Палата №7

Лера. (Очень быстро, со страхом в голосе, хватаясь за края кровати) (Скороговоркой)

Падаю! Падаю!

Господи! Как же мне больно!

Рушится мир мой!

Ах, Боже, ах, Боже, довольно…

Падаю! Падаю!

Господи! Дай же мне руку!

Кружится всё!

И верчусь я, верчусь я  – по кругу.

Словно в воронку

Я в омут бездонный сползаю,

Падаю, падаю я,

Как листок опадаю…(Дрожит. Молчание)

Врач. ( дотрагивается до её руки, и она успокаивается) Где ты?

Лера. (как бы очнувшись) Не знаю… Всегда я там, где он…

Врач. (делает круговое движение рукой над её лицом) Вспомни.

(Слышен мужской голос) «Ты никогда не доберёшься до моего сердца!»

(Слышен голос Леры) «Да, сердце Кощея где-то далеко, за тридевять земель, в преисподней. Я знаю. Я ищу дорогу к нему, и знаю, что когда найду - крылья мои сгорят в адском пламени… Но, я люблю тебя! И мне ничего не страшно!»

Лера. Сердце… Оно было слишком ранимое, а эта жизнь каждую секунду вонзала в него нож. И ты вырвал своё сердце, и выбросил его далеко-далеко, забросил поглубже, чтобы никто не смог добраться до него и уколоть.

Ты жил без сердца. А что может натворить человек без сердца? Господи! Чего он только не способен натворить?!! 

(Слышен голос Леры)

«Ты сердце выплакал

Над выдуманным горем,

Творя своё несведущей рукой». (Молчание)

Врач. Где ты?

Лера. Парю над бездной…

Подо мной зияет

Сияющая красная дыра,

Очерченная чёрными краями

И плещется внутри оранжевое пламя, -

Болящим чревом мается земля…

Над жерлом я притихшего вулкана.

Свой слышу крик: «Я так люблю тебя!»

Последний миг…

Трепещут крылья… Ай!

Пугает жаром огненная рана,

Ведь в нём - сгорят они?..

Вот надо мной любви горящей дым…

И страхом смертным мне дыханье сжало.

Люблю иль не люблю?

Я знаю лишь одно: Хочу быть с ним!!!

«Я так люблю тебя!» (стонет)

(Скороговоркой) Падаю, падаю, Господи!

Как же мне страшно...

(Слышен мужской голос): «Ты не интересна мне! У тебя нет крыльев!»

Лера. От крыльев нету и следа…

И вот уж небо…

Я не вижу неба…

Я слепну от огня… (стонет)

Врач. Где ты?

Лера. Падаю… Падаю в такую бездну, где Иуда парит, как ангел в небесах, потому, что он предал всего одного, а там - внизу, в глубине, те, кто предал миллионы, целые народы, страны, континенты… А я пролетаю мимо них и всё падаю и падаю… Глубже и глубже… Ибо предавали они и убивали они тех, кого ненавидели, кого считали низшей расой, неверными, нелюдями… А тот, к кому я спускаюсь, до чьего сердца никак не доберусь, - всю жизнь предавал и убивал тех, кто любил его и в кого он сам был когда-то влюблён…(стонет)

Врач. Где ты?

Лера. Спускался так Орфей за милой Эвридикой…

Он знал, что Боги с ним…

Благословеньем божьим он храним…

Я ж – Бога прокляла…

Я против всех – одна…(стонет)

(Скороговоркой) Падаю, падаю, Господи!

Как же мне страшно...

Врач. ( успокаивает её)Что ты видишь?

Вот круг из милых див…

Каким-то алым сердцем

Играют, как мячом…

К одной, к другой летит,

А вот и к третьей…

Раззява! Уронила…

То, видно, я была?

Не сберегла…

А кто-то - подхватил…

И снова в круговерти

Летит, летит пылающее сердце.

И в пляске сатанинской

Обкусывает каждая кровавые края.

И кровоточит, плачет, плачет сердце…

И алая вокруг него земля…

Я мчусь за ним,

Оно же прочь летит,

Взмывая вверх

И отдаваясь в руки…

Его уносят тысячи девиц

Всё дальше, глубже, глубже, глубже, глубже…(стонет)

(Кричит) Милый мой! Очнись! Ты слишком рано стал Гамлетом. За ним по пятам следует смерть, а я хочу, чтобы ты - жил!

(Вскакивает) Нет, не могу, не сегодня…

Врач. Спи. (Укладывает и укрывает её пледом. Выходит.)

Лера. (Достаёт из кармана фотографию, целует. Говорит тому, кто на фото)  Кто я? Уборщица, которая нашла самое грязное место и роется в дерьме, вынося его вёдрами. Когда грязь – здесь, где должно быть сердце… Нельзя проходить мимо…

 Одна вычищает грязь из комнаты, где ты проводишь всё своё время, другая выносит её из того места, где должно быть сердце, а третья где-то далеко… Пытается отыскать твоё затерянное сердце, чтобы вернуть его на место. На чистое место. (Укладывается поудобнее, прижимая фотографию к своему сердцу) Пусть пока моё бьётся вместо твоего…

Картина 12

Вечер.

Вика. Дом Мельпомены и Талии?

Ира. Театр.

Вика. «Интеллект» с двумя «л» пишется?

Лера. Это, смотря, какой интеллект? Бывает с одной, бывает с двумя, если очень большой, то и с тремя! А у некоторых и вообще без «л» можно написать… Всё равно ничего не изменится.

Оля. (Вике) С двумя. (Подходит к окну) Ой, смотрите, у нас охранник появился. С пистолетом.

Лера. Будет сны наши дурные расстреливать.

Ира. И никто теперь сюда не проберётся, и нашу кашу не съест.

Вика. Хана Петушку!

Лера. Я раньше думала, если Бог дал мне такое великое чудо, как Любовь(!), неужели он поскупится на такую банальную мелочь, как квартира? Но, оказывается, мы сами должны заниматься  мелочами… Хоть что-то же мы должны делать сами?! А порой нас и на мелочи – не хватает…

   Я люблю его везде! И дома, и на работе, и на улице, и в лесу, и на море… Нет на земле места и нет мгновения, где и когда бы я его не любила… Но ему нужно нечто… Что-то нереальное… Такое, от чего просто нельзя отказаться… Наверно, это и есть истинная любовь: когда нет сил отказаться от неё… А у него – есть силы… Значит это просто…

Вика. Ерунда это, просто!..

Оля. Так часто бывает: сначала ты долго не можешь найти Его, а потом вдруг находишь, но ты - не нужна ему…

Лера. И ты будешь сидеть на ледяных ступеньках и ждать, когда он нацелуется с другой. Ждать часами, чтобы просто взглянуть на него…

Оля. И вымыть после неё посуду…

Вика. Да что ты за баба, если мужика снять не смогла?!! Средств что ли мало? Да напоила бы его хорошенько, виагры подмешала…

Лера. Не хочу я по пьяни. Я ребёнка его хочу. Не урода, не дебила какого-нибудь, а – Человека! А по пьяни – когда проспится, он озлобится только, и простить не сможет… Спросит: «А что ты здесь делаешь?» Как будто и не было ничего… Для них, ведь, – нет ничего, из того, что в бреду было … Они, порой,  даже вспомнить ничего не могут…

Вика. Ну, так попроси по-человечески…

Лера. Подарить ребёнку жизнь и тут же – обворовать его? Лишить любви его собственного отца? Знать, что он никогда не возьмёт его на руки, никогда не обнимет, никогда не прижмёт его к сердцу… Никогда…

Вика. Вам каши, а к каше ещё и ложку?

Лера. А ты думаешь, что всё на авось можно сбросить? Как Бог пошлёт? А он – пошлёт! И ещё раз пошлёт! Подальше! С глаз долой… (Открывает окно, выглядывает наружу, закрывается занавеской, похоже, что плачет)

 Вика. (Оле. Тихо) На «правде» жениться? Это как на калеке… Для этого не безрассудство даже нужно, а скорее - мужество! А где ж в нашей стране мужеству взяться?

Надя. Папа…

Ира. Ты расскажи… Так легче будет…

Надя. Он всегда пьяным был… Нас шестеро у него, а он всегда - пьяный… Явился ночью и на мать с ножом бросился… Я за нож схватила… Удержала… А на утро он уже ничего не помнит, говорит, что мы врём… Засадить его хотим…

Лера. Страна… Где родить ребёнка - ничего не стоило, и даже наоборот: аборты - осуждались, запрещались, а расплачиваться за это «благо» приходилось - отцам. Их усиленно спаивали, пополняя бюджет… Великая страна…

Надя. Он маме всегда на праздники одеколон дарил, а на следующий день – выпивал его.

