ОТДУШИНА

                                                                                                                         ЩЕННИКОВ  ВАЛЕРИЙ

                                             Отдушина.

                                                                                         Комедия.

                                Действующие лица.

Криулин Иван Кузьмич - режиссёр народного театра.

Плескачёва Томара - журналистка.

Коркин Сергей - Джеймс Доухерти.

Коркина Софья - его жена.

Охапкина Анна - Мэрилин Монро.

Планкина Наталья - Наташа Лайтесс.

Милюшин Николай - Джон Хайд.

Овсянкина Арина - Глэдис Монро.

Шеммер Аркадий - Джо Ди Маджио.

Гаютин Валерий - Артур Миллер.

                                                Действие первое.

Действие происходит за кулисами сцены Дворца культуры. Народный театр готовится к премьере спектакля. Сценичес­кое пространство представляет собой обратную сторону декорации съёмочного павильона Голливуда. За которой находятся сцена и зрительный зал. Входят Охапкина, Коркин, Овсянкина и Шеммер.

Охапкина.

Значит так. Прохожу туда и обратно.  (Показывает.)  Останавливаюсь. Затем присаживаюсь на табурет. Достаю губную помаду и крашу губы. Потом убираю помаду в сумочку. Встаю и направляюсь к выходу. Ну, как?

Коркин.

Всё так! Но, всё равно чего-то не хватает.

Охапкина.

Может добавить движений бёдрами? (Показывает.)

Коркин.

Это было бы эротично!

Охапкина.

Наконец-то, Сергей. Я поняла, как надо играть эту роль!

Овсянкина.

Сексуально или эротично?

Коркин.

Скажешь тоже, Арина. Конечно, эротично. Это в её природе. Но я уверен, что Анна сможет сыграть и сексуально, если возникнет такая необходимость.

Шеммер.

Анна всё может сыграть. У неё дарование.

Охапкина.

Сергей, я созрела для главной роли в спектакле.

Коркин.

Криулин никогда не согласится на это. Нечего и надеяться.

Шеммер.

Ты, что самостоятельно подготовила главную роль?

Охапкина.

Да, Аркадий, вместе с Сергеем Коркиным.

Коркин.

Из неё бы вышла хорошая Мэрилин Монро.

Шеммер.

Все главные роли у Криулина, играет Лиза.

Овсянкина.

Это непорядочно. ( Входят Гаютин и Милюшин.)

Милюшин.

Всем привет!

Шеммер.

Привет!

Гаютин.

Я не понимаю, что они всё играют и ставят этого Чехова? А современных драматургов игнорируют? Противно в театр ходить. На всех сценах одно и то же. Только в разных прочтениях и интерпретациях. Нечему удивиться. По двадцать лет один спектакль играют. И ещё оправдываются: "Народ ходит на спектакли, рука не поднимается закрыть". Конечно, народу на всё хватает. Дошло до того, что режиссёры вообще стали ставить спектакли без сюжета и драматургии.

Милюшин.

Они бы попробовали ещё телефонную книгу сыграть.

Гаютин.

Конечно, чего им не ставить Чехова, их только этому и учили в институтах.

Милюшин.

Зато мы лишены их недостатков. Ставим то, что созвучно нашей душе и настроению. Нам не перед кем кичиться продвинутостью. Мы вычеркнуты из культурной жизни страны.

Гаютин.

Такая наша участь. Мы любители. Мы есть, и как бы нас нет. Наши проблемы никого не интересуют. Ни у кого, не найти понимания. А все высокие цели и помыслы, которыми мы живём, так и остаются неосуществлёнными. Если бы хоть какая-то надежда на будущее, так и этого нет. Всё серо и беспросветно.

Милюшин.

Мы не те в действительности, что представлены зрению и осязанию окружающих нас людей.

Гаютин.

У меня отрицательная энергетика. И самое страшное, что она неуправляема и губительна для людей. И всё происходит помимо моей воли.

Милюшин.

Может, ты просто на себя наговариваешь.

Гаютин.

Если бы это был единственный случай, но это повторяется со страшной закономерностью. И ничем другим, я не могу это объяснить.

Милюшин.

Почему бы тебе не познакомиться со специальной литературой по этому вопросу. Чтобы найти ответ и понять, что с тобой происходит?

ин Я боюсь этих знаний. Боюсь высвободить свою энергию. Боюсь повторить судьбу Мессинга. (Входит Криулин.)

Криулин.

Я же знал, что никто ничего не сделает. Разве это декорации? А у директора один ответ: "Скажите спасибо, что такие сделали. От теат­рального коллектива никакой отдачи, а требований выше нормы. Вы не единственный коллектив во Дворце культуры. Вам вовсе необязательно ставить спектакли. От вас требуется подготовка ведущих для праздников и концертов. И проведение их. Зарабатывайте деньги, тогда не будет проблем ни с декорациями, ни с костюмами". Лучше вообще отказаться от постановки спектаклей, чем испытывать такое унижение. Ничего не добьёшься. Театр, это храм души. И каждый, кто в него входит, возвышает себя. Приобщаясь к высокому искусству сцены. А какое может быть искусство, при таком отношении к нему, когда всё выглядит удручающе и убого? Хорошо ещё, хоть что-то осталось с советских времён. Но и это скоро иссякнет. А участники коллектива, как всегда тянутся до последней минуты. Каждого приходится уговаривать и вызванивать. Ни на кого надежды нет. Обо всём приходится заботиться самому. Где, Лиза? Была же договорённость прийти вовремя. Сегодня премьера спектакля. Казалось бы, должен быть настрой прийти пораньше, отрепе­тировать и сыграть спектакль. Так нет же. Нет Лизы. А мы ещё, что-то ставим. А могли бы вообще быть только чтецами. Если мы хотим называться театром, то должны ставить и играть спектакли. Потому что те, вопреки кому они ставятся, от злобы заходятся. И радуются каждой нашей неудаче. (Входит Планкина.)

Планкина.

Всё готово для спектакля?

Криулин.

Какое там всё? У нас нет вспомогательных служб, всё приходится делать самим. И декорации таскать и сцена­рии распечатывать. Не понимаю, как можно так наплевате­льски относиться к спектаклю, в котором играешь? Мы же договорились собраться вовремя. Тут весь на нервы изойдёшь. Не представляю, как можно выходить на сцену без репетиции? Пойду вызванивать Лизу. (Криулин уходит.)

Планкина.

Как поживает твоя жена, Коркин?

Коркин.

Почему это тебя интересует?

Планкина.

А почему это не должно меня интересовать? Мы, что чужие люди?

Коркин.

Жена против того, чтобы я занимался театром. И требует от меня найти дополнительную работу и зарабатывать деньги. Её не интересуют мои духовные запросы и потребности.

Охапкина.

Этого следовало ожидать.

Коркин.

Я не хочу ни говорить, ни думать о ней. Меня интересует только театр. Волшебный мир искусства. Свет софитов и возможность прожить жизнь своих героев. Чтобы внести хоть какое-то разнообразие в свою убогую повседневность.

Планкина.

Почему убогую?

Коркин.

Потому, что кроме завода, я ничего не вижу. Завод, это та же тюрьма с колючей проволокой и забором. А театр даёт иллюзию счастливой и полноценной жизни. Возможность общения с новыми людьми. Техника не моё дело. Меня тошнит от техники.

Охапкина.

Как я тебя понимаю.

Коркин.

Давайте лучше репетировать. Охапкина, почитай за Мэрилин Монро.

Охапкина.

С удовольствием.

Коркин.

"Я никогда не думал, что ты можешь быть неверна мне".

Охапкина.

"Я не могу жить ожиданиями. Ждать, когда закон­чится война, и ты окончательно вернёшься домой".

Коркин.

"Пока ты не стала фотомоделью, всё у нас было хорошо. Ты, ни на шаг не отступала от меня".

Охапкина.

"С тех пор многое изменилось. Теперь мои фотогра­фии печатают в журналах. И я не собираюсь сидеть дома, если нет рядом моего мужа".

Коркин.

"Я бы не хотел, чтобы моей женой любовался кто- то другой. Да ещё в обнажённом виде".

Охапкина.

"А что собственно плохого в позировании"?

Коркин.

"Я хочу иметь обыкновенную жену, а не модель для суперобложек, возбуждающую мужчин".

Охапкина.

"Я делаю карьеру и должна всем нравиться".

Коркин.

"Я думал, что к моменту моего возвращения, ты поумнеешь. И вот, что я обнаруживаю в своей квартире? Твою полоумную мать, которая занимает нашу единственную кровать. Где для меня просто не находится места. Я подоз­реваю, что ты это сделала нарочно, чтобы жить отдельно от меня".

Охапкина.

"Я не могла оставить свою мать на улице после того, как она выписалась из клиники".

Коркин.

"Пожалуйста, сделай выбор, между мной и карьерой".

Охапкина.

"Я не хочу тебя терять, Джим. Всё, что я делаю, это исключительно ради карьеры".

Коркин.

"Ты думаешь, это возможно? После того, как ты стала спать с другими, из карьерных соображений?"

Охапкина.

"Пусть так, но хотя бы оставь за мной денежное содержание. Пока ты в отъезде"

Коркин.

"Я не собираюсь оплачивать твою измену. Ты писала, что хочешь получить развод. И ты его получишь".

Охапкина.

"Значит всё кончено?"

Коркин.

"Больше нас ничто не связывает".  (Входит Криулин.)

Криулин.

Никак не могу дозвониться до Лизы.

Овсянкина.

Может она где-нибудь задержалась?

Криулин.

Не знаю, что и подумать?

Планкина.

Вот объясните мне, ради чего мы ставим этот спектакль и что им хотим сказать?

Криулин.

Репетировали, репетировали и вдруг появляются такие вопросы. Мы должны показать трагедию кинозвезды, которая добилась славы и успеха, но потеряла себя.

Охапкина.

Такого уровня мастерства, какого добилась Мэрилин Монро, ещё достигнуть надо.

Криулин.

Нам и не надо достигать такого уровня, важно сыграть это.

Милюшин.

Но каждая сыгранная роль изменяет актёра так, что порой становится неясно, где его истинное лицо, а где приобретённое.

Криулин.

Мы тем и отличаемся от профессионалов, что не похожи на актёров.

Милюшин.

Трудно сказать, что мы теряем, а что приобретаем, пропадая на репетициях.

Планкина.

Нас никто не заставляет заниматься театром, это потребность души.

Гаютин.

Я даже не могу представить себя зрителем в зале, настолько привык выступать на сцене.

Овсянкина.

А что мы будем ставить потом, после премьеры? Какую-нибудь французскую пьесу?

Криулин.

Мне сейчас не до этого. Под вопросом судьба спектакля.

Овсянкина.

Я без ума от французских комедий.

Гаютин.

В конце концов, будет сегодня прогон или не будет?

Криулин.

Какой прогон? Без Лизы? Я хотел провести его по методу Шеро. Вы что-нибудь слышали об этом методе?

Шеммер.

Нет, не слышали.

Овсянкина.

Театральные журналы не доходят до нас. В киосках всё больше эротика.

Криулин.

Этот метод основан на импровизации и раскрытии скрытых сторон актёрского дарования.

Охапкина.

То, что нам надо.

Шеммер.

Мы бы использовали его для актёрского тренинга.

Овсянкина.

Было бы неплохо с ним познакомиться.

Криулин.

Это последний шик театральной мысли.

Планкина.

Потрясающе! (Звонок сотового телефона.)

Овсянкина.

У кого звонит?

Планкина.

У меня! (Достаёт из сумочки сотовый телефон.) Да, я слушаю! Это ты, Лиза? Ты где пропадаешь? В больнице? Сейчас передам трубку. Иван Кузьмич, это Лиза. Хочет с вами поговорить. (Криулин берёт трубку.)

Криулин.

Что случилось, Лиза? Что? В больнице? Ты хоть понимаешь, в какое положение ставишь меня? Сама в положении? Мы не можем отменить спектакль. Билеты проданы. И что теперь делать? Не знаешь? Вот и я не знаю. Просишь прощения? Мне от этого не легче. Ну, всего хорошего. (Возвращает телефон Планкиной.)

