала энтузиазм преследователей.
            Весь фокус заключался в полной неожиданности для жертв такого поворота событий. Как правило, это были рядовые качки, которые больше работали кулаками, чем гранатами и пушками, что тоже порядком обескураживало следователей прокуратуры. Зачем мочить пешек, рациональней же охотиться на авторитетов?
Прошло целых три таких теракта, прежде чем я стал что-то сопоставлять и о чём-то догадываться. Окончательно всё выяснил после поножовщины в ночном клубе Артёма. «Высоцкие» наведывались туда не один раз, и всегда всё там было тихо и спокойно. Просто физически не сыскать было такой кулачной силы, которая бы рискнула налететь на пятнадцать парней с Симеона. Но в критический момент «высоцких» оказалось всего семеро и три десятка местных парней решили, что справиться им с великолепной семёркой вполне по силам. Почти и справились: налетели, смяли, опрокинули и даже попробовали пинать ногами.
            Не знали борзые молодчики, что в СУПИ как раз пошла мода на сафарийскую наваху, которая удобно размещалась в заднем кармане джинс, а в раскрытом состоянии была идеально пригодна и для метания, и для фехтования. Приёмы фехтования ею тоже были хорошо отработаны, и стоило первому артёмовцу, схватиться за располосованный бицепс и заорать благим матом: «Зарезали!» как толпа драчунов мгновенно отхлынула, позволив остальным поверженным супистам вскочить на ноги и выхватить свои навахи.
– А за нож у нас убивают! – провозгласил какой-то смельчак и тут же получил скользящий удар отточенным лезвием по лицу. Следом засвистели, рассекая чужие щеки и другие навахи, и вся семёрка беспрепятственно двинулась к выходу. Прав был Юлий Цезарь, когда утверждал, что молодых солдат Помпея удары в лицо обратят в бегство скорее, чем какие-либо другие.
            На улице «высоцких», правда, тотчас окружили несколько ментов с «макаровыми» наперевес. Но тут по вызову мобильника на микроавтобусе вернулись с «задания» отсутствующие восемь головорезов с пушками и в масках, и разоружиться пришлось именно ментам. Потом была сорокакилометровая погоня всей приморской милиции по сопкам до Лазурного, в результате чего догнать удалось лишь пустой микроавтобус – все пятнадцать супистов без остатка растворились среди улиц Лазурного и в ту же ночь, несмотря на блокировку всех местных плавсредств, благополучно прибыли на Симеон.
Прокурорское расследование данного инцидента мало что дало. Легкий встречный шантаж, умеренный подкуп, старательное вранье и перемешивание всего и всех привели к тому, что к судебному разбирательству были привлечены двое симеонских малолеток, которые в тот вечер вообще не покидали остров. У всех «высоцких» в ночном клубе волосы были покрашены в яркий желтый цвет, и на следующий день точно так же выкрасили себе голову ещё сто симеонских парней. Поди теперь их достоверно различи. В результате пять потерпевших со шрамами на лице обошлись Сафари всего в два условных срока по три года каждый.
            Параллельно проводил следствие и я – дознавался, где именно прохлаждалась отсутствующая восьмёрка.
            – Значит, посвящение в настоящие мужчины?
            – А почему бы и нет?
            – Ну и как самочувствие после этого?
            – Да нормальное. Оленя завалить намного жальче. Они же бандюги, каждый под расстрельной статьей. Это просто нормальная санитарная вырубка гнилого леса.
            Я смотрел на восемнадцатилетнего обалдуя, который рассказывал о своём точном выстреле по живому человеку в перерыве между чтением «Улисса» и игрой на фоно и готов был выть от бессилия и злости. Вот он, итог всех наших стараний и устремлений!
            Срочно позвал Аполлоныча и Севрюгина и сообщил им сию приятную новость.
            – Это, кажется, в древней Спарте подростки бегали и просто так мочили зазевавшихся илотов, – вспомнил барчук, как всегда, не спеша переходить от иронии к серьёзному. – Мы хотели древнего греческого полиса – мы его получили по полной программе.
            – А мой Герка, что, тоже среди исполнителей? – оглушенно спрашивал Вадим.
            – У меня есть подозрение, что широкая общественность благородного занятия наших юношей не одобрит, – невесело определил Аполлоныч.
            Ни до чего с ними не договорившись, пошёл я советоваться с Отцом Павлом. Тот не сразу мне поверил, тоже думал, что я его разыгрываю. Потом признался, что совершенно не представляет, как подступиться к данной проблеме:
            – Иди к Дрюне, он ближе к ним по возрасту, может лучше всё сообразит.
            Вот вам и всесильный, всезнающий великий кормчий Воронец!
            Дрюня воспринял ситуацию без паники. Пообещал, что сам разберётся с придурками. Дождался дежурства по Симеону своего командорства и по одному стал выдёргивать «высоцких» прямо с училищных занятий к себе в кабинет, дабы сказать каждому из них в отдельности одно и то же:
            – Дорогой Саша (Коля, Петя), или ты в двадцать четыре часа вместе с родителями покинешь на два года остров, или дашь мне слово, что до конца учёбы без моего, и только моего разрешения, ни разу не покинешь Симеон.
            Разумеется, все выбрали второе и – самое удивительное – не были за такое условие к Дрюне ни в малейшей претензии. Даже вздохнули с некоторым облегчением, прекрасно понимая, что их разбойничьи рейды рано или поздно обнаружат себя и обернутся бедой не только для них самих, но и для Сафари в целом. Артемовская драка и без того сделала их героями в глазах всех симеонцев моложе двадцати лет, тщеславие было удовлетворено, а произведённые теракты насытили и чувство мести. Повернули себя так сказать на мирные рельсы.
            С их подельниками-легионерами Воронцов-младший посоветовал разбираться мне:
– Придумай им особые спецзадания и вместе с женами отправь, желательно навсегда, на материк.
Что я с облегчением и сделал.
            Все эти события уместились в каких-то три осенних месяца, а затем, казалось, всё пошло своим стабильным чередом. Методично перестраивался посёлок, хорошели фешенебельные Родники, освободившись от последних строительных лесов, умиротворенно сияла Галера. Плотный график премьер, публикаций, концертов, соревнований, свадеб, деторождений и презентаций заполнял весь досуг симеонцев и создавал у них вполне бодрое мироощущение. Но что-то во всём этом было уже не то. По крайней мере, нас троих: меня, Вадима и барчука не покидало предчувствие, что мы находимся на пороге какой-то большой катастрофы. И на всякий случай мы потихоньку принялись готовить себе запасные аэродромы на материке – покупать квартиры в Москве, Краснодаре и Сочи. Намекнули на такой вариант Воронцу и незамедлительно получили гневный отлуп:
            – Меня с Симеона вынесут только вперед ногами!
            И как накаркал – через три дня после этих слов его с тяжелейшим сердечным приступом вывезли в краевую больницу. Пашкина тихая ярость по этому поводу не знала границ: ни разу в жизни не быть на больничном и вдруг, как последняя кляча так позорно скопытиться! И недели не пролежал в реанимации, как потребовал выписки назад, в свою архитектурную студию. Лежал под капельницей уже там и продолжал злиться на весь мир, не разрешая никому, кроме жены себя такого беспомощного навещать.