Вика. Девочки! За всё, что достаётся бесплатно, - платить приходится – втридорога! Пора привыкнуть…

Катя. Тогда верным было бы, что за всё, что отнимут – трижды прибавится…

Вика. А что у тебя отняли? Ой… (Закрывает рот рукой, чувствуя свою бестактность)

Катя. Сумочку… А в ней – три гривны было… Они разозлились, что мало, что бегаю быстро…  И били меня впятером… Ногами… Я помню только их ботинки вот с такой подошвой и блестящими стальными набойками… Вы бы видели меня тогда… Ваш мужик с белой горячкой – ангелом бы показался… Я два месяца ничего не видела – сотрясение и глаза заплыли совсем… Мама мне о красоте моей рассказывала, когда примочки делала. Два ребра сломано, а правым ухом и до сих пор не слышу… Неврит какой-то говорят…

Вика. Это: ей врать нельзя.

Ира. Нет, она вранья не слышит.

Катя.  А я ведь – скрипачка. Глухая скрипачка… А за что? Я ведь никому никогда зла не желала, никого не обидела…

Лера. Это не ты! Это родители их обидели, ума не дали! А зло всегда добро ищет, чтобы отомстить за своё рождение…

Катя. Злу - от самого себя тошно?.. Да?..

Надя плачет.

Лера. Не плачь… Смотри, какой у меня бант для твоего медведя есть. (Достаёт шифоновый шарф из тумбочки, завязывает медведю на шее) Сколько ему уже?

Надя. Восемнадцать.

Лера. О, так у него совершеннолетие, а мы не поздравляем?! Всегда мы так: сидим, трепимся с кем-то, а про лучших друзей забываем… (обращается к медведю, загибая пальцы) Теперь ты можешь: жениться, служить в армии, водить автомобиль и избирать! А через три года будешь иметь право водить маршрутку, пить крепкие напитки и быть депутатом!

(Сажает медведя на стул посредине комнаты. Вика суёт ему  под мышку шоколадку. Ира встаёт, берёт всех за руки и  поднимает с кроватей. Катя берёт скрипку и играет, а остальные водят хоровод и поют)

Все. Как на Мишкины именины испекли мы каравай.

        Вот такой вышины, вот такой нижины.

        Каравай, каравай кого хочешь - выбирай…

За окном видна вспышка света, слышится залп салюта.

Все. Ура!!! (слышен стук в стену)

Ира. Тсс. (подносит палец к губам, Катя играет совсем тихо и все идут по кругу на цыпочках)

За окном снова залп салюта. Все садятся на свои кровати, смотрят в окно.

Лера. Вот, ещё одна тысяча в небо улетела…

Вика. День рождения у кого-то, а вам и завидно!

Ира. К нам в театр на сказки детей из интерната приводят. Воспитатель выстроит их на лестнице у входа и начинает хлеб раздавать. Тоненькие кусочки такие от белого кирпичика… Однажды я выглянула в окно и увидела, как один мальчишка  два кусочка схватил, а у него отобрали… Хлеб – по счёту. Каждому – по одному… Это как раз в тот день было, когда Ренат Ахметов Софии Ротару машину на день рождения дарил…

Картина 13

Утро.

Оля. (Подходит к Лериной тумбочке, берёт открытку в виде сердечка) Ой, какие забавные щеночки. (читает)«Я не могу без тебя». Это ему?

Лера. Да. У него скоро день рожденья.

Оля. У моего тоже…

Лера. Когда он сказал, что никогда не полюбит меня, я поняла, что в этом мире есть только жизнь и смерть… А вся эта наша мирская суета – всего лишь средство для того, чтобы: или сохранить жизнь, или приблизить смерть…

Оля. А я люблю его больше жизни, а иногда даже - больше смерти… Он не любит меня,  и я прошу себе смерти, а потом с ним что-то случается, и я уже не хочу умирать…  Я прошу: «Господи, подожди, не убивай меня, вот я спасу его, помогу ему, и тогда можешь забирать меня…»

Вика. И много раз ты смерти себе просила?

Оля. Каждый день… Я прихожу домой, а муж говорит: «Солнышко моё! Слава богу, дождался!» Он обнимает меня, целует… А я отмахиваюсь, говорю: «Раздеться дай». Потом он схватит меня в кухне, прижмёт к себе. А он – тёплый-тёплый… Я обнимаю его, и понимаю, что обнимаю не его, а того, другого, любимого… И тут же понимаю, что это – не он, его нет со мной… И слёзы льются из глаз. Он пытается заглянуть мне в лицо, а я прижимаюсь к нему крепко-крепко, и размазываю слёзы, чтобы он не увидел… Ведь у женщины до сорока лет каждый день прибавляет всего лишь количество прожитых дней, а после сорока – приближает смерть. Каждый день может стать последним. И женщина – перестанет быть женщиной, она не сможет больше дарить жизнь.

  Я часто думаю: «И почему нельзя заразиться ребёнком по воздуху.  (Кто-то чихает.) Вот так! Он чихнул бы – и всё!

Вика. Ага! Деревом стать! Или цветком… (Чихают несколько) А если сразу пятеро чихнут?

Оля. А тебе лишь бы поперёк сказать.

Лера. Ты любишь его любишь, хочешь его хочешь, и, в конце концов, понимаешь, что хочешь…

Вика. Дать ему в рожу!

Ира. (Обнимает Олю) Если бы я была богом, я сделала бы так, чтобы каждая, кого разлюбят, в ту же секунду забывала бы о своём возлюбленном!  Вот представьте: Идёт она с подругой, а навстречу – он! Здоровается с ней, а сам только минуту назад другой подмигивал, а она спрашивает у подруги: «А кто это?»

Катя. Ну, да… И все сразу бы понимали, что произошло… А подруге оставалось бы только пожимать плечами или говорить, что это её сослуживец…

Оля. Зато потом можно было бы знакомиться заново. Нагуляется он, насравнивается и здрасьте Новый Год! Снова пожаловал в старые пенаты…

Вика. Ага, и всё сначала… Пьянки-гулянки…

Оля. Зачем же? Должен же он понять, кто его любит по-настоящему…

Лера. Должен-то, должен… Но они такие непонятливые… Мы-то - из ребра, а они ведь… Из чего Бог Адама лепил? А?

Вика.  Из грязи!  Писатель-столица?

Ира. Лондон. А мой первый муж вообще не мог терпеть… Для него «это» - было всё! Где и когда бы ему ни захотелось, я должна была бросать всё, и бежать к нему. А если ребёнок плакал, то он готов был убить меня за то, что я не могу придушить своего ребёнка… Однажды Вова заболел. Он так жалобно ныл, и я носила его на руках весь вечер… А муж бесился и изнывал от желания, и, в конце концов, сбросил на пол полку со всеми закатками. Сорок бутылей… Такая сладко-помидорная каша… После этого я ушла от него… Ушла с двумя детьми просто на улицу…

Лера. (Задумчиво) Почему в этом мире всё самое главное – считается – незначительным?  Вот он подмигивает своей новой подружке, и открывает перед ней – весь мир. Он кричит ей: «Ты – единственная! Сейчас для меня существуешь только ты! Я всех убил ради тебя!» Он открывает перед ней - весь мир, не думая о том, что закрывает его у всех своих прежних женщин. У всех, кто любил его и любит его сейчас. Он покрывает их саваном… Погребальным саваном… Я задыхаюсь под тоннами этих саванов!!! Он подписывает им разрешение на смерть. А тех, кто ещё любит, обрекает на самые зверские пытки: они тянут к нему руки, а он бьёт их по зубам ботинком, и говорит: «Подыхаешь? И подыхай! Я тебя уже – поменял!»

  Почему в этом мире всё самое главное – считается – незначительным? Вот приговорил человек свою женщину к смерти, убил любовь и даже не заметил этого?..

Оля. Они считают, что если женщины не видят их приключений, то можно всё. А прежняя тоже может на что-нибудь сгодиться. Подаст, принесёт, сделает что-то…

Лера.  Он, не стесняясь, при всех целовался с другой… Я спросила: «Ты поменял меня?» А он ответил: «Да!» «Поменял?» «Да!» «Правда, поменял?» «Да! Да! Да!» «Мне не приходить больше?» «Нет!» «Ты не врёшь мне?» «Нет!» «Никогда не приходить?» «Да!»

  Я потом плакала и думала: «Мамочка, почему Бог дал тебе такое слабое сердце, а моё не разорвалось тогда? Почему? Зачем ему нужно, чтобы мне было так больно? Меня били, меня трижды резали, во мне убивали моих детей, но мне никогда не было так больно!!! Почему?..»

   Моё сердце сделалось ледяным, стеклянным растреснулось на тысячи острых осколков. И стало существовать независимо от меня. И теперь эти умирающие осколки блуждают по мне и вырываются наружу: грубыми словами, упрёками, обвиненьями, насмешками…

 Раньше я ведь не знала, где у меня сердце, а с того дня, то место, где было оно - постоянно ноет…

В окно всовывается огромный букет ромашек. Голос за окном. «Ку-ку!»

Катя. Игорёшка!  

За окном: «Я люблю тебя!»

Катя. (Прислушивается) А ну-ка, повтори.

Голос за окном. Я люблю тебя!

Катя. Я – слышу… Слышу!!! Я снова стала слышать!.. (Кружится с букетом ромашек)

Картина 14

День. Фойе с диваном.

Санитарка. (Васе) Иди скорей сюда! Я балдею от их писем! Вот послушай новое.

  «Когда решается: быть ребёнку или нет. На нас смотрят все тысячи поколений наших предков…

  Это и те питекантропки, которые бежали от саблезубых тигров, унося на спине своих детёнышей, вцепившихся в страхе в их волосы… Казалось бы – брось ребёнка в пасть зверю – и спасёшься сама… А они бежали, падали и снова бежали, крепко накрепко держа своих малышей…

  Это и беспутные незамужние девы, которым приходилось сбегать в другие города, спасая ребёнка от блюстителей нравов, закидывающих камнями всех, родивших во грехе.

  Это и блокадные ленинградки, делившиеся последними крохами со своими детьми.

  И матери, которые отдавали свою почку, чтобы спасти своего больного ребёнка.

  И отцы, которые не щадили жизни свои, защищая родину, свой дом, свою семью… Когда могли бы спокойно сдаться в плен и создать другую семью, в другой стране, завести других детей. Ведь их можно заводить – немеряно…

  Это и нищие, покупавшие на последние гроши книги, чтобы вывести детей своих в люди.

Где-то вспыхивает любовь, и все они смотрят и ждут: что же будет? Что победит: жизнь или смерть? Будут ли они продолжаться или умрут навсегда? Все они умирают каждый раз, когда умирают наши дети…

 Какими они были? Мы даже не можем представить себе, какими они были тысячу, две тысячи, пять тысяч лет назад… Но они сделали всё, чтобы мы – жили… Ведь мы - живём… И видит бог, им было в тысячу раз сложнее выжить!..

 Мы живём, а вот как? Это уже решаем мы сами. Мы: или покоряемся и работаем на других, или боремся, творим, дерзаем и получаем всё – по заслугам…»

Входят Лера, Оля и Неизвестная. Садятся на диван.

Неизвестная. Ничего не помню: ни имени своего, ни адреса… (Входит Власова) Собаку только помню. Помню, как дочь кричала: «Он когда-нибудь сожрёт тебя! Я знать тебя не хочу! Ты из-за него по мусорникам лазишь! Не приходи к нам больше!»

Оля. Вот гадина!

Неизвестная. Это я её испортила. Она ни в чём отказа не знала, всегда как куколка одета была. Я товароведом в «Берёзке» работала. Ничего для неё не жалела… Где-то в Париже мода пискнет – моя доченька уже в обновке…

Лера. А так часто бывает, что люди на себе носят гораздо больше, чем стоят сами…

Неизвестная. А потом, она выросла, замуж вышла, я квартиру ей купила, а сожитель мой - всё моё имущество - пропил. Пришла как-то домой, а дружки за долги его - всё вынесли. А потом и он сгорел от белой горячки… Четыре стены у меня осталось и пенсия… А потом вот он приблудился.

  А разве на нашу пенсию собаку прокормишь? Сначала я выпускала его, и вдруг он пропал, пришёл только через неделю – на шее колючая проволока в три ряда, шипами прямо в мясо воткнута. Рвался видать так, что чуть горло себе не перервал. Есть целый месяц не мог. Я бульоном его из ложечки  кормила. После этого стала у кафе остатки пирожков собирать. А однажды пришла домой, а его нет. Дочка его завезла куда-то. Ходила я, искала, звала. Вокзалы помню, на остановках спала, мёрзла очень, голодала, пока сюда не привезли. Кто я? Где я жила? Ничего не помню… Собаку только помню…

Власова. Да нет у неё никакой собаки! Что вы её слушаете! (крутит у виска) Терпеть не могу собак! Однажды соседская с восьмого этажа на меня со всей дури летела, а я как завизжу! Она и обоссалась. Застыла на месте, присела, заскулила и дёру назад, хвост поджавши! (Выходит)

За окном слышен далёкий лай. Неизвестная смотрит в окно.

Неизвестная. Бетховен! Через забор сиганул! (Открывает окно) Как ты нашёл меня?... (Падает на колени) Господи! Бетховен, миленький, наконец-то я домой вернусь…

За окном слышен  визг Власовой, крик Владимира Сергеевича: «Не стреляй!!!» Выстрел, скуление собаки. Неизвестная падает на бок. Лера подбегает к ней. Переворачивает на спину, прижимается ухом к груди.

В фойе вбегает Владимир Сергеевич.

Врач. Всё будет хорошо. Охранник ему только лапу прострелил.

Лера. Он ей сердце прострелил…

Картина 15

Вечер. Фойе. Лера и Михаил Иосифович.

Лера. Сегодня Владимир Сергеевич последний день дежурит.

Михаил Иосифович. Тут, либо кого-то сверху назначить хотят. Протеже чьё-то нужно устроить. Либо здесь, в больнице что-то изменить хотят, а для этого - самых честных убрать нужно. Того, кто на компромисс не пойдёт. Поживём – увидим…

Лера. Ага, вот так сядем, и будем ждать: что они с нами вытворять начнут?! Нет, уж! Я уже письмо президенту отправила.

Михаил Иосифович. Давно?

Лера. Недели две назад.

Михаил Иосифович. (Хмыкает, улыбаясь) А подписались?

Лера. Я адрес свой и фамилию написала.

Михаил Иосифович. А дату поставили?

Лера. Нет…

Михаил Иосифович. Знаете, я на что угодно могу поспорить, что оно у вас дома никем не прочитанное лежит?!

Лера. Как это?

Михаил Иосифович. Есть у вас соседка, которая могла бы в ваш почтовый ящик заглянуть?

Лера. Да.

Михаил Иосифович. Звоните.

Лера. (Звонит по мобилке) Наташа, это я. Привет. Да, нормально. Ты сейчас не сильно занята? Да? Будь добра, загляни в мой почтовый ящик, вынь почту. А я перезвоню тебе минут через пять.

Лера. Вот увидите: там только рожи депутатские кучкуются… А на что мы спорили? (Щёлкает себя по горлу) А?

Михаил Иосифович. Боже, какая наивность! Вы думаете, президенту есть дело до какого-то там местного доктора? Письма - секретариат получает, а им важнее всего, чтобы все пункты анкеты заполнены были - правильно! Чтобы было с кого спросить за беспокойство. Да и потом, даже если всё правильно заполнить,  оно по инстанции снова на место вернётся. Сюда. И те, кто увольняют, будут решать, что же ещё можно с этим человеком вытворить такого, чтобы заткнулся навсегда!

   Неудобные люди… У любой власти есть свои непокорные противники…

  БАМ. Вы думаете, эта стройка нужна была нашему народному хозяйству? Она нужна была правящему режиму, чтобы сослать в Сибирь всех недовольных, всех горлопанов, романтиков, искателей счастья и справедливости, в сущности-то рождённых для великих свершений. Их пытливый, пылающий разум направили не на великие открытия, а на то, чтобы они с энтузиазмом таскали шпалы, которые теперь гниют без пользы.

  Всю жизнь люди: либо унижали кого-то сами, либо молчали и покорялись другим.