Охапкина.

Что с Лизой?

Криулин.

Лиза не будет играть в спектакле.

Охапкина.

Почему?

Криулин.

Она в роддоме, легла рожать.

Милюшин.

Ничего себе.

Шеммер.

А по ней было незаметно.

Криулин.

Заметно, незаметно? Какая теперь разница! Спектакля не будет!

Коркин.

Это катастрофа!

Шеммер.

Что же делать?

Криулин.

Осталось пойти и застрелиться!

Шеммер.

Зачем же стреляться? Можно найти выход.

Овсянкина.

Ещё есть время, что-нибудь придумаем.

Криулин.

Что тут придумаешь? Спектакля не будет!

Планкина.

Полный крах!

Овсянкина.

Сколько сил и времени положили на этот спектакль и всё напрасно.

Шеммер.

Теперь и прогон не состоится.

Планкина.

Да у нас прогонов никогда и не было. Были только намерения.

Криулин.

Каждый год одно, и тоже. Договариваемся о прогоне спектакля перед премьерой. И каждый год всё срывается. Даже мысли не было, что Лиза подведёт. Ведь и симптомов-то никаких не было.

Охапкина.

Я могу заменить Лизу.

Криулин.

Не смеши меня, Охапкина. Какая из тебя Мэрилин Монро? Никто в это не поверит.

Планкина.

И этот сезон пропал зря.

Милюшин.

Это уж точно.

Гаютин.

Могла бы и предупредить, а то скрывала до последней минуты.

Криулин.

Придётся возвращать деньги за проданные билеты. (Входит Плескачёва.)

Плескачёва.

А где можно найти режиссёра Криулина?

Криулин.

Я, Криулин. Что вы хотите?

Плескачёва.

Я из газеты. Журналистка. Моя фамилия Плескачёва. Хотела бы написать о вашем театре и взять у вас интервью.

Криулин.

Как вы не вовремя.

Плескачёва.

Я вас долго не задержу.

Криулин.

Тут такая драма разыгрывается. Вы и представить не можете.

Плескачёва.

Что за драма?

Криулин.

Два года я мучался над сценическим решением спектакля. И вот когда, наконец, пришло озарение. Всё рухнуло в один момент. И теперь, я близок к решению, поставить крест на своём спектакле. Я плохой режиссёр и все такого же мнения обо мне.

Все.

Да нет же! Нет!

Криулин.

Я витаю в мире иллюзий и далёк от реальной жизни.

Плескачёва.

А я слышала только хорошее, о вас и вашем театре.

Криулин.

Не так уж много и хорошего.

Плескачёва.

Мне интересно, как люди занятые днём на своей работе, собираются по вечерам на репетиции. Репетируют и ставят спектакли?

Криулин.

Ничего тут интересного нет. Это своего рода отдушина. У кого от жены, а у кого от одиночества.

Плескачёва.

А на чём строятся взаимоотношения в вашем театральном коллективе? Наверное, на творчестве?

Криулин.

О творчестве никто и не думает.

Плескачёва.

Но ведь что-то вас объединяет? Ради чего вы собираетесь на репетиции?

Криулин.

Шеммер, скажи, ради чего ты ходишь на репетиции?

Шеммер.

Я хожу исключительно из-за женщин. Прекрасная возможность познакомиться с ними ближе.

Плескачёва.

Интересная у вас творческая позиция.

Криулин.

Как я понял, вы выполняете редакционное задание? Но у меня для вас есть другое предложение.

Плескачёва.

Что за предложение?

Криулин.

Сыграть главную роль в нашем спектакле.

Плескачёва.

Роль кого?

Криулин.

Роль Мэрилин Монро.

Плескачёва.

Вы шутите?

Криулин.

Ничуть. У французского режиссёра Патриса Шеро, есть такой приём. Он выталкивает на сцену неоперившегося актёра и заставляет его играть, а вся труппа вынуждена импровизировать и подстраиваться под него. Так вот, у вас есть прекрасная возможность не только написать статью о театре, но и на себе испытать метод Шеро. Разве это не замечательно?

Плескачёва.

Замечательно! Только при чём здесь я? Я пришла взять интервью, только и всего.

Криулин.

Вы только подумайте, какой шанс выпадает вам? Вам никто не говорил, что вы похожи на Мэрилин Монро?

Плескачёва.

Нет никто.

Криулин.

Вы вылитая Мэрилин Монро. У вас платинового цвета волосы, великолепная фигура, розовые щёки и чистое свежее лицо.

Плескачёва.

И что?

Криулин.

Разве вы не хотите прославиться?

Плескачёва.

Я не актриса.

Криулин.

Так станьте ею.

Плескачёва.

А когда спектакль?

Криулин.

Сегодня.

Плескачёва.

Вы что? Тут вообще не может быть никакой речи, чтобы я играла на сцене. Я даже не успею прочитать текст пьесы, не то, чтобы его выучить.

Криулин.

Учить ничего не надо. Будете читать с листа. Важна ваша внешность, а не то, что вы скажете. Вы будете настоящей Мэрилин Монро, неуверенной в себе,

по-детски наивной и чувственно эротичной. Выручите меня. Я вас умоляю.

Плескачёва.

Ну, хорошо. Я согласна.

Криулин.

Тогда сразу и начнём репетировать. Все свободны до начала спектакля. Общего прогона не будет. ( Актёры уходят.) Мне нравится, что у вас внешность Мэрилин Монро. Такое же красивое лицо и копна таких же волос на голове. Всё это приводит меня в восторг и восхищение.

Плескачёва.

Не будем говорить обо мне. Мне всегда казалось, что Мэрилин Монро, это пустая, красивая кукла, придуманная Голливудом для привлечения публики. Красивое тело, это единственное её достоинство.

Криулин.

Это далеко не так. Слава Мэрилин, была лишь красивой обёрткой, скрывающей её израненную душу. Она также страдала, как и обыкновенные женщины. Ощущала одино­чество, хотела любви и понимания. Играть Мэрилин, нужно на грани безумия. Вы даже представить не можете, какие ассоциации вызываете во мне. Вот также, много лет назад, никому неизвестная, Норма Джин, будущая Мэрилин Монро, стояла перед продюсером Голливуда. Словом будем репети­ровать, репетировать и ещё раз репетировать. Действие пьесы происходит в середине двадцатого века. Мэрилин, пока ещё только начинающая актриса. Читайте здесь. (Показывает где читать.)

Плескачёва.

"Киностудия не желает продлять со мной договор, это конец. Я никогда не стану кинозвездой. Видимо, я действительно никудышная киноактриса. Я никому не нужна. В первом же фильме меня вырезали".

Криулин.

"Не отчаивайся! Не всё потеряно"!

Плескачёва.

"Я была на временном контракте. А когда оказа­лась в простое, меня сократили. Я сирота. Никто меня не пожалеет. Мне некому поплакаться в своих несчастьях. У меня нет таланта. Я такая же бездарная, как сотни других девушек, обивающих пороги Голливуда".

Криулин.

"Ты талантлива, но закрепощена и не можешь в полной мере проявить себя, как актриса".

Плескачёва.

"Я хочу быть уверенной, что я сама чего-то стою. Я хочу творческого и жизненного успеха. Хочу признания и одобрения тех, от кого зависит моя актёрская судьба".

Криулин.

"В тебе есть всё, чтобы сниматься в кино. Ты много позировала фотографам. Не хватает только уверенности в своих силах". Прервём читку Природная красота Мэрилин, в совокупности с неуверенностью, придавали ей, что-то такое, что было в немых фильмах. Каждое её движение, каждая частица её тела, всё было пронизано сексом. Ей даже не нужно было играть, настолько она была выразительна и кинематографична.

Плескачёва.

Смогу ли я соответствовать таким требованиям?

Криулин.

Ещё до того, как Мэрилин стала звездой, ей приходи­лось прилагать много усилий, чтобы на неё обратили внимание. Поэтому, она много времени уделяла своей внешности.

Плескачёва.

Мне тоже придётся заниматься своей внешностью?

Криулин.

А как же. Надо соответствовать образу, который воплощаешь на сцене. Оставим в покое пьесу и разыграем этюд, который поможет понять, до какой степени вы можете раскрепоститься. Мэрилин чувствовала себя уверенней без одежды, чем в одежде.

Плескачёва.

Вы хотите, чтобы я разделась?

Криулин.

Пока в этом нет необходимости. Предположим, вы начинающая киноактриса, а я продюсер, от которого зависит ваша кинокарьера. Ваша задача обольстить меня, чтобы я подписал с вами контракт.

Плескачёва.

Я никогда не сталкивалась с подобной ситуацией.

Криулин.

Думай! Импровизируй! Пытайся!

Плескачёва.

Я хочу, чтобы вы уделили мне внимание. Я хотела бы сниматься в кино.

Криулин.

Все хотят сниматься в кино. Одного желания мало. Нужно обладать чем-то таким, что отличало бы вас от других претенденток.

Плескачёва.

Разве во мне нет ничего, на что можно обратить внимание? Мы могли бы вместе провести вечер и узнать друг друга ближе.

Криулин.

Мне присущи только деловые отношения.

Плескачёва.

Но, как тогда я смогу отблагодарить вас за участие в моей судьбе?

Криулин.

Этого ничего не надо. Я привык к долговременным и прочным отношениям с людьми. Скоротечные увлечения не по мне.

Плескачёва.

Но, как же мне быть? Только от вас зависит, буду я сниматься в кино или нет?

Криулин.

Боюсь вас разочаровать, но вы нам не подходите. У вас нет качеств необходимых киноактрисе. К тому же, я не терплю приставаний.

Плескачёва.

У меня ничего не получается.

Криулин.

Немудрено. Язык обольщения не требует слов.

(Криулин гладит Плескачёву по голове и целует в губы.)

Плескачёва.

Вы, что?

Криулин.

Это этюд! А вы, что подумали? Если хотите играть на сцене, надо привыкать ко всему. Работа над ролью, это интимное занятие. Требующее уединения. (Входит Коркин.)

Коркин.

Я не помешал?

Криулин.

Ещё как помешал. Чего тебе?

Коркин.

Если исходить из того, что образцом подражания для Мэрилин, была Джин Харлоу. Первый брак, которой оказался неудачным, что и брак Мэрилин с Джимом Доухерти. То не следует ли считать, что она заранее была запрограммирована на разрыв с ним?

Криулин.

Дело не в этом. Из-за разности интересов, им даже не о чем было поговорить. И Мэрилин умирала от скуки.

Коркин.

Я это говорю к тому, что вживаясь в образ Джима Доухерти, я вступаю в противоречие со своим героем. Из-за разного отношения к Мэрилин, его и своего.

Криулин.

Ты ещё и философствуешь?

Коркин.

Я просто пытаюсь разобраться с характером моего героя. Чтобы выйти на сцену не пустым, а наполненным его мыслями, чувствами и переживаниями.

Криулин.

Ты делаешь успехи. Кстати, это наша новая Мэрилин Монро. Пройди с ней свои сцены, а я ненадолго отлучусь.  Сцена расцвечена ярко софитами, отдана дань театральной традиции. С лицами светлыми, чувствам открытыми, так начинаются все репетиции. (Криулин уходит.)

Плескачёва.

Что это с ним?

Коркин.

Душевный подъём!

Плескачёва.

А вы, кого играете в спектакле?

Коркин.

Джима Доухерти, вашего первого мужа.

Плескачёва.

Где мой текст? (Открывает сценарий.)

Коркин.

Сейчас посмотрим. (Роется в бумагах, часть их роняет на пол и, не замечая топчется по ним.)

Плескачёва.

Это не то, почему вы топчетесь?

Коркин.

Именно то! (Поднимает сценарий.)

Плескачёва.

Плохая примета!

Коркин.

Предрассудки! (В зал врывается жена Коркина, при виде её, Коркин падает ничком и по-пластунски уползает.)

Софья.

Проститутки! Шлюхи! Публичный дом! Бордель устроили! Где этот мерзавец Коркин?

Плескачёва.

Был здесь!

Софья.