            Следующая напасть случилась с Катериной-Корделией. После вторых родов она слегка располнела и тоже страшно на это негодовала. Не нашла ничего лучше, чем снова заняться мотоспортом. Но так как выезды мотовзводников на материк уже сошли на нет, то к её услугам остался лишь симеонский мотодром. Там-то она при пересечении рядовых препятствий и перевернулась. Причём самым наихудшим образом с многочисленными ушибами и сложными переломами. Слава Богу ещё позвоночник как-то уцелел! Тем не менее, на добрых полгода железно выбыла из строя.
            Затем настал черед Дрюни. Славный юноша справил своё двадцать третье день рождение и безумно влюбился в тридцатилетнюю банкиршу из Находки. Будучи в Находке в командировке, шёл мимо главного местного ресторана, как вдруг рядом затормозил «линкольн» и услужливый шофер выскочил и распахнул перед ним дверь. Пожав плечами: кто бы это мог быть, Дрюня шагнул вперёд, чтобы сесть в лимузин, в эту минуту с ним едва не столкнулась вышедшая из ресторана молодая женщина со своим телохранителем.
            – А, это вам? – удивился Воронцов-младший. – А я думал мне. Не прокатите с ветерком? Давно мечтал. Без рук! – последнее относилось к громиле-телохранителю, который хотел было отпихнуть его, но Дрюня увернулся, и толчок пришёлся на хозяйку.
            – Всыпь ему! – приказала своему подручному рагневанная банкирша.
            Тот по-бойцовски развернулся, но Дрюнин кнопочный нож уже был приставлен к его кадыку.
            – Тихо, мужик, тихо! – увещевал его симеонский Принц крови, искоса пожирая глазами женщину. – Как зовут? Не тебя.
            – Татьяна Семеновна, – выдавил громила сквозь зубы.
            – А меня Андрей, – ловким движением Дрюня достал у громилы из плечевой кобуры пистолет, вынул и забрал из него обойму и вернул оружие на прежнее место. – Приятно было познакомиться. – И убрав нож, он зашагал своей дорогой.
            Для какого-нибудь Минска или Москвы этой сцены с лихвой хватило бы для романтического знакомства, но для сурового дальневосточного порта подобного лихачества было маловато, поэтому знакомства не состоялось. Помогла география:  улицы Находки напоминают большую расчёску: вдоль бухты тянется один главный проспект, от которого вглубь берега отпочковываются боковые улицы, поэтому постоянно выходя на главную магистраль, очень легко рано или поздно вновь столкнуться со знакомым «линкольном». И трёх часов не прошло, как Дрюня снова оказался возле выходящей из лимузина банкирши.
            – Привет, толстый! – добродушно приветствовал он телохранителя. – Мадам Таня, можно я вас завтра на завтрак приглашу.
            – Пошёл  вон, – со всей находкинской учтивостью ответила ему дама.
            – Надо говорить: пошёл вон, Андрей, – поправил её Дрюня.
            С этого дня началась планомерная неотступная осада неприступной банкирши. Молодому командору не составляло труда узнать всё про свою новую пассию. И то, что она недавно схоронила подстреленного в разборках мужа, и то, что вся поглощена лишь банкирскими делами, и то, что из всех живых существ привязана к одной своей белой кошке Муське. Сказывались уроки американского кино, прочно усвоенные сафарийскими отпрысками: если в начале фильма героиня велит отдубасить главного героя, то в конце она должна быть с ним ласковой послушной девочкой. По этому сценарию Дрюня и шпарил, забросив все дела и половину времени проводя в Находке.
            Между тем над его головой все гуще собирались тучи под названием «служба в армии». Хотя Первая чеченская война уже и закончилась, но служить рядовым симеонскому генералу всё равно было зазорно. Чтобы избежать призыва Принца крови на армейскую службу у нас были задействованы все средства. Но такие же средства задействовал и наш противник: районные и краевые чинуши, которые почему-то именно в этом вопросе стремились проявить всю свою принципиальность. Пока Дрюня находился на острове, он был недоступен ничьим проискам: всегда имелась нужная медицинская справка, или отписка, что призывник находится в отпуске в дальней стороне. Пять лет мы успешно прикрывали его от призыва, думая, что всё вот-вот окончательно уладится: родятся двое детей или выберём его в качестве симеонского мэра. Один сын в конце концов у него от Марины, теперь уже вполне его законной жены родился, и я, отвечающий за его неприкосновенность, слегка расслабился.
            Тут как раз и случился роман с банкиршей. Та под влиянием его домогательств постепенно смягчалась, а, узнав, кто именно её так настойчиво преследует и вовсе оттаяла. Взрослой женщине стал любопытен юноша с таким богатым управленческим и всяким другим капиталом за душой.
            Договорились, что Дрюня приедет и заберёт её на остров, чтобы показать свои владения. Не будешь же своей пассии объяснять, что в военкоматах сейчас самый пик набора и у всех патрулей есть заветная мечта выловить симеонского командора. Тайно миновав расставленные персонально на него дозоры, Воронцов-младший прибыл в условленное место. Там что-то у них с банкиршей не сложилось, и он в расстроенных чувствах, забыв о предосторожностях, отбыл назад и на въезде в Лазурный его повязал военно-милицейский патруль. Как опасного преступника военные караулы быстро передавали нашего Ромео из рук в руки и в условиях полной секретности спешно отправили к месту несения службы: в Читинскую область в железнодорожные войска, что было ещё одним нам оскорблением, потому что вот уже лет восемь всех симеонских призывников направляли исключительно в десантники или пограничники.
За Дрюней непрерывно следовали мои люди, но всюду опаздывали на одни сутки. А в саму часть они опоздали на целую неделю, что сказалось роковым образом. Слава об особости симеонского призывника, подогреваемая нужным шепотком сопровождающих, прибыла в часть раньше Дрюня и там соответственно к его встрече подготовились. Приготовился и Воронцов-младший, поняв ещё на пересылках, что так просто его служба проходить не будет. И вот казарма с её самой махровой дедовщиной.
            – Менять «ролекс» на дешёвую штамповку? – Пожалуйста. – Чистить зубной щеткой пол? – С нашим удовольствием. – Стирать ваши носки и портянки? – А запросто.
            Казарменные деды, естественно, порядком были озадачены. Красавец-атлет, возвышавшийся на полголовы над самыми высокими из них, поражал своей неугнетённостью и покладистостью. Три первых бессонных ночи и полуголодных дня в казарме тоже ничуть его не обескуражили. Включив всё свое умение оказывать на людей властное воздействие, Дрюня терпеливо ждал и едва не перевёл стрелки на свою сторону.
            Но на четвёртую ночь нашёлся хмырь, который выпендрёжа ради собрал в туалете полдюжины дедов и приказал Дрюне сделать одну крайне непристойную вещь, кто служил в подобных мусорных ямах может догадаться какую. Сто процентов людей обычно отвечают категоричным отказом на такое предложение. Однако Принц крови повёл себя иначе.
            – Ты очень хочешь, чтобы я это сделал? – спросил он.
            – Харе базарить!
            – Ладно, я это сделаю, если ты напишешь мне это предложение письменно.
            Предложение с подписью и датой было написано. Дрюня прочёл, аккуратно сложил и спрятал в карман мерзскую записку и в следующее мгновение бросился на обидчика. Как ни стерегли его бросок присутствующие, чтобы поймать и оттащить, секунды три они промешкали. Вопль дикой боли огласил казарменный сортир – Дрюня напрочь выдавил хмырю оба глаза.