 Я всю жизнь презирал их! То быдло, которое сбрасывало колокола с церквей по приказу вандалов; тех, кто шлёпал  грязными лаптями по паркету и гасил цигарки о портреты наших великих предков. Я ненавидел то быдло, которое ничего не знало и не хотело знать! Я презирал комиссаров, которые воодушевляли это быдло - на разбой, а потом на самоотверженный труд, на благо родины, которая выжимала из них всё(!),  в том числе и кишки(!), оставляя подыхать в домах престарелых. Как я презирал тех, кто пахал! Кто вверял свои судьбы, свои жизни этим изуверам, готовым загнать любого: в пекло, в пустыню, в космос, на Северный полюс, в атомный реактор. Какими жалкими мне казались люди, торжествующие по поводу своих свершений. Я не мог переносить, когда это быдло гордилось своими подвигами, отдавая жизни за идеи, ради чего-то нереального, совершенно никому не нужного. Всего лишь для того, чтобы секретарь их парторганизации получил очередной орден…

  Однажды я написал письмо правительству о том, что в Крыму даже летом в детских садах нет овощей, сплошные каши, а компот варят из сухофруктов, в то время, когда огромные площади заняты под теплицы, которые снабжали овощами - высшие инстанции. Овощи жрали: депутаты, министры, чиновники всех мастей, но только не трудяги, которые надрывались для этой своей родины, и не их доходяжные дети… Меня несколько дней держали в одиночной камере, а отовсюду слышались удары и душераздирающие крики истязаемых людей. Конечно, это была магнитофонная запись, но я-то этого тогда не знал. Мне несколько суток не давали спать, и я действительно, чуть не сошёл с ума…

  Я презирал их и готов был отдать всё, что угодно, чтобы этот строй исчез! Но теперь стало ещё хуже, и то время – кажется просто раем, по сравнению с тем, что творится сейчас… (Мимо, здороваясь, проходят четверо стариков и старуха.) ( М.И. кивает на них)  Это они - создали всё вокруг! Вот, как на подбор: один - сталевар, второй - тракторист, третий - каменщик, четвёртый – буровик, а старуха - в пекарне при 48 градусах 40 лет пропахала. Они создали всё вокруг и создали для того, чтобы эти подонки, не выходя из джакузи, делили между собой и присваивали себе всё, созданное ими… Вот почитай. (Берёт газету и зачитывает сам). «Пенсия экс-министра МВД Николая Билоконя составила 14336 гривен в месяц!» Вот этот скрюченный, - он с 16 лет до самой пенсии работал в геологоразведке на буровых. Зимой поднимут снаряд вверх, а с него вода льётся. А мороз градусов под 40 бывал! Они потом все коркой ледяной покрывались. И сушиться – негде…

  Теперь он спины разогнуть не может. (хлопает себя по щеке, прибивая комара) А летом комары чего стоили? Гнус чернее тучи. А есть ли у него хоть одна нефтяная вышка? Неужели кто-то другой(!) заработал её, а не он?

 (У Леры звонит телефон)

Лера. Да! От президента?!!(Восторженно) Прочитай! (Слушает, меняясь в лице) Считается анонимным? Спасибо…Вернули, потому, что «не пидпысано з вызначенням даты». А я ведь адрес написала…

Михаил Иосифович. А вы ещё на что-то надеялись…

Лера. (В отчаянии) А что же делать?

Михаил Иосифович. Документы правильно составлять! (Уходит. Лера плачет. Мимо идёт Юля)

Лера. Юля! Владимира Сергеевича уволить хотят. Я письмо хочу написать в министерство. Ты не могла бы подписаться?

Юля. Если человека решили убрать, - его всё равно уберут! И если не так, (она показывает пальцами тюремную решётку),То, - так! (складывает руки на груди и закрывает глаза) Поэтому, не стоит усугублять…

(Лера открывает рот и не может ничего сказать). (Юля садится, обнимает Леру).

  У меня уже был горький опыт собирания подписей… У нас в институте мальчик был. У него мать сильно болела. Деньги на операцию нужны были. Ему пришлось по ночам работать, занятия пропускать стал. И его решили отчислить, а мальчик талантливый был. Я хотела заступиться, помочь ему - за день 263 подписи в институте собрала. Подписывались все, даже дети преподавателей…

  И тут, из самой перспективной студентки, я превратилась в изгой! Каждый преподаватель счёл обязательным: вызвать меня в свой кабинет и в течение часа, рассказывать и доказывать мне: какая я сволочь! Что я, ради своего ёбаря-лодыря, подговорила их детей восстать против своих родителей; восстать против порядков, царящих в их самом справедливом в мире институте; что я подвергла их опасности быть выгнанными из института за участие в бунте...  А самых добрых в мире преподавателей незаслуженно обвинила в бесчеловечности!

   А кто же позволит кому-либо указывать на его ошибки? И, каждый из них поклялся мне, что я ни за что не получу диплом!

  А у меня ведь с ним ничего не было. Просто отчислять его было - несправедливо… А его ведь всё равно выгнали…

  А знаешь, как я потом училась? Помнишь армейский анекдот, когда офицер спрашивает у солдата: «Из чего сделано дуло?» «Из железа», - отвечает солдат! «Правильно! А из чего сделан затвор?» «Тоже из железа». «Нет, не правильно! Читай, тупица!» Бьёт его книгой по голове (показывает на Лере) и суёт под нос: «Из того же материала!»

  И так было каждый день, на каждом уроке. Мне пришлось учить всё так, чтобы не к чему было придраться. И всё равно: всегда и везде я была самой худшей. (Уходит)

Картина 16

Фойе. Отец Симон и Ира на диване.

Ира. Театр тоже как храм. Учит доброте, жалости…

Отец Симон. А ведь самая жалостливая-то Бога-то и убьёт! (Лера, проходя мимо, услышав, замирает как вкопанная) Что смотришь? Из жалости! Так на самых древних скрижалях написано было. Только священники это в тайне держали! Надписи уничтожили, чтобы не искусить никого. Мусульмане жён в парандже держат, чтобы Бог не увидел: чья жена его… Того… (Отец Симон встаёт, берёт Леру за подбородок, смотрит в глаза) А, может, - уже?.. Помню, как сектанты о Его пришествии затрезвонили,  а потом вдруг замолчали…

Лера убегает.

Отец Симон. Господи, дай каждой всего лишь по одному, но хорошему. Если будет хороший, то не нужно будет больше никого! (падает на колени) Я прошу тебя, Господи… Сделай их счастливыми.

Картина 17

Палата. Входит Владимир Сергеевич

Врач. Ага, попалась! Идём, а то так и не уляжется.

Лера. Идёмте. (Выходят)

Ночь. Ординаторская. Входят Лера и врач. Лера ложится на кушетку. Начинается сеанс гипноза.

Лера. Придёт красота и убьёт любовь… (Вскакивает)

Врач. Ничего себе, тебя теперь и гипноз не берёт!

Лера. Меня бы и наркоз не взял…

Врач. Снова увидела то же самое?

Лера. Да.

Врач. Не расскажешь?

Лера. Нет, это ужасно…

Врач. Тогда спи. Я тебе адрес свой напишу. Приходи. (пишет на листке адрес и выходит)

Входит отец Симон: Не там причину своих бед ищешь… То, что сейчас – только следствие. Что сильнее всего болит?

Лера: Как я могла? Как?

Отец Симон: Вспоминай. (кладёт ей руку на глаза)

(Слышен голос другой женщины) Не будет жить!

Лера: Она сказала, что он не будет жить! Моя подруга, у неё дочь ясновидящая… Я рассказала ей сон: мне приснилось, что я родила ребёнка, а он упал в лужу…

Отец Симон: Лужа – это сплетни, грязь человеческой души…

Лера: А потом…

Отец Симон: А потом твой мозг усиленно искал: как ему уйти из жизни поскорей и безболезненней. Он умер под наркозом? (Лера кивает). Право слово, беременным нужно заклеивать рты и уши… А колдушек - жечь на кострах…Спи… (выходит)

Картина 18

Фойе. Лера. Ира  и отец Симон сидят на диване.

Ира. А можно замолить грехи?

Отец Симон. Мы обижаем человека или животное, и прощение можно получить только от того, кого мы обидели. Простил тебя человек? Хорошо. Не простил – тут и Бог не поможет. Исправлять(!) ошибки нужно, а не в купелях монастырских грехи свои смывать. А то повадились: напакостят людям, и в святую обитель! Пусть Бог за деньги их ворованные - им грехи их прощает. А накой Богу их подношения(?) он, что на небо Мерседес себе загонять будет? Они и сами не могут объяснить: зачем?  Но тащат исправно…

Прощение – это понимание. Взаимное понимание, что нельзя было тогда по-другому…

Лера. А если можно было? А человек выбрал не то? Ошибся. Не правильно просчитал последствия или был под гипнозом чужих слов?

Отец Симон. Осознание и прилюдное раскаяние должно быть! Чтобы все узнали, что так делать нельзя! Ни купели доверять, а людям нести свои грехи надо. Рассказывать и предупреждать, чтобы не повторяли.

