Помочь сайту
Поздравления
4. Через чёртову черту - на сторонушку на ту...
8 июля 2015 -
Владимир Радимиров
Глава 4. Через чёртову черту – на сторонушку на ту...
Только добрались они до моста, как Гордяй на Явана глянул, да его и спрашивает:
– Эй, Ванёк, а куда делся твой перстенёк?
Ванька хвать – нету на руке перстня Праведова!
Никак, говорит, обронил его где-то –когда видно сражался, али может где-нито в домике завалялся...
И братьям наказывает:
– Вы меня, братухи,здесь обождите, и на тусторону скакать не спешите! А я мигом оборочуся...
Отошёл он от моста чуть подалее, где битва с богатыркою у них была жаркая, и принялся всё подряд обшаривать. Не хотел Ваня,чтобы братовья ему в поисках помогали, потому как апосля случившегося он пентюхам этим не дюже и доверял.
Так вот. Пошукал Ванюха чуток, поприглядывался, всё вроде обсмотрел – ну нету нигде дедова перстня! Начал он даже пыль дорожную ворошить, да где там – пустая затея.
Взял тогда Ванюха и доспехи снятые перетряхнул. Итут вдруг слышит он – дзинь! – что-то в шеломе железном звякнуло.
Опрокинул он шелом живо– и что бы вы думали, там было? Не,не искомый перстенёк, и не металлическая какая-нибудь заклёпка, а выкатилась Явану на ладонь... девичья небольшая серёжка!
Была она забавная такая, золотая да изощрённо зело сработанная, а в самой ейной серёдке камешек красненький ярко поблёскивал.
– Ну что, нашёл что ли, Ваня? – Гордяй, зевая, Ванька пытает.
А тот головою в ответ качает.
– Не-а, – вря, отвечает, – тут лишь какая-то фигня... Нету перстеня!
А сам, не долго смекая, серёгу эту в кармашек сумки кидает и к домику с горки сбегает.
Вот подходит к нему, прислушивается – чё, думает, за ерунда! – навроде как в хатке некие голоса разговоры странные гундяво разговаривают?
Яваха тогда вперёд на цыпках подкрался да ухом своим к дверям прижался. Ё-моё! Слышит – точно балакают!
Он тогда в щёлку-то оком глядь – ах ёж ты ж твою в передрягу! – расселися на лавках три страхолюдины ужасных, вроде как видом бабы, да каждая из себя хуже жабы: морды у них бледные, глаза вредные, волосы косматые, все весьма усатые, из слюнявых ротищ жёлтые торчат зубищи, а кожа у них как корища шершавая, да вдобавок ещё и прыщавая...
Н-да, этакие раскрасавицы, видать, чудам-юдам только и могут понравиться...
Одна из страшил тут как раз зафырчала, чесаться везде почала, а потом прорычала:
– А я, сестрицы, всё ж таки придумала, как этому Явашке-недоумку за братьев-то за наших отплатить! Хе-хе-хе-хе! Вот поедут эти негодники лядащие по степи, а я на них такую жажду иссушающую наведу, что сделается им совсем невмоготу. Сама же ручеёчком звенящим на пути у них лягу. Не смогут они силе желания естественного противиться, сойдут с коней водицей утолиться да наполнить ею свои фляги. А как станут они пить да хлебать, тут и смерть их придёт от яда – ни один живёхоньким не ускачет! Всё нутро их поганое я зельем своим отравлю, и звания колдовского ужо не посрамлю! Уй!
– Это ты, правда, хитро, сестрица, придумала – да всё ж таки не совсем, – закаркала тут другая мамзель. – Я получше тебя ведаю, как Явашке нашему Коровяшке отомстиь! Га-а-а!.. А вдруг как не станут эти олухи пить да хлебать? Что тогда?.. Э-э-э! То-то же – неувязочка получается... А я голод лютый на энтот люд напущу и по-свойски их угощу! Как подведёт у них брюхи аж до хребта – а тут и я!.. Яблонькой завлекательной на пути ихнем я появлюся, и такие на той яблоньке яблочки зарумянятся наливные, что никто на свете отказаться от них не будет в силах. Вот и нахалы эти окаянные не смогут: по яблочку колдовскому они сожрут – и на мелкие ошмёточки разорвутся! Тьфу!