            Позже, на суде, он утверждал, что просто хотел схватить противника за шею, но в общей сумятице получилось так, как получилось. Да и написанная пострадавшим записка помогла, словом, только два года дисбата за всё про всё, куда Дрюня отправился уже человеком, наводящим зоологический ужас на своих новых соказарменников.
            Весть об армейском «подвиге» Принца крови потрясла симеонцев. Неделю все ходили ошеломлённые и подавленные. Разом померкла легенда и об удачливой звезде Отца Павла. Какая уж тут удачливость, когда одно за другим такое... В само происшествие слишком не вдумывались – как человек одарённый Дрюня и на преступный умысел должен был ответить с удесятерённой талантливостью. Он и ответил: осудил, вынес приговор и тут же сам его осуществил.
            – А дисбат это лучше обычной колонии или хуже? – снова и снова спрашивала Катерина. – Там порядки наверно ещё похлеще дедовщины?
            – Да обыкновенная казарма, только не выпускают никуда и работа за колючей проволокой, – успокаивал её Аполлоныч.
            – А отмазать его оттуда никак нельзя? – интересовался у меня Севрюгин.
            И мы с Мариной полетели в Читу отмазывать наше сокровище. На свидании Дрюня был бодр и невозмутим как всегда:
            – Я ещё никогда не чувствовал, чтобы весь мой организм так работал на полную раскрутку. В командорах у меня только голова была занята, а сейчас и голова и всё остальное. Вот, жена, какой ещё муж принесёт тебе букет таких острых и неповторимых переживаний?
            Разумеется, сразу вытащить его с дисбата было нереально. Мы с Мариной сделали по-другому: сняли поблизости от казармы двухкомнатную квартиру и стали выплачивать офицерам части сногсшибательную мзду, чтобы они раз в неделю на пару дневных часов отпускали Дрюню на свидания с женой и понежиться в горячей ванне.
            – Если тебе будет приходить по тридцать писем в неделю, это для тебя будет плохо или хорошо? – спросил я его в следующее свидание.
– Ну, хуже, точно не будет, – подумав, сказал он. – Только какой в этом смысл?
– А пусть видят, что три тысячи человек держат тебя под контролём.
Помимо кучи писем, которые действительно отныне приходили к нему, редко пустовала и вторая комната в съёмной Мариной квартире – Воронцовское командорство и добровольцы из других командорств установили чёткий график, по которому по очереди отправлялись навещать армейского заключённого, так что без внимания он не оставался. От их изобильных передач пировали не только соказарменники, но и большая часть офицеров.
В свою очередь Дрюня и сам не тушевался в предложенных обстоятельствах, быстро приобретя в своей части основательный авторитет. А после того, как на своей  стройке за колючей проволокой он показал, как можно возводить третий этаж без помощи сломавшегося крана на него вообще перешли обязанности этакого «пахана-боцмана» всей их части. Кстати, добрый десяток тех дисбатовцев потом прибыл на Симеон, вместе с Дрюней, чтобы уже на гражданке быть под знамёнами своего замечательного пахана.
Итогом же наших с Мариной происков стало то, что она во второй раз забеременела, и впереди замаячил свет освобождения Дрюни, как единственного кормильца двух обездоленных деток.
На Симеоне тем временем жизнь в тот тринадцатый сафарийский год порядком пошла вразнос. Наши промышленные товары, которые еще совсем недавно выглядели достаточно привлекательно по мере расширения повсюду товарного ассортимента становилась всё менее востребованными. «Новые русские» реагировали лишь на самое дорогое и роскошное. Среднезарабатывающие отдавали предпочтение дешёвому, но импортному. Нищие бюджетники сафарийские товары брали бы, если бы те вполовину стоили меньше, но этого уже мы сами не могли себе позволить. Книжный и видеокассетный рынок был уже заметно перенасыщен, а ювелирные изделия сильно потеряли в цене. Открытые общепитовские точки стояли полупустыми, а семейные пансионаты оказались никому не нужны. То есть прежние торговые заоблачные сафарийские прибыли канули в Лету, и нужно было очень сильно крутиться, чтобы удержаться на достигнутом уровне, ни о каком суперпроцветании и речи уже не шло. Кроме того, на ветеранах-сафарийцах сильно сказывалась накопленная за 10-13 лет огромная физическая и моральная усталость. Сам их организм отказывался уже куда-то рваться, стремиться, преобразовываться. Всё начинало крутиться по принципу: день прошёл – и ладно, хуже не стало – и замечательно.
            – Хоть ты снова у руля становись, – мрачно шутил Воронцов-старший.
            – Ну и становись, – с готовностью отзывались мы. – Хватит, наотдыхался, дай теперь перевести дух нам.
            Но возвращаться к прежнему верховодству Отец Павел не счёл нужным. Взял и на полтора месяца уехал с Жаннет и близнецами в Европу. На 10 дней в Москву, по 7 дней в Петербург, Париж, Венецию и Кипр. В Московии прошёлся по театрам, посетил 2 ночных клуба, несколько великосветских салонов, а также Курский вокзал и электрички на Петушки, воспетые Ерофеевым, и вернулся на Симеон с совершенно мёртвым лицом.
            – Лучше бы мы совсем не ездили, – поделилась своей печалью Жаннет с Чухновской Натали. – Он всё воспринимает как-то навыворот.
            Нас с барчуком и Вадимом это сильно заинтриговало и, насев на своего несравненного Пиночета, мы, в конце концов, выскребли из него признание.
            – Заграница как заграница, да, на порядок лучше, чем у нас, но какая в принципе разница? – так отозвался он о поездке. – Зато Москва это нечто!
            – Нищие и бомжи напугали? Или бездомные дети? – допытывался Аполлоныч.
            – Да нет, это как раз нормально. Предали страну, так и получите по заслугам.
            – И дети тоже? – уточнил Севрюгин.
            – И дети тоже. Коллективную ответственность только Западная Европа отменила, а не мы, потомки Чингисхана.
            – Ну, а что тогда? – не отставал Чухнов.
            – Я-то думал, что хоть шальные миллионы начнут расслаивать население на сословия, а ничего подобного. При советской власти и то было чётко намечено: номенклатура, интеллигенция, рабочие и колхозники, а сейчас даже этого не стало. Какие там олигархи и гламурные звёзды?! Всё превратилось в одно сословие бесстыдного, безудержного быдла. Только одно быдло с деньгами, а другое нет. А женщины это вообще за гранью! Я понимаю, что святой долг любой женщины захомутать богатого мужика и обеспечить себе и своим детям материальное благополучие. Никто с этим не спорит. Но чтобы так беспардонно каждую минуту это вслух объявлять, а по телевизору на всю страну давать советы, как всё это сделать технически!! Теперь я понимаю всех наших мусульман – с таким русским отребьем действительно нельзя сливаться в одно целое.
