Исповедь Людочки (часть первая)

Людмила Головина

1

            Я уже не помню, кто первый решил, что… я - Принцесса. Вероятно, это был мой отец. Кажется, он тогда разглядывал одну из картин Диего Веласкеса, а затем посмотрел на меня, играющую на ковре, и произнёс это роковое сладкое слово.

            Я не сразу поняла, что он назвал этим словом меня. Тогда ещё я была вполне нормальной, и не верила словам взрослых. Они всегда говорили не то, что чувствовали, особенно моя мать со странным и пугающим именем - Зинаида.

            Она старалась смотреть на меня, как на затейливую механическую куклу. Честное слово, я отчего-то побаивалась эту строгую женщину и ни разу не назвала её тем простым двусложным словом, которым обычно пользуются все дети, называя свою родительницу.

            Мне хватало отца. Я любила его, как любят добрых мужчин все наивные девочки. Отец охотно играл со мной, оставляя Зинаиду Васильевну в одиночестве. Но та, кажется не имела никаких претензий к моему отцу, а попросту погружалась в мир красивых, тщательно выверенных звуков – или, слушая грампластинки, или отправляясь в гости к таким же изысканным дамам – её подругам по школе.

            Отец делал из меня подобие инфанты Маргариты. Я очень быстро научилась делать книксен, а главное, главное, я могла не пользоваться той тесной и страшной комнатой, в которую ходил и мой отец, и такая вредная Зинаида Васильевна. Отец сказал, что там живёт голодный осьминог. И мне не стоит садиться на то странное дырявое кресло, что этим креслом никогда не стала пользоваться настоящая Принцесса.

            Я удивлялась – никто не называл моего отца Королём. Наверное, он и впрямь не был моим отцом, просто притворялся им – оберегая меня – королевскую дочь – от различных и очень коварных врагов. Мне нравились эти фантазии. Я надеялась, что когда-нибудь стану настоящей королевой, что уеду из этой тесной квартиры, где мне всё так враждебно и противно…

 

            Одним майским днём отец взял с собой на демонстрацию. Я сидела у него на плечах и размахивала ярким красным флажком с золотистыми словами. Я тогда не умела толком читать, но верила тому, что говорил отец, и была уверена, что там написано: «Мир, Труд, Май!».

            В уши залезала наглая, но весёлая музыка. Мне хотелось улыбаться, подражая другим людям. Все смотрели на меня, а я старательно повторяла слова веселой песни о Москве.

            После того как мы все прошлись по главной площади города, мне стало скучно. Взрослые складывали у стены портреты старых и не очень старых дяденек, складывали там знамёна и спешили уйти прочь, словно нашкодившие дети. Отец также поспешил перейти на тротуар, как вдруг навстречу нам попался человек тоже с девочкой на плечах.

            Эта девочка была чем-то похожа на лягушку. Наверное, из-за зелёного в клетку платья. Она отчего-то довольно громко и весело прокричала: «А я – Алиса!»…

            Именно тогда я впервые соврала. Точнее назвалась тем роковым сладким словом. Отец был увлечён беседой с отцом той девочки, и не обратил внимания на мою детскую ложь. Точнее ему была приятна эта ложь…

            Только в школе я узнала настоящее имя «Алисы». Оно было каким-то скользким, словно только что пойманная рыба. «Нелли» - повторяла я, боясь назвать своё. «Людочка» - вертелось на языке, словно до предела обсосанная карамелька.

            Нас посадили за одну парту. Было забавно сидеть рядом и секретничать, заглядывая друг другу в прописи. Мне казалось, что эта девочка – моя маленькая служанка, что она должна прислуживать мне, а не быть моим другом.

            Нелли совсем не противилась навязанной ей роли. Напротив, получала от этого удовольствие. Ей нравилось быть рядом со мной и сносить все мои капризы – домашней девочки, которая никогда не бывала в детском саду.

            Моя мать… моя мать… Я чувствовала, что права, называя Зинаиду Васильевну по имени и отчеству. Она не часто заходила за мной в школу, словно бы боялась выдать себя. А когда приходила, была всегда строгой и недовольной.

            В один из майских дней со мной случился конфуз. Тогда у нас была контрольная работа по арифметике. Я ужасно старалась сделать всё так, как надо и даже не почувствовала, как обмочилась. Струя мочи предательски бежала по ногам, марая мои белые колготки. Я покраснела – дурно пахнуть и вызывать у других детей смех я вовсе не желала.