– И ты ладно весьма свою обманку замыслила, сестра, – зашепелявила тогда третья карга, – да всё ж я-то получше знаю, как нам ангелова Явашку Говяду извести и люту смертушку на него навести. Что там жажда какая-то да глад – у людишек земных таковский уклад, что они и то, и другое терпеть научены, потому как лишениями всякими бываютпримучены. А я наведу на них сон липучий, да такой, что лечь они искать станут случая. Угу! И травушкой-муравушкой на пути у них лягу. Как станет волшебна трава манить их к себе, заманивать, да разум с умом у них одурманивать, то и не смогут разбойники сии велению сна противиться. И едва на лужаечку эту мрази прилягут, как прахом вмиг там и лягут: живьём сгорят в пламени адском, собаки ангельские!
Засмеялися кикиморы эти презлорадно, глазищами заворочали, запердели что было мочи, заикали, зарыгали, а потом только – пых! – с глаз долой и пропали, будто и вовсе там не бывали, только смрад кошмарный после них остался, да дым перегарный по-над полом застлался...
Подождал малёхи Ванёк, пока вонь ядрёная чуток разойдётся, а после того в хату заскочил да всё как есть там переворошил. Закоулочки даже все обыскал, а перстенька дедова нигде не сыскал.
«Да-а, худые дела... – раздосадовался Яван сначала, а потом хохотнул и рукою на всё махнул, – А-а... ерунда! Где наша не пропадала! Не будь сам дурак, так чё те и враг! Справимся!..»
Туточки он от вонищи утечь заторопился и скорым шагом к брательникам возвратился.
Те ему кидают вопросец: чего это ты возле дверей тёрся? А Ваньша врёт им напропалую: да это, говорит, я сверчка слушал – сверчок, дескать, зело стрекотал. Ага! Те ему поверили, к любопытству всякому охладели, после чего уселися они на коней, мосток, торопясь, переехали и дальше себе поехали.
И вот смотрят путешественники окрест, озираются и превесьма увиденному удивляются. А и впрямь-то места вокруг дивные пошли да невидальные – сторона ведь сия позадальная. Ну, вроде как на другой очутились они планете!
И то сказать – солнышка ж на небе нету, а светло-то как днём, да даже ещё и светлее. Оказалося, что сам воздух там светится. Не особо, правда, приветится, да уж какой в аду-то привет – чай не белый ведь это свет.
Хотя, может быть, и не ад это ещё был, а пространство такое предадовое.
Братья головы вверх задрали, посмотрели и вот чего там узрели: ни тебе нигде месяца нетути, ни частых звёздочек – желтизна одна яркая...
А жарко!..
Долго ли, коротко парубки расейские по тому странному свету ехали, то неведомо: может быть, день, может, два, а может статься и подолее пробиралися они по энтому не раздолью, и вот прибыли они наконец в такое-то место гиблое, что просто конец...
Как есть пустыня то была каменистая, по виду-то неказистая. Далеконько вокруг не видать было ни шиша – как будто марево некое желтоватое сгустилося по сторонам. А жарища-то там стояла! Зной! Духотища! Вся вода смородинная у них повышла, коники пить хочут прямо страсть, а сами они и того более, кажись, жаждут. Языки и те у них во рту пересохли.
Экая же напала на них напасть – невже, думают, придётся тута пропасть?..
А тут вдруг глянули они вперёд – ёж твою роет в огороде! – никак водица по ходу движения плещется?! А может, смекают, то видение?..
Пригляделися получше – да не! – родник точно! Меж каменьев из почвы водица ключевая выбулькивается, сочится-поднимается, да ручеёчком бегучим вдаль разливается...
Рванулись было Гордяй со Смиряем туда скакать, а Яваха на них вдруг как рявкнет:
– Куда?!! А ну стоять, вшивота! Поперёд меня чтоб никто к воде не совался!
Обиделись братья на окрик неласковый, да ослушаться Ваню не посмели, несмотря на то, что от жажды чуть ли не опупели. Ванюха-то после побед своих богатырских круто в гору у них пошёл – в большой авторитет в их понятии вошёл, так что ослушаться его никак было им не можно.
А Яван той порою к роднику уже подъезжает на своей лошади. На землю он живо соскакивает, но вместо того, чтобы наклониться да прозрачной водицы напиться, палицей вдруг размахивается, да по воде-то – шарах!