            Кажется, ну состоялся ещё один кухонный разговор и всё. Однако вскоре его прямым продолжением стало выступление Отца Павла по симеонскому телеканалу. «Высоцкие», уже чуть оклемавшись, прочно оккупировали наш телеэфир, стараясь придумать какую-либо собственную оригинальную начинку. Одним из их главных проектов стала передача «30 вопросов»: ведущий в присутствии 30 присяжных заседателей задавал гостю 30 любых вопросов, а заседатели тут же нажимали кнопки голосования и на экране менялись цифры голосования за вопросы и за ответы, до самого конца невидимые ни ведущему, ни гостю, что особенно всех будоражило и вводило в азарт. Поначалу счёт часто выходил равный, потому что среди заседателей присутствовали и взрослые присяжные, которые отрицательно реагировали на любое хамство ведущего. Но затем ведущие научились задать вопросы с такой скрытой издевкой, что конечный счёт был теперь всегда в их пользу. Естественно, желающих подвергнуться сей изощрённой порке становилось всё меньше, и передача грозила вообще исчезнуть из нашего эфира, когда на экзекуцию «высоцких» по приезду из своего путешествия неожиданно дал согласие сам Воронец.
            Естественно, что ни о какой прямой трансляции и речи не было – зграя не была себе врагом – только запись и возможное редактирование её. Масла в огонь подлил и сам Отец Павел:
            – Мне один ведущий не соперник. Пожалуйста, подберите ещё парочку ребят поязыкастей. Тогда у вас будет хоть какой-то шанс на ничью, – заявил он, давая согласие.
            Разумеется, его вызов был услышан всем островом и в час передачи в маленькую студию набилось триста человека, сидели и стояли буквально на головах. Для начала Отец Павел попросил всех командоров, бригадиров и фермеров удалиться в соседнее помещение, мол, они и так по сто пятьдесят раз слышали мои нотации, пусть останутся одни дачники и стажеры. После того, как зрители послушно пересортировались, он сделал еще одно заявление уже при неофитах:  
            – Прошу всех, кто симпатизирует мне, никак не реагировать на мой искромётный юмор. Пускай ваши аплодисменты будут только после того, как выключат все камеры. Мне хочется, чтобы с вашей стороны на полтора часа был полный вакуум.
            Что такое зловещая тишина, когда ты пытаешься выступать перед аудиторией, зграя знала не понаслышке, поэтому тут же слегка прибалдела от столь непонятного хода. Это потом мы сообразили, что так наш Воронец сбивает всех с привычного ритма просмотра и реагирования.
            Три ведущих, тем временем, сделав вид, что ничуть не удивились выходке своего «клиента» обрушили на него град заготовленных вопросов:
            – Насколько оправдало «Сафари» ваши первоначальные надежды?
            – На двести процентов, – не моргнув глазом, отвечал Павел. – Кроме ста процентов моих надежд, оно добавило сто процентов своих собственных грёз.
            – Вы кому-нибудь в жизни завидовали?
            – Да. Володе Глушакову, моему минскому школьному однокласснику, однажды в двадцать лет под пьяную лавочку он отлупил двух милиционеров, и ему за это ничего не было. Моя самая черная зависть.
            – Почему мы вас уже три года просим выступить по нашему каналу, вы всё время отказывались, а теперь вдруг согласились?
            – Просто не талантливо уговаривали, а неделю назад, какой-то ваш сотрудник обронил: вы уже немолодой человек и когда вы умрёте, никто не вспомнит, что вы всё время отказывались выступать, а обвинит именно нас, что мы не хотели вас снимать. Ну, чтобы вас таких замечательных никто не обвинял, я и согласился.
            Про сотрудника Воронцов соврал, но сошло за чистую монету. Потом ещё долго выясняли, кто именно мог так его уговаривать.
            – Почему вы захотели, чтобы вас спрашивали именно три человека?
            – Потому что, согласившись на это, вы сразу проиграли. Когда трое публично нападают на одного, все симпатии на стороне того, на кого нападают.
            Это была только лёгкая разминка, затем снаряды стали ложиться ближе.
            – Как вы относитесь к молодёжи?
            – Так же, как и к старшему поколению – совершенно равнодушно. Большие популяции населения называются толпой, которая, как известно, редко когда права.
            – Всем известно ваше негативное отношение к простым людям. Почему?
            – Хочется во всём видеть вместо простоты одну цветущую сложность.
            – Вы сами архитектор – творческий человек, а почему-то всегда агрессивно относитесь к другим творцам?
            – Потому что сам творец только маленькая часть всего своего творчества, не больше одной десятой. А когда он выпячивает себя и составляет девяносто пять процентов в своём дуэте с творчеством, а само творчество лишь пять процентов – это и нелепо и противно.
            Вскоре разговор перешёл на личности.
            – Есть ли у вас, как говорят, личные счета в зарубежных банках?
            – Это вопрос криминального наводчика или до абсурда простодушного любопытного? Пара миллионов швейцарских франков, я надеюсь, вас устроит? Посчитайте валовый продукт нашего острова за тринадцать лет, как раз эта сумма и наберётся. И теперь она вся моя и ждёт меня в швейцарском банке.
            – Как вы относитесь к тому, что совершил ваш старший сын? Ведь его противник стал инвалидом.
            – Уж не хотите ли вы двадцатитрёхлетнему парня запретить в своё удовольствие подраться? Для этого и существуют колонии и дисбаты, чтобы всё это уравновешивать. Во всяком случае, когда мой сын вернётся, я его ещё раз наказывать не намерен.
            – Как вы оцениваете тот период, когда ваша жена как бы выпала из обычного жизненного ритма? – Этот вопрос задал Олежка Рябов самый вредный из «высоцких».
            – Благородные люди таких вопросов не задают, а на неблагородных внимания обращать не будем. Следующий вопрос, пожалуйста.
            И на всём оставшемся продолжении передачи, едва очередь спрашивать подходила Олежке, Отец Павел делал жест рукой запрещающий тому говорить. Но и без этого острый интерес не ослабевал. Полтора часа для всех зрителей пронеслись как десять минут. Больше всего мне запомнились ещё два вопроса с ответами:
            – Почему вы на все прямые вопросы отвечаете уклончиво?
            – Если вы на прямой важный вопрос надеетесь получить прямой важный ответ, значит вам десять лет и вы в третьем классе начальной школы. Вы же все мечтаете о творчестве, вот и преображайте мою уклончивость в свои проницательные отгадки.
            – Сейчас в стране везде рушатся финансовые пирамиды. Как, по-вашему, рухнет Сафарийская пирамида или нет? И если «да», то когда?
            – Когда тотальное пренебрежение интересами других людей победит. Когда простые люди скажут: а ну её на фиг эту цветущую сложность, пусть все будут как мы. А случиться это, между прочим,  может в любую минуту.     
            На последние вопросы Воронец отвечал вполне нейтрально, большой ударной точки нигде не поставил, тем не менее, после десятисекундной паузы, едва камеры отключились, раздались мощные овации всех присутствующих: как и заказывали, мэм. Табло высветило окончательный счёт: 85 – 15 в пользу Отца Павла, что полностью соответствовало общему настроению. Такого разгрома «высоцкие» ещё не знали.
            Пока командоры и вице-командоры обменивались поздравлениями друг с другом, я ломанулся в аппаратную изымать кассету с записью передачи – слишком понятно было, что в эфир и пиратскими копиями её выпускать никак нельзя. Позже со мной не все согласились, но это был тот редкий случай, когда я за своё мнение стоял насмерть:
– Для симеонцев, пожалуйста, идите в просмотровый зал и смотрите, а за пределы острова – ни за что!
– Но почему? – возражали мне многие симеонцы. – Пусть знают наших! Сейчас же по Москве ещё и не такое говорят.
            – Москве можно, а нам нет! – как беспримесный ретроград отвечал я.         