            И потому мне вовсе не хотелось сидеть с голыми ногами. Мальчишки предвкушали моё расставание с мокрыми колготками и трусами. Им не терпелось заглянуть под подол моего форменного платья.

            По мнению Зинаиды Васильевны, подглядывают только за скверными и непослушными девочками. Я не хотела быть скверной и непослушной. Тем более она не скрывала, что если я стану такой, она поставит меня в угол, а то и побьёт своим узким и красивым пояском.

            Отец не давал бить меня. Я была рада, что Зинаида Васильевна не заходит в мою комнату. Я могла жить там спокойно, как кукла в своём особом домике. Отцу нравилось, что в моём дневнике есть красивые алые цифры, похожие на красивые кораблики с флажками на бушприте.

            И вот теперь.

            Нелли дала мне слово, что доведёт меня до дома. Учительница долго пила эринит – и потом ругала нас обеих. Но мне было совсем не жалко эту рыхлую женщину.

            Она не хотела видеть во мне Принцессу. Совсем, как Зинаида Васильевна.

            Тогда, расставшись с Нелли, я впервые испугалась. Зинаида Васильевна легко и быстро оголила меня. Мне было ужасно стыдно – какие-то мгновения – и я была уже розовой, а затем совершенно красной.

            Казалось, что брезгливые слова Зинаиды Васильевны, словно узкие прутья, рисуют на моём теле множество ромбов. Она втолкнула меня в комнату – и поспешила уйти.

            Тогда я до вечера просидела, словно обескрыленный ангелок…

 

            С годами ужас того дня стал забываться.

            Да и Зинаида Васильевна более не так явно досаждала мне. Она смотрела на меня, как на опостылевшую, но очень выгодную квартирантку. Я могла жить своей жизнью.

            Нелли стала вхожа в нашу квартиру. Зинаида Васильевна ужасно боялась чужих людей. Она просто выходила из себя, когда видела в подъезде незнакомцев. В каждом не слишком опрятном мужчине ей чудился коварный домушник.

            Отец не спешил потакать её капризам. Он словно бы дожидался какого-то особого дня, как настоящий сказочный Король. Да и сама Зинаида теперь казалась мне настоящей Ведьмой, от которой мне, как настоящей Принцессе надо держаться на расстоянии.

            Я хорошо помнила, как плакала в тот вечер, когда отец зашёл в комнату. Как совершенно не стыдилась своей детской обнаженности.

            Отец искупал меня и уложил в постель, Я даже не догадывалась, что он выстирал мои колготки и трусы, выстирал, как будто был только моим слугой, а не отцом.

            Зинаида презирала моего отца. Она старалась не выдавать своего неприятия на людях, но наедине с отцом всегда злобно шипела, словно очеловеченная змея.

            Визиты Нелли терзали её. Мы часто запирались в моей детской и глупо по-детски секретничали, играя привычные и совсем необременительные роли.

            Тогда я ещё не знала, куда нас заведут эти игры.

            Нелли, как и я, упивалась своей ролью маленькой леди. А я играла роль гишпанской принцессы, играла и старалась всем походить на ту милую Маргариту.

            Конечно, я не была дочерью Филиппа Четвёртого. Это была только Игра. Но я верила в эту Игру, прячась в этот образ как в только свою комнату. Я никому не говорила, что до сих пор хожу на горшок. Страх перед унитазами сопрягался с презрением к Зинаиде Васильевне, я не могла восседать там, где уже побывал её наглый зад.

            Отец не мешал нашим играм. Он только приносил деньги, на которые покупались продукты, и старался вести себя тихо и незаметно, как любой поданный.

            Я же всё больше ощущала свою власть над ним. Отец отчего-то обожал меня.… Значит, я не была сиротой, значит, я и впрямь была его дочерью.

 

            В тот роковой для нас с Нелли год я уже окончательно окунулась в привычную сказку. Привыкла отзываться на свой самозваный титул. Надувать губы и улыбаться, как законченная гламурная идиотка.

            Жизнь со всеми её трудностями проходила мимо меня. Я не желала её видеть, к ней прикасаться, как к чему-то грязному и неопрятному.