Прячется негодяй! (В ярости крушит декорацию.)

Плескачёва.

Что вы делаете?

Софья.

Охапкина, да? (Набрасывается на Плескачёву и начинает таскать её за волосы.) Ещё раз увижу с моим мужем, глаза выколю! (Отбрасывает Плескачёву и выскакивает из зала, некоторое время Плескачёва стоит ошарашенная случившимся, затем бросается вслед Софье и сталкивается в дверях с Криулиным.)

Криулин.

Куда вы? (Плескачёва выскакивает в вестибюль, но вскоре возвращается.)

Плескачёва.

Где она?

Криулин.

Кто?

Плескачёва.

Эта сумасшедшая!

Криулин.

Какая сумасшедшая?

Плескачёва.

Та, что оттаскала меня за волосы! Жена Коркина!

Криулин.

Как она была здесь? Как она посмела? Что с декора­цией? Кто это сделал?

Плескачёва.

Его Коркина, кто же ещё? Крушила всё подряд!

Криулин.

Это, в конце концов, невыносимо. Надо принимать меры. Пусть, Коркин разводится с женой или уходит из театра. Почему мы должны страдать из-за её ревности?

Плескачёва.

Кто такая Охапкина? Его жена приняла меня за неё.

Криулин.

Наша артистка. Я это так не оставлю. Помогите мне установить декорацию. (Криулин поднимает декорацию, Плескачёва помогает ему.)

Плескачёва.

Это надолго?

Криулин.

Потерпите немного. Пока я закреплю декорацию. Я хочу сделать нетрадиционный спектакль, которым разрушу основы театральности. Я хочу шокировать публику, вывести её из состояния обыденности. Заставив переживать, высказыва­ть своё негодование. Я мечтаю о театре не ограниченном никакими условностями. Где каждый желающий мог бы выразить себя на сцене. Создав не только внешнюю фабулу действия, но и мыслительную. Чтобы публика ушла со спектакля потрясённой.

Плескачёва.

Удастся ли это?

Криулин.

По крайней мере, мне есть что сказать. Только нетрадиционная режиссура способна вдохнуть жизнь в спектакль. Только новизна несёт свежесть мыслей и форм.

Плескачёва.

Как всё это сложно.

Криулин.

Главное, что над вами не довлеет груз актёрского мастерства. Вы чистый лист бумаги, на котором я напишу свои письмена. Не понимаю, куда девался Коркин?

Плескачёва.

По-видимому, скрывается от жены. (Входит Овсянкина.)

Овсянкина.

Иван Кузьмич, приходила женщина из соседнего дома, по поручению Коркина. Сказала, что он не сможет прийти на спектакль, потому что застрял в лифте.

Криулин.

Этого ещё не хватало. Какой чёрт занёс его туда?

Овсянкина.

Понятия не имею.

Криулин.

И долго он там пробудет?

Овсянкина.

Если не найдут мастера, то до утра.

Криулин.

Как это не найдут мастера?

Овсянкина.

Мастер в стельку пьян.

Криулин.

Кошмар!

Овсянкина.

Обычное дело. Однажды я тоже застряла в лифте...

Криулин.

Причём здесь ты? Застрял, Коркин.

Овсянкина.

Как хотите.

Криулин.

Хоть сам бери топор и иди, вызволяй его. (Криулин и Овсянкина уходят.)

Криулин.

Пока никого нет, надо записать всё, что со мной произошло. (Достаёт из сумочки записную книжку и шариковую ручку, сумочку вешает на спинку стула, на сцену влетает возбуждённая Охапкина, в руках у неё на плечиках пурпурное платье и платинового цвета парик.)

Охапкина.

Это чёрт знает, что такое? Такое возможно только в нашем театре. Отдать главную роль неизвестно кому. Но только не ведущей артистке театра. Которая должна находиться в простое и терять свои лучшие годы. Я это так не оставлю!

(Охапкина направляется к декорации, чтобы повесить платье, проходя мимо стула, на котором висит сумочка Плескачёвой, демонстративно задевает его бедром, стул падает.)

Плескачёва.

Что за дикость?

Охапкина.

Извините!

Плескачёва.

Почему, вы так против меня настроены?  (Поднимает стул.)

Охапкина.

Потому, что всё это происходит из-за вас. Откуда вы взялись?

Плескачёва.

Не устраивайте спектакль.

Охапкина.

Почему вы отбираете у меня роль?

Плескачёва.

Я у вас ничего не отбираю. Это прихоть Криулина. Разбирайтесь с ним, а не со мной. (Рассматривает платье.)

Охапкина.

Не трогайте платье!

Плескачёва.

Извините!

Охапкина.

Не трогайте! Вам говорят!

Плескачёва.

Что вы кричите?

Охапкина.

Если платье испачкается, его надо будет стирать. А с этим всегда проблемы.

Плескачёва.

Это не повод для истерики.

Охапкина.

Нет никакой истерики.

Плескачёва.

Я не привыкла, чтобы на меня кричали. (Берёт стул, относит его в сторону и садится.)

Охапкина.

Что вы всё хватаете?

Плескачёва.

Что случилось страшного? Я только взяла стул, чтобы сесть в стороне и не раздражать вас.

Охапкина.

Вы расширяете сценическое пространство и разрушаете замысел режиссёра. У каждой вещи на сцене своё место. Станете режиссёром, тогда и переставляйте. А сейчас ничего не трогайте. (Плескачёва встаёт со стула и отходит к декорации.)

Плескачёва.

Не надо нервничать. Это парик, Мэрилин Монро? (Хочет примерить парик.)

Охапкина.

Оставьте в покое парик!

Плескачёва.

Вы не даёте мне шага ступить. В конец затыркали.

Охапкина.

Вам не объясняли в детстве, что брать чужие вещи без спроса, нехорошо?

Плескачёва.

Я не заслужила такого отношения к себе

Охапкина.

Заведите свой парик, тогда и примеряйте. Может у вас в волосах, чёрт знает, что водится.

Плескачёва.

Да у меня волосы, может чище, чем у вас.

Охапкина.

Откуда я знаю.

Плескачёва.

Я только хотела убедиться, идёт мне парик или нет?

Охапкина.

Вы не могли бы подождать Криулина, в фойе? Мне нужно переодеться. А в присутствии посторонних, я не могу это сделать.

Плескачёва.

Пожалуйста! (Уходит.)

Охапкина.

Все увидят, какой я буду потрясающей Мэрилин Монро. (Уходит переодеваться за ширму, входят Шеммер, Милюшин и Планкина.)

Планкина.

Только и знаем, что время терять. Опять будем играть спектакль без прогона.

Милюшин.

Полная безысходность.

Шеммер.

Жизнь в отсутствии жизни. (Появляется Охапкина в пурпурном платье и платиновом парике.)

Охапкина.

Ну, как я выгляжу?

Милюшин.

Потрясающе!

Охапкина.

Всю жизнь я мечтала о такой роли. И вот, наконец, этот момент настал.

Планкина.

Размечталась. Какая из тебя Мэрилин Монро? Тем более с такой внешностью?

Охапкина.

Причём тут внешность? Важнее внутреннее состояние.

Планкина.

Никогда ещё наше собственное представление о себе, не совпадало с представлением о нас других людей.

Охапкина.

Хороший повод позлорадствовать.

Планкина.

Я не злорадствую, а говорю то, что есть.

Охапкина.

Я хочу сыграть эту роль, для того, чтобы хотя бы на время отвлечься от действительности. От монотонного и ненавистного труда на производстве, который убивает во мне женщину.

Милюшин.

Охапкина права. Совсем необязательно быть точной копией своей героини, важнее передать её характер и внут­реннее состояние. Лучше быть на людях, играть на сцене, чем сидеть дома в четырёх стенах. Мыть посуду и смотреть по телевизору бесконечные тупые сериалы и ненавистную рекламу.

(Входят Криулин, Коркин, Овсянкина и Плескачёва.)

Криулин.

Какой чёрт занёс тебя в этот проклятый лифт?

Коркин.

Прятался от жены. Она повсюду меня преследует. Не хочет, чтобы я занимался театром. Вот отыграю премьеру и разведусь. Больше терпеть её выходки, я не намерен.

Криулин.

Всё, не будем на этом зацикливаться. А ты, Охапкина, чего вырядилась в пурпурное платье? Не ты же играешь в спектакле.

Охапкина.

Я только хотела показать подготовленную мной роль.

Криулин.

Нечего и показывать. У меня нет для этого времени.

Охапкина.

Вы меня убиваете.

Криулин.

А вы меня. У всех амбиции. А каково мне? Никто даже не задумывается об этом. Все думают только о себе. И не слышат своего режиссёра. Не  слышат, что он говорит.

Охапкина.

Я не могу без сцены. Это моя жизнь.

Криулин.

Никто тебя не выгоняет из театра. Ты прекрасная актриса, но эта роль не для тебя.

Охапкина.

Понятно для кого. У кого лицо посмазливей и бёдра пошире.

Криулин.

Ты, что себе позволяешь Охапкина?

Охапкина.

Тоже, что и вы. Не нравится, что я сказала? Хорошо, я уйду из театра. (Охапкина уходит.)

Криулин.

Шеммер, верни её. Пусть отдаст платье.

Шеммер.

Хорошо! (Шеммер уходит.)

Милюшин.

Может быть, поговорим о пьесе?

Все.

Да поговорим о пьесе! О пьесе!

Криулин.

Если есть мысли, высказывайте.

Милюшин.

По-моему, Мэрилин, это эгоистичная и расчётливая женщина, которая использовала свою привлекательную внеш­ность, для достижения поставленной перед собой цели. Стать кинозвездой. А её кажущаяся наивная беззащитность, была только приманкой для нужных в её карьере мужчин.

Криулин.

То, что она делала, в большей степени делалось неосознанно, и было лишь следствием её врождённой сексуальности.

Милюшин.

С чем связано название пьесы " Пурпурное платье Мэрилин"?

Криулин.

"Пурпурное платье"- это символ всего прекрасного и недостижимого, что притягивает к себе мужчин. Которые, как мотыльки летят на яркий свет. Обжигают крылья и гибнут, так и не познав неземной красоты, к которой стремились. Поэтому, Мэрилин и должна быть блистательной и неповтори­мой. Актриса, играющая эту роль, не может быть на уровне рядовой женщины.

Планкина.

Чуть не забыла, мы ещё не вписали в программки фамилии актёров занятых в спектакле. Присоединяйтесь подписывать. (Планкина, Милюшин и Овсянкина садятся подписывать программки.)

Криулин.

Планкина, начни монолог Наташи Лайтесс.

Планкина.

"У меня сложилось впечатление, что Мэрилин чувствует себя затравленно-зажатой. Из неё невозможно вытащить ни одного слова. А если я заставляю её что-то говорить, она говорит почти, не шевеля губами, что выглядит неестественно. Но она считает, что такое произношение придаёт ей большую сексапильность".

Криулин.

Достаточно. Мэрилин приходилось прилагать большие усилия, чтобы избавиться от страха перед окружающим её миром. Который, как ей казалось, был закрыт для неё. А она выброшена из жизни. Плескачёва, прочитай это место. (Показывает где читать.)

Плескачёва.

"Я сама попалась в ловушку своего имиджа. У меня много знакомых, но нет друзей. Мне не с кем поде­литься своими страхами и сомнениями. Я одинока среди людей. И чувствую свою никчёмность. А чтобы хоть как- то заявить о себе, я стремлюсь играть и сниматься в кино".

Криулин.

В этом её трагедия. Мэрилин боялась людей.

Планкина.

Неужели она на самом деле была такой серой мышкой?

Криулин.

Да, она была и такой. (Входит Шеммер.)

Шеммер.

Это какой-то кошмар! Вы бы только видели, что Охапкина вытворяет на улице. Она разгуливает в наряде Мэрилин, под смех и восторженные возгласы уличных зевак. Я не в силах смотреть на этот позор. Нельзя допускать, чтобы артисты разгуливали по улице в сценических костюмах. (Входит возбуждённая Охапкина.)

Охапкина.