            Отец Павел со мной был полностью согласен:
            – Это наши внутренние разборки, для остальных они не имеют особого смысла.
            Те, кто пробыл в Фермерском Братстве меньше пяти лет пять назад, были впечатлены больше остальных:
            – Теперь мы, наконец, поняли, что такое Сафари!
            – И что же оно такое? – с прищуром спрашивали их ветераны-галерники.
            – Словами это не объяснить, поняли – и всё! – следовала загадочная фраза.
            Зграйщики тоже пытались обменяться своими впечатлениями.
            – Все дело в том, что не было ни одного вопроса, к которому он не был заранее готов. Поэтому и выглядел, как мамонт в стае шакалов, – вслух размышлял Севрюгин. – Чем больше они старались, тем сильней выглядели безмозглой молодёжной популяцией.
            – Я так боялась этого вопроса про маму, – призналась Катерина. – Даже специально просила их ничего об этом не спрашивать. А они спросили – ну и получили по полной программе. Надо обязательно Дрюне эту кассету показать, чтобы он был в курсе.
            Слетали в Читу и показали Дрюне. Тот был в полном восторге:
            – А батяня, оказывается, ещё в полном расцвете, любого эмбриона своим максимализмом за пояс заткнёт!
            Получив так сильно по носу, от того, кто представлялся им самой лёгкой добычей, «высоцкие» надолго застопорили эти своих «30 вопросов». Казалось, перевернута уже их страница и в молодёжные властители дум им уже не вернуться.
            Но вскоре с Большой земли мне стали поступать донесения о готовящемся на Симеоне дворцовом перевороте. Всего-то, мол, и требуется, что дождаться, когда Вадим улетит в Москву в долгую командировку и нейтрализовать меня с Аполлонычем и занятой вторым младенцем Катериной. После чего устроить по настоящему свободные выборы.
            – То есть как дворцовый переворот! – несказанно изумился моей информации Чухнов. – Нас отравят, или только пристрелят?
            – У нас что, на губе нет десяти коек для самих молодчиков? – Севрюгин жаждал превентивного действия.
            – Подставным Пиночетом у них твой Герка, – счел нужным сообщить я.
            – Всё, идём к главному патрону, нельзя его не обрадовать! – нашел простой выход Аполлоныч.
            Отец Павел воспринял новость с философским спокойствием:
            – Где-то когда-то читал, что срок жизни самой успешной театральной труппы – пятнадцать лет. Потом она снова становится средним театром. Через полгода Сафари четырнадцатая годовщина. Пора и честь знать. Всё равно это желание порулить будет подниматься снова и снова. Выгодней самим наилучшим образом срежиссировать смену наших поколений, чтобы действительно не вылезла фигура с самым громким голосом.
            – А нам тогда, что же? – недоумевал барчук.
            – С вещами на выход, – мрачно обронил Вадим.
            – Но они же ничего не сумеют! – не согласен был Аполлоныч.
            – Давайте все как следует переспим с этой идеей, а завтра соберёмся снова. – главному патрону не хотелось вступать в пререкания.
            «Пересып с идеей» сильно угомонил наши эмоции. Мысль о долговременном отдыхе сильно запала в зграйский мозжечок. Вот ведь удалился от реального управления сам Воронец – и прекрасно себя чувствует, а мы что, рыжие? И назавтра мы уже определяли чисто технические детали смены правления: как именно и когда. Решено было всем зграйщикам для начала дружно уйти в полугодовой отпуск, а потом, смотря по ситуации, и совсем из него не возвращаться. На запасные аэродромы в Москве, Краснодаре и Сочи оставалось навести лишь последние завершающие мазки.
            – А что будем делать с нашими заначками? – доктора-казначея это беспокоило больше всего.
            «Наши заначки» состояли из набежавших за тринадцать лет на первоначальный взнос процентов, тайных премиальных бонусов, дивидендов на именные акции и накопленных командорских зарплат и приближались к долларовому миллиону на брата: у Аполлоныча побольше, у остальных чуть поменьше.
            – Потом как ангелы-спасители явимся с толстыми кошельками и спасём в последний миг Симеон от полной катастрофы, – бросил пробный камень Чухнов.
            – Думаю: нет, – серьёзно заявил Воронец. – Это наша законная рента. Берём и тратим, как захотим.
            – Но ведь что-то надо будет оставить и в кассе, – встревожился Севрюгин. – Иначе сами будем выглядеть полными сволочами.
            – Одну пятую часть, – Отец Павел не слишком собирался делиться.
            – А как быть с Мадам Матуковой? – осторожно поинтересовался барчук. – У неё собственное командорство, но нашей командорской заначек нет.
            – И что ты предлагаешь? – хмуро спросил Воронец.
            – Предлагаю всем сброситься, чтобы у нее была своя собственная заначка.
            Мы с Севрюгиным горячо поддержали идею Чухнова.
            – Только одно условие: чтобы она до тридцати лет ничего об этой заначке не знала, – возразил Отец Павел. – Кстати и Дрюни это тоже касается. Пускай сначала сами чего-то добьются, и лишь потом получат дополнительную сладкую морковку.
            Так вместе с резервным фондом (не очень большим) для наших преемников сформирован был изрядный долларовый запасец для Катерины-Корделии и Дрюни.
            Через неделю я уже как заправский Джеймс Бонд персонально переправлял на материк «золото Сафари». Моя сумка через плечо отличалась заметной потрёпанностью, но долларовые пачки в ней вид имели самый замечательный.
            На Новый 1998 год на Симеон съезжались гости со всего СНГ, включая Москву, Минск и Питер, не говоря уже о прочих Хабаровсках. В лучших совдеповских традициях было устроено торжественное отчетно-итоговое собрание в 400-местном музыкальном зале, на котором зграя объявила о своей полной отставке. Отец Павел сообщил, что полностью завершил свой первоначальный архитектурный проект Сафари, и его студийным ученикам уже можно вполне доверить оставшийся перспективный план развития всего Симеона. Севрюгин говорил о невозможности сидеть на двух стульях: и в Лазурном и на командорстве в Сафари. Аполлоныч сетовал на усталость от хозяйственных дел и желание вернуться в Москву и снова попробовать себя в качестве кинорежиссёра. Я объяснил свой уход из службы безопасности тем, что у нас уже появились профессиональные оперработники и мне, дилетанту, командовать ими как-то не с руки.
            Следом выступила заранее предупрежденная Катерина и успокаила народ, сказав, что будет нормальный переходный период и на общем положении дел отставка всех командоров отрицательно не отразится, вице-командором Сафари уже вполне по плечу, а к лету устроим выборы и в Симеоне и в Сафари. В общем, сделали все, как планировали заговорщики, только уже по своей воле.
            Великая смута опустилась на Галеру, никто не мог понять: что и почему. Предполагали, что так зграйщики хотят выбить себе какие-нибудь дополнительные полномочия, чтобы вырвать у растерянных сафарийцев: «Да на кого ж вы нас покидаете, отцы родные!» Новогодние столы стояли почти не тронутыми, всем было до выпивки и разговоров, но никак до еды. Чез три дня волнения кое-как спали, и отставники-командоры стали конкретней определяться со своей отставкой – в сорок четыре года уходить на пенсию было как-то в высшей степени странно. Пашка тоже якобы готовился, но в противоположность нам не на Запад, а еще дальше на Восток: на Сахалин или на Итуруп, только вот съезжу и на месте все выберу.