Трусость заставляет человека идти в святые купели, чтобы там, а не перед тем, кем виноват, отмываться. И сэкономить тоже хотят. Нагадят на миллион, а тысячей отмыться стараются… Я от исповедей их здесь скрываюсь. Сил больше нет слушать… Разум – грязи их - не вмещает…

Картина 19

 (Кати  и Нади  уже нет, вместо них лежат Света и баба Маня. На стуле висит китель с медалями)

Вика. (Входит) Нет, я всё-таки люблю его! Смотрите, какие серёжки он мне подарил! (кружится с огромными брильянтовыми серьгами в ушах)

Лера. А мне казалось, что любовь, это когда лежит парализованный человек. Он не слышит, не видит тебя, а может даже и не чувствует, а ты не можешь не целовать его ноги…

Все молчат.

Лера. А теперь вы, баба Маня, про жизнь и про детей расскажите.

Б.Маня. До войны на заводе работала. В цеху так весело было, молодёжи полно… Шутили, смеялись… А война началась, муж в первый же день на фронт ушёл. А потом тихо, тоскливо так в цеху стало. Каждый день флажки на станках прибавлялись «Ушёл на фронт» или «Погиб в бою». Я собрала дочку и в деревню к родителям приехала. Говорю им: «Возьмите ребёнка. Я к мужу, на фронт хочу!» Мать в слёзы, а отец взял Вальку на руки, и сказал: «Раз хочет, - пусть идёт!»

 Я мужа нашла. Он командиром развет роты был. Как увидел он меня, сразу кричать давай, ругаться: «Мачеха ты!», - говорит. «Как ты могла дочку бросить?!!» А ночью вторую сделал…

  Пока пузо не выросло, в разведку ходила. Два раза на аэродром фашистский пробиралась. Там обход каждый час был. С собаками. Так меня керосином мазали, чтоб человеческого духа не осталось… Я самолёты считала, а потом бежала, сломя голову, лай собачий за спиной слышала… Но не унюхали они меня… А потом в медсанбате помогала. А время рожать пришло: врач говорит: «Видишь, офицеры совещаются, и раненые только уснули. А ты со своими глупостями! Чтобы ни звуку не было!» И пыхтела я, шипела - беззвучно…

  А после войны мы с мужем мальчонку беспризорного усыновили…  Валька - бабушку – «мамой» звала. А ко мне так и не привыкла… Чужой считала… Мы из-за неё в деревню к родителям переселились, думали стерпится-слюбится… Ан нет… Теперь только сын этот приёмный - Колька - обо мне вспоминает, но живёт далеко…

Вика. А вы говорили, что четверо у вас было?

Б.Маня. Как переселились мы – я в трактористки пошла. На дальнем поле пахала, и растрясло, видно, семимесячную прямо в поле родила… Пуповину перевязала, в рубаху свою завернула, приезжаю: «Здравствуйте!», - говорю: «Нас уже - двое!» А потом голод был…

Лера. А сюда как попали?

Б.Маня. Память хуже становится. Как старик мой умер, так и я чахнуть начала. У него инфаркт был, только его из больницы выписали, шли мы домой, а мальчишки петарду под ноги бросили… Ведь всю войну прошёл, шесть шрамов на теле, а умер – от петарды… Сказать – не поверят. Плакала я очень, скучала… Вот соседка меня сюда и привезла… Говорит: «Отдохни хоть месяц за всю свою жизнь! Хватит ишачить! Пусть теперь тебя наше правительство покормит, потратится, на сколько ему совести хватит…»

Лера. А сколько вам лет?

Б.Маня. 85 уже.

Вика. А проработали сколько?

Б.Маня. С 17 и до сих пор в переходе газеты да билеты в цирк, в театры да в филармонию продаю…

Вика. (Считает на пальцах.  Свистит) Ничего себе…

Лера. (Тихо) А так ничего дельного и не заработала… Всё нищету свою подкармливала да богатства чужие выращивала…

Оля. А у меня нет детей… Ведь у женщины всего 5 дней в месяце, когда может получиться ребёнок… А мой всегда в эти 5 дней – в командировке был. Он приезжал, старался, подушки даже подкладывал… А было уже поздно.    Мне всегда хотелось, чтобы ему приснился тот же сон, который снится мне. Приснился бы ребёнок и сказал: «Папа, вот меня нет на свете, потому, что тебе всегда было некогда. А стоит ли то, что ты делал – моей жизни?»

Лера. Мужчина успевает сделать за свою жизнь только то, что остаётся после него, а женщина, ещё и то, что успевают сделать её дети…

Оля.  Мы жили с ним, как брат с сестрой, как две подружки.  Нам было просто хорошо. Мне нравилось заботиться о нём, слушать его рассказы… Я никогда не думала о себе, о том, как я выгляжу. И вдруг, как вспышка молнии! Я встретила Его, и мне захотелось быть красивой! Что это? Страсть? Любовь? Я не знаю. Но мне впервые в жизни захотелось быть красивой!

   А сегодня мне приснилась рука. Она поднесла мне совсем оплавленную потухшую свечу…

Вика. Вот послушайте, что пишут: «Есть надо то, что у тебя болит! У кого болит сердце – надо есть - сердце, у кого печень – печёнку…»

Лера. Ага! А депутатам – исключительно мозги! Только об этом знали ещё папуасы-людоеды! Чем и пользовались постоянно. А теперь и мы вплотную приблизились к открытию этой величайшей научной истины! Мне сегодня лапа куриная досталась…

Оля. А мне – шея! (Все смеются)

Лера. А почему ты почти ничего не ешь?

Вика. Наверное, у неё на холодильнике нарисован череп с костями и подписано: «Не влезай, убьет!». А на шкафчике, где лежат сладости, висит записочка: «Не ешь, поросёночком станешь!».

Оля. Он - худеньких любит…

Вика. А вот ещё написано: «Осторожно! Мечты сбываются!» Если очень захотеть, то может всё что угодно получиться…

Оля. (Лере) А давай проверим, захотим, чтобы наши любимые пришли сюда.  Твой и мой.

Вика.  (дочитывает) А потом и не рады будете… (но её не слышат)

Лера. А как?

Оля.  Закрой глаза и хоти этого сильно-сильно… (Они зажмуриваются, и все остальные тоже)

Входит новый врач.

Ирина Борисовна. Здравствуйте! (все вздрагивают) Теперь я ваш лечащий врач. Меня зовут Ирина Борисовна.

Вика. А…

Ирина Борисовна. Я хочу предупредить сразу: моя консультация стоит 50 гривен. (Обращается к

Вике) Пожалуйста? (Лера достаёт из тумбочки широкий скотч, отрезает квадратик и, шлёпнув себя по губам, заклеивает себе рот)

Вика. Нет, нет… Ничего… Я молчу…

Ирина Борисовна. Я уже познакомилась с вашими историями болезни. Все вы уже почти готовы к выписке. А вот кто такая Ложакова?

Б.Маня. Я.

Ирина Борисовна. На что жалуетесь?

Б.Маня. Память хуже становится.

Ирина Борисовна. Это закономерный процесс в вашем возрасте. Он не обратим(!), но я назначу вам импортные препараты, и они приостановят прогрессирование заболевания. (пишет) Вот это – 300 гривен на первый курс. Это за 200 долларов можно достать. У вас родственники за границей есть? (удивлённо) Нет? Ну, ничего… В фирме закажите… Тогда 300 и за доставку ещё немножко… Вот это в 600 обойдётся, только у него побочные эффекты есть. Цирроз печени может начаться и почечная недостаточность… Но, будем надеяться на лучшее. Ну, вот кажется пока и всё…

Б.Маня. Ой, спасибо, деточка! Чем же отблагодарить вас? (Заглядывает в пустой кошелёк) У меня дома духи французские есть…

Ирина Борисовна. Нет! Ну что вы? Нет-нет, лучше деньгами! (Ждёт. Понимает, что зря.) В крайнем случае продать что-то можно.  (Смотрит на китель. Дотрагивается до орденов).Вот тоже выход…(Выходит)(молчание)

Оля. Во, как бывает…

Вика. Ё моё…

Ира. В восемьдесят третьем году, после убийства вице-адмирала Холостякова - запретили продавать награды. Его убила одна семейная парочка за ордена. А теперь - свобода…

Лера.  (Отклеивает скотч со рта. Вике) А ты говоришь: Европа…  Квалификация врачей падает с каждой минутой!

   Пошла недавно моя соседка с месячным малышом в местную поликлинику. Сидит в очереди, а рядом бабка сидит: «Кхе!», - да: «Кхе!» на её ребёнка. А потом выходит медсестра и спрашивает: «А кто здесь Иванова?» Бабка: «Я!», - говорит. «У вас результаты флюорографии очень плохие! Срочно нужно повторить!» Ну, это типа туберкулёз в открытой форме, не иначе. А она: «Кхе!» на эту крошку. Так соседка такой скандал подняла. А ей завотделением вежливенько так отвечает, мол, это американское новшество – семейный врач называется! У них везде так практикуется! А не понимает человек, что это у них от нищеты придумано. «Красный крест» такой, фельдшер-ветеринар с зелёнкой. Для самых нищих, кто оплатить лечение специалистам не может. А у нас-то, не только детские поликлиники отделены от взрослых были, но даже и грудничков только по вторникам принимали, чтобы они с больными детьми не встречались. А тут? Никакой гигиены, никаких педиатров, никакого лечения… Боже, и плати ещё, за то, что тебя в гроб загоняют…

Оля. Лера, а как ты думаешь: у нас получится?

Лера. У меня однажды получилось… Правда не совсем…

Оля. Расскажи… Ну, пожалуйста…

Лера. Было Рождество 1995 года. На моём окне горела свеча. Так принято: зажигать свечи в рождественскую ночь для тех, кому нужна помощь. Я сидела съёжившись в кресле, было темно и холодно… Свет тогда отключали по вечерам, а газ еле теплился… Я сидела в тишине и вдруг почувствовала нечто необъяснимое. Какое-то присутствие, как будто озарение какое-то. Я говорила в мыслях: «Господи, если есть ты на свете, ты ведь не можешь не видеть, что творится? Не можешь не знать: что будет с нами? А я знаю, что будет что-то ужасное, отвратительное! Мир переворачивается вверх дном. Сколько людей погибнет, сколько просто не родится, сколько впадёт в отчаяние, в нищету? Почему люди добровольно соглашаются на это? Они надеются на лучшее, но всегда ведь получается так, что им дают золотую рыбку, а они – жарят и сжирают её… Господи, дай людям ума. Ты ведь всё можешь! Докажи, что ты есть! Докажи, что ты не бросил нас… Ты один  знаешь, чего я хочу… Если исполнишь, поверю в тебя!»

 (поясняет)У меня перевязаны трубы, и не могло быть больше детей, но я не хотела сидеть без дела. Всё рушилось на глазах. Я знала, что совсем скоро все мы будем выброшены с наших рабочих мест, мы никому не будем нужны! Долго-долго никому не будем нужны. Нас просто выбросят из этой жизни! А какой смысл сидеть дома и маяться от безделья? Вот я и хотела быть нужной хоть кому-то в этом мире…

Оля. Почему перевязаны трубы?

Лера.  У меня три кесарева…

Оля. А потом?

Лера. В Пасху я поняла, что беременна…

Оля. Но у тебя сейчас всего трое?..

Лера. Это уже другая история… (резко встаёт и выходит в фойе) Колдушки, оказывается,  бывают - сильнее Бога.

Картина 20

Палата. Входит Юля.

Юля.  У нас, похоже, будет буря… (дотрагивается до стула и он распадается) А у вас, как всегда: и сесть некуда, и лечь не с кем…

(Голос за стеной) Как я вас всех ненавижу! (Все пугаются)

Оля. Господи. Кто это?

Юля. Жена маньяка.

(За стеной) Чтоб вы все сдохли! Что вы в красоте понимаете, свиньи?!! Уроды!!! Ненавижу!!!

Оля. А… Ой, бедненькая…

Лера. Бедненькая?

Оля. Я бы точно с ума сошла, если бы узнала, что с маньяком всю жизнь жила, детей его растила. Фу…

Лера. А ты знаешь, когда она с ума сошла? (Все крутят головой «нет») Совсем и не тогда, когда узнала, а тогда, когда он перестал ей трофеи приносить!

Вика. А ты откуда знаешь?

Лера. Я у неё в спичечном коробке серёжки видела… Помнишь, когда профессорскую внучку убили, про эти серёжки - виноградные грозди из аметистов с изумрудными листиками - все газеты писали, целый год весь город гудел? Она не могла о них не слышать, а ведь он их ей тогда уже подарил… И потом много-много раз она отпускала его по ночам, и принимала обратно за золотую подачку. Она не могла не знать! А вот когда он перестал приносить, да ещё отняли, всё, что нашли у неё,  – вот тогда она и возненавидела весь этот скучный, серый мир! Мир, который перестал дарить ей радость.

Оля. Радость?

Лера. А ты думаешь: откуда маньяки берутся? От женщин, которые благословляют их, провожая на охоту…

Оля. Ну, её! А что было потом?

Лера. А потом были люди… Если тем детям хватало меня одной, то ему потребовались все! Все люди с их любовью и заботой. Потому, что я стала вдруг абсолютно бесправной, бессильной, несостоятельной, зависящей ото всех и от каждого… Все законы, все правила: гласные и негласные стали против меня и против него. Мир не захотел, не смог его принять. Он мешал всем. Все: врачи, подруги, чиновники, начальники  хотели либо нажиться на нём, либо избавить себя от лишних хлопот…

Были люди, те же самые люди, которые были и раньше, но узнать их стало невозможно… Добрый начальник – стал ярым мизантропом. Он говорил: (подражает его голосу) «Биомасса человечества скоро превысит критическую! Людей на Земле должно быть как можно меньше!»

Все мы были на грани сокращения, и он не собирался покрывать моё отсутствие на работе. Кто ходит по врачам – никому не нужен! Приказано было увольнять их первыми – за нарушение трудовой дисциплины.

   Подруга – рассказывала всем, что в меня вселился сатанинский ребёнок.

   Дочь её – «святая праведница» – прорицала, что этого ребёнка не грех убить! А когда его уже не стало, ей явился Бог, и сказал, что это был очень не простой ребёнок…

   Сослуживцы презирали и ненавидели, как будто я хотела объесть их. Они шептались за моей спиной, осуждая и смеясь, и, наконец, собрали профсоюзное собрание, чтобы заставить избавиться от этого ребёнка. Все мы были на грани сокращения, а я, по их мнению, - захотела вытянуть счастливый билет. Беременных - не увольняют… Кто ж простит такое нахальство?

Врачи ничего не могли разглядеть даже на УЗИ и говорили, что это совсем не беременность, а просто неопознанная болезнь. Они посылали меня  по всем врачам в онкологический диспансер и пичкали таблетками. Когда же уже очередное УЗИ подтвердило, они просто отворачивали глаза…

  Потом каким-то образом убедили мужа,  что его ребёнка нужно убить. Он пошёл за картой и не принёс её. Ему – не дали… Карту, от которой зависела жизнь его ребёнка! А потом он хвастал, что если бы кто-нибудь посмел обидеть его детей, он бы убил их! Лицемер. Что ж не убил тогда?..

Почему эти регистратурные бабки живы? Всё это со мной случилось именно от этих его слов. Как будто молнией ошарашило. Сразу такая ненависть к нему возникла, что сильнее не может быть…

  В эту секунду я осознала, что произошло, и возненавидела его навсегда!

  Почему всем вокруг, вдруг, стало нужно, чтобы его не было? Он мешал - всем. И все просили пожалеть их, освободить от заботы о моём ребёнке.  

  Чиновники, для которых пара листов бумаги – была ценнее человеческой жизни… Они не могли ради него нарушить инструкцию. Дай они мужу карту, у нас был бы официальный документ, но… Не положено! Только мне, лично в руки, а я была в больнице…

  Были татары, которые постановили на своём меджлисе, что вся крымская земля принадлежит только татарскому народу. Они мечтают о суверенитете. А мы… Мы не вписываемся в их планы… Врачиха татарка даже говорить со мной не стала. Иди работай, раз целых два месяца держится температура - сам вылетит!

   Были врачи, которые раньше спасали детей – а теперь стали уговаривать убивать их. У них не стало средств для сохранения жизни… Один день в палате, где могли его спасти стоил месячной зарплаты…

  Доктор Николаев… Он был моим палатным врачом все три раза. Он делал мне операции. Мы с детьми посылали ему открытки к праздникам. Дети бросали их в почтовый ящик, а я рассказывала им о добром дяде-докторе, без которого их не было бы на свете… А потом он не захотел сберечь этого ребёнка. Просто поленился. Он сказал, что этот ребёнок - никому не нужен!

   И даже медсёстры, призванием которых было выхаживать детей, - купились на хорошие зарплаты в абортариях.

  Леночка… Когда-то я так восхищалась этой девочкой. Она бросила непыльную работу в нашей заводской лаборатории, выучилась на акушерку и перешла работать в роддом. Я считала это подвигом, зная, как это тяжело, как ответственно. Моя мама тоже  была акушеркой и сбежала из роддома, когда из всех окон города ей стал слышаться детский плач… Ты не думай, это была не трусость, не слабость. Просто дети, находясь внутри своей матери получали питание каждую секунду, а тут их заставляли голодать по пол суток. Это была первая ломка в их жизни – жить по режиму. И они орали изо всей мочи, сопротивляясь насилию. Некоторые люди могут проработать на бойне всю жизнь, и им – ничего. А мама - не выносила насилия…

  Так вот, когда-то эта Леночка приносила мне на кормление моего Артёмку, и вот она… Там…

  Каждый долго доказывал мне, что я обязана пожалеть их всех. Я всех их пожалела… Наверно, все они теперь безмерно счастливы. Я пожалела этот убогий, беспомощный мир, который не способен принять моего ребёнка.

   (резко) А знаешь, где он сейчас? На лице или в волосах какой-нибудь стареющей красавицы. В виде «Плацентформулы». Тогда наживу искали во всём… Их перерабатывали на экстракты… С тех пор я ненавижу эту искусственную женскую красоту.

   Теперь я знаю одно: здесь больше не будет людей… Здесь больше ничего не будет для людей… В этой стране всегда не будет хватать всего одного голоса до благоразумия…

(стук в окно, Лера подходит к окну)

Лера. Сейчас выйду…

Разговор за окном.

Муж Леры: Возвращайся. Я не могу без тебя… Ведь мы были так счастливы с тобой.

Лера: Как ты мог отпустить меня туда?!! Мне больно вспоминать то счастье! Тебе нужно было сохранить это мясо?!! (она щиплет себя  за руку) Но, оказывается, оно – это не я! Вот оно, а меня – нет!!! Нет меня – в нём! Нет!!!

Муж Леры: Я хотел спасти тебя. Мне нужна была ты! И больше никто! Я хотел, чтобы ты жила!

Лера: Жила?..  Ты даже представить не можешь, что для меня было это: остаться жить. В этом мире, где не осталось никого и ничего.

Каждый вдох был болью, каждый шаг – страхом, каждый луч солнца – был неимоверной пыткой. Каждое слово – ложью. Всё было – ложью! Весь мир был – притворством. А я – осталась… Зачем?!!!! Так сладок был вечный покой…

Ты знаешь, как воет волк? Я выла волком. Несколько лет непрестанно, когда была одна – страшно, срывая голос; когда была с кем-то – выла неслышно, про себя. И какого усилия стоило притворство «не выть». Притворство «жить». Ходить рядом с этими людьми, тайком стирать слёзы и ужасным усилием воли сдерживать этот вырывающийся из меня вой! Я – ненавижу себя!!!! Я хочу умереть, но Бог не даёт мне смерти…

Иуда… он сделал то, что попросил его сделать Иисус… Иисус захотел стать вечным… Иуда – помог. Он – самый преданный друг. Я попросила тебя принести мне медицинскую карту. Ты – не принёс… Теперь мы навечно в разных мирах.

(тихо) Я - предала, обнадёжив… Я попросила у Бога чуда, попросила ребёнка и не смогла его сберечь… И никто на этом свете не вступился за него… Этому миру – не нужны люди… Уходи!!!

Картина 21

Палата

Света. Ребёнок так плакал, что я вообще не спала, а муж, вместо того, чтобы хоть чем-то помочь мне: посидеть с ребёнком и дать мне отдохнуть,  бесился сам и придирался ко всему, зля и обзывая меня. Он всю жизнь лечил свою лень постельным режимом, а когда я просила помочь мне, выдумывал отговорки. Он выводил меня из себя: каждым своим словом, каждым жестом, даже каждым взглядом! Мы так ругались, что я схватила ребёнка и побежала к окну, чтобы выбросить его… Я больше не могла терпеть… Я чуть не сбросила его с 8 этажа…

Вика. (абсолютно безразлично)Отец психоанализа?

Лера. Фрейд.

Ира. Ну, теперь-то – отдохнула? Ты в первый день до 6 вечера спала… Мы даже испугались: не в летаргию ли впала?..

Света. Теперь я - соскучилась по ним…

Мужской голос за окном: «Доктор, выпишите мою жену, пожалуйста! Женский: «Пока ещё рано. А почему вы так настаиваете? Мужской: «Я есть хочу»… Все смеются.

 (Слышен свист. Все подходят к  окну.)

Света. Серёжа! С Оксанкой пришёл! Господи! Дай мне её! (Берёт ребёнка.) Прости меня, солнышко! (Плачет и целует ребёнка)

Вика. (подходит к Свете) А можно мне её подержать?

Света. На, только осторожно, головку придерживай… (Передаёт ребёнка и целуется с мужем)

Серёжа. Прости меня, ты нужна мне, я полы и посуду вымыл, бельё всё выстирал. Отец Симон сказал, что всю самую грязную, самую трудную работу в семье поровну нужно делить: или вместе делать или по очереди. Я – увильнуть хотел и чуть дочь и тебя не потерял. Прости. Пойдём домой. Я больше никогда тебя не обижу…

Вика. ( Держит ребёнка нежно, трепетно, прижимает к груди) А пахнет-то как? Молочком… Боже… А знаете… Я ведь рожу ему ребёнка… Вот выйду отсюда, и рожу!

(Звонит мобильник Вики. Она отдаёт ребёнка Оле. Оля впервые в жизни держит на руках малыша)

Вика. Да!? Господи… Я сейчас приеду… (Отключает мобильник) Ну, вот,  и належалась я… Месяц – не зря прошёл… Юрист наш, оказывается, брачный контракт для моего босса составил… А девчонка та - подсадная – его любовницей была. Ей теперь половина имущества принадлежит. Будут делить сегодня. Развелись они за этот месяц… А меня – специально убрали, чтобы планы их не раскрыла…

Света. Делить? (Забирает ребёнка у Оли, отдаёт мужу) Сейчас я выйду…

( закрывает окно, как будто боясь, чтобы беды из палаты не накинулись на её близких)

 Вика.  Юрист-то про все махинации босса знает. Если босс только пикнет – всего может лишиться и даже за решётку угодить. Так что – делиться будет молча… Нельзя держать в помощниках тех, кто умнее! (она собирает вещи)

Лера. Не умнее, а хитрее и подлее! Разве ты до этого додуматься не могла?

Вика. Я подумала один раз, что он его объегорит именно так… Но они чуть ли не за руку везде ходили, из одной чашки пили…

Ира. Видишь: раз знала, как(?), то и сама могла бы(!), но не сделала. Не посмела…

Лера. А мне жаль его, хоть босс у тебя и негодяй, и глупец, как выяснилось… Мне всегда почему- то одураченных – жалко…

Оля и Лера  (лежат поверх одеял, вдруг вздрагивают и одновременно подходят к окну, вскрикивая) «Боря!» (прижимаются к стеклу, потом смотрят друг на друга, приоткрывая рты, и снова смотрят в окно)

Вика. Он к Жанке из двенадцатой пришёл… Целуются…

Ира. Ёклмн! И сюда, гнида, пробрался…

 (Оля идёт в ванную комнату, за ней выходит Вика. Лера выходит на улицу. Слышны её слова)

Лера. Где то сердечко, которое я тебе прислала?

Боря. Не знаю, выбросил, наверно…

Лера. У тебя никогда не было сердца, и теперь уже – никогда и не будет!

Лера входит, ложится лицом к стене. Резко поворачивается.

Лера. Где Оля? (входит Вика)

Вика. Кораблики из писем в ванной пускает…

Картина 22

Ночь. Лера вскакивает с кровати. Олина кровать пуста. Слабый луч света падает из окна на тумбочку, на настенных электронных часах, светящихся зелёными цифрами 2-00. Лера пишет письмо. В другой части сцены санитарка читает его вслух.

Санитарка.  «Письмо о том, как умирают Медеи.

  Два часа ночи. Мы не властны над своими снами. И значит: есть кто-то, кто властен над нами…

  Мне снова приснился наш ребёнок, повешенный на котляренчиховском шарфе. Я села на кровати, раскрыла глаза, а он ещё несколько секунд был таким же реальным, как и во сне…

 Я всегда боялась красоты. Есть страхи, с которыми мы, кажется, чуть ли не рождаемся. Я всегда знала, что: придёт красота и убьёт любовь… Красоте - можно всё… От неё можно только сбежать…

  Я помню, что ты всегда восхищался Медеей. Женщиной, способной на поступки… Говорят, что сны – это воспоминания из прошлой жизни, совершенно другой, о которой мы ничего не знаем. Вероятно, у тебя была уже Медея. Я представляю себе эту картину. Вы с божественной красавицей входите в спальню, не включая света, бесконечно целуясь и обнимаясь, кружитесь по комнате, и вот падаете на кровать и ты видишь своего новорождённого ребёнка, повешенного, на этом котляренчиховском шарфе.

 И вот уже эта жизнь. Уже не сон! Я люблю тебя, а она дарит тебе этот красный шарф… Я просила тебя отдать его мне, но ты ответил, что подарки – не передаривают, и самодовольно поглаживал себя по груди, по этому красному шарфу. Поглаживал и хитро улыбался…

 На следующий день после этого сна я пришла к тебе с единственным желанием: уничтожить этот шарф! Я взяла его в руки, и хотела выбросить в окно, но ледяной ветер ворвался в кабинет, а диктор в телевизоре сказал, что мороз к ночи усилится, а ветер перейдёт в ураган… Я разрывалась от желания: больше никогда в жизни не видеть этого шарфа и страхом потерять тебя. Я постояла, подержала его в руках и подумала, что если я выброшу его, то моё солнышко простудится и заболеет. И та, которая любила и жалела тебя, победила ту, которая  готова была мстить...

  Медея умерла… Я положила шарф на место…

  Умерла ещё одна часть меня. Никогда больше не будет тебя и меня вместе… Будут: ты и Дмитриева, ты и Кухарская, ты и Мотова, ты и сотни, тысячи других женщин… А тебя и меня – не будет - никогда…»

(Лера смотрит на кровать Оли, встаёт и идёт в ванную, возвращается, выходит в коридор, заглядывая во все углы, выходит на улицу, зовёт Олю.)

Картина 23

Фойе

Санитарка. (держит в руках письма) Господи! Сколько их сегодня? Когда их становится слишком много, обязательно что-нибудь случается…

 (Читает письмо)  «Я всё поняла!!! Они не умели любить так, как ты – всего лишь до премьеры - всего лишь месяц. Они любили тебя – навсегда! А потом, чтобы выжить, убивали в себе любовь. Им приходилось возвращаться к своим уже нелюбимым мужьям или оставаться одинокими, потому, что после тебя невозможно больше никого любить».

Боже, все они написаны на один адрес! Бедные девочки…

(Читает следующее письмо)  «Так случается всегда. Бог сыплет на тебя любовь, как из рога изобилия. Ты творишь, и вдруг в твоей жизни появляется маленькая девочка, ангелочек. В неё нельзя не влюбиться. Нельзя обойти её стороной, грех – бросить в этом мире. И ты поучаешь, вразумляешь, ставишь на путь истинный… Ты становишься для неё – всем! И тебе больше ничего не нужно, и не нужен никто на свете, кроме этой девочки, случайно занесённой сюда - в этот ад, из самого Эдема. Ты держишь её за руку, слушаешь её голос, смотришь в её сияющие глаза, и ты – счастлив! И самый великий грех на свете – отнять у человека это счастье! Ведь любовь – она от бога! И нельзя заставить – не любить, как нельзя заставить – любить… Это не во власти человека…

 Но вдруг появляется новая девочка. Нежная и хрупкая… Это, как минутный цыплёнок, которого просто невозможно не согреть своим дыханием. Маленькое солнышко, ради которого - гасятся все звёзды на небе!  Маленькое солнышко… Которому суждено стать убийцей предыдущего маленького солнышка…

  Сначала оно убивает бога предыдущего маленького солнышка, и бог его становится уже не богом, а просто блядью мужского пола, и имя ему – «От сиськи к сиське»… А потом оно убивает само это предыдущее маленькое солнышко… Убивает жестоко, грязно… Впивается когтями в плоть, а клыками в горло, и предыдущему маленькому солнышку становится нечем дышать…

  В триумфе это новое солнышко победоносно гарцует на развенчанном боге, а голая задница его: то шлёпает по божественному крупу, то чавкает, взмывая вверх, а по подбородку стекает кровь предыдущего маленького солнышка… Стекает и капает богу на спину…

  Знаешь, если бы Шилова умерла… Бог проклял бы тебя вовеки веков….

 Здравствуйте, Наталья Григорьевна! Да, я обращаюсь именно к вам! (В зал с ехидцей)Ко мне… Я знаю, что вы читаете все наши письма (В зал) Вот сука, а?  …и поэтому обращаюсь к вам с просьбой. Я – в бойлерной. Мой ключ случайно подошёл к её замку. Я не хочу, чтобы меня нашли больные, у них и своих страхов хватает. Я прошу вас, чтобы вы ночью, тайно вынули меня из петли. В конверте крестик. Отнесите его, пожалуйста, по адресу и отдайте Ему, ничего не рассказывая про меня. Спасибо. Я знаю, что больше никого не смогу полюбить».

(Она орёт) А-а-а-а!!! (Руки дрожат, и письмо выпадает, как будто оно загорелось у неё в руках) Вася!!! (У неё подкашиваются ноги, и она садится на пол) (Вбегает Лера)

Лера. Где она?!!

Санитарка. (Пытается сыграть спокойствие и улыбку, поправляет юбку, прячет под неё письмо. Не в силах встать)Не знаю…

Лера. (Хватает её  за шею) Я ведь придушу тебя! Отвечай мне: где она?!!

Санитарка.  (задыхаясь) В бойлерной… Она повесилась…

Лера. (Обмякает) Она хотела стать красивой для него…

Картина последняя

(По телевизору показывают репортаж о закрытии больницы. Выступает зав. отделением, говоря, что здесь очень дорогое лечение. Стоит толпа протестующих, но их от входа в больницу отгоняют дубинками.)

Лера. Ну, что, баба Маня, собирайтесь… Слышали, что не может наш бюджет вынести таких неимоверных трат?!! Нам здесь – 10 гривен в день на лекарства дают, и 5 гривен – на еду! А везде по 5 на всё вместе выходит… Мы слишком дорого обходимся стране. Бюджету - деньги нужны… Государства – на целых три дня хватило! Полежали и вперёд – с песней! К новым трудовым свершениям! (Делает вид, что работает тяпкой)

  Здесь место райское, только для богов предназначенное… Мэр для дочери своей приватизирует. Скоро у озера вилла царская вырастет… Сдержал он своё обещание. Мы сюда больше никогда не попадём…

В палату заглядывает Михаил Иосифович.

М.И. До свидания, Лерочка.

Лера. Смотрите, нас показывают. (М.И. входит)

М.И. Всё это - уже было… Когда-то Гёте написал об этом в своём «Фаусте». Но, люди не читают книг. Кто-то никогда не должен был попадать сюда, а кому-то без этой больницы не выжить вообще. Скольких она к жизни вернула, сколько семей спасла…

Лера. Показывает в окно. Смотрите, профессор свою частную собственность в Мерседес грузит! УЗИ и томограф. Вовремя он их приватизировал, по дешёвке. Он-то всё заранее знал. Какую-нибудь девчонку в обслугу наймёт и всегда при деньгах будет. Нет на него Бога… (показывает на небо)  Как теперь жить?

М.И. (растворяет окно настежь) Вероятно, так, чтобы не отнять ни у кого: ни этого неба, ни этого солнца …

Лера. Я Бетховена с собой заберу. Он уже встаёт. У Владимира Сергеевича руки золотые…

(М.И. одобрительно машет головой, выходит)

Лера.   Собирайтесь, баба Маня. Одни мы с вами здесь остались. Мы-то и там, и на пятёрку – проживём, правда, ведь? А мэру  - каждый день без красоты этой – адом кажется! Не спится ему, не дышится… Пожалеть его, горемычного, надо… Кто ж его, кроме нас, пожалеть сумеет?..

(Баба Маня плюёт на пол)

Лера. Правильно! Вот выйдем мы отсюда и не друг другу, не лечащему врачу, в жилетку поплачемся, а скажем им(!) при всех (показывает рукой на телевизор, в котором мэр рассказывает о благоустройстве города).

Мэр: Мы снесём все лачуги! Здесь будут стоять красивые дома, будут разбиты парки, зоны отдыха…

Возглас из толпы: А где будут жить те, кто жил в лачугах? (К выкрикнувшей женщине пробираются сквозь толпу охранники с дубинками, камеру закрывают руками  и резко переводят назад)

Мэр: (делает вид, что не слышал) В ближайшие годы будет реализована социальная программа, будут повышены выплаты незащищённым слоям населения! Будут возвращены вклады и сбережения, возродится бесплатная медицина и образование!

Лера:  Прямо в глаза скажем им – всё, что мы о них думаем! Ведь мы уже ничего не боимся! Правда? Мы уже – побывали в аду… (Начинает неистово собираться)