Криулин, я поняла, какой должна быть Мэрилин Монро. Я нашла её образ. На улице все в восторге от моей внешности. Я всегда мечтала о такой славе и вот этот миг настал. Мы не поняли друг друга. Я остаюсь в театре. Хотя моя обида ещё не прошла.
Криулин.

Не надо на меня обижаться. Я ценю тебя.

Охапкина.

После всего, что произошло, с трудом в это верится. Отказаться от такой актрисы, как я. И ради чего?

Криулин.

Охапкина, прекрати!

Плескачёва.

Почему она всё время хочет меня унизить?

Охапкина.

Ничего не поделаешь, придётся терпеть. Теперь всё по методу Шеро.

Криулин.

Ты в своём амплуа, Охапкина! Поздравляю!

Охапкина.

Это единственное, что тебе остаётся.

Милюшин.

Давайте не будем устраивать балаган.

Плескачёва.

Не надо было мне соглашаться на эту роль.

Криулин.

Я так не считаю.

Плескачёва.

Мне следует отказаться от неё.

Все.

Да нет же! Нет!

Криулин.

Ни в коем случае. Что мы без тебя будем делать?

Криулин.

Я ощущаю себя такой же никчёмной и ненужной, как Мэрилин.

Криулин.

Зато после спектакля станешь всем родной и близкой.

Милюшин.

Может, всё-таки продолжим разговор о пьесе?

Все.

Да! Да! О пьесе!

Криулин.

Сыграть, Мэрилин Монро, может только неопытная, молодая актриса, не обременённая сценическим опытом.

Охапкина.

С этим можно поспорить.

Криулин.

Я не собираюсь ни о чём с тобой спорить. Это моё режиссёрское виденье.

Охапкина.

Чем не повод пересмотреть свою режиссёрскую концепцию.

Криулин.

Чем я и занимаюсь.

Охапкина.

Обычно, "особым виденьем",- режиссёры оправдывают свою несостоятельность и неспособность поставить пьесу так, как задумал её автор.

Милюшин.

Это беспредметно. Давайте ближе к тексту.

Плескачёва.

С какого места?

Криулин.

После слов. "Вам предлагается стандартный договор. Ваша постоянная ставка будет выплачиваться вам, в течение полугода. Независимо от того, будете вы сниматься или нет. Ваш успех зависит не столько от таланта, сколько от рекламы. Осталось согласовать вопрос о фамилии, под которой вы будете выступать в мире кино. Поскольку фамилия Доухерти, не совсем благозвучна и режет слух".

Плескачёва.

"Фамилия моей матери, Монро".

Криулин.

"Это вполне американская фамилия. Я думаю, она подойдёт. Но, как быть с именем Норма Джин Монро? Такое сочетание слов трудно выговорить".

Плескачёва.

"Мне бы хотелось изменить всё. В школе меня звали "девушка М. М. М. М. М." (Входит Гаютин.)

Криулин.

"Великолепно. Ты будешь Мэрилин Монро".

Плескачёва.

"Мне страшно, какая из меня Мэрилин Монро?"

Криулин.

"Не надо бояться".

Гаютин.

Я вообще сомневаюсь, что кто-либо способен сыграть Мэрилин Монро. С её страхами и переживаниями.

Криулин.

Только тебя Гаютин, ещё не хватало. С такими высказываниями.

Охапкина.

Я не согласна с этим. (Слышится пение народного хора.)

Планкина.

Хор репетирует.

Охапкина.

Не нашли лучшего времени.

Планкина.

Все лучшие кабинеты заняты под офисы. А самодея­тельные коллективы ютятся, где попало. Вот и поют в фойе.

Овсянкина.

Шеммер присоединяйся к нам, подписывать программки.

Шеммер.

Только не сейчас. Я весь на нервах. Из-за несоот­ветствия внутреннего понимания роли и её внешнего воплощения. Мне страшно выходить на сцену.

Криулин.

Главное сказать первую фразу, а там всё пойдёт само собой.

Гаютин.

Каждый должен хоть раз провалиться на сцене, чтобы не загордился актёр. Чтобы актёр был задумчив и не уверен в себе.

Криулин.

Только не на нашем спектакле.

Охапкина.

Как мне всё это надоело. Все заняты собой, своими проблемами и слишком приземлённы. Ни у кого нет крыльев, чтобы взмахнуть ими и взлететь, как птица. Я пропадаю! Гибну!

Гаютин.

Мы не живём, а отбываем срок.

Охапкина.

Хоть бы кто пожалел меня. Никакой радости. Весь день на заводе, как в тюрьме. Обыски на проходных. Такое унижение.

Криулин.

Ты бы Охапкина, не нагнетала перед спектаклем атмосферу. Без тебя все на взводе. Лучше отдай платье новой Мэрилин.

Охапкина.

Никогда!

Криулин.

Ну и чёрт с тобой! Пойдёмте, Плескачёва, в костюмер­ную, может там, что подберём для вас. (Криулин и Плескачёва уходят.)

Овсянкина.

Криулин совсем потерял чувство реальности. Увлёкся красивой девочкой, а как мы будем играть спектакль, ему безразлично.

Милюшин.

По-моему, это будет что-то ужасное. Плескачёва не знает текста и никогда не играла на сцене. Её внешнее сходство с Мэрилин, вряд ли спасёт спектакль.

Планкина.

Меня возмущает, что Криулин оправдывает своё увлечение Плескачёвой, каким-то методом Шеро.

Гаютин.

Пусть он, что угодно выдумывает, играть мы будем так, как играли всегда.

Охапкина.

Не повезло нам с режиссёром. Он ни на что не способен.

Коркин.

Только бы жена не появилась на спектакле.

Охапкина.

Боишься?

Коркин.

Лишние проблемы.

Овсянкина.

Не понимаю, как можно жить с такой мегерой?

Коркин.

Я сам этого не понимаю.

Шеммер.

Скажи Коркин, как я выгляжу в роли Джо Ди Маджио?

Коркин.

Неплохо!

Шеммер.

А у меня сомнение. Таким ли должен быть мой персонаж, каким изображаю его я?

Коркин.

Джо Ди Маджио, это звезда американского бейсбола. Богатый и пользующийся уважением мужчина. Тебе не хватает его подтянутости, элегантности и влюблённости в Мэрилин.

Шеммер.

Какая может быть влюблённость, если свою партнёршу, я вижу первый раз в жизни? Отчуждённость сразу же бросится в глаза.

Коркин.

На то, ты и артист, чтобы сыграть влюблённость.

Шеммер.

Не знаю! Не знаю! Кроме того, ещё есть сомнение по поводу текста. "Женщине надлежит быть скромной и послуш­ной. Единственной карьерой, которую она может себе позво­лить, это стать хорошей женой и матерью". Не вызовет ли это протест эмансипированных женщин в зале?

Коркин.

Чем больше противоречий и острых моментов на сцене, тем живее спектакль. (Входят Криулин и Плескачёва, Коркин уходит.)

Криулин.

Ничего подходящего в костюмерной мы не нашли. Придётся тебе Плескачёва, играть в своей одежде.  В красном свитере и синих джинсах.

Плескачёва.

Я знаю, что все против меня. Я так не могу.

Криулин.

Это твои домыслы. Играть Мэрилин, будешь ты.

Плескачёва.

Не представляю, как я буду произносить свой текст, значение которого я не понимаю. " Использование мной кого-то в своих целях, предполагает использование меня самой другими".

Криулин.

Что тут непонятного? Иногда, Мэрилин приходилось отдаваться мужчинам, от которых зависела её артистическая карьера.

Плескачёва.

Не понимаю, почему об этой стороне её личной жизни нужно говорить публично?

Криулин.

Потому что "тело", а не её духовные качества, были важной составляющей её карьеры.

Плескачёва.

Всё равно, неэтично.

Криулин.

Не будем полемизировать. Лучше пройдём текст. Читай после слов. "Кто-нибудь посоветовал тебе прочитать эту книгу?"

Плескачёва.

"Нет, я сама выбрала её в книжном магазине. Разве чтение стихов считается дурным вкусом?"

Криулин.

"Вовсе нет".

Плескачёва.

"У меня было тяжёлое детство. Я очень мало прочитала книг и плохо ориентируюсь в их выборе".

Охапкина.

Для неё, сейчас, важнее не копирование текста, а то, чем руководствовалась Мэрилин в своих действиях.

Плескачёва.

Я не могу репетировать в таких условиях, когда кто попало, даёт советы и комментирует каждую сказанную мной фразу.

Криулин.

Охапкина, пожалуйста, оставь свои замечания при себе. Сейчас не до этого.

Охапкина.

Криулин, неужели ты не сознаёшь ущербность своей затеи, и её бесперспективность?

Криулин.

В тебе говорит обида, что не ты играешь эту роль.

Охапкина.

Теперь, я и сама бы не стала участвовать в этой авантюре.

Криулин.

Не будем отвлекаться. Продолжим, Плескачёва.

Плескачёва.

"В жизни я играю, Мэрилин Монро и пытаюсь соответствовать этому образу. Я пришла к мысли, что подра­жаю сама себе. А мне хотелось бы быть собой и отойти от образа Мэрилин. Это всего лишь роль, от которой можно и отказаться. Это ужасно, когда у тебя всё есть, а ты не можешь считать себя счастливой. Деньги и славу можно заработать, но нельзя сделать их смыслом жизни".

Шеммер.

Право, заниматься любимым делом, надо завоевать. Чтобы быть конкурентно способным.

Гаютин.

Да зачем надо, с кем-то конкурировать? Я занят своим любимым делом и мне это безразлично.

Шеммер.

Не скажи. А как быть, если произведение искусства или спектакль, выставлены на всеобщее обозрение, а реакции никакой?

Гаютин.

Отсутствие реакции, это тоже реакция.

Планкина.

Вот и твори после этого.

Шеммер.

Нечего и творить. Это удел немногих.

Милюшин.

Если так рассуждать, то не стоит браться ни за одно дело. Тем более ставить спектакли.

Планкина.

Да бросьте, что может быть веселее и разнообразнее театральной жизни? Новые ощущения, новые роли, новые люди. А вы всё пытаетесь докопаться до какой-то истины и смысла. Не нравится заниматься театром, сидите дома у телевизора.

Криулин.

Каждого тянет к тому, чего ему не хватает. Кому общения с людьми, а кому домашнего уюта и покоя.

Милюшин.

Я слышал, нас приглашают на театральный фестиваль?

Криулин.

Приглашают. Только Дворец культуры не даёт денег на поездку.

Овсянкина.

Надо искать спонсоров.

Милюшин.

Спонсоров? А где мы их найдём?

Криулин.

Мы должны использовать этот шанс и поехать на фестиваль, чтобы заявить о себе и своём театре. Что мы ставим и играем спектакли не хуже других.

Милюшин.

Если ехать за свой счёт, то не у всех есть для этого деньги.

Планкина.

Вот так всегда.

Гаютин.

А меня никто не отпустит на работе. Да и в заработке потеряю. На что потом жить?

Планкина.

Каждый раз одно, и тоже. Мы не можем никуда поехать со своим спектаклем. Такое вот пренебрежение во Дворце культуры, к театральному коллективу. Не посылают на фестивали. Не дают выступать на большой сцене. Не включают в концерты. А танцоры по заграницам разъезжают. Давно бы ушла из театра, если бы было куда уйти.

Овсянкина.

Думают, что если мы не профессиональные артисты, то с нами можно не считаться.

Планкина.

Я привыкла, чтобы меня уважали. Пойдёмте все вместе к директору и поговорим о нашем театре и наших проблемах.

Криулин.

Не надо никуда ходить. Я сам схожу к директору и поговорю с ним. Готовьтесь к спектаклю. (Криулин уходит.)

Шеммер.

Криулин не входит в директорскую свиту. Отсюда и все проблемы. В очередной раз он вернётся ни с чем.

Охапкина.

Обидно, что мы нигде не выступаем. Хочется быть известной и блистать своим талантом. Каким-то коллек­тивам все привилегии, а нам ничего.

Шеммер.

Пойду, поинтересуюсь, чем всё это кончится. (Шеммер уходит.)