            Но накануне его предполагаемого отъезда меня, а потом Аполлоныча взбудоражил визит Жаннет:
            – Пашка исчез!
            – То есть, как исчез?!
            – А вот так. Вечером легли с ним вместе в постель, а утром его уже не было.
            – Ну так пошёл, наверно, гулять по лесу, проститься с островом.
            – Не пошёл. Он исчез. Я же чувствую это!
            Не поднимая лишнего шума, мы с барчуком приступили к поискам. Камеры слежения зафиксировали Воронцова-старшего в зимней одежде с небольшой сумкой через плечо выходящем в лунном полумраке из дома в «Горном Робинзоне». Больше он на других камерах не появлялся. Но это не могло быть причиной для беспокойства, как у каждого командора у Павла имелась карта острова со всеми смотровыми точками, поэтому при желании он сколько угодно мог пересечь остров в любом направлении, ни разу не попав под видеонаблюдение.
            – Неужели ты думаешь, что «высоцкие» что-то такое сделали? – недоумевал я.
            – Да какие к лешему «высоцкие», – стенала Жаннет. – Он сам исчез, сам!
            – Ну, а какие у тебя насчёт этого есть зацепки? – допытывался Чухнов.
            – Да какие могут быть зацепки? Он же себя никогда не выдаст, если задумал что-то серьёзное! Что вам надо, чтобы он накануне трогательно попрощался со мной, сходил детей всех поцеловал, или письменное завещание оставил? Да он в жизни никогда такого не сделает.
            Но мы всё же ей до конца поверить так и не могли. Пустили версию, что Отец Павел по-английски отбыл во Владивосток, чтобы сесть там на теплоход до Сахалина и продолжали вдвоём с Аполлонычем сотка за соткой обследовали все склоны Заячьей сопки. Сделать это было нелегко, при отсутствии оленей вся гора заросла помимо дубового леса мелким непроходимым кустарником, через который даже зимней порой приходилось буквально проламываться, вооружившись тяжёлыми тесаками. Подростки в своих партизанских играх наделали здесь немало гротов и землянок, но все они тоже были пусты. Обошли также все обрывы восточного и северного побережья Сафарийского полуострова, они выходили на мелководье, которое хорошо просматривалось далеко в море – следов смертельного падения видно не было.
            Самые фантастические слухи поползли по острову: и чеченцы выкрали, и с аквалангом уплыл, и на дельтоплане улетел. Кто-то вспомнил, что когда однажды зашла речь о том, кто какой смертью предпочёл бы умереть, Отец Павел, тогда ещё Пашка Воронец, высказал, что очень не хотел бы оставлять после себя свой личный труп, то есть камнем в воду посреди океана для него наилучший исход. И все пришли к твердому выводу, что он набрал в свою сумку камней, надёжно привязал её к своему телу и прямо в одежде поплыл по зимней воде, пока через двести-триста метров не пошёл на дно.
            – Дождёмся лета, с аквалангами прочешем весь пролив и обязательно найдём, – было общее умозаключение.
            Лета не дождались, искать с аквалангами стали ещё в апреле – и снова результат был нулевой.
            – Не может этого всего быть, – горячо утверждал барчук. – Он же так терпеть не мог суицида, что все книги писателей-самоубийц и альбомы художников-самоубийц изымал из своей библиотеки.
            – Может поэтому и изымал, что сам постоянно думал о том же, – не соглашался Севрюгин.
            Печальной получилась наша четырнадцатая майская годовщина Сафари. Никакой привычной помпы. Кто мог, вообще постарался в этот день улизнуть с острова, чтобы не участвовать в трагиторжественном празднике. А уже сразу после него мы с барчуком стали паковать вещи. Из Лазурного готовились к отъезду и Севрюгины.
            – Какой из меня теперь мэр, если моя главная сафарийская подпитка закончилась, – говорил Вадим.
            Младших детей мы с собой не брали – школа и училище Симеона представлялись нам более качественными любых московских лицеев и гимназий. Ну, а в социальном плане нашей Галере не было альтернативы вообще на всей планете.
            И вот он день отплытия. Уход без долгого прощания Отца Павла подействовал на нас заразительно. Никто не вздыхал и почти не оглядывался на удаляющийся причал дорогого нашему сердцу острова. Наоборот самыми мелкими и ничтожными шутками и подначками показывали друг другу, что нас никакими сантиментами не пронять. Женщины кучковались отдельно, там вздохов и слёз было предостаточно.
            – Ну вот кажется начинается наше сафарийское рассеяние, – за всех словно подытожил Аполлоныч, когда паром стал швартоваться к причалу Лазурного.
            Втроём мы разом оглянулись назад. Утреннее солнце спряталось за вершину Заячьей сопки, нарисовав золотой контур по её сторонам, посёлок накрыла туманное одеяло, спрятав все следы пребывания на острове людей. Так и хотелось спросить: а было ли вообще там что-либо, на что мы потратили четырнадцать лет своей жизни. Но толпа уже шла по железному настилу на берег, распахнуты были дверцы микроавтобусов, поджидающих нас, и, подхватив баулы, мы зашагали прочь.                               
            Так в истории Сафари была закрыта страница, повествующая о командорах-учредителях и открыта страница детей – пожирателей собственных отцов.
 
ИЗ ВОРОНЦОВСКОГО ИЗОТЕРИЧЕСКОГО...
 
            – Сокращение потребления? – Ладно, сократили.
            – Упорядочение окружающего бытового хаоса? – И это сделано.
            – Интенсивная физическая и духовная жизнь? – Не совсем, но и тут успехи на лицо.
            – Гармоничная интимная сфера? – Женщины будут спорить, а мужчины скажут: осуществлено.
            – Развлечения? – Всё свободное время занято ими без остатка и без однообразия.
            – Стройная иерархическая система? – Со всеми плюсами и минусами это лучшее, что есть в Сафари.
            – Образование? – Пожалуй, выше мировых стандартов.
            – Культура? – Кто хочет,  найдёт для себя всё, что ему нужно.
            – Связь с природой? – Хоть ведром хлебай.
            – Семья? – Прочнее не бывает.
            – Друзья? – Скорее соратники и единомышленники.
            – Эгоцентризм? – Без него просто не выжить.
            – Коллективизм? – В умеренной дозе то, что нужно.
            – Самые обаятельные особенности симеонской жизни? – Цокот конских копыт и охота с арбалетами на оленей.
            – Увлечения? – Почти у каждого.
            – Оригинальность? – А это у кого как выходит.
            – Довольство? – Выше крыши.
            – Моральные ценности? – Заметно отличные от общепринятого стандарта.
            – Счастье? – Смотри пункт «Довольство».
            – Движение вперед? – Есть, но уже не такое резвое, как раньше.
– Правы ли мы после всего этого? – Ну, это как посмотреть и оценить.
 
 
ЭПИЛОГ
           
Прошло 10 лет. Время, как водится, разложило всё по своим полочкам и ячейкам. Сафарийское, вернее, командорское рассеяние не закончилось, когда наш самолёт в мае 1998 год взял курс на Москву. Попав на свои конечные точки, мы года полтора пытались там прижиться, но так в этом и не преуспев, поехали дальше уже за пределы страны. Почему не прижились в больших особняках в Подмосковье, Сочи и Краснодаре? Да потому, что жилищный комфорт не ограничивается стенами особняков. А выйдя за красивую железную калитку, мы получали такой адреналин, от которого давно отвыкли. С грязью, мусором, нищетой, агрессивным хамством ещё можно было как-то примириться. Но вот с хамством пассивным – не получалось. Когда в маршрутке, троллейбусе, электричке в семидесяти сантиметрах от тебя некий хомо сапиенс достает мобильник и на голубом глазу начинает звонить своему приятелю или приятельнице даже не предполагая, что посягает на душевный покой своего соседа – это уже полный alles.
Первые поиски заграничного пристанища тоже не увенчались успехом. Все патентованные Парижи, Лондоны и Берлины, при ближайшем рассмотрении оказались по своей ауре ничуть не лучше Москвы. Маленькие баварские городки технологически выглядели самым идеальным местом, но постоянный рентген немецких взглядов, которые даже на французов смотрят, как на неопрятных животных, был вполне равен пассивному хамству российских каннибалов. В конце концов, нам удалось зацепиться за самые края Европы: маленькие городки Ирландии, Португалии и лишь один Аполлоныч рискнул стать на якорь в центре Рима. Видите ли, ему там приглянулось тотальное пренебрежение итальянцев английским языком, да и мостовые, выщербленные триумфальными колесницами Цезаря чего-то стоили.
Обосновавшись в своей новой закордонной недвижимости, мы, наверно, с год наслаждались абсолютным покоем, избегая контактов с соотечественниками и довольствуясь компанией лишь собственных жён. Те, естественно, были этим весьма довольны, щебеча по телефону товаркам на Симеон, что у нас де «новый медовый месяц, плавно переходящий в медовый год».
По договорённости со сменщиками-командорами, наши нынешние сафарийские обязанности состояли в написании периодических корреспонденций для «Робинзона» – непыльная должность своего рода спецкоров островного еженедельника. При проживании на западе России это было достаточно нелепо, зато при попадании на задворки Европы обернулось вполне убедительной экзотикой. Как должно быть славно звучало для уха владивостокских журналистов читать в симеонском еженедельнике: «Как передал наш португальский корреспондент», «Как подчёркивает наш ирландский собкор», «Как утверждает наш постоянный автор на Кипре»! Вот и приспособились совмещать полезное с сибаритным. Чухнов, тот со временем раздухарился ещё больше, и в одиночку с помощью спутниковой тарелки гнал корреспонденции из Италии для Симеонского телеканала.
Наши вице-командоры после перевыборов последовали вслед за нами, но предпочли остаться в пределах России. Шестижен с женой переехал в Восточный Порт, чтобы жить и близко от Симеона и в то же время достаточно далеко от нового симеонского начальства. Купленный на окраине Восточного Порта двухэтажный дом наш Левша перестроил в мастерскую. Все местные иномарки после автокатастроф непременно попадают к нему, чтобы потом выкатить в обновлённом и преображённом виде.
Заремба с женой отправился на свою малую родину в Брянск, основал там частную фирму по строительству коттеджей и на практике стал применять управленческие художества, усвоенные в Сафари. Их там часто навещает старший сын – капитан дальневосточного сухогруза. А вот младший обходится без подобных нежностей, боясь на лишний месяц покинуть Симеон, дабы все не почувствовали, как могут прекрасно обходиться без его бригадирского пригляда.
Ивников вернулся в московскую квартиру и с помощью дальневосточных спонсоров принялся в одном из театров ставить один спектакль за другим, пока официально не был утверждён в том же театре главным режиссёром. Приобретённая в Галере привычка сторониться театральных тусовок вредно сказалась на его новой карьере – в первую обойму режиссёров он так и не вошёл.
Адольф благополучно стал на якорь в Хабаровске, обзавёлся целой сетью маленьких магазинчиков, но однажды его взрывной характер сыграл роковую роль и в рядовой ресторанной драке он был застрелен.
А что же сама наша дальневосточная альма-матер? Дефолт августа 1998 года, разорив 140 миллионов россиян, в одночасье сделал Симеон в три раза богаче. Ведь все рубли, попадая на остров, немедленно переводились в доллары, а любые магазинные и ресторанные расчёты производились почти исключительно через пластиковые карточки. Как говорится, привет от доктора-казначея Севрюгина! Поэтому все банковские долларовые накопления ни на йоту не увеличившись в сумме, троекратно увеличились в стоимости. Естественно, пришлось изрядно повозиться с переоценкой сафарийских трудочасов, переводя их в долларовый эквивалент, но это были, судя по всему, уже приятные хлопоты. Для новых командоров такой поворот стал настоящим подарком судьбы, разом поменяв все отрицательные хозяйственные показатели на положительные.
Впрочем, понежиться в шоколаде им пришлось недолго. Уже в ноябре на остров прибыл вчистую комиссованный Дрюня и в тот же день выгнал из своего служебного кабинета обретающегося там выборного командора. Так и сказал:
– Ключи от кабинета на стол и чтобы я тебя здесь больше не видел. 
Ему даже не понадобились помощники – такой нутряной страх внушал он всем двадцатилеткам. Тридцатилетки, правда, попытались сопротивляться:
– Мы, между прочим, своих командоров выбрали общим тайным голосованием.
– А я открытым голосованием выбрал самого себя. Или я что-то не так сказал?
– А если мы все не станем тебе подчиняться?
– Всех предупреждаю: каждый имеет право сказать не больше двух глупостей. Ты уже две своих глупости сказал. После третьей на год вылетишь с острова белым лебедем.
Так он разговаривал со всеми начальниками-неофитами. Старые бригадиры довольно ухмылялись – возвращались времена, когда умные правильные слова сами по себе ничего не значили, его величество Сафарийский Подтекст снова вступал в свои законные права. Мол, сначала докажи, что у тебя с нами, ветеранами-фермерами, одна группа крови и не считаешь нашу прежнюю жизнь временным помрачением рассудка.
Словом, на все тайные и открытые выборы можно было наплевать и забыть. Коль скоро Воронцовское командорство изначально было первым, то ему надлежало и дальше быть первым, а все остальные командоры пребывали на своих местах лишь до тех пор, пока главному командору это было угодно:
– Ведь вы же выборные, вот я вас вправе и не выбрать.
Катерина, которая сумела остаться в мэрском кресле, сразу обрела самую железобетонную поддержку, и в отличие от прежних лет уже не лезла с младшим братом ни в какую конфронтацию, наоборот, ставила его в известность о любом своём предстоящем решении. Дружным тандемом они полностью подчинили себе весь Симеон. А спустя полгода даже прекратили денежную подпитку материковых филиалов:
– Период становления для вас закончился, выживайте, как можете сами.
Вместо «планов громадья» Принц крови принялся всячески исповедовать китайскую стратагему: «Малые усилия вращают мир». В переводе на бытовой русский это означало не ввязываться ни в какие финансовые авантюры, а клевать пшеницу по зернышку. Все кредиты, которые успели нахватать «танцоры» на покупку иномарок и владивостокских квартир из Сафари-Банка главный командор немедленно аннулировал. То есть платежи за них пройдошистые клиенты-должники по-прежнему продолжали выплачивать, только их собственность перешла из личной в общественную. У ключей от квартир и машин появились дубликаты, которыми отныне мог воспользоваться любой другой симеонец.
– А если я не хочу, чтобы кто-то видел или пользовался моими личными вещами! – возмущённо вопили «высоцкие» и компания.
– Хорошо, поставим вам в квартиры сейфы и непристойные фото с любимыми презервативами будете прятать в них, – любезно отвечал им Дрюня.
– Ну за машину я уже через полгода всё выплачу, неужели нельзя, чтобы она принадлежала только мне? – недоумевал очередной супист.
– Можно, но тогда гаражом, ремонтом и бензином обеспечивай её сам, – ещё более душевно предлагал Дрюня.
В этом был весь новый для Симеона Принц крови. Формально всё запрещать, а практически всё разрешать.
Кажется, совершенно пустая формальность: выписать себе командировку, а потом в любой Владивостокской булочной поставить на ней простую печать, но она прочно застревала в подкорке любого симеонца, заставляя постоянно чувствовать свою неразрывную подчиненную связь с островом.
То же самое было и с машинами. Надо было только придумать любую причину и тебе тотчас выделяли авто с водителем. Наша золотая молодёжь с восторгом встретила сиё положение, тут же обзаведясь водилами-дублерами и весёлыми компаниями отправляясь в автомобильные вояжи. Однако их радость оказалась преходящей, как говорится, человек может пролежать на одном боку два-три часа подряд, но когда ему скажут, что надо пролежать именно на одном боку, то и десять минут будут в тягость. Так и тут обязанность всё время разъезжать вместе, а потом вместе возвращаться в гараж Лазурного, быстро ликвидировала это тусовочное поветрие.
Когда до нас, зграйщиков-рантье, долетали эти сведенья, мы по телефону между собой лишь довольно хихикали – Принц крови вполне оправдывал возлагаемые на него надежды. Постепенно после периода отшельничества у нас выработалась привычка четыре раза в год (на 1 января и на три дня рождения) съезжаться вместе, чтобы попить хорошего вина и перетолочь последние симеонские новости. И о чём бы мы не говорили, речь обязательно сворачивает на Отца Павла, словно мы что-то с ним или о нём не договорили, и теперь хочется непременно договорить. Иногда всплывают такие подробности, что нам самим становится немного не по себе.
Так, обсуждая необыкновенный всплеск производства российских сериалов, Аполлоныч вспомнил, как именно Воронец отговорил его от дальнейших занятий кино:
– Он мне не про режиссуру говорил и даже не про нашу киношную базу на Симеоне, а про российских актёров. Сказал, что все разговоры про их душевную талантливость – разговоры для бедных. Мол, раньше отмазка была, что они советские, поэтому их и не пускают на Запад. А теперь этой отмазки нет, и всё равно не пускают. Мол, в актерах важна не талантливость, а безупречность исполнения, чего в российских актёрах и близко нет.  
Книгочей Севрюгин, всегда не соглашаясь с литературными выкладками Отца Павла, как-то признался, что сейчас читает всё меньше и меньше:
– Совсем почему-то не могу про людей читать. Сейчас моё самое любимое чтение Джеральд Даррелл с его зверушками. А всё потому, что Пашка когда-то сказал, что при наличии на свете две трети совсем не читающих людей говорить восторженно о литературе всё равно, что курильщику восторгаться сигаретным дымом в присутствии некурящих людей: и глупо и неприлично.
Не остался в стороне и я со своими застрявшими в мозгу воронцовинами:
– А знаете, что он мне однажды сказал, про свою веру в Судьбу? Что верить в неё ему скучно и тоскливо. Что он больше верит в своего Ангела-хранителя, потому что слишком часто замечал, как тот отчаянно бьётся за него с другими Ангелами и всегда побеждает.
Как-то по пьяни мы даже рассказали Вадиму про убийство Муни.
– Ну вы и сволочи! – завопил бывший лазурчанский мэр. – Я десять лет на острове детьми клялся, что никакого ритуального убийства у нас никогда не было.
            С годами между нашими заморскими лежбищами и Симеоном был налажен также гостевой мостик. Что такое для нормального отпускника каких-то двенадцать тысяч километров – отоспался как следует в двух-трёх самолётах и уже на месте! В основном это наши дети повезли показывать дедушкам и бабушкам первых внуков и внучек, но приезжали посмотреть европейские медвежьи углы и ветераны-галерники. Навестив Симеон, мчались к нам на другой край света рассказывать о своих впечатлениях и вице-командоры.
            – Там сплошные ремонтные работы. Нового ничего не строится, только всё ремонтируется, – докладывал Заремба. – На Галере вся её облицовка осыпается и вид совершенно неприглядный. Работяги в грязных робах по всем парадным улицам ходят как будто так и надо.
            – На смену Сафари для трудоголиков и Сафари интеллектуального ликбеза пришло Сафари простого житейского профессионализма, – сообщал Ивников. – Наметилась даже тенденция, что сафарийцы сознательно стали освобождаться от лишней собственности: большие квартиры менять на меньшие, а свои музейчики и лавки пытаются всучить неопытным стажёрам.
            – Половина моих катамаранов и электрокаров стоят на приколе, – жаловался Шестижен. – Вообще лошадей в посёлке почти не стало. Считается, что это были глупые понты первостроителей и теперь это уже не нужно. Всё вообще как-то упрощается и беднеет. Даже в Галере четверть квартир стоят пустые, новое поколение предпочитает жить в коттеджах и таунхаусах.
            Честно говоря, мы, зграйщики, выслушивали подобные стенания без всякого сочувствия и злорадства. Смотрели привезённые фото и видео, вежливо качали головами, но находили сто пятьдесят причин, чтобы самим на Симеонов остров не отправляться.
            Впрочем, совсем недавно на 25-летнюю годовщину Сафари нам едва не пришлось отказаться от своего незыблемого правила. Всех троих зграйщиков обзвонил по телефону Принц крови и поставил в известность, что в галерном издательстве подготовлен сборник высказываний Отца Павла «Из Воронцовского изотерического…» и попросил срочно приехать, чтобы решить этот и другие вопросы.
            Особенно интриговало это «и другие вопросы». Подобно своему отцу Дрюня никогда впрямую не обращался к кому-либо за советом и вдруг такая просьба. Естественно, мы с Вадимом тут же вылетели в Рим к Аполлонычу, чтобы «собраться и всем вместе приехать».
            – По моим сведеньям, там готовится открытие памятника первостроителям, и это повод заполучить нас, чтобы новое поколение сафарийцев сравнило оригиналы с бронзовыми копиями, – обрадовал я их своей информацией.
            – Ух ты! – изумился Аполлоныч. – Деваться некуда, придётся срочно завещать, чтобы нас всех похоронили под этим памятником.
            – Если так, то я точно не еду, – возразил Севрюгин. – Такие кривляния не для меня.
            Два дня мы обмозговывали это дело, и, в конце концов, сдали авиабилеты в кассу. Коль скоро старый вожак нашей зграи показал, как именно надо уходить в полную отставку и обрёл от этого почти мистическую сущность, так и нам не следовало мельчить, превращаясь в обычных милых отставничков, радующихся любому юбилейному чествованию.
            Открытие памятника первостроителям, в виде разрывающего цепи дикого коня, прошло без нас. Потом позвонил Ивников и сказал, что наш неприезд был абсолютно правильным. Комментировать действия преемников не командорское дело. Во что Сафари превратилось, в то и превратилось, в том, значит, и был изначальный и конечный смысл нашего Фермерского Братства.      
           
Конец   
 

 

Назову себя шпионом ЧАСТЬ 1

Слово о Сафари ГЛАВА 1