Ахти ж боженьки, чё тут было!
Сначала из ключа этого придорожного кровища багровая фонтаном забила, а потом невесть что оттуда как завыло голосищем-то дурным: у-у-у-у-у-у-у! ы-ы-ы-ы-ы-ы!!!
И вдруг – бах! – всё кудысь и пропало, будто и вовсе там ничего не бывало: ни камней нигде гладких, ни чёртова родника!
Вообще ни фига! Пустая дорога...
И вроде как жажда утишилась понемногу.
– Ну что, видали, какой это ключ-то был! – Ваня тут восклицает и сурово на братьев глядит, – Сиё место нечистое нас бы легко погубило, ежели бы случай нам не пособил...
А те лишь пыхтят и руками разводят, да от страха и удивления слова вымолвить не могут.
Что ж, дальше поехали. Едут, едут...
И начал их вскорости голод донимать несусветный. А кругом-то ни птицы нигде не видать, ни зверя, ни тем более жилья человеческого. Совсем уж неприветные места пошли. А припасы-то ихние давно к концу подошли: с утра ещё краюху последнюю разделили, а голода собачьего не утолили. Что делать? Как быть?..
А тут смотрят – яблоня никак впереди стоит...
Пригляделися позорчее – точно яблоня! Да красивая какая! Высокая вся этакая, зелёная, с пышною весьма кроною, а ветки торчат густые да зело раскидистые, и яблок на них висит – видимо прям невидимо! И до того-то яблочки эти висящие были с виду аккуратные да глазу приятные, спелые да духовитые, что будто мёдом налитые.
У Гордяя со Смиряем буркалы ажник из орбит повылазили, да слюна по губам у них побежала – такая охотища яблочка сиюсветного отведать на них набежала.
Вот они, рассуждая недолго, к яблоньке той – бегом, да сноравливались уже плоды румяные жадно хватать, а Ванюха им:
– Стоять, где стояли, бродяги! Ёж вашу переёрш в передрягу! Куда поперёд меня?!
А сам к яблоньке подскакивает да по стволине с размаху как палицей-то перетянет!
И только он так-то поступил, как вдруг завыло нечто незримое грубым голосищем, как хлынула из ствола корявого багровая да чёрная кровища, как закрутился по-над яблоней пыльный смерчище, что прямо ой-ёй-ёй – лучше падай, а не стой!
А потом неожиданно – вжик! – всё вдруг и пропало, словно никакой яблони там вовек не бывало.
Чисто наваждение какое-то дьявольское!
– Ну чё, ротозеи, видали?! – Яваха тогда восклицает – Ежели бы не я, то что бы с вами сталося?! Боком бы нам сии яблочки вышли, коли мы съедобными их для себя нашли. Ох, и нечисто здесь, братовья – вона тут сколько всякого навья!
А делать-то нечего, и едут они далее неевши. Голод как-то и поунялся со временем.
Ну а дорожка им выпала видать неблизкая, сначала песчаная она была да каменистая, а тут вдруг сделалась она гористою: вокруг сплошь скалы да утёсы обрывистые высятся, агромадные валуны да каменюки по обочинам громоздятся, тени неясные и зловещие личины из пещер да щелей им мстятся...
Как-то стало вокруг жутковато.
Да вдобавок и подустали они немало: сидят, носами клюют, головами осоловело качают – прикорнуть где-нито чают. Ну, в такой неимоверный сон их вдруг потянуло – хоть лягай и засыпай на дороге и на камнях протягивай ноги!
И тут нежданно совсем негаданно – эвона! – полянка приятная впереди показалася.
Или не она?..
Да точно же – не мираж!
А на ней травка-муравка ковриком мягким расстилается, прилечь на себя манит да завлекает – точно мух на мёд усталых путников увлекает...
Гордяй со Смиряем, коню понятно, на ту поляну хотели уже бежать, а Ванюха их – за шкварники, да назад!
– Не спешите, – говорит, – братухи, спать, а то можно со сна и не встать...
Подъезжает он туда не спеша, как следует размахивается, да и огревает железякой своей по поляне.
И надо сказать, от души врезал-то, ощутимо: полянка сия волшебная аж ходуном заходила, чёрными пятнами сплошь пошла и кровью зелёной из себя изошла... Да к тому ещё заревела она страшно, дико зело завизжала, обнажила внутри крючья да жала, на месте затем несколько раз обернулась, трубищею живо свернулась, а потом – бах! – и пропала, как словно и вовсе там не бывала.
– Ну как? – спросил Ваня, к братьям поражённым обращаясь. – Теперь вы, наконец, поняли, что за гостинцы нам этот свет приготовил?.. То-то же, тетери – иной раз не худо будет и потерпеть, а не похоти свои утолять лететь!.. К нашему свету это, кстати, относится тоже.
Повытянулись у спутников Ваниных рожи, но в ответ плечами они лишь пожали, да головами недоумённо покачали. Ну, прям не было слов у этих ослов!
Сызнова они в путь тогда тронулись, да не дюже много времени вперёд-то проехали, как вдруг видят – дорожка их путеводная на три сторонушки перед ними расходится.
Перекрёсток!
Подъезжают они поближе чуток, глядь – а там по правую руку этакий широкий да удобный тракт был проложен, гладкой брусчаткой мастеровито выложенный; налево – дорога не дорога, тропа не тропа, а тоже весьма собою широка и зело ухожена; ну а прямо – можно сказать, и тропиночки путящей нетути: чисто какое-то беспутье…
На самом же на этом распутье стоймя стоял преогромнейший каменище, гладкой и начищенной стороной к дороге обращённый, и на том камне письмена странные были нарисованы, издалека даже зримые, потому как они пугающий вид имели: огнём коптящим зловеще тлели.
Подъехали, наконец, всадники наши к камню, в ряд перед чудесной штуковиной встали и вот чего на ней прочитали:
Коли ты ещё, уродец,
не прочёл дальнейший текст, –
заворачивай оглобли
и вали из этих мест!
Ну а если любопытство
победило в тебе всё ж,
то запомни, ангел наглый,
и учти, ядрёна вошь:
Кто налево отселя пойдёт –
тот жизнь и жрачку себе найдёт,
да волю-вольную зато потеряет!
Кто направо отсюда пойдёт –
тот власть и богатство себе найдёт,
да честь и совесть навсегда потеряет!
А кто прямо пойдёт упрямо –
тот свою долю, может, найдёт,
да жизнь с конём за неё потеряет!
И мотай-ка на ус,
коли ты не трус:
здесь ад, а не рай!
Давай-ка, тварь – выбирай!!!
Оглянулись братья назад, а позади туман не туман, марево не марево – ни зги, короче, не видать, словно бы всё за ними растаяло. Что ж, придётся, видно, и впрямь выбирать…
Призадумались тогда братовья.
Долгонько они, надо сказать, думали да про себя всё прикидывали, и так и эдак мозгами раскидывали – акромя одного Явана, который решение своё сразу принял, да только до поры до времени помалкивал. А для Смиряя с Гордяем задачка сия нелёгкою оказалась – не хухры какие-нибудь им были мухры...
Наконец Смиряй первый решился, да и говорит:
– Я, братаны, налево отселя подамся, а вы как знаете! Мне энтих всяких приключениев да власти-богатства и даром даже не надобно – как-нибудь худо-бедно и без них проживу. А что касаемо какой-то там воли-вольной, так – тьфу на неё! Мне и без воли привольно.
– А я, – заявляет тогда Гордяй, – поеду направо! Я ить тоже пожить не дурак – да только не абы как! Всё ж таки, крути не крути, а я царский ведь сын – не отребье какое-нибудь гадское, – и с малолетства власть проявлять привык да в довольствии полном обретаться. В общем... в ту лишь сторонку мне и остаётся податься. Ага!
Вздохнул тут Яван и последним из всей братии слово своё веское сказал:
– Ну а я, братовья – прямой путь для себя выбираю! От волюшки-вольной да от чести-совести я отказаться не могу – нету без них ни счастья полного, ни славы достойной! Ну а ежели на той дорожке умереть мне доведётся, то... эх! – чему быть, того не миновать, а семи смертям так и так не бывать!
Поняли тут братья, что придётся им здесь расстаться, и каждому далее в свою сторонушку надлежит отправляться. Договорились они тогда знак особый на камне том начертать, ежели кто первый из странствий своих возвертается – чтобы знать...
Обнялися они на прощанье, поцеловалися, удачи друг другу пожелали, да и разъехались кто куда.
Яван-то прямо поехал. Да вот же напасть – проехал он вроде бы самую малость, а совсем уж дороги никакой не стало: дикий видом местный лес пораскинулся окрест. И такой-то он был густой и дремучий, что соваться в него – выходом было не лучшим.
Яван вскорости это понял, но возвращаться назад не стал: наметил он ведь вперёд подаваться, так куда уж теперь ретироваться-то. Чего-чего, а упорства и настырности нашему Говяде не занимать было стать, так что во что бы то ни стало он решил по прямому пути пройти.
А чаща эта лядащая ещё пуще вокруг сгустилася: корявые ветвищи над самою Ваниной головою ажно переплелися, бурелому и валежнику везде было аж завались, а ещё огромные валунищи валялися поперёк ходу, не давая никакого проходу, да глубокие вдобавок появились ямищи. Того и гляди долбанёшься обо что-то али куда-то свалишься...
Ну и дела! Слез Ваня с коня, под уздцы его взял, вперёд ведёт, а тот отчего-то нейдёт, упирается, похрапывает, ушами прядёт, да глазом испуганным озирается. И видит тут Ваня – впереди деревья великаньи словно бы чуток расступилися, да и каменья замшелые явно поредели. Неужто, гадает, выход из этого треклятого места наметился? Самое время было бы на какой-нибудь простор ему выйти, а то почуял Ванята, что приуставать он чего-то стал...
Коню ж ведь было понятно, что мотаться по этому кочеврыжнику не евши да не пивши удовольствием оказалось сомнительным. У нас-то, в Рассиянье, леса совсем другие – не такие, как тут, хмурные.
И занесла же Ванюху нелёгкая!
Вот лезет он через чащобину, кое-как продирается, конягу за собой волокёт буквально, затем вперёд глядь – точно полянка навстречь показалася, а на ней и трава растёт какая-то диковинная, и цветы в кусточках хоронятся, и вроде как ветки от плодов приятных на деревцах аккуратных ломятся.
Яваха, знамо дело – туда! Да только было на серёдку полянки он вышел, как вдруг – ш-ш-ш! – что-то липкое и прозрачное на него внезапно опустилося. Сеть то была не сеть, паутина, не паутина, а что-то того навроде. И огромная же – человека вместях с конём накрыло, будто мотылёчков каких!
Дёрнулся резко Ваня – да куда! – не тут-то было: и он сам, и евоный конь запутались в ловушке сей ещё больше.
«Вот же пакость-то! – озлился влипший силач. – И откуда только на мою голову ты взялась!»
И в это время захохотало нечто вверху хохотом трескучим – да нечеловечьим-то каким! – а потом неясный кто-то зашевелился в ветвях тёмной массой и вниз стал неторопливо спускаться...
И дивно стало Явану от вида странного сего создания – пред ним ведь паучище неимоверный предстал: ужасно собою страшенющий, смердючий да чернющий – да ещё и мохнатый вдобавок! Только глазки многочисленные невеликие пламенем красным на большущей его орясине полыхали, и челюсти кривые, точно сабли вострые, в пастище разверстой у него сверкали.
– Ха-ха-ха-ха! – захакал зловеще упырь и хриплым голосом к пленнику своему обратился, – Опять попалась мошка ко мне в сетёшку! Хо-хо-хо-хо! Значит, знатно я счас пообедаю да живого мясца поотведаю! Кровушкой упьюся вновь горячей! Ох, и долго человечка я ждал – ажник малость оголодал-то!
Осерчал зело Яванище, речи такие неучтивые услыхавши. Собрался он с силами богатырскими, мышцы могучие поднапряг, и хотел было сволоченную эту сеть в клочья мелкие поразнесть...
Да только или силушка на сей раз его подвела, или сетка волшебная слишком уж прочною была: затрещала она лишь слегка, заколебалася, но усилиям Явановым не поддалася.
– Не рвись, не рвись, богатырь-дурачина! – вновь заскрипел, шевелясь, паучина. – Лучше уж уймись да пред судьбою смирись. Ха! Не по руке тебе будет сеть мою порвать хитроумную! И никому-то не по руке... Это, брат, магическая сетка – нельзя её буром-то одолеть. Ты, паря, лучше не силу свою покажи, коей у тебя всё равно нету, а ум да разум свои прояви – глядишь, сеточка и ослабнет. Может тогда и освобожу я тебя от необоримых сих пут, жалкий и глупый ты лилипут!
– Чего тебе от меня надобно, паучара ты жадная? – вскричал тогда Ваня голосом яростным. – Коль сожрать меня хочешь, так жри, а голову мне не дури!
– А-а-а, понял-таки, наконец, что не такой уж ты и молодец? – проворчало членистоногое предовольно, – А хочу я от тебя вот чего: разгадай-ка ты, брат, три любимых мои загадки! Угадаешь – идёшь себе куда желаешь, не угадаешь – душу свою потеряешь! Развлечёмся давай немного...
– Чёрт бы тебя побрал, кровосос кривоногий! – заругался Яваха вновь. – Ну, давай штоль, загадывай свои загадки, паучище ты гадкий – я согласен!
– То-то же... – задвигал жвалами острыми урод. – Только я ведь и есть самый настоящий чёрт! А ты думал, я кто? Паучок что ли? Хе-хе! Не-е! Те, в пекле которые обитают, тоже себя чертями считают, только это вруны, самозванцы – не черти они по сути, а зачертанцы. Ха! Зато вот я – чёрт истинный – в своём роде единственный. Через мою черту запросто не переступают, а которые поумнее – те загодя отступают. Хе-хе-хе-хе! Ну, Яван-удалец, покажи – глупец ты али мудрец! Не трусь, будь смелее и ответь мне... хм... а что на свете… всего милее?
Усмехнулся Яван загадке паучачьей да с простецким выражением на роже тому и отвечает:
– Хе! Чего помудрёнее придумать не мог? Всего милее на свете... это... ну... как его?.. того этого... тьфу!.. этого самого... а – вот! – с устатку поспать сладко! Ага! Апосля молодецкой потехи. Что ли, скажешь, нет?
– Ах-хах-хах-ха-ха! – забился паучище в неистовстве. – Нет, не угадал, не угадал! Мой ты теперя, мой! О-о-о!..
А Яван чуток помолчал, измерил злорадного паучару язвительным взором да и отчеканил презвонким голосом:
– Милее всего на свете – любовь!
Поражённый чёрт аж весь дёрнулся, то услышав, а Ванька плечищи свои, паутиною стянутые, слегка расправил и спокойненько этак добавил:
– Любовь, говорю, всего милее. Притяжение частностей ради целого. Или, скажешь, не?.. Ну, чё, подтверждай что ли – али отрицай! Ты не офонарел ли часом?
– Пра-а-а-вильно, – протянул разочарованно Ванин враг, – Ещё как правильно... Без любви ведь и жизнь не в радость, и власть не в сласть, и богатство – лишь пустая напасть. Только мне это удивительно весьма слышать от такого щенка, как ты – рановато тебе о любви объединяющей рассуждения вести. Такому бы юнцу пристало к лицу байки всякие да побасенки плести. Н-да-а... Ну да ты раньше сроку-то не радуйся. Это ведь только первая задачка была. Вторая будет похитрее: что, ответь мне, на свете... м-м-м... всего желаннее?
Подумал малёхи Ваня, потом ещё раз подумал, лоб в раздумьи нахмурил, а затем лицом просветлел и вот чего прогундел:
– Всего желаннее на свете – поесть да попить сладко! Особливо когда с устатку... Э-ге? После потехи-то молодецкой...
Паучок этот учёный после ответа нашего героя аж вроде слегка расстроился. И даже вздохнул с раздражением неприкрытым.
А потом и говорит:
– Дурак ты, Яван! Я-то думал, что в кои-то веки мне умный да разумный человечек попался – ан нет, не так! Опять у меня дурак... Не мудрено, что вы, люди, хоть на свету и живёте, а того не знаете, что желаннее всего во Вселенной это...
– Благо! – закончил за нравоучителя-мучителя Ваня и, сощурившись, на него глянул.
Аж в сторону паучище отпрянул.
– Ишь ты! – удивлённее некуда он сказал. – Вот так да! Опять ведь угадал! Это надо же, какой умный комарик мне на сей раз попался – вдругорядь, подлец, угадал! Ну и дела!.. Да ты, я гляжу, семи пядей во лбу-то – мудрец! Хе-хе-хе! А я, поведаю тебе по секрету, умников ведь люблю. Страсть как прямо обожаю... Только мудрецами бы и питался, коли б середь них обретался. Хм... Ну да ладно, разумник Говяда, слушай последнюю мою загаду: а вот что на свете... всего загадочнее?
– А тут и думать не надо! – сразу же ответил Яван. – Самое загадочное на свете – это твои загадки паучьи, которые ты мне в уши здесь всучиваешь! Ну что, путаник чернорожий – гоже?
– Врёшь! Врёшь! – обрадовался хитрый убивец и до того возбуждённо на месте забился, что вся его колдовская паутина аж ходуном над Яваном заходила. – Ох-хо-хо-хо! Видать, правду говорят, что на каждого мудреца довольно простоты оказывается – загадочка-то моя не отгадывается!..
– Воистину так! – восклицает тогда Яван. – Как же её разгадаешь, когда ответ на неё ведом одному лишь Ра. Всего загадочнее на свете – Истина! Всякому существу её познать неймётся, да только никому она до конца не даётся. Одному лишь Богу единому то по силам!.. Ну что, мудрован – верно?
Затрясся паучище от ярости, зашипел.
– Пра-а-вильно, – медленно он проскрипел, – Угадал ты, человечишко. С третьей моей загадкой справился. Видно и вправду ума у тебя палата – избежал ты моей расплаты.
Призамолк хищнище чудовищный ненадолго, словно раздумывая о чём-то, а потом вновь лапищами мохнатыми зашевелил, похохатывая мерзко, и вот о чём, гадючина, заявил:
– Пошутил я, мошечка, пошутил! Люблю я шутки-то шутить, уважаю... А чё делать-то тут прикажешь? Ску-у-ушно... Развлечениев никаких, понимаешь, тут нету, вот и веселюсь как умею. Эге! Хех! Никуда ты, касатик, отселя не денешься – навеки останешься здесь, хотя и не весь. Ты это... частично в меня перейдёшь, вернее перельёшься. Высосу я тебя, милок, живьём высосу – а как иначе? Ну а кости твёрдые брошу. На кой они мне ляд?! Такие-то делишечки, брат...
Огляделся вокруг Яван, а по поляне и впрямь костей человеческих видимо-невидимо было навалено. И жутью смертной от них на него повеяло.
«Э-э! – подумал он гневно, – Да ведь здесь нечисто играют, потому и улов немалый завсегда мают!..»
И такая тут грозная ярь в душе Ваниной вдруг обнаружилась, что аж зашлось сердце ретивое во груди его. Почуял он опять в себе силушки прежней прилив рьяный, да и крикнул гаду подлому в негодовании:
– Слышь ты, кровосос мохноногий – я таких шуточек не люблю! И запомни, мудролюб – звать меня Яван Говяда, и шутить так со мною – не надо!!!
Поднапряг освирепевший Яванище железные свои мышцы – р-раз! – и порвал тенетину липкую, словно тряпицу.
А затем на ножки проворные он вскочил, палицу свою убойную над буйной головой поднял, и уж хотел было на тварь эту коварную её обрушить, чтобы на месте паука-шутейника порешить...
И тут вдруг музыка чудесная со всех сторон заиграла, колокольчики мелодичные зазвенели заливисто, и снопище яркого света Явану в глаза брызнул. И всё, что его только что окружало, во мгновение неуловимое невесть куда пропало: и злой этот чёрт-паучина, и прочная его чудо-паутина, и черепов человеческих мёртвые оскалы, и сумрачная та поляна колдовская...
Видит Ваня – сидит он на коне своём богатырском, а вокруг местность незнакомая, как на ладони, пред ним открылася: поля да луга, рощицы да перелески...
И вроде даже замаячилось вдали жильё человеческое...
«Что за чертовщина?! – удивился перемене богатырь, – Неужели мне этот чёртов паук, любитель наук, лишь померещился? Да быть того не может!..»
Оглядел он себя всесторонне – вроде как всё на месте, а потом хвать за бок – ёж твою в рожь ни за грош! – гусли-то на фиг переломаны!
«Это всё паутина проклятая... – догадался Ваня, – Видать, ад веселью не рад – с гуслями сюда не пускают... Ну что ж, меня этим не смутишь – веселье ведь не снаружи творится, а снутри...»
Тронул он своего коня и напрямки к жилищу его по полю направил.
Рейтинг: 0
460 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