            Но вашей сказка появился новый персонаж. Всегда одетая в чёрное Инна и впрямь казалась молодой ведьмой. Она ненавидела нас за наши фантазии. А мы боялись и завидовали ей одновременно.

            Инна давно играла в другие, более опасные игры, и смотрела на нас свысока, словно на глупых фарфоровых кукол. Я же, как могла, оберегала свой мио от этой злобной фурии. В мою заветную щелку ещё пока никто не опускал монеты.

            Нам хватало наших забавных диалогов… Даже то, что мы ещё пока не видели друг друга без привычных костюмов, добавляло нам благонравия. Алиса, правда, скрывала один факт из своей биографии, как и я, когда меня почти силком усадили голышом на фыркающую и недовольную лошадь. Точнее это была пони – ей было жарко и хотелось пить.

            Отец уверял, что с распущенными волосами и голая я похожа на одну даму из Ковентри. Что я также могу быть для кого-то желанной.

            Я и сама это чувствовала, разглядывая это фото. Моё тело было уже почти окончательно готово для того, чтобы предстать перед взглядом мужчины. Груди, ещё недавно бывшие едва заметными бугорками, теперь наливались соком, как спелые груши.

            Нелли также показала мне своё ню… Она покраснела и призналась, что такой же снимок остался у того мальчишки, с которым она сидит на листе кувшинки. Тогда ей совсем не хотелось смотреть на ту дырочку, из которой вылетает птичка, да и этот потный и наглый мальчишка пугал её своей близостью.

            Она вдруг подумала, что очень скоро, мы обе должны будем сделать то, что уже сделала Инна. Имя её нового парня вызывало у Нелли кривоватую ухмылку, словно бы она боролось с приступом зубной боли. Но и у меня, и у неё зубы были всегда в идеальном порядке. Доктора не прикасались к ним своими ужасными инструментами. Я всегда боялась, что так же опозорюсь в стоматологическом кресле, как когда-то на контрольной работе.

            Инна гордилась своими постельными подвигами. Я ужасно стеснялась – во мне пробуждалось какое-то неясное веселье, хотелось избавиться от строгого почти делового костюма и зарозоветь на зависть всем другим девчонкам, Отец говорил, что я словно бы сошла с картины Боттичелли. И говорил, что сделает в ванной такое панно, чтобы я могла любоваться своим двойником.

            Я всё больше убеждалась, что мой отец слабый человек. Внешне, он чем-то походил на Ивана Тургенева. Если бы я была немного умнее, я бы догадалась о своём статусе, но пока я ничего не хотела видеть. Мне нравилось играть роль Принцессы.

 

            Всё началось в тот ужасно нелепый пред-предпоследний день декабря. Всюду уже витал приятный дух новогодья. А у моей подруги был день рождения. Я не могла даже подумать, что именно с этого дня я начну свой путь в …ад

            Отец к этому дню подготовил для нас сюрприз. Пока мы с Нелли лакомились праздничным тортом, к черному ходу дома привезли коробки с маскарадными костюмами – вечером в нашей гимназии устраивался бал-маскарад.

            Мы готовились к этому празднику. Наши родители предложили станцевать перед Дедом Морозом несколько па из Менуэта. Мне показалось очень просто поиграть в эту игру. К тому же музыка одного немца была какой-то очень строгой и печальной, словно бы предназначенной для механических фигур в каминных часах.

            Мы делали это очень часто. Родителям нравилось, что мы так жаждем успеха – отец говорил, что я танцую, как настоящая Принцесса.

            Нелли блистала в образе советской мультяшной Алисы. Её платье и полосатые чулки, и ещё какое-то ощущение игры придавало пикантности нашим репетициям. Отец уверял, что мы удивительно гармоничная пара, зато Зинаида Васильевна почти не удостаивала нас взглядом.

            Мне хотелось досадить Инне. Я мысленно представляла её голой. Но не такой голой, какой она была со своим мальчиком, но такой, какой были те женщины мужчины и женщины, которых сгоняли ко рвам фашисты. Наверняка, Инна также трепетала бы перед смертью. Мне не нравилась её каркающая фамилия – Крамер. Инна была темноволосой и очень противной. Зато я была похожа на сказочную принцессу и на строгую девушку в чёрной форме, которую звали Барбарой Крейн.

            Я пугалась желания этого сходства. И на уроках я вела себя также, строго и брезгливо, старательно пряча свой страх. Остальные не спешили проверять меня на прочность. Разумеется, в их головах таились сладостные картины того, как я буду ползать на коленях и пожирать то, что только что изверг наружу мой зад. Я терпеть не могла этих жалких коричневых червяков. Всё, что я ела, превращалось в них – это было каким-то проклятьем. Вероятно, я попусту переводила продукты, ничего не давая взамен, кроме опостылевших мне пятёрок.

            Я явно была лишней и в школе, и дома… Мне позволяли грубить и быть самодовольной, позволяли до поры до времени, еще не решаясь пожертвовать, как обычно жертвую надоедливой и подленькой пешкой, которая метит в ферзи...

 

            В тот вечер я едва не опозорилась. Выпитое за праздничным столом ситро уже успело превратиться в мочу, когда ко мне подошла мерзкая и похожая на злую волшебницу Инна. Я была напугана; казалось, что взмахни Инна невидимым жезлом, и я останусь совершенно голой, как та берёза, что норовила забраться в окна нашего класса.

            Отвечать на проделки мира солоноватой струёй входило у меня в привычку. Я понимала, что это слишком по-детски, но примерно, как скунс пыталась отогнать страх вонью.

            Но тогда, тогда мои дорогие панталоны оказались не замаранными. Ко мне на выручку пришла Нелли. несмотря на своё красивое платье, она вела себя, словно бы Жанна Д’ Арк, словно бы была закована в латы.

            Она страстно вошла в роль заступницы. Инна попятилась и убежала прочь, словно бы наглая дворовая собака.

            Моя честь была спасена. Отец был явно благодарен моей заступнице. Он вёл себя, как последний «ботаник» говоря ей какие-то комплименты, а Нелли со строгостью взирала на удалившуюся в тень развратницу.

            Мне было не по себе, и когда мы вновь остались наедине друг с другом. Наши роскошные костюмы успели перекочевать в довольно большие, похожие на цирковые тумбы, коробки. А мы стояли совершенно раздетые, не в силах побороть сладостный плен наготы.

            Нелли её совершенно не стыдилась. В отличие от меня, чью принадлежность к королевскому роду ещё означала маленькая, похожая на золочённую рюмочку, коронка.

            Я понимала, что выгляжу глупо, что надо как можно скорее спрятать себя и не могла даже двинуть рукой.

            В это самое мгновение прозвучал довольно рассудительный и строгий голос Нелли. Она слово бы подавала реплику в спектакле.

            - Кто мы сейчас? – долетело до моих, наверняка уже порядком помалиновевших ушей.

            - Что? - вздрогнула я, боясь оросить свои бёдра тем, во что уже успела превратиться выпитая мной за праздничным столом «Фанта».

            - Ну, кто мы сейчас, когда голые… - неожиданно спокойно повторила Нелли.

            Я посмотрела на неё с испугом и недоверием. Я это точно это помню, потому что увидела своё лицо в зеркале. Та зазеркальная Принцесса явно была готова продать свой титул за жизнь.

            - Ну, ты - Нелли Оболенская, а я – Людмила Головина.

            - А чем мы это докажем? – невинно, словно ребёнок, продолжала свой допрос Нелли.

            - А мы документы покажем, - глупо выпалила я…

            Нелли явно издевалась надо мной. Я не выдержала и протянула руку к лежащим на кресле белоснежным трусикам.

            - Ну, откуда у нас… документы. Из… - Нелли довольно смело произнесла матерный синоним того заветного места, которым я так дорожила, в отличие, от такой неразборчивой Крамер.

            Я покраснела, и даже не почувствовала, как подруга выдернула у меня из руки трусы…

            - Это - мои…

            - А мы оденемся…

            - А если нам не позволят одеться. Если нам всегда придётся быть такими… Чем докажем?

            Я противно затряслась. Перспектива всю жизнь быть безымянной и голой не входила в мои планы.

            Мне вдруг представилось, как мы с Нелли сидим в классе, в чём мать родила, и готова была тотчас же упасть в обморок.

            - А у нас причёски разные. И волосы - я блондинка, а ты- шатенка…

            - А если у нас не будет больше волос. Если мы и там голыми будем... Как те женщины в концлагере. Как мы докажем, что мы – это мы…

            Нелли явно пугала меня. Я вдруг закусила губу и поспешно удостоверилась в наличии на моей голове довольно богатой и стильной шевелюры.

            - Вот видишь… Значит, никакие мы с тобой ни Алиса, и ни Принцесса. А попросту – никто…

 

            В тот вечер я долго не могла уснуть. Было страшно почувствовать себя никем. Да и какой должна быть Людмила Головина – я толком и не знала.

            Зинаида Васильевны давно превратила меня в куклу. Я умела, есть за общим столом, и довольно пристойно проводить время в своей комнате. Большего от меня не требовали – и относились, как к слабоумной.

            Кроме Нелли я ни с кем толком не сближалась. И даже не выходила вечерами во двор. Отец не спешил меня отпускать из моего маленького королевства, он попросту давал мне иллюзию моего всевластия, наблюдая, как её с каждым днём всё сильнее превращаюсь в самодвижущуюся куклу…

 

            Мы продолжали «дружить». В общем, мы общались, не замечая, как становимся чужими друг другу. Да и впереди нас ожидало нечто ужасное.

            Отец был уверен, что Инна наверняка натравит на меня хулиганов. Я вообще слегка боялась этой злючки – Инна была рада покуражиться, но что-то ей мешало или ва-банк. Она завидовала мне – тому, что у меня ещё нетронутая ничьим членом вагина, что меня привозят в школу, и что я – Принцесса.

            Инна же была совсем иной. Она не стеснялась своей наготы, даже бравировала ею. Мне ужасно хотелось удостовериться в её порочности – подсмотреть за ней, когда она будет скакать на члене у Рахмана, как на старой дворовой качалке. Тогда я чувствовала, как мои щёки краснеют и становится совсем не стыдно думать о том, что и я, могу быть такой же смелой и розовой.

            Дома я всё чаще задумывалась над своим телосложением. Ведь Принцессы иногда прикидывались богинями – и даже позволяли писать себя разным великим художникам. Правда вряд ли испанская инфанта согласилась бы предстать перед миром в костюме Евы. Ведь тогда она могла бы сойти за прачку или посудомойку.

            Оставаясь наедине с собой в ванной комнате, я пыталась беседовать со своим отражением. Но, то лишь шевелило губами, передразнивая меня. Я злилась на своего двойника, ещё не зная, что такой существует в действительности.

            Между тем приближался день моего шеснадцатилетия. Мне хотелось быть радостной словно принцессе Авроре. Родители в детстве показали мне этот длинный балет.

            Я считала, что мен должны поздравлять как королевскую дочь. А для любой Принцессы были потребны фрейлины – в мыслях я упивалась их лестью.

            Родители сделали вид, что рады моему решению. Отец даже согласился оставить меня наедине с моим праздником – он, правда, решил сделать мне сюрприз, пригласив в качестве служанок двух моих кузин. У этих девчонок случилась какая-то странная болезнь, и их головы были гладкими, как бильярдные шары.

            В детстве я потешалась над этими инопланетянками. Они наверняка собирались отомстить мне, так же как Руслан Черномору. Вероятно, вся моя сила и заключалась в моих золотистых прядях, и без них я стала бы сразу же обреченной и жалкой, словно бы маленький уродливый Цахес.

            Сёстры оказались очень податливыми. Они охотно сбросили с себя свои дешёвые шмотки и принялись сооружать разнообразные закуски под лимонад, «Кока- колу» и «Фанту». Я ещё ни разу не пробовала спиртного, а к дешёвой газировке относилась, словно бы к божественному нектару.

            У матери оказалось в шкафу два школьных передника. В них сёстры выглядели презабавно. Я взирала на них с лёгким презрением – гордясь тем, что ничего не делаю сама, а только время от времени покрикиваю на этих неумех.

            Сёстры притворялись глухонемыми. Вероятно, им ужасно хотелось что-либо сказать, или даже пукнуть – но они боялись этого сделать.

            Разнообразные бутерброды и салаты скоро заполнили стол в гостиной.

            Ровно в пять пополудни в квартире стали появляться гости.

            Сёстры сидели в моей комнате. Они забавлялись там с дешёвой головоломкой, не подавая почти никаких признаков жизни. Мне ужасно хотелось, чтобы все увидели моих служанок

            Но что-то останавливало меня. Возможно, кто-то специально подталкивал меня к пропасти – в мыслях я и допустить не могла, что могу стать такой же некрасивой, а, тем более, голой.

            Однако кому-то нужно было разносить чай и разрешать большой праздничный торт.

            Сёстры старательно упаковали меня в праздничное платье, предварительно насладившись видом моего испражнения. Я специально сделала это при них, памятуя о голодном и злом осьминоге.

            Разумеется, мои фекалии чем-то пахли. Но я гордилась собой – ведь запах моего дерьма тревожил ноздри этих деревенских девчонок – им, разумеется, доводилось нюхать и другие более стойкие ароматы.

            Я и представить себе не могла, что дни моего владычества подходят к концу. Мне было радостно, и я улыбалась. Вероятно, та вела бы себя и опьяненная свободой Золушка, забыв о грязных горшках и давно не метеной комнате.

            Только Нелли не разделила моей радости. Она с трудом прожёвывала бутерброды с сервелатом, глотая газировку, словно бы плохо разведенный уксус. Круглые и мягкие ягодицы сестёр – я едва сдерживалась, чтобы не пощупать их – вызывали у неё лишь гримаску отчаяния.

            Мы все гордились своими нарядами. Розоватость этих двух дур была нестерпима.

 

            Отец так и не узнал, что я сотворила в тот вечер. Когда он вернулся – сёстры уже были одеты и не сказали ему ни слова. Мне самой показалось, что день моего триумфа был только сном.

            Как я хотела бы, чтобы сном было и то, что ожидало меня впереди.

            Однако, всё по порядку.

            Спустя день я ещё задирала нос, словно бы оставалась в своём праздничном платье. Мне ужасно трудно было притворяться ученицей – все преподаватели казались мне глупыми слугами

            Перед уроком алгебры я от нечего делать марала доску крестами и ноликами. Это было глупо и по-детски – но я же была инфантой.

            Инна довольно громко читала очередное скабрезное письмо. Оно было напечатано в газете с забавным названием «СПИД-ИНФО». Там говорилось о злоключениях одной глупой отличницы, которая сначала потешалась над судьбами «бесстыжих» девчонок, а потом сама покорно снимала трусы в компании великовозрастных хулиганов.

            От этого рассказа у меня довольно скоро забилось сердце и подозрительно быстро повлажнело в трусах. Я больше всего боялась обмочиться – вид мокрых белых колготок так и стоял перед глазами – они напоминали кроличьи лапы.

            «А вот я бы ни за что бы на свете не сняла бы трусов… Хоть меня режь!» - патетично и глупо воскликнула я, словно самодеятельная актриса, поспешившая со своей репликой.

            «Реплика» Инны заставила меня покраснеть и вжаться в доску. Я понимала, что кроме мочеиспускания могу получить ещё и обморок. И впрямь была бледна как пластмассовая кукла.

            Только Нелли пришла ко мне на выручку. Она прокричала какие-то дерзкие слова – и Инна замолчала, и словно гадюка, скользнула под камень.

            Мы больше не говорили о моём дне рождении. Нелли не спрашивала меня про Любовь и Ульяну. А я уже жалела, что так подло поступила с ними.

            Нам двоим дали задание - написать сочинение на тему Великой Отечественной войны. Написать то, что мы думаем о ней.

            Я слегка смущалась и нервничала. Я не понимала, что должна написать – ведь мне ужасно нравилась Барбара Крайн. Я бы сама хотела носить чёрный мундир и наказывать плетьми.

            То, что женщин раздевали донага и брили наголо – меня тоже возбуждало. Весь мир был населён двойниками моих двоюродных сестёр. Я двух представила, как буду повелевать этими человекообразными существами.

            Но написать это в сочинении я не могла. Не потому что боялась. Просто привыкла получать пятёрки и мнить себя очень талантливой.

            Нелли сказала, что поможет мне с сочинением.

            Где-то за две недели мы справились.

            К весенним каникулам мы уже сдали свои работы и стали ожидать решения РайОНО.

            К концу апреля стало ясно, что от нашей гимназии свои доклады на праздничном собрании прочтём мы с Нелли. Я и подруга были очень рады и выскочили из здания нашей гимназии с идиотскими улыбками на лицах.

            Но вид наших отцов был сумрачен.

            Нас буквально затащили в автомобили.

            Не знаю, как повела себя Нелли, но я чувствовала себя обманутой. Отец сказал, что они с Зинаидой поедут на дачу, а что меня оставляют на праздники одну.

            Я была обижена – отец явно стыдился меня, словно бы я вновь описалась и сидела сейчас без трусов и без колготок…

 

            Дома я впервые всерьёз испугалась. Зинаида бушевала, как бешеная собака. Она размахивала перед носом отца почтовым конвертом и визжала, как ошалевшая от безнаказанности болонка.

            Я поспешила переодеться в любимый матросский костюмчик и робко появиться из двери, зная, что мы вновь будем обедать в гостиной.

            За обедом я ждала появления кузин. Мне повсюду мерещились их голые тела. Отец тупо поглощал окрошку, стараясь выглядеть спокойным - а я вообще считал себя украшением всей трапезы.

            Зинаида Васильевна вскоре очистила стол. Меня попросили уединиться в комнате.

            Я не слышала, как родители ушли из квартиры, не слышала, как отъехал «Мерседес» отца. Зато услышала, как довольно нагло поёт наш придверный соловей.

И тогда я сделала первую ошибку - пошла, открывать дверь. Я открыла её, даже не посмотрев в глазок.

            Вид Инны и Рахмана напугал меня. Они были похожи на милых красивых преступников. Особенно Рахман. Я видела его всего один раз – в моём доме, и тогда ужасно стеснялась, думая, что соё шикарное платье абсолютно прозрачно. Такой мальчишка вполне мог заставить меня раздеться. И. разумеется, догола…

            Я сама, сама привела эту парочку в дом к Оболенским. Это было подло – но мне было страшно… Рахман и Инна пасли меня, как корову, подгоняя невидимой хворостиной.

 

            Нелли также была оскорблена своим отцом. Он призналась мне в этом позже, когда мы обе уже были голыми. Нагота больше не казалась нам страшной.

            После игры в карты было подло притворяться скромницами. Мы давно потеряли стыд, и ласкали друг дружку, как обезумевшие от наступления весны кошки. Меня удивляло собственное распутство, вероятно, кто-то невидимый держал над моей головой крестовину с крепкими, но отчего-то невидимыми нитями.

            Мы играли в догонялки, трепеща своими нежными ягодицами, и устраивая забег по всем комнатам. Потом танцевали дурацкий танец, держа друг друга за поясницы и прыгая, как сексуально озабоченные кролики.

            Эта ночь была похожа на долгий сон, из которого нельзя уйти по-английски. Даже оказавшись на большой постели, лёжа на ней в обминку, как лежат милые развратницы на картине одного француза мы уверяли себя, что будем прежними, когда откроем глаза.

            Однако розовость наших тел и озябшее состояние душ нас заставило поскорее разойтись по углам. Нелли была уже не совсем той Нелли, которая могла назваться Алисой.

            Я же уже была не невинной скромницей. Что-то перемкнуло и в моей голове. То, что делала Инна, оказалось так желанно, что я теперь думала, что и без дорогого платья я останусь Принцессой…

 

            На экране портативного ДВД-проигрывателя возникли кадры дешёвого порномультфильма. Молодой женщине было неловко смотреть на это, но образ голубоглазой жертвы обстоятельств напоминал ей её саму – в те годы, когда детство ещё бунтовало в её пятой точке.

            Секс – странная кем-то навязанная гимнастика – нелепые поцелуи гениталий – поцелуи взаглот – от этих поцелуев возникает нелепое чувство счастья – счастья, которое растворяется в мир, как дурманящий дым в комнате.

            Она вдруг подумала, что было бы, если бы она так и не увидела собственного тела. Не выпрыгнула из приятного для взрослых образа маленькой и глупой властительницы. Ей, кутающуюся в воображаемую мантию, было страшно почувствовать лёгкость наготы.

            Эльфиана старательно обрабатывала член Байсата. Этот наглый вторгнувшийся в чужой мир похотливый мужлан был сродни тому смуглому парню, который смотрел на них с Нелли, как на Эльфиану и Энн.

            Тогда она ещё не знала, что уже сделала свой выбор.

 

            Чашка крепкого кофе не успокоила меня...

            Я поняла, что во всём была виновата я сама.

            В тот майский день – я ещё притворялась пай-девочкой. Мне было приятно, что множество стариков и старух будут смотреть на меня и слушать мой, нелепый бред о том, чего я не знала, и во что почти не верила.

            Нас вызывали на сцену согласно алфавитному порядку.

            Я вышла, чувствуя желание поскорей прочирикать свой доклад, боялась, что вновь подло опозорюсь, я отчаянно возвышала свой голос и гримасничала.

            Старики слились в моих глазах в какое-то многотельное и многоглазое чудовище. Они смотрели на меня, смотрели и видели кого-то другого.

            Я вспоминала свою любимую героиню. И боялась, что и в меня вонзится пуля. Вонзилась, как вонзилась она в самоуверенную и глупую Барбару.

            И я вдруг почувствовала, что ужасно хочу расстегнуть свою юбку, и не только расстегнуть, но и сбросить с себя, как вонючий и изгаженный мешок.

            Я пыталась вспомнить, а надела ли я трусы.… Вроде бы они были в моих руках, и даже оказались на моих чреслах – но теперь были подозрительно невесомы.

            Стоило мне произнести последние слова, как тишина в зале, обожгла меня, как брошенный за ворот кусок льда. Меня не спешили хвалить, кричать мне «Браво!». Словно бы и впрямь, я просто напросто оголилась перед всей этой толпой.

            Мне ничего не оставалось, как уйти со сцены.

 

            Нелли взошла на сцену, как на эшафот.

            Я боялась признаться себе, но отчего-то хотела, чтобы и её оглушило бы молчание этих противных стариков. Они, вероятно, просто ничего не поняли.

            Но то, что говорила Нелли, было ново. Она не пыталась осуждать, она просто говорила, как маленькая девочка о каких-то глупостях.

            «Я очень люблю своё тело!», - доносилось до меня. – Голос подруги был серьёзен. Вероятно, она и впрямь говорила правду. Я сама вдруг почувствовала, что боюсь. Всё в моём организме пришло в движение, всё стало вдруг дезертировать.

            Я тупо переминалась с ноги на ногу, как цирковая лошадь. Слова Нелли были жгучими, словно укусы огня…

            Старики не спешили перебивать её – ни аплодисментами, ни свистом. Они просто молчали, но в этом молчании не было презрения.

            В омуте зала таились и наши будущие мучители. Они здорово отомстили мне за мою случайную болтливость. Я ещё не знала, что стану презирать не, давно уже

ушедших, людей, но саму себя.

            Гром аплодисментов едва окончательно не оконфузил меня. От шума, мне всерьёз захотелось освободиться от лишнего груза – выпитое и съеденное за ужином и завтраком теперь требовало свободы.

            Я побоялась идти в туалет в одиночку. Страх перед мистическим осьминогом не проходил. Этот монстр мог перепутать мой анус с каким-то иным, таким же потаённом отверстием – и тогда.

            Нелли вышла ко мне без улыбки, словно механическая кукла.

            Я едва смогла уговорить её пойти со мной в уборную. Нелли явно нервничала и ожидала какого-то подвоха.

            Стоящий у дверей уборной старик показался мне сумасшедшим. Он был похож на старую заигранную марионетку – с лицом постаревшей лошади в очках – он смотрел на меня и вдруг начал кричать какие-то злые царапающие слова. Мне даже показалось, что он вот-вот полоснёт меня по щеке воображаемым ножом.

             Голос Нелли слегка отрезвил его.

            А мы поспешили уединиться в этой комнатке.

            Я торопливо рылась в своей сумке, ища набор бумажных салфеток. Их мне давали в школу, чтобы я всегда была во всеоружии.

            Но делать что-либо интимное на людях было противно. Я старалась освобождаться от ненужного груза загодя.

            Тот пакет оказался в моей руке совершенно случайно. Я не помнила, как клала его в сумку. Возможно, его подложили мне, но зачем? и кто?

            Пакет упал на влажный клетчатый пол. И яркие картинки рассыпались по нему, словно игральные картыпо шахматной доске.

            Я не верила своим глазам. С этих картинок на меня смотрела такая же голубоглазая и светловолосая девушка, только абсолютно раздетая.

            Казалось, что она давно потеряла рассудок, её тело кривилось, словно бы в изогнутом зеркале.

            Это были мы… Точнее те ночные двойники. Я не могла поверить, что могу так пошло лыбыться. Мой рот напоминал пасть кричащей ослицы. А Нелли также вела себя, как до конца очеловеченный зверёк, вроде диснеевской белки или бурундука.

            Эти фото могли погубить нас… Я вдруг представила, как меня попросят доказывать своё алиби…