Три коротких и один длинный. Так требовательно всегда
звонила Нина Павловна – сотрудница по работе, за последние десять лет ставшая
верной и отзывчивой подругой, готовой в любой момент прийти на помощь. Впрочем,
эта готовность помочь друг другу была обоюдной и уже не однажды проверенной.
Надежда сползла с дивана и, как была заплаканной,
пошла открывать двери.
― Ты что, соня-засоня, не слышишь, кто к тебе пришел?
– как всегда громко и призывно заговорила Нина. Но, увидев заплаканную На 744дежду, примолкла. Разулась. Прошла в зал.
Присела к журнальному столику. Подождала, когда всхлипывающая Надежда устроится
на диване, и тихо промолвила: «Рассказывай».
Надежда молча протянула сложенный вчетверо листок.
«Весточка» – так называлось стихотворение, присланное ее мужем. То, что писем
от него давно не было, Нина знала – не первый год уже все беды и радости эти
две одинокие женщины переживали вместе. Казалось, радоваться надо полученному
письму, а тут – слезы.
Внизу четверостишья стояла дата и место написания –
Смоленская область, село Захолынье.
После прихода в стране к власти «Меченого», его
дурацкой перестройки, гласности и вспыхнувшей вдруг у всех и вся национальной
гордости, приведшей к развалу величайшей Империи, то бишь СССР, многие, очень
многие, срывались с насиженных мест и уезжали на свои исторические Родины.
Немцы – в Германию, евреи – в Израиль, ну а русские – в Россию. Вот и муж
Надежды уехал в далекое далеко в поисках лучшей доли, чем они заслуживают
здесь.
― Ты читай, можешь вслух, – сказала Надежда. Дело
обычное, не первый год они вместе читают письма, получаемые от друзей и родственников.
Весточка
Буду жив,
Так, значит, – встретишь.
Если нет–
похорони.
Сорок дней и год отметишь,
и свободна –
вновь люби!
Осуждать тебя не буду
и винить я не могу.
Я тебя, свою подругу,
видит Бог,
Любил,
Люблю!
Ты пойми, моя Надежда,
я твой раб давным-давно.
И люблю тебя, как прежде
чисто,
нежно и светло.
Ты – мой луч, как в темном царстве,
Ты – вода из родника,
От болезней всех лекарство,
ты одна моя судьба.
Если жив,
то значит, –
Здравствуй!
Если нет–
за упокой.
Если жив –
то встретишь с лаской,
если нет –
то Бог со мной.
Смоленск, Захалынье, апрель 1994 г.
― Не понимаю, – начала было говорить Нина. Но Надежда
прервала ее:
―Ну что тут непонятного?! Нет его! Понимаешь, нет! В
живых нет! – почти переходя на крик, осипшим голосом причитала Надежда, – это
предсмертное завещание. Понимаешь? И в Смоленске он не должен был быть. В
Воронеже он, понимаешь?! В Воронеж он уезжал. Не зря которую ночь полы в
квартире мету да тщательно мою. К покойнику это! – прокричала она и, закрыв
лицо ладонями, рухнула в рыдании навзничь.
Легкая на подъем и всегда
солидарная подруга не осталась сторонним наблюдателем, и вскоре трехкомнатная
квартира заполнилась безутешным ревом.
― А письма нет, только один, один листок со стихом!
― А дата на конверте есть? А штамп отправки смотрела?
Время для этих двух женщин перестало существовать. Но
слезы не только сушат душу, но и облегчают ее.
Вскоре хозяйка разливала «виньчик» – так здесь
называют некрепленое домашнее виноградное вино. Гранатовый цвет напитка и его вяжущий
привкус муската несколько успокоили женщин. И, несмотря на зареванные красные
глаза, в разговоре появилась веселая нотка.
― Надь, а Надь! Вот сколько лет знакомы, а я никогда
не спрашивала, как вы встретились с Александром.
― Ой, Нинуль это, наверное, очень длинная история.
― Ну, это как рассказывать, к тому же вечер потерян.
Ночевать остаюсь у тебя, так что время есть.
Надежда задумалась, медленно вращая длинный стеклянный
стакан с вином. Но потом встала, подошла к стенке и из секретера достала пухлую
папку. Присела. Полистала, словно решая, с чего начать.
― Хорошо. Все как есть. Кстати, замечу, что когда
впервые увидала его, сердце екнуло: вот он, суженый. Он сидел с напарником, не
то с узбеком, не то с татарином, на двенадцатиметровом старом пирамидальном
тополе, сваленном недавним землетрясением и упавшим с территории их казармы на
нашу площадку детского садика. В этом садике сразу после школы начала я
работать воспитателем младшей группы. Рядом с ними лежала двуручная пила, называемая
«дружбой». Был тихий час. Детишки спали, и я вышла вынести мусор после урока
ручного труда – обрезки цветной бумаги, картон… Как сейчас помню, на мне было
платье из красного штапеля в белый крупный горошек. Вышла не через парадный
выход, а на двор, не ожидая, что попаду под прицел любопытных глаз. Когда я
возвращалась, он, накинув на себя гимнастерку, подошел к крылечку и спросил, не
помню дословно, что-то насчет воды. Был июль, сама знаешь, Ташкент, жара, солнце
в зените. Нянечка, царство ей небесное, добрейший, мудрый человек, спрашивает:
«Надюша, что с тобой, сама не своя?». Толком ответить я не смогла, но воду
солдатикам нянечка вынесла. Пришла няня минут через двадцать, тихая такая,
присела на ящик с игрушками и говорит: «Ну, ладушка, полюбилась ты мне как
дочь, но, видно, долго мне радоваться на тебя не придется. Увезет тебя этот
стриженый». И увез. Но лучше о нас тебе расскажет он сам, – почему-то в третьем
лице она сказал об Александре. – Я тебе дам стихи, которые он мне посвятил.
Здесь почти все. Буквально с первой минуты нашего знакомства. Пожалуй, можно
начать с этого. Оно вроде и как предложение выйти за него замуж, и программа
его жизни, с которой я могла согласиться и принять, а могла и не принять.
Ставлю в
известность
Женой поэта трудно быть.
Он вечно чем-то растревожен:
то книгу не успел купить,
то в строчку слог не так положен.
Рассеян, да и чудак, как все поэты.
Немного сложен, но простак,
с усмешкой слушает советы.
А то бормочет целый день,
с листком по комнате метаясь,
а то молчит, как мрачный пень,
он чем-то там своим терзаясь.
То жарко вдруг начнет шептать:
Люблю, люблю!! И вдруг – о звездах
начнет стихи тебе слагать
или листать тяжелый гроссбух.
Сказав: «Все может подождать»,
Тебя он станет целовать.
Армия. Декабрь 1967 г.
―Поэтом он не стал, но в том, что написано, нет ни
капельки кривды. Действительно, Саша оказался человеком интересным, но непредсказуемым
в своих действиях, поступках. Благородным, честным и искренним. Чтобы тебя не
утомлять своей болтовней, – еще одно, из последних, армейских:
Письмо
Грущу давно,
невыносимо.
Тоска покоя не дает.
На сердце тихо, нелюдимо:
печаль о письмах больно жжет.
Заждался очень –
ты не пишешь,
но каждый день я почту жду.
Когда же
Адрес мой отыщешь,
когда напишешь мне строку?
Вот паучок спустился с неба,
И я спросил:
― Письмо принес?
Оно сейчас нужнее хлеба,
а он к чернильнице пополз.
Взбежал
и закрутился в вальсе,
узором пряжу вмиг соткал.
Смотрю, что будет дальше,
а он вдруг взял – и убежал.
Мне стало очень-очень грустно.
Хотел письмо я написать,
Но понял вдруг –
Нельзя!
Не нужно!
Пером гусиным пряжу рвать.
Пусть ждет,
пусть сильно заскучает!
И вот тогда она поймет,
как грусть мне сердце обжигает.
И как тоска мне сердце жжет.
Армия. 27.06. 1968 год.
― И как есть, в
солдатском обмундировании, нарушая какие-то там уставные распоряжения, в этом я
не понимаю, приехал к нам в Ташкент, а не домой, в Казахстан, как ему
приписывалось. И увез! Дружили мы почти полтора года, а знаешь, поцеловались
впервые, когда он демобилизовался, и то как-то неловко, стеснительно.
А жизнь, она наша
действительность. Увез он меня очень далеко от моих родителей, за пятьсот
километров, в Центральный Казахстан, туда, где «товарищ Сталин» определил место
ссылки для лучших людей России. Ну, что это, я опять заговорила словами
Александра… Встретили меня хорошо. И его мама, выпускница Смоленского
института, как она себя рекомендовала, и свекор – милейший, добрейший человек,
относились ко мне ласково. Свекровь сразу завела разговор о моей учебе. Ну, а
Саша, по натуре независимый человек, всю дальнейшею жизнь делал сам.
Пошел работать высотником-монтажником, чтобы получить
квартиру. Ну, сама знаешь, как жили в то время. Мясорубку смогли купить только
на второй год семейной жизни, ведь все было в страшном дефиците. Холодильник «Бирюса»,
ну тот, который сейчас у нас, – забавная история – купили в Ташкенте с переплатой,
по блату. И вот снова он в Ташкенте. Сколько ему лет? Ведь умеют делать, до сих
пор работает. Ну, теперь, сегодня, при таких ценах навряд ли новый купишь.
Извини, отвлеклась. Саша много ездил, работал. Вообще, ряд стихов можно
объединить под одну рубрику. Стихи из цикла «Письма».
То дни считал,
теперь недели,
а писем нет,
и звезды потускнели.
Но каждый день
я жду с надеждой,
придет сегодня почтальон
и даст конверт,
где почерк нежный
твоей улыбкой освещен.
Разрезав сбоку
Торопливо –
ведь так взволнован,
долго ждал.
Беру листок, как чудо-диво.
Письмо,
как песню я читал.
И кто, скажи,
меня счастливей?
Письмо,
Письмо –
нектар любви.
О!
Этот почерк чуть игривый,
Смеясь, мне шепчет:
― Подожди.
Алма-Ата. 1970 год.
― Он что, у тебя
постоянно в разъездах, я смотрю, разные города.
― Вообще, да, он много ездил по городам, поездки
обычно недлинные, но довольно частые, но в те годы это – командировки по работе.
Журналистика постоянно и ненасытно требует свежего материала, вот он и был в
вечном поиске. Приехал обработал, подготовил к выдаче в эфир и снова в поход:
«Труба зовет». У нас даже сынишка одно из первых слов, которое не каждый
взрослый выговорит, в два года четко говорил: «папина комммандировка». Конечно,
мне это надоедало. Уехал, приехал. Но он все время отшучивался: «Ведь это
прекрасно! Встречи, расставания. Романтика большой любви, ее проверка на крепость.
Что прекрасней строк «Лицом к лицу, лица не увидать. Большое видится на расстоянии».
Вот в командировках, скучая, он писал мне стихи и присылал, чтобы я не скучала.
А вот стихи, написанные вроде совместно, по моим к нему письмам.
Открытое письмо
Тоска!
Как трудно быть влюбленным.
Проще просто не любить,
Чем под грузом многотонным
прозябать, а то и просто стыть.
Но в любви есть радости и взлеты.
О! Письмо ….
Где нежною строкой:
«Милый, ты грустишь?
Ну что ты.
Я здесь, вдали с тобой.
И сама к тебе стремлюсь я.
Я устала долго без тебя,
и всего, всего боюсь:
темноты, людей и зла.
Я твоя, домашняя такая
мне бы дом, а рядом ты.
Ведь любовь моя земная
и не терпит всякой суеты.
«Я твоя, домашняя такая», –
что теплее этих строк?!
Ох, прости за ревность, дорогая,
как подумать я такое мог.
Чирчик. 1991 год.
― А сильно ревнив? – спросила Нина.
― Вначале да, и я ревновала. А потом вроде как
успокоились, поверили друг в друга. Появилось больше нежности, чем страсти.
Вот, кстати, как раз об этом.
Надя
Милая,
милая Надя!
Нежный мой человек.
Появилась грустинка во взгляде –
ведь прожито столько уж лет.
Седина твой каштановый волос
хотя робко, да красит слегка,
но по-прежнему ласков твой голос
и с искринкой родные глаза.
Надежда,
моя ты Надежда!
Тобою все годы живу.
Для меня ты как прежде – невеста
и с годами все больше люблю.
Люблю!
И любить не стесняюсь.
Да и страсть не ушла.
Все так же
к тебе я ласкаюсь,
у меня еще хватит тепла.
Ташкент. 1991 год
― Часто писал, звонил, вот, прочти.
Я грущу,
я бросаю монеты
и кручу циферблат.
Знаю я,
никого дома нет.
И звоню для себя,
просто так.
Вдруг
услышу твой голос случайно.
Теплый,
Родной,
Дорогой!
Ну а вдруг –
Прилетела в отчаянии,
объятая той же тоской.
Я кручу циферблат, замирая,
но спокойны отрезков гудки.
Ни тебя,
ни себя не ругая,
я звоню просто так,
от тоски.
Алма-Ата. 1992 год
― А это уже из России, но все о том же. Тогда он
поехал с первой разведкой. В поисках счастья, пристанища и родины. А я все его
отговаривала, глупая. Ведь вначале было гораздо проще устроиться. Повторяла: «Все,
мол, образумится и встанет на свое место. Жизнь войдет в свое русло, и люди
снова станут жить, как раньше». Не убедила. Уехал и, наверное, правильно
сделал. И стала я получать письма со стихами из далекой для нас России.
Милая,
Нежная,
Родная!
Да, нет,
не
то я говорю!
Самых главных слов не знаю,
чтоб сказать,
как я люблю.
И кто,
когда
мне их подскажет?
И где
найду
так много нежных слов?…
Таких простых,
но очень важных,
и все чтоб были про любовь.
Любил!
Люблю!
И очень нежно…
Безумно!
Сказочно люблю!
Быть может это грешно.
Но я
Люблю!
Люблю!!
Люблю!!!
Мичуринск. Август. 1994 год
― Счастливая ты, Надюша. Любит он тебя.
― Да, любит, ты посмотри, как он меня обзывает! Я и
чертополох, сплошная тьма и, вообще, я кутерьма. Сам он кутерьма. И
горе-горькое мое.
Кто ты для меня
И все же, кто ты для меня?
Быть может, горькая беда?
А может, красная калина?
Моя ты нежность, половина.
А может, ты – родник, ручей,
что шепчет ласково: «Испей».
Ну, кто ты все же для меня?
Ты – Богом данная судьба.
Ты – яркий луч, сплошная тьма,
Моя забота-кутерьма,
Чертополох и василек,
Ты – груз тяжелый и пушок.
Ты – голубая синева,
А может, черная дыра?
Наверно, космос бесконечный.
Ты – россыпь звезд и путь мой млечный.
Ты – жемчуг с глубины морей,
И нежность журавлей.
Ты – солнце,
воздух
и вода.
Ты – горько-сладкая беда.
Станция Извалы. Октябрь. 1994 год.
― Ой, Надюшь, ну тут ты лукавишь, на комплемент
напрашиваешься. Не надо, – укорила Нина хозяйку неожиданного грустного, затянувшегося
застолья. – Да любая баба, получив такие стихи, была бы счастлива!
― Ну, ладно, милая подруга, пожалуй, ты права,
перегиб. Мы уже долго были в разлуке, и однажды он, непредсказуемый и сумасшедший
человек, неожиданно под Новый год прилетел в Ташкент. И уже в аэропорту,
обогретый азиатским теплом, начал писать стихотворение, которое закончил
буквально на пороге дома. Вот, прочти.
Судьбою гонимый― Прилетел он тогда
радостный и счастливый, что ему удалось найти работу и сразу получить, пусть
крохотную, но все же отдельную квартирку на одной из железнодорожных станций. Хотел
сразу забрать нас с собой, но не получилось. Но он очень верил, что все у него
получится так, как он написал в одном коротеньком стишке-молитве. Я ему еще
тогда сказала: «Не получится потому, что ты не крещен». На что он очень
серьезно пообещал: «Осяду в России, примет она меня, значит крещусь».
Из зимушки- зимы
К тебе шагнул я в лето.
Спаси и сохрани
Скитальца и поэта.
Сквозь лютую пургу.
К тебе шёл замерзая.
Не вынес я тоски,
еёя проклиная.
Всё не почём. Мороз?
Куда страшней разлука
Ёё с трудом я перенёс
Без глаз любимых- мука.
Но всё же я живой,
Из зимушки- зимы
к тебе шагнул я в лето
Спаси и сохрани
Скитальца и поэта.
Липецк- Ташкент декабрь.1994 год
_Прилетел он тогда радостный и счастливый, что ему удалось найти работу
и сразу получить пусть крохотную . го всё же отдельную квартиру на одной из
железнодорожных станций. Хотел сразу звабрать нас, но не получилось. Но он
верил, что всё у него получится так как он написал в одном кортеньком
стихотворение.- молитве. Я ему тогда ответила- Не получится, потому что ты не
крещен. На что он серьёзно пообещал»
Осяду в России, примет она меня, значить крещусь!!»
Судьбою гонимый,
бреду по России
и солнцем палимый,
прошу у родимой.
Дай мне для приюта,
клочочек земли.
Сорван я смутой,
все сердце в крови.
Ищу я защиты.
Немного любви.
Шепчу я молитву:
«Господь, помоги!»
Прошу я у Бога,
Прошу у людей:
Немного подмоги,
И будьте добрей!
Воронеж. Правая Хава.1993 г.
― Однажды я получила из села Доброе, это уже из
Липецкой области, письмо, в котором Саша говорил, что вот-вот и все свершится.
Найдем пристанище, само название Доброе ну никак не должно оттолкнуть нас. Ведь
добро, оно всегда воспитывалось в нас. Есть у него одно очень длинное
стихотворение, посвященное не мне, но о нас. А посвящено оно женщине, которая в
трудную минуту приютила его, впоследствии даже стала его крестной, когда в
девяносто пятом он принял крещение в главном храме Ельца.
P
Случайный разговор
Антонине Дмитриевне, ставшей моей
крестной матерью
― Да, долго он у тебя, горемыка, скитался, – заметила,
Нина.
― То климат не подходил, то с работой не получалось.
То жилищный вопрос не решался.
― И все-таки твой бродяга нашел пристанище?
― Да, нашел. Письма, телефонные звонки стабильно пошли из удивительно симпатичного
города. Из Липецка.
Разговор
― Я прерываю разговор
или доплатите.
А между нами давний спор.
Ну, хоть минуточку продлите.
Чтобы успеть сказать «Люблю!»
Успеть сказать «Безумно верю!»
И прокричать «Молю!
Прошу, не хлопай дверью»!
Все это уместить
в секунды торопливо.
Ну как, могу я убедить,
что без тебя тоскливо.
Пустой в начале разговор,
болтали долго о погоде,
теперь минуты недобор
секунды на исходе.
Но так устроен человек.
И не спешит признаться,
несет вначале всякий бред,
чтоб главной темы не касаться.
Но все ж, мгновенье настает
и должен ты решиться.
Мысль шальная током бьет
сейчас обязан ты раскрыться.
Тогда взахлеб спешишь сказать,
о чем давно мечтаешь.
Спешишь, чтоб время обогнать.
Но телефон вдруг замолкает.
Липецк. Июнь 1995 год
Или вот еще одно, очень симпатичное стихотворение, мне
нравится.
Бородатый
симпатичный
и такой, такой привычный.
Где ты, милый и родной,
почему ты не со мной?
По тебе я так скучаю,
не с кем выпить чашку чаю.
Без тебя, поверь, тоска,
ведь все время я одна.
Холодна моя постель,
и в душе моей метель.
В доме страшно мне одной,
почему ты не со мной?
Без тебя мне очень грустно,
без тебя мне солнце тускло.
Не могу к тебе прижаться,
как котенок, приласкаться.
Где ты бродишь? Почему?
Без тебя одна живу.
Бородатый симпатичный
и такой, такой привычный.
Жду тебя я так давно.
Ну, пришли скорей письмо.
Дон. 1995 год
― А годы, Надюша, идут.
― Идут, Нинуля. Совсем я здесь осталась одна. Дочь со
своей семьей живет очень далеко, в Сибири. Сын, чтобы не оказаться в Узбекской
армии, принял в Российском посольстве гражданство и уехал к отцу. Я, мать, не
могла проводить сына в армию. Вот, читай стихотворение, а у меня только и
остались фотографии моих родненьких.
Вот и выросли дети.
Улетела журавушка-дочь.
Унес ее шалый ветер,
незванный- нежданный гость.
Да и сын на пороге жизни.
Упрямый, задорный взгляд
― Да что ты, мамуля, не кисни!
Два года, как миг пролетят!
Остались вдвоем в опустевшем доме.
Ночи стали длинней.
Сон думы не сломит:
собрать бы вместе детей.
Журавушка-дочь стала мамой,
Но осталась крохой для нас.
День даже трудный самый
не пройдет, чтоб не вспомнить вас.
Где ты, солдатик юный,
коротаешь морозную ночь?
Присел у костра, угрюмый,
гонишь мысли-тревоги прочь.
Не спится отцу солдата,
не спит поседевшая мать.
Высшая в мире награда –
сына к сердцу прижать.
Собрать бы кровинушек вместе
В родной отчий дом!
Послушать мамины песни,
от слезы отмахнувшись тайком.
г. Грязи. Декабрь 1995 год.
.
― А что, Наденька, подружка моя милая. Давно мы с
тобой не пели. Споем?
― Ой, Нинуля, настроение не то.
― А мы давай о грустном, ну ту, которую ты пела в
прошлом году на собрании русской общины.
― Я тогда пела несколько песен. Какую?
― Ну, Сашину, авторскую, про Ольгу. Княгиню.
― Ольга – святая княгиня.
― Ну да, эту грустную. В самый раз к месту.
― Саша ее написал в начале девяностых. Я уже тогда
поняла, что не удержу его в Узбекистане.
― Услыхать, как стрекочут сороки, пробежать, приминая
ковыль. Ромашку сорвать у дороги, вздыхая пыль, – начала читать отрывок, как
стихотворение, но закончила, наполнив мелодией тихой затаенной грусти, тоски,
безответной любви к родине. Песня беспредельной ностальгии по родине. Как
утверждал Саша, душевные переживания о Родине присущи только русским и полякам.
Причем здесь поляки, и почему только русским, Надежда никогда не спрашивала.
Просто песня отвечала тому настроению, которое ею владело последние годы, и
особенно сейчас.
Вскоре ее голос, словно окрепнув от нахлынувших
чувств, зазвучал ясно и мелодично. Пела негромко, но чисто, меццо-сопрано. Петь
она любила и считала своим призванием. Пела с детства, с мамой, бабушкой. В
школьной самодеятельности. Ей даже прочили карьеру певицы, но жизнь так
сложилась – семья, дети. А теперь который год «на чемоданах»…
― Ну, давай, давай, – теребила Нина свою подругу.
Ольга
Чистое,
светлое имя.
Сразу вспомнилась Русь.
Ольга –
Святая княгиня,
Россия –
Нежная грусть.
Я грущу по березам и рощам.
О церквях златоглавых грущу.
О восходе лазурном,
а проще…
О России далекой грущу.
Я тоскую о Доне привольном,
о раздолье лугов и полей,
Вдалеке мне становится больно,
и с годами тоскую сильней.
Услыхать, как стрекочут сороки,
пробежать, приминая ковыль.
Ромашку сорвать у дороги,
вдыхая дорожную пыль.
Так версту за верстою шагая,
у погоста присесть, отдохнуть.
О, Россия!
Моя дорогая,
как тобою хочу я вздохнуть.
Зайду я в любую церквушку,
разбужу я хмельного попа.
И скажу:
«Отче наш,
Окрести
наконец-то меня».
Хоть и нехристь все годы,
но Веру в Россию сберег.
И пронес,
как любовь, сквозь невзгоды,
вот как есть.
Принимай меня, Бог!
На чужбине вся жизнь закавыкой.
Все не то, все не так для души.
Так устал быть горемыкой
в азиатской глуши.
Пожалуй, здесь тоже красиво:
Гульнара, Гульжан, Мухабат.
И горы заснежены диво,
прекрасен пунцовый закат.
Здесь есть сладострастная радость,
что вязнет томленно в зубах.
Она превращается в тягость,
в ней тонешь, как в зыбких песках.
Россия, конечно, построже.
Мокрый снег зимой не пойдет.
Может тем она и дороже,
что суровою жизнью живет.
Ташкент.1991 г.
Несколько минут
сидели молча. Каждый вспоминал свое. У Нины Павловны тоже жизнь катилась далеко
не по гладкой дорожке. Ее мама, инвалид, жила в России, в России после начавшей
политической кутерьмы жили своими семьями дочери. Муж, умерший совершено
неожиданно на работе, оставил ее с житейскими проблемами, которые она
попыталась решить с творческим работником, но и фотограф-портретист от чрезвычайной
допинговой нагрузки нашел упокоение на местном кладбище. А сына ждет тревожная
перспектива служить в национальной армии Узбекистана.
Затянувшееся
молчанье прервала Надежда: «Вот, одно из последних».
Я
жду
Я жду
и
буду вечно ждать.
Дождусь!
Смогу тебя обнять.
Тебя ладонями коснуться
и прошептать:
― Я ждал,
Все эти годы ждал,
Любовь не предавая,
что годы, дни считал.
Такой тоски
врагу не
пожелаю.
Мне каждый день идет в зачет,
а седина все наступает.
Так одиночество гнетет
за что?
Так
Бог меня карает.
Ведь не прошу ни злата-серебра,
не нужно царского двора.
Мне просто, капельку тепла.
Прошу у Бога лишь тебя!
Такую светлую,
Родную,
голубоглазую любовь.
О ком грущу,
о ком тоскую
и ждать, поверь,
всю жизнь готов.
Я жду.
Я
в ожидании.
Я очень,
очень жду!
Да, в ожидании, страдании,
но через них, ты верь!
Пройду.
И я дождусь.
Я обязательно дождусь!
Пусть годы, седина…
К тебе ладонями коснусь.
Спрошу:
― А ты меня ждала?
23
июня 1997 г. Свободный сокол.
― А ты ждешь?
― Нин, ну как тебе не стыдно такое спрашивать! Разве
не видишь?
― Да я просто так. Для острастки. Счастливая ты,
столько стихов, и все тебе, – продолжила Нина, кивая на все еще пухлую папку,
откуда Надежда, перебирая, вынимала листки, отпечатанные на машинке, а то и
просто написанные от руки торопливым угловатым мужским почерком.
― Почему только мне, тут много, разные есть.
― Печатает их?
― И, да, и нет. Это он себя в шутку называет
«поэт-бродяга», хотя есть, конечно, хорошие, но ему все недосуг. Да и дорого
это, наверное, сегодня. А что стихи? У меня стихи, а у тебя вон сколько снимков
красивых!
Недопитый графин сменил чайник. О многом переговорили
одинокие женщины. О любви, детях, о жизни, которая называется коротко и емко
«Судьба». Или еще проще – «женская доля». В которой им уготовано любить, надеяться
и ждать.
***
Прошло несколько лет. Надежда, устроившись за стол и
разложив конверты, писала письма. Дочери в Красноярский край, с поздравлениями
внучке, завтрашней школьнице. Подружке детства, ухавшей в Псков еще в те годы,
которые сегодня называют застойными. Подружке в Смоленск, с которой дружила в
Казахстане семнадцать лет. И конечно, незабвенной Нинели в Узбекистан. Как она
там? Письма доходят очень плохо и идут очень долго.
Прошел год с того дня, когда зареванные подруги
расстались на Ташкентском вокзале. В конце концов,
продав свою шикарную «обкомовскую квартиру» – лепные потолки, паркетный пол, застекленная
лоджия двадцать квадратов, все удобства потянули на одиннадцать миллионов, в то
время как в Липецке, более худшая, такая квартира стоила двести двадцать,
Надежда вырвалась к мужу. За это время они с Ниной созванивались, но телефон
есть телефон, всего не скажешь, да и время поджимает. Так что лучше
письма, ничего другого пока никто не придумал.
«Здравствуй, милая моя подружка!!! Ну, вот, наконец я полноценная россиянка. В паспорте имеется
штамп прописки и не в крохотной семиметровой малосемейке общежития, а пусть в
крохотном, но своем коттедже. Знаешь, все, о чем писал Саша в своем
стихотворении «Прошу я у Бога, прошу у людей немного подмоги и будьте добрей»,
случилось! Теперь у нас пусть маленький, но свой клочочек земли. Недалеко
рынок, магазины рядом, автобусная остановка тоже. Нет воды, зато рядом колонка.
В этом году к плите провели газ, даст Бог, проведем и воду. Немного
подремонтировали домик, стало хорошо! Жить можно. Полегоньку все налаживается.
Правда, все дорого, и политический бардак в стране, плохо с работой, с
деньгами. Но это, наверное, и у вас так же. Полегонечку живем. Да, самое
главное. Не смогла проводить сына, так встретила из армии. Дома мой зайчик, дома.
Видно, Господь дал нам такое счастье за терпение и наши молитвы, дай-то Бог и
тебе удачи.
Ну, вот этим летом
мои мужчины сделали для меня праздник. Хотя, это, конечно, наш общий праздник.
Постарались, все обставили как сплошные приятные сюрпризы, ну а Саша, верный
себе, подарил мне свое вдохновение. Своеобразный итог. Высылаю копию.
Тридцать лет,
или признание в любви
И тридцать лет,
Как день один.
Жалеть об этом нет причин.
Да,
Тридцать лет.
Я помню все!
Ты голенастая девчонка.
Вагон,
И степь кружится за окном.
И журавли кричат нам звонко.
И мы с тобой, как журавли.
Летим, парим в единой паре.
Не замечали,
мчались дни…
Все тридцать лет мы как в угаре.
Все тридцать лет
Люблю! Люблю!
Любить не уставая.
Тебя! Тебя боготворю!
Себя всегда ругаю.
Не то,
не
так сказал.
Всегда спешил,
Всегда бежал
И целовал не смело.
Всегда в дороге и в пути.
Да, вечный я бродяга
А ты всегда с детьми.
Они твоя отрада.
Спасибо, милая моя,
Что тридцать лет со мною.
Верней не знаю я плеча
И тем горжусь!
Не скрою.
Знакомьтесь,
Первая жена,
Так иногда я балагурю.
Они круглят глаза,
Увидать другую.
Да,
тридцать
лет, не малый срок.
Оба поседели.
Большая дочь,
Подрос
сынок
Дон. 1995 год.
- А годы, Надюша, идут.
- Идут, Нинуля. Совсем я здесь осталась
одна, дочь со своей семьей живут очень далеко, в Сибири. Сын чтобы не оказаться
в Узбекской армии, принял в Российском посольстве гражданство уехал к отцу. Я
Мать, не могла проводить сына в армию. Вот, читай стихотворение, а у меня
только и остались фотографии моих родненьких.
И даже внучку заимели.
Ну что жалеть года,
Что так стремительно промчались.
Смотрю в твои я синь – глаза
И помню все,
Как целовались.
Я помню красненький платок,
Которым, шею повязала.
Тогда. Попала на зубок
И тихо…. Да сказала.
Да!
Тридцать лет, как день один,
Но каждый день я помню.
Теперь! Уж с прожитых вершин
Смотрю на путь огромный.
Не ровен он И
не прямой,
Не все, катилось гладко.
Столкнулись с горем и бедой
И не всегда, нам было сладко.
Но подводить сейчас итог
Пожалуй, очень рано.
Не испекли мы свой пирог,
Не окружают нас внучата.
И потому, как тридцать лет, тому назад
Я преклоню колено.
Ищу, ловлю твой взгляд
С мыслей сокровенной.
Что попрошу я вновь,
Твоей
руки
В надежде не откажешь.
И снова, мы с тобой в пути.
Ну что?
Надежда скажешь.
Август. 1998 г. Липецк. Сокольская больница
― Ну конечно, милая Нинуля, я ответила «ДА!!!». Ведь
от добра, добра не ищут. Конечно, Саша немного чудак. Со своими хорошими и
плохими привычками. Но он такой, как есть. И другим я его уже не могу представить.
Что еще в нашей жизни? Хожу в хор. Пою в дуэте и
сольные номера. Наш руководитель и дирижер неожиданно для меня открыл во мне
способности к опереточному исполнению. Так что, блистаю!
Ну а дома, хозяйка, мать, жена. Ну, вот, пожалуй, и
все. Пиши поскорее, как живешь, как сын, как мама? Передавай, привит тем, кто
меня помнит. Обнимаю, целую. Жду в гости, хотя с сегодняшними ценами это так
нереально.
Твоя Надюша! Привет от Саши!
Р. S.
А в заключении прими мои самые искренние поздравления
с Новым Годом!!! С Новым Столетием!!! И Новым Тысячелетием!!!
Ведь такое трехкратное поздравление люди смогут себе
позволить только через тысячу лет.
Представь себе – через тысячу! Конечно, люди станут
другими. И дай-то Бог, что бы за это время они действительно стали другими,
забыв религиозные, национальные, территориальные распри. Видишь, каким стала
телевизионным политиком – меньше ящик смотреть надо. Но это шутка, а как бы
хотелось, чтобы люди были людьми!
Ведь это так просто, просто быть человеком. С любовью,
твоя верная Надежда.
Прочитала и так стало грустно по тем давним годам...И отец писал письма в стихах маме, когда был в командировках, и я писала тоже....Спасибо за воспоминания!
Жаль, что всё это уже в прошлом. Но жизнь то прожита. Со всеми удачами не удачами. Ошибками, но с твоими ошибками. Другой вопрос, теперь имея некоторый опыт жизни, многое ты сделал не так. Так и жизнь, могло б, быть бы совершенно другой. В 65 лет я встретил в Германии свою первую любовь детства. Конечно вы вы помните этот возраст, 15 лет, безумие любви, дуэли, и бегство от себя. Жизнь прошла, да не так, да по другому. Всё в ней зависит от каждого поворота, еще больше от того как мы себя поведём и на нём. Жизнь, Танечка это это такая философия. Жаль, что всё это уже в прошлом. Но она то прожита тобой, а кому то и толика не досталась.
Анечка,мне было приятно получить вашу рецку. Вещь весьма длина и уделить ей столько времени, уже спасибо. Эпистолярный жанр, не велика новость. Каждый решает её по своему. А почему бы Анна, возможно с небольшими сопровождениями не поместить письма Вашего отца на Парнасе, поверьте, было бы интересно прочитать об отношения любящих друг друга людей уже прошедшего времени. Безусловно соблюдая такт. Подумайте! С любовью и творческих удач!!!!
Проникновенно, трогательно, с глубоким смыслом, Александр. Скажу откровенно, что сначала увидела текст, немного "испугалась", что не осилю. Но стала читать, оторваться не смогла, отложила все дела и дошла до конца. Ласковой осени! Что-то не вижу Вас на сайте...
Помочь сайту
Поздравления
могло б, быть бы совершенно другой. В 65 лет я встретил в Германии свою первую любовь детства. Конечно вы вы помните этот возраст, 15 лет, безумие любви, дуэли, и бегство от себя. Жизнь прошла, да не так, да по другому. Всё в ней зависит от каждого поворота, еще больше от того как мы себя поведём и на нём. Жизнь, Танечка это это такая философия. Жаль, что всё это уже в прошлом. Но она то прожита тобой, а кому то и толика не досталась. 