Коркин.

Никому мы не нужны. Театра фактически нет. Мы ничего не играем. Криулин не способен ни организовать, ни поставить спектакль. Ну почему всё так происходит? (Входит Коркин, повторяя про себя текст.)

Овсянкина.

Повторяешь свой текст?

Коркин.

Да в последний раз.

Овсянкина.

Почему в последний?

Коркин.

Обстоятельства складываются так, что вероятно этот спектакль будет последним для нашего театра. Дворец культуры переходит в собственность физического лица. И прекращается его финансирование предприятием, которому он принадлежал. Оставят только тех работников, которых посчитают нужными.

Охапкина.

А кто это физическое лицо?

Коркин.

Это держится в тайне.

Охапкина.

Узнать бы, что думает, что чувствует это физичес­кое лицо, как ощущает своё величие над другими людьми?

Коркин.

Никак не ощущает. Обычно "физические лица", не задумываются о судьбах других людей и заботятся только о приращении своего капитала.

Охапкина.

Неужели их не интересует мнение других людей?

Коркин.

С помощью денег они могут сформировать любое общественное мнение.

Охапкина.

Как это мерзко!

Планкина.

Ты бы и сама не отказалась от куска такого пирога.

Охапкина.

У меня свой хлеб, который я зарабатываю тяжёлым трудом на своём рабочем месте. Одна только мысль не даёт покоя: "Не проспать! Не опоздать на работу"! И так изо дня в день, из года в год. Иногда я спрашиваю себя: "А зачем? Для чего всё это нужно"? И не нахожу ответа. Неужели, это единственный путь, по которому мне суждено пройти? Путь от заводских кабин до дома. Когда выйдя из проходных, бежишь от завода без оглядки. А официально этот подневольный труд преподносится, как высокая честь.

Овсянкина.

Ты всё видишь в чёрном цвете.

Охапкина.

Ты права. Уходишь на работу - темно. И приходишь с работы - темно. Единственное спасение театр. Я ещё не наигралась. Не насытилась сценой. И это для меня не в тягость. В отличие от работы на производстве.

Коркин.

Мир не переделаешь. Всё-таки страшно, если распус­тят театральный коллектив. Где искать круг общения? Чем заниматься по вечерам?

Овсянкина.

Никто не кинет нам спасательный круг. Каждый должен выбираться сам.

Гаютин.

Я с детства занимаюсь в этом Дворце культуры и не хотелось бы его оставлять. (Входит Криулин.)

Криулин.

Всё кончено. Театра больше не будет. Всех работни­ков Дворца культуры заставили подписаться под своим сокращением.

Охапкина.

А что будет с нами?

Криулин.

В любом случае, мы должны отыграть спектакль. А там посмотрим.

Планкина.

Но желание играть отбили. Надо забрать домой свои книги, журналы и театральные принадлежности, не оставлять же их неизвестно кому.

Охапкина.

Вот они рыночные отношения.

Милюшин.

Трудно нам будет без театра.

Овсянкина.

Не в наших силах повлиять на ситуацию. Как правило, новые хозяева жизни, хамы и матерщинники. С ними не поговоришь по-человечески.

Криулин.

В моём понимании, собственник Дворца культуры, должен быть здравомыслящим и умным человеком. Чутким и отзывчивым.

Планкина.

Размечтались. Нас вышвырнут на улицу, вот и всё. Лучше уйти заранее, чтобы не видеть всей этой мерзкой гадости.

Криулин.

Мы не виноваты, что всё так получилось. Мне стыдно, что я ничего не могу изменить, когда лишают пос­ледней отдушины для духовной и интеллектуальной жизни.

Планкина.

Полная безысходность.

Криулин.

Наверное, было бы лучше не травить себя такими мыслями, а немного подождать, пока всё прояснится. По крайней мере, сыграть последний спектакль мы успеем и доказать, что мы не зря занимались. Чтобы потом было, что вспомнить.

Планкина.

Сыграть, мы конечно сыграем, но не для того, чтобы "физическое лицо" смилостивилось и оставило наш коллектив во Дворце культуры. А в знак протеста против коммерциализации культуры.

Криулин.

Я не против. Боюсь только, чтобы всё это не превратилось в пустую говорильню. (Криулин уходит.)

Милюшин.

Нелегко ему.

Коркин.

Всем нелегко. Охапкина, помоги мне загримироваться в Джима Доухерти. По фотографии в книге. (Показывает фотографию в книге.)

Охапкина.

Между вами есть какое-то сходство. Кое-какие черты подправить и всё. (Коркин садится на стул.)

Коркин.

Сделай, что считаешь нужным.

Охапкина.

Как ты будешь жить без театра? (Гримируя.)

Коркин.

Плохо буду жить, да ещё без тебя.

Охапкина.

Давай не будем разбегаться раньше времени. Сколько было хорошего, за годы проведённые вместе. А теперь хочется плакать. Мир кажется пустым, унылым и осиротелым. А наши декорации, после спектакля, станут никому ненужным хламом.

Гаютин.

Чуда не случится.

Милюшин.

Может всё-таки, это не конец? (Плескачёва нервно ходит из угла в угол.)

Плескачёва.

Я в полуобморочном состоянии. Скоро спектакль, а я трясусь от страха. (Повторяет текст.) "Я не пригодна ни для чего и ни на что не способна. Как бы не стремилась к этому. И оставляю разочарованными всех, кем дорожу. Я молю, чтобы к грехам моего прошлого отнеслись с понима­нием, когда ради пропитания, я вынуждена была позировать голой. Тогда у меня и мысли не было, что это может быть плохо истолковано. И может рухнуть моя карьера. Я честная и трудолюбивая девушка, с трудным и безрадостным детством. Познавшая, много горечи и переживаний. Неужели никто не отнесётся ко мне с сочувствием и пониманием?" (Входит Криулин.)

Криулин.

Дальше тянуть с началом нельзя. Зрители волнуются. Никто не предполагал, что это последний наш спектакль. Давайте отыграем его, как никогда.

Овсянкина.

Мы должны это сделать!

Криулин.

Всё начинаем. Пошли на сцену. (Все уходят, кроме Охапкиной и Гаютина.)

Охапкина.

А ты, почему не пошёл вместе со всеми Гаютин?

Гаютин.

До моего выхода ещё далеко.

Охапкина.

А я, пойду домой.

Гаютин.

Почему?

Охапкина.

А что мне ещё остаётся делать? Радоваться чужому успеху? (Уходит за ширму переодеваться, выбрасывает из-за ширмы платье и парик.) Никому я не нужна.

Гаютин.

Почему ты так обращаешься с платьем?

Охапкина.

Мне оно больше не понадо­бится. Кончился мой театр. (Выходя из-за ширмы, Гаютин вешает платье и парик на плечики.)

Гаютин.

Не говори так, а то я разрыдаюсь от боли за тебя.

Охапкина.

Переживаешь за меня?

Гаютин.

Конечно, переживаю. (Прислушивается.) Кажется, начи­нается неплохо.

Охапкина.

Зрители просто ничего ещё не поняли.

Гаютин.

Интересно, что там происходит на сцене?

Охапкина.

Иди, посмотри. Лично у меня нет никакого желания. Почему, Криулин не захотел дать мне эту роль? Ведь была же такая возможность. Я бы прекрасно её сыграла.

Гаютин.

Не переживай! (Входит Криулин.)

Криулин.

С этой спешкой всё позабыли. Весь реквизит, который должен быть на сцене. Где цветы, которые должен дарить Доухерти, своей невесте во время бракосочетания?

Гаютин.

Вот они. Стоят в вазе.

Криулин.

Это не спектакль, а какой-то кошмар. Актёры не выполняют ни одной моей установки. Спуталась последова­тельность действий. Бегу обратно. (Хватает букет цветов и убегает.)

Охапкина.

Ну, я пойду.

Гаютин.

Не уходи. Хотя бы ради меня.

Охапкина.

Конечно, уйти никогда не поздно. И лучше победи­тельницей, чем побеждённой.

Гаютин.

Что ты задумала?

Охапкина.

Тоже мне режиссёр. Нашёл артистку. Ей только саму себя играть.

Гаютин.

Не принимай ты это близко к сердцу. Он нашёл привлекательную девочку, только и всего.

Охапкина.

Может, всё-таки, у меня нет таланта и Криулин прав, что не доверяет мне эту роль?

Гаютин.

Не мучай себя сомнениями. Талант тут ни при чём.

Охапкина.

Как я ненавижу эту журналистку. (Берёт ножницы и направляется к её куртке.)

Гаютин.

Что ты опять задумала?

Охапкина.

Я порежу ей куртку.

Гаютин.

Отдай ножницы.

Охапкина.

Она поплатится за то, что отобрала у меня роль.

Гаютин.

Я прошу тебя, не делай глупости. Отдай ножницы. Что ты этим докажешь? Потом всё равно придётся возмещать ущерб.

Охапкина.

Ну и пусть. (Борются за ножницы, входит Криулин.)

Криулин.

Что у вас здесь происходит? (Охапкина и Гаютин расходятся в стороны.)

Гаютин.

Репетируем!

Охапкина.

Да, такой этюд!

Криулин.

С ножницами? С трудом в это верится. Только ещё за кулисами не хватало проблем. На сцене бардак, за кулисами возня. С ума сойдёшь с вами. Вы взрослые люди, постарайтесь вести себя тихо. (Криулин выходит.)

Гаютин.

Вот видишь, надо вести себя тихо.

Охапкина.

Если ты собираешься читать мне нотации, то это бесполезно. Лучше помоги заманить Плескачёву в курилку и запереть её там. А я тем временем выйду на сцену и сыграю её роль.

Гаютин.

Стою и улыбаюсь и над собой смеюсь,

С плохими, я не знаюсь, хороших я боюсь.

А чем я лучше этих, а чем я хуже тех,

Прожжённых и воспетых, и разбирает смех.

Охапкина.

Ты, что издеваешься надо мной?

Гаютин.

Ты с ума сошла?

Охапкина.

Ты можешь мне помочь или нет? Мне нужна эта роль.

Гаютин.

Ты хочешь сорвать спектакль?

Охапкина.

Ничего я не собираюсь срывать. Я просто заменю Плескачёву на сцене.

Гаютин.

Ты представляешь, что будет? Какой скандал ты вызовешь?

Охапкина.

Ты не хочешь мне помочь?

Гаютин.

Нет!

Охапкина.

Как ты не понимаешь, я живу этой ролью.

Гаютин.

Ты хочешь, чтобы я это сделал?

Охапкина.

Ты заболтаешь её, а я тем временем выйду на сцену.

Гаютин.

Я не стану этого делать.

Охапкина.

Сделай то, о чём я тебя прошу. Перешагни через свои моральные устои. Это мой последний шанс выйти на сцену.

Гаютин.

Это невозможно.

Охапкина.

Тебе нравится, как она играет?

Гаютин.

Нет. Но все будут ошарашены, когда увидят другую Мэрилин, на сцене.

Охапкина.

Не трясись!

Гаютин.

И не думай об этом!

Охапкина.

Вот так всегда с друзьями. Все клянутся в своей верности, а как доходит до дела, никого не найдёшь кто бы помог тебе. (Берёт платье и уходит за ширму переодеваться.)

Гаютин.

Это особый случай.

Охапкина.

Мы знакомы с тобой много лет и ни разу, я не просила тебя ни о каком одолжении.

Гаютин.

Это непорядочно.

Охапкина.

А порядочно, так поступать со мной?

Гаютин.

Понимаешь... (Охапкина выходит из-за ширмы в пурпурном платье и платиновом парике.)

Охапкина.

И не собираюсь ничего понимать!

Гаютин.

Ты не понимаешь, какие могут быть последствия?

Охапкина.

Хватит! Не хочу ничего слышать!

Гаютин.

Прошу тебя, успокойся!

Охапкина.

Да не собираюсь я успокаиваться! Пока не получу эту роль!

Гаютин.

Иди куда хочешь. Только оставь меня в покое.

Охапкина.

Никуда я не пойду!

Гаютин.

Ещё раз повторяю. Оставь меня в покое. Мне надо сосредоточиться. Скоро мой выход.

Охапкина.

Вместе и выйдем.

Гаютин.

Избавь меня от такого удовольствия. (Охапкина пересекает закулисы и выходит на сцену, Гаютин бросается за ней, но останавливается в кулисе.) Охапкина! Охапкина, ты что делаешь? Немедленно вернись! Вернись обратно! Ты срываешь спектакль! Ты с ума сошла! (Выглядывает из-за кулисы.)

Охапкина.

Ну и пусть, зато все увидят, какая я актриса! (Гаютин пытается схватить Охапкину, она вырывается и снова выскакивает на сцену.)

Гаютин.

Охапкина, умоляю тебя, покинь сцену! Не будь эгоисткой! Ты, что вытворяешь? Охапкина, вернись! (Снова появляется в кулисе.)

Охапкина.

Охапкина. А ты боялся!

Гаютин.

Охапкина, уйди со сцены! (Охапкина снова исчезает на сцене, появляется Коркин.)

Коркин.

Что Охапкина,  делает на сцене? Она, что с ума сошла?

Гаютин.

Откуда я знаю!

Коркин.

Что же делать?

Гаютин.

Что будет, то будет!

Коркин.

Может вытащить её со сцены силой?

Гаютин.

Только возни ещё не хватало на сцене!

Коркин.

Тогда закроем занавес!

Гаютин.

В самый разгар спектакля?

Коркин.

Это провал!

Гаютин.

Пусть, Криулин думает, что делать? Где он?

Коркин.

Понятия не имею! Пойду, поищу! (Коркин уходит, появляется Плескачёва.)

Плескачёва.

Почему, Охапкина на сцене? Где Криулин?

Гаютин.

Коркин пошёл за ним! Возвращайся на сцену. Нельзя срывать спектакль! (Плескачёва уходит на сцену, появляется Охапкина.)

Охапкина.

Переживаешь?

Гаютин.

Не хочу с тобой разговаривать!

Охапкина.

Ты сердишься?

Гаютин.

Да сержусь!

Охапкина.

Могу тебя успокоить. Больше я не выйду на сцену. Это бессмысленно. (Уходит за ширму переодеваться.)

Гаютин.

Хорошо, хоть ты сама это поняла!

Охапкина.

Никто не любит меня. Я сделала только хуже, выйдя на сцену!  (Входит Коркин.)

Коркин.

Что сейчас будет! (Входит разъярённый Криулин.)

Криулин.

Что у вас тут происходит?

Гаютин.

Ничего!

Криулин.

Как это ничего? Где Охапкина? (Охапкина выходит из-за ширмы.)

Охапкина.

Я здесь!

Криулин.

Ты, что себе позволяешь? Ты позоришь меня и весь театральный коллектив. Как теперь выходить из положе­ния? Как объяснить, необъяснимое появление второй Мэрилин, на сцене?

Охапкина.

Не знаю.

Криулин.

Хорошо ещё, что мне пришло в голову обыграть пурпурное платье. Его нужно вынести на сцену в качестве подарка от Джонни Хайда, для Мэрилин. Что будто бы специально нанятая манекенщица, только что демонстрировала его на себе.

Гаютин.

А кто понесёт платье?

Криулин.

Только не я.

Гаютин.

Тогда кто? Вы видели этих зрителей? Только такая сумасшедшая, как Охапкина, может выйти к ним на растерзание.

Охапкина.

А что такого особенного с этими зрителями? Давайте я вынесу это платье.

Криулин.

Только не ты. Тебя близко нельзя к сцене подпускать.

Охапкина.

Как хотите!

Гаютин.

Давайте решать. Коркин не может выйти на сцену. Он отыграл свою роль и в разводе с Мэрилин. Я тоже не вписываюсь в сценарий. Милюшин сейчас занят, на сцене.

Охапкина.

Я могла бы...

Гаютин.

Обойдёмся!

Криулин.

Выхода нет. Пусть выносит платье Охапкина. И сама объясняет Мэрилин, своё появление на сцене. А я пойду в зал. Посмотрю, как это будет выглядеть со стороны. (Криулин уходит.)

Гаютин.

Давай помогу.

Охапкина.

Отстань! (Берёт платье и уходит на сцену, Гаютин выглядывает в кулису, Охапкина возвращается.) Если ты будешь высовываться из-за кулисы, я вернусь обратно.

Гаютин.

Хорошо, хорошо! Иди! (Охапкина уходит на сцену.) Жаль, что я ничем не могу ей помочь. Её нельзя не любить. У меня нет друзей. Только одна она. Только она меня пони­мает. Но теперь с распадом театра, я её окончательно теряю. (Со сцены выскакивает Плескачёва, следом за ней Охапкина, с платьем в руках.) Что произошло? (Плескачёва пытается что-то объяснить, открывает рот, говорит, но ничего не слышно, она потеряла голос.)

Охапкина.

Послушай, Плескачёва! Я сожалею, что всё так получилось. Теперь, что для тебя не сделай, всё будет плохо. Я только вынесла тебе платье. Я не думала, что ты так отреагируешь. Это идея, Криулина. (Входит Криулин.)

Криулин.

Успокойся, Плескачёва! Я здесь!

Охапкина.

У неё пропал голос. Она его сорвала и не может говорить.

Криулин.

Занавес! Дайте скорее занавес!

                                         Занавес.

                                             Действие второе.

Криулин.

Ты можешь играть, Плескачёва? (Плескачёва мотает головой.) Не можешь! Это катастрофа, какой ещё не было!

Охапкина.

Я могу сыграть Мэрилин Монро!

Криулин.

Охапкина, выручай!

Охапкина.

Мне не надо её играть, потому что, я и есть Мэрилин Монро!

Криулин.

А ты, Плескачёва, отдыхай! Приходи в себя. (Усаживает Плескачёву на диван.) Голос восстановится. Такое часто случается с артистами от волнения.

Охапкина.

Но, как я выйду вместо Плескачёвой? Публика сразу заметит подмену.

Криулин.

Скажешь, что сделала пластическую операцию, специально для съёмок в фильме. Чтобы лучше походить на героиню. Скорее приводи себя в порядок и живо на сцену. (Охапкина уходит за ширму, появляются все актёры.)

Шеммер.

Это какой-то кошмар! Чёрт знает, что происходит! Все вынуждены прилагать неимоверные усилия, чтобы подст­роиться под Мэрилин, которая не знает ни слов, ни мизансцен. И, вообще не имеет понятия, как держаться на сцене.

Криулин.

Потерпите немного. Сейчас у нас будет новая Мэрилин.

Коркин.

Криулин, зачем ты вводишь всех в заблуждение? В этом заключается твой метод Шеро?

Криулин.

Кого я ввожу в заблуждение?

Коркин.

У тебя, то одна Мэрилин, то другая. Не успеваешь к ним привыкать. Зачем надо было привлекать на эту роль, заведомо не актрису?

Криулин.

Да, что я должен объяснять? Это творческий процесс, который не поддаётся логическому осмыслению.

Коркин.

Это неправильный процесс.

Криулин.

Такова участь актёра, уметь наступить на собствен­ное "я" и беспрекословно выполнять все указания режиссёра. Какими бы безумными они не казались. И если наш спектакль провалится, во Дворце культуры будут только рады этому. Нельзя давать повода для такой радости.

Коркин.

В этом я согласен. (Из-за ширмы появляется Охапкина.)

Охапкина.

Я готова!

Криулин.

Почему не в платье?

Охапкина.

Ещё не время для платья. Я должна быть похожа на предыдущую Мэрилин. Дайте мне зрителей! Я порву их на части!

Коркин.

Что и будет?

Охапкина.

Я готова ко всему. Это же надо было Криулину, довести меня до белого каления. Втянуть в такую авантюру. Чтобы я, своим телом, закрыла брешь в его режиссёрских просчётах.

Гаютин.

Для тебя, сейчас, было бы лучше не зацикливаться на этом, а сосредоточиться на своей роли. Злость на сцене не уместна. Она плохо смотрится.

Охапкина.

Я сыграю, Мэрилин Монро и всем докажу, какая я актриса. Я потрясу зрителей неожиданным решением своей роли.

Гаютин.

Я этого не переживу. Лучше это не видеть. (Охапкина выходит на сцену.)

Голос Охапкиной.

"Я ощущаю себя никчёмным, брошенным существом. Я никогда не знала отца. А моя мать психически больна. Когда я была маленькой, она пыталась задушить меня. Даже среди людей, я чувствую себя отшельницей. Все считают меня эгоисткой, и никто не понимает. Мне хочет­ся стать не только кинозвездой, но и быть уверенной, что я сама чего-то стою. Я хочу творческого и жизненного успеха. Хочу признания и одобрения тех, от кого зависит моя актёрская судьба".

Овсянкина.

Я не понимаю, что происходит? Почему безмолвст­вует публика? Шеммер, что с залом? Почему не реагируют зрители?

Шеммер.

Зрители в шоке, после выхода на сцену другой Мэрилин. И не знают, как реагировать на это.

Овсянкина.

Никогда не знаешь заранее, какой сюрприз преподнесёт тебе публика. (Подходит к Плескачёвой.) Как твоё состояние Плескачёва? (Плескачёва в трансе и ни на что не реагирует.)

Коркин.

Не беспокой её, она в трансе. (Появляется Охапкина.)

Охапкина.

Я размяла публику, теперь из неё можно лепить что угодно. Короче, если мы сумеем переломить ситуацию, нас ждёт слава и успех. Не сумеем - позор и осмеяние.

Криулин.

Охапкина, сделай невозможное. Потряси публику своей игрой.

Охапкина.

Я заставлю зрителей поверить в мою Мэрилин.

Криулин.

Нужно было сразу назначить тебя на эту роль. Не было бы никаких проблем.

Охапкина.

Прозрение пришло слишком поздно. Знаешь Криулин, почему так происходит? Потому, что ты плохой режиссёр.

Криулин.

Всё так, если не учитывать того, что заниматься самодеятельным театром неблагодарное дело. Когда вместо постановок спектаклей приходится обслуживать бесконечные праздники и торжественные мероприятия. И то, что мы пытаем­ся ещё что-то ставить, уже подвиг.

Охапкина.

Хочешь, я скажу, в чём причина нашего неуспеха? Ситуация, как с песнями Высоцкого, которые не звучат в чужом исполнении. Так и никому не сыграть Мэрилин Монро.

Криулин.

Может быть, ты выбрала неправильную манеру игры, и зритель не принимает тебя?

Охапкина.

Какая манера игры? Слышишь, в зале стоит мёртвая тишина. Публика не понимает того, что мы играем.

Криулин.

Это провал!

Охапкина.

Это не вызывает у тебя ассоциации с той миниатю­рой, которую ты поставил для концерта? Тогда была не только мёртвая тишина, а гробовая. Ни единого хлопка зрителей. А мы, стояли за кулисами и ничего не могли изменить.

Коркин.

А чего, собственно говоря, мы переживаем? Терять нам всё равно нечего. Театр закроют. Играть, так играть, чтобы потом было что вспомнить.

Охапкина.

Самое время применить метод Шеро и импровизировать.

Криулин.

Это то, что нам надо. Вот каким должен быть настрой Мэрилин. С самого начала установка на серьёзность, была ошибочна. Жизнь всё расставляет по своим местам. Сыграй мне "душку",- распахнутую для всех. Звезду, которая не понимает своей значимости. К чёрту устои общества, его мораль. Сыграй Мэрилин такой, какой ты её представ­ляешь.

Охапкина.

То, что ты хочешь Криулин, вообще противоречит общепринятому образу Мэрилин.

Криулин.

Пусть противоречит. Пусть твоя Мэрилин, не будет похожа ни на один её известный образ.

Охапкина.

Я расшевелю публику. Чего бы мне это не стоило.

Милюшин.

Публика стала приходить в себя.

Охапкина.

Сейчас она испытает новое потрясение! Пощады не будет! Все увидят, какая я Мэрилин. (Охапкина уходит на сцену.)

Милюшин.

Нельзя выходить на сцену в таком возбуждённом состоянии.

Криулин.

А что ещё остаётся делать? Так и так провал! Пойдёмте, посмотрим, как она играет. (Все уходят, кроме Плескачёвой и Овсянкиной, входит Софья.)

Софья.

А где Коркин?

Овсянкина.

Пошёл смотреть, что происходит на сцене.

Софья.

Что у вас случилось? Почему заменили Мэрилин Монро?

Овсянкина.

Мэрилин Монро переволновалась и потеряла голос. Вы жена Коркина?

Софья.

Да, я его жена.

Овсянкина.

Я наслышана о вас.

Софья.

Я женщина известная. Это ей наказание свыше. (Показы­вает на Плескачёву.) Не будет чужих мужей отбивать.

Овсянкина.

Причём здесь ваш муж? Она впервые на сцене.

Софья.

Это она-то впервые? Да она три года с моим мужем крутит.

Овсянкина.

Впервые слышу.

Софья.

Конечно, откуда вам знать? Не вы же его жена!

Овсянкина.

Это ваши домыслы. Они вообще не знакомы и встретились только на сцене.

Софья.

Кого же тогда я оттаскала за волосы, если не её? Ведь это, Охапкина?

Овсянкина.

Ошибаетесь. Это, Плескачёва. Своими подозрениями, вы превратили жизнь своего мужа в сплошной ад. И мало того, от этого страдает весь театральный коллектив.

Софья.

Неправда. Коркин со мной, как за каменной стеной. А то, что я перепутала Плескачёву с Охапкиной, моя ошибка. И я готова извиниться перед ней.

Овсянкина.

Ей сейчас не до вас.

Софья.

Понимаю. Когда ей будет лучше, скажите, что я извиняюсь перед ней. А всё из-за Коркина. Я ему устрою. Пусть только придёт домой! (Софья уходит.)

Плескачёва.

Что со мной?

Овсянкина.

Пришла в себя! Наконец-то!

Плескачёва.

Где я?

Овсянкина.

Ты переволновалась на сцене. И отключилась от нервной перегрузки.

Плескачёва.

Спектакль закончился?

Овсянкина.

Нет, ещё продолжается.

Плескачёва.

Без меня? Пойду, доиграю свою роль.

Овсянкина.

Отдыхай. Не надо никуда ходить. Вместо тебя играет Охапкина. (Входит Коркин.)

Коркин.

Где она?

Овсянкина.

Кто?

Коркин.

Моя жена?

Овсянкина.

Была здесь, потом ушла.

Коркин.

Зачем она приходила?

Овсянкина.

Хотела устроить тебе выволочку.

Коркин.

Много хочет мерзавка!

Овсянкина.

Ну, у вас и отношения.

Коркин.

Какие есть. Как чувствуешь себя Плескачёва?

Плескачёва.

Лучше.

Коркин.

Это хорошо! А то мы все переволновались за тебя.  (Входит Планкина.)

Планкина.

Как-то необычно играет Охапкина.

Коркин.

И в чём эта необычность заключается?

Планкина.

Охапкина носится по сцене, как ураган. Всё сметая на своём пути.

Коркин.

Носится, как ураган?

Планкина.

При этом постоянно повторяет: "Я стану второй Джин Харлоу".

Коркин.

Это импровизация!

Планкина.

Мне жутко!

Коркин.

Всё великолепно! Охапкина на подъёме. Она вышла из границ условностей. Это её взлёт!

Планкина.

Или падение! (Входит Гаютин.)

Гаютин.

Охапкина показывает стриптиз. Пока она играла в джинсах, кто-то порезал её пурпурное платье на ленты. Теперь, она фланирует в нём по сцене.

Коркин.

Я знаю, кто это сделал. Моя жена. Только она на такое способна. (Входит Милюшин.)

Милюшин.

Охапкина совсем обезумела. Спустилась в зал и под восторженные возгласы публики, уселась на колени первому же попавшемуся мужчине. При этом спрашивая: "Разве я не Мэрилин Монро"?

Планкина.

Кошмар! Она позорит наш театр! (Входит Шеммер.)

Шеммер.

Успех! Потрясающий успех! Охапкина смогла расшеве­лить это болото! (Входит Охапкина с цветами.)

Охапкина.

Зрители в восторге! Они без устали кричат: "Браво Мэрилин!" Они завалили меня цветами! (Входит Криулин.)

Криулин.

Друзья мои! Это апофеоз! Апофеоз, какого ещё не было!

Охапкина.

Представляю, что будет с публикой, когда мы скажем, что это был наш прощальный спектакль.

Криулин.

Выходим на поклоны. (Все выходят на авансцену, под непрекращающиеся зрительские овации.) Когда закончатся ваши овации. Театр, которому они посвя­щаются, прекратит своё существование. Это был прощальный спектакль. Наш театр закрывают и выбрасывают из стен Дворца культуры, на улицу. Неважно, что мы непрофессиональ­ные актёры. Важен сам факт. Сегодня закрыли театр, завтра закроют детский сад. Затем завод. И всё это терпеть? Закрытие театра, это тревожный сигнал болезни нашего общества и бедственного положения искусства. Я взываю к вам, дорогие зрители! Не дайте закрыть театр! Встаньте на его защиту! (На сцену влетает Софья.)

Софья.

Дайте мне слово!

Коркин.

Держите её! Не пускайте её на авансцену!

Софья.

Это не театр! Бордель! Публичный дом! Рассадник разврата! Его надо закрыть! В нём растлевают моего мужа! (Коркин хватает Софью, зажимает ей рот и вытаскивает за кулисы.)

Криулин.

Извините нас. Это семейная драма, которая театра не касается. (На сцену прорывается Софья.)

Софья.

Как это не касается? Проститутки! Шлюхи! Все хотят моего мужа! (Коркин снова утаскивает Софью за кулисы.)

Охапкина.

Как заниматься искусством в таких условиях?

Криулин.

К сожалению, такое тоже бывает! И мы ничем не можем оградить себя от подобных посягательств.

Шеммер.

Театр, это храм искусства и в нём нет места для разборок. Это ненормальная ситуация, когда актёры должны со сцены защищать свои права. Кто вступится за нас?

Милюшин.

Любой ценой деньги, которыми, подменили национальную идею. Я рабочий и вижу, какой беспредел творится на предприятие, где я работаю. Всю территорию, опутали колючей проволокой и огородили металлическими решётками. Проводят обыски на рабочих местах. Рабочих хватают на территории завода и устраивают унизительные досмотры. Залезают, извините, даже в штаны. Чтобы не дай Бог, кто-нибудь не унёс железку. А сами хозяева жизни разворовывают национальное достояние. И не несут никакой ответственности. И вот добрались до Дворца культуры, откуда выживают самодеятельность, а освободившиеся кабинеты заселяют коммерческими структурами, которые платят им за аренду помещений. А самодеятельные коллективы не могут себе это позволить. Вскоре не то, что самодеятельности, а вообще ничего не будет. Воздух будем за деньги покупать.

Гаютин.

Ликвидируются последние очаги культуры и духовной жизни. На месте библиотек, музеев и кинотеатров открываются рестораны и другие питейные заведения.

Милюшин.

А теперь, нашего режиссёра и руководителя театра Криулина, увольняют в связи с оптимизацией личного состава Дворца культуры.

Охапкина.

Я ходила в свой театр, как в храм. Чтобы подчерпнуть духовности. (На сцену снова прорывается Софья.)

Софья.

Ты ходила в театр, только из-за моего мужа. Чтобы увести его!

Охапкина.

Нет, ради искусства!

Софья.

С мужиками потаскаться!

Охапкина.

Да уведите её, в конце концов, это невыносимо. (Шеммер и Милюшин уводят Софью.)

Овсянкина.

Всё гибнет: искусство, духовность. Из нас хотят вырвать с корнем, присущую нам взаимопомощь и сост­радание.

Планкина.

По живому режут!

Гаютин.

Прощайте, дорогие и уважаемые зрители. Вы не увидите спектаклей нашего театра, больше никогда.

Планкина.

Простите нас!

Охапкина.

Прощай сцена! (Наклоняется и целует подмостки.) Друзья! Товарищи! Господа! Я не хочу терять театр и возможность играть на сцене. Ни из-за каких новых экономических условий. Лучшие годы уходят. Я хочу играть и радовать зрителей своим искусством. Нас лишают последней отдушины, через которую мы дышали воздухом творчества и свободы. Что дала нам рыночная экономика? Ничего, кроме неуверен­ности в завтрашнем дне и социальной незащищённости. Посмот­рите на окна домов и магазинов, сплошные металлические решётки. На железные двери закрывающие подъезды и входы в учреждения, отгораживающие их обитателей от внешнего мира. Разве это жизнь, жизнь за решёткой? Посетите кладбища, на которых не хватает места. Разве об этом мы мечтали, когда нам навязывали рыночную экономику, как панацею от всех бед? В какую мы все попали беду друзья? Казалось бы, много ли надо простому человеку? Так последнего лишают. Кому мы мешали, ставя свои спектакли? А теперь нас толкают на баррикады, чтобы мы стали глашатаями и горлопанами народного недовольства. Этого они хотят, новые хозяева жизни? Театр бессмертен, как бы не пытались его убить. И переживёт своих душителей! (Аплодисменты зрителей, занавес закрывается.)

Шеммер.

Нам надо окончательно определиться, как быть и что делать дальше?

Гаютин.

Больше нам здесь делать нечего. Надо разбегаться.

Охапкина.

Куда разбегаться? Бросить Криулина, в трудную для него минуту? Это непорядочно!

Криулин.

Не надо обо мне беспокоиться. Я позабочусь о себе сам.

Плескачёва.

Будет, очень жаль, если театр всё-таки закроют. Я подниму этот вопрос на страницах газеты.

Планкина.

Это бесполезно. На газетные публикации сейчас никто не реагирует. Не те времена.

Шеммер.

По крайней мере, сформируется общественное мнение.

Планкина.

Кого это может волновать? Тем более судьба какого-то народного театра? Сейчас заводы закрывают и то никакой реакции.

Охапкина.

Нельзя так обращаться с народом.

Овсянкина.

Теперь наши злопыхатели могут быть довольны, театра не будет.

Криулин.

Всю жизнь исковеркали новые хозяева жизни. А какие были перспективы.

Планкина.

Нужно приспосабливаться к новым условиям жизни.

Гаютин.

Не приспосабливаться надо, а менять эти условия.

Криулин.

Жаль Охапкина, что я не успел сделать из тебя звезду.

Охапкина.

Не терзайтесь. Я на вас не в обиде.

Криулин.

Всё прахом!

Охапкина.

Как мы теперь будем жить без театра?

Криулин.

Давайте отложим этот разговор на потом. И отметим премьеру спектакля. Я остаюсь самим собой и не собираюсь подстраиваться под новых хозяев жизни.

Охапкина.

Так! Быстренько все переодеваемся и к столу! (Все уходят, остаётся один Криулин, он задумчиво ходит по сцене.)

Криулин.

Наши чувства и помыслы зыбки, жизнь - стемнело, да рассвело. Только скрашивают улыбки, серость, да ежедневное зло.  Рвётся там, где непрочно и тонко, можно многое не успеть. И восторженно с чувством и звонко, лебединую песню не спеть. (Плескачёва возвращаясь.)

Плескачёва.

Куда вы пропали, почему не со всеми?

Криулин.

Прощаюсь со сценой.

Плескачёва.

Большое вам спасибо, что вывели меня на сцену.

Криулин.

Видите, как всё нелепо получилось.

Плескачёва.

Зато сколько впечатлений.

Криулин.

Надеюсь, мы не навсегда расстаёмся? И будем поддерживать отношения?

Плескачёва.

Я не против.

Криулин.

Пойдёмте к столу, там, наверное, нас заждались. (Криулин и Плескачёва уходят, входят Гаютин и Овсянкина.)

Овсянкина.

Жалко Криулина!

Гаютин.

Довольно неприятная ситуация. Как ещё мы отыграли спектакль? Непостижимо!

Овсянкина.

Это было, что-то неповторимое!

Гаютин.

Пойдём домой.

Овсянкина.

Я останусь здесь до конца.

Гаютин.

Какой смысл? Всё кончено! Больше театра не будет!

Овсянкина.

Выше голову Гаютин! Жизнь продолжается!

Гаютин.

Я выкинут из этой жизни.

Овсянкина.

Не говори глупостей.

Гаютин.

У меня нет будущего.

Овсянкина.

Не отчаивайся!

Гаютин.

Тебе легко говорить. У тебя семья, а у меня никого нет. Придёшь домой, а дома даже словом не с кем перемолви­ться. (Входят Коркин и Планкина.)

Планкина.

Криулин просил разобрать декорацию. Гаютин, помоги Коркину.

Гаютин.

Нет проблем. Разберём. (Гаютин и Коркин приступают к разборке декорации.)

Овсянкина.

Ну и событий сегодня, как никогда.

Планкина.

Никто даже не предполагал, что твоя жена Коркин, устроит нам такое представление.

Овсянкина.

Да оставь ты его в покое. Жена для него, больная тема.

Планкина.

А Охапкина, чего вытворяла на сцене?

Овсянкина.

Тем не менее, она спасла спектакль.

Планкина.

А сколько было переживаний, когда Плескачёва сорвала голос?

Овсянкина.

Всё прошло. Счастливый конец бывает только в сказке. Страшно за будущее, которого может и не быть. Вот закроют театр: буду по вечерам сидеть дома, стирать бельё, мыть посуду и смотреть телевизор. Навсегда вычеркнув себя из активной жизни.

Планкина.

Тоскливое будущее.

Овсянкина.

Главное не жить воспоминаниями. И не травить душу. А там со временем всё забудется.

Планкина.

Ну, как Коркин, разобрали декорацию?

Коркин.

Разобрали.

Гаютин.

Своими руками ликвидировали память о недавнем прошлом.

Овсянкина.

Вот такой получился сюжет непридуманной пьесы. (Входят Шеммер и Криулин.)

Шеммер.

В которой мы действующие лица.

Криулин.

Если они сочли нужным избавиться от меня, значит, я никому не нужен. И в моей работе никто не нуждается. Хотя я мог бы ставить спектакли. Я этого не понимаю.

Шеммер.

А чего тут понимать. Если бы ты не ставил спектакли, тебя бы оставили на работе. А так с тобой одни хлопоты и расходы.

Криулин.

Да нет, я вижу причину в другом, кто-то из директорского окружения хочет сохранить своё место, а я просто разменная пешка в этой игре.

Планкина.

Интриг во дворце хватает.

Криулин.

Никто не хочет терять насиженного места.

Шеммер.

Действительно, это сюжет для пьесы.

Криулин.

Кто только её напишет, и будет играть. Хотели сыграть спектакль о Мэрилин Монро, а сыграли о себе.

Шеммер.

Когда я впервые пришёл во Дворец культуры, меня поразила нездоровая обстановка в его стенах. Где постоянно происходили какие-то интриги и за глаза говорили гадости друг о друге.

Криулин.

К сожалению, это неотъемлемая часть жизни любого учреждения культуры. Где с культурой связана только внешняя атрибутика, а внутри всё гадко и мерзко.

Коркин.

Не будем уподобляться им и до конца пронесём свою любовь и преданность театру.

Шеммер.

Будем выше их.

Криулин.

Никто и не заметит нашей высоты.

Шеммер.

Кстати, Гаютин, как у тебя дела с пьесой? Написал?

Гаютин.

Написал, да толку что?

Шеммер.

А что так?

Гаютин.

Мы живём в глухой провинции, где масса талантливых людей. Но таланты их невостребованные и не получая должного развития гибнут. Только единицам удаётся пробить себе дорогу в искусстве. Я сам потратил пятнадцать лет на пьесу, чтобы написать её. Собирал материал, разрабатывал сюжет, писал, заходил в тупик. Мучался, бросал и всё начинал сначала. Потратил уйму денег на бумагу, книги и пишущие машинки, которые постоянно ломались и приходили в негодность.

Шеммер.

А рукопись куда-нибудь посылал?

Гаютин.

Посылал и на конкурс и в редакцию журнала. Всё бесполезно. Никакого ответа.

Шеммер.

А что-нибудь ещё писать собираешься

Гаютин.

Кто встал на этот путь, уже никогда не откажется от своего предназначения. (Входят все остальные.)

Милюшин.

Наша жизнь остановилась!

Планкина.

Опять вы за своё?

Коркин.

Какие у тебя Криулин, планы на будущее?

Криулин.

Я ещё об этом не думал.

Овсянкина.

Ну, что ты спрашиваешь? Мы все в подвешенном состоянии.

Коркин.

Скоро мы перестанем встречаться и забудем друг друга.

Планкина.

И твоя жена Коркин, будет счастлива, что тебе некуда будет ходить по вечерам.

Коркин.

Достали вы меня моей женой.

Милюшин.

Ты пользуешься успехом у женщин. У тебя много поклонниц. После каждого спектакля, девицы расспрашивают о тебе. (Собирается уходить.)

Коркин.

Приятно слышать. Уходишь?

Милюшин.

Да, ухожу. Завтра рано вставать на работу.

Овсянкина.

Не уходи. Может больше не доведётся встретиться.

Милюшин.

Уже поздно, скоро транспорт перестанет ходить. Не пешком же идти в свой район.

Овсянкина.

Ничего страшного. Возьмём такси.

Охапкина.

Давайте всё-таки не будем разбегаться и продолжим отмечать премьеру нашего спектакля. Вытаскиваем стол из гримёрки и ставим его на середину сцены. (Мужчины перетаскивают стол, женщины накрывают его.)

Овсянкина.

Не будем нарушать традицию. После каждой премьеры у нас обязательное застолье.

Планкина.

Присаживаемся! (Все усаживаются за стол.) Наливаем! (Мужчины разливают по рюмкам вино.) Слово Криулину! (Криулин встаёт.)

Криулин.

Что тут можно сказать, скажу стихами.

Хорошо, когда кто-нибудь есть, с кем ты можешь бедой поделиться,

И искусство своё людям несть, и друг друга игрой насладиться.

Согласитесь не многим дано, яркий след свой на сцене оставить,

Мы со сценой сдружились давно, жизнь без сцены, никак не представить.

Свет софитов и сумрачный зал, не могу на него наглядеться,

Где бы кто, что из нас не искал, никуда нам от сцены не деться.

(Все восторженно хлопают.) Больше мне сказать нечего! Выпьем за наш театр! (Все поднимают рюмки и пьют вино.)

Овсянкина.

Сколько сегодня было интересных моментов и на сцене и за кулисами.

Планкина.

Да, нервы у всех были на пределе. Порой казалось всему конец, но как-то выкрутились.

Овсянкина.

Потому, что каждый чувствовал ответственность за общее дело.

Шеммер.

Без взаимной выручки в театре не обойтись.

Милюшин.

У нас сильный коллектив и многое нам по силам.

Планкина.

Как все были потрясены, когда на сцену выскочила Охапкина и перед зрителями оказались две Мэрилин.

Плескачёва.

Я была в шоке!

Охапкина.

Извините меня, что я доставила вам столько хлопот и переживаний.

Плескачёва.

Дело прошлое.

Овсянкина.

Всё-таки спектакль сыграли.

Охапкина.

А в каком шоке была я, когда Софья порезала моё пурпурное платье на ленты. А мне надо было выходить в нём на сцену.

Коркин.

Мне стыдно за свою жену, но ты Охапкина выглядела в этом наряде потрясающе.

Плескачёва.

И я на собственном опыте поняла, как трудно быть актрисой и что такое театр.

Милюшин.

Теперь будет, что написать о нас в газете.

Овсянкина.

Это будет скандальная публикация.

Планкина.

Я в этом сомневаюсь, но попытаться можно.

Гаютин.

Странный получился спектакль. Ни на что непохожий. И очень живой.

Овсянкина.

Я считаю, это лучшая похвала для спектакля.

Планкина.

Главное, никто не мог предсказать его исход. Даже мы.

Шеммер.

А всё метод Шеро.

Гаютин.

Второго такого спектакля никогда не будет. Даже если появится возможность его сыграть. Это был какой-то экстаз. Соединение отчаяния и желания сыграть спектакль, во что бы то ни стало.

Шеммер.

Всё-таки, наш Криулин, потрясающий режиссёр, как порой мы его не ругаем. Вырулить из такой ситуации. Не каждый режиссёр на такое способен.

Планкина.

И не каждый способен создать такую ситуацию.

Овсянкина.

Теперь, осталось только с улыбкой это вспоминать.

Милюшин.

А как Криулин, ты будешь сдавать в костюмерную платье, разодранное в клочья?

Криулин.

Не знаю, наверное, вычтут из зарплаты.

Коркин.

Виновата моя жена. Мне и платить.

Овсянкина.

Да мы все скинемся. Какой разговор?

Планкина.

Это не вопрос. А вот будем ли мы встречаться своим коллективом и поддерживать дружеские отношения, всю оставшуюся жизнь?

Все.

Будем встречаться! Конечно, будем!

Планкина.

А теперь перекур. Потом продолжим начатый разговор. (Все встают и уходят, остаются Гаютин и Охапкина.)

Охапкина.

А ты Гаютин, почему не со всеми?

Гаютин.

Я не курю, да и волнует меня совершенно иное. Почему у нас не верят в новую драматургию? Прилепили к ней ярлык "чернуха" и плюются при упоминании о новых пьесах. А каково, быть пишущим, при таком отношении к его произведениям? Когда нет никакой надежды на то, что их прочитают, а тем более поставят на сцене. Для чего тогда нужны театры? И какой смысл писать пьесы, если в них никто не нуждается?

Охапкина.

Я этого не знаю. Лучше скажи, как я сыграла роль Мэрелин Монро?

Гаютин.

Замечательно! Почему ты не звонишь и не приходишь ко мне?

Охапкина.

Не хотела тебя беспокоить, да и особого повода не было.

Гаютин.

А я был бы рад, просто увидеть тебя или услышать твой голос.

Охапкина.

Я никогда не играла с таким накалом, как сегодня. Когда я услышала, что это наш последний спектакль. Я чуть ли не бросалась на стенки от отчаяния. Но кто-то там наверху услышал мои мольбы и выпустил меня на сцену. А теперь, вот ничего не будет.

Гаютин.

У тебя, по крайней мере, есть молодость. А у меня впереди пустота. Начитался в детстве Пушкина и погубил свою жизнь на бессмысленное занятие поэзией.

Охапкина.

Моя жизнь, тоже не сахар.

Гаютин.

Какие мы с тобой Охапкина, оба несчастные. Скоро ты выйдешь замуж и навсегда забудешь, что где-то есть такой Гаютин, который ценил и боготворил тебя.

Охапкина.

Зачем же так? Я никогда тебя не забуду!

Гаютин.

У каждого из нас своя дорога. Я буду продолжать писать пьесы. Это единственное, что у меня остаётся в жизни.

Охапкина.

У меня сердце разрывается на части от твоих слов.

Гаютин.

Когда ты пойдёшь домой?

Охапкина.

Когда всё закончится.

Гаютин.

А я сейчас уйду, чтобы не разводить тоску.

Охапкина.

Не надо говорить, что у тебя нет будущего. При желании, все твои проблемы можно решить за один день. Хотя сама не знаю, как вырваться из замкнутого круга, в котором нахожусь. Вот, ты и напиши обо всём этом пьесу, которая бы тронула глубиной проникновения в жизнь простого человека. Это несправедливо, когда обществом правят деньги, а не разум.

Гаютин.

Я сам сбился с пути и потерял все жизненные ориен­тиры. А какие были планы на жизнь. Но всё сошло, на нет. Из-за недостаточного образования и отсутствия материальных возможностей. И вот так же, как ты прозябаю на заводе. Где нет ни достойной зарплаты, ни надежды на будущее. И каждый день одно, и тоже. От одних мыслей об этом можно сойти с ума. (Сцена постепенно заполняется входящими актёрами.)

Планкина.

Давайте продолжать пить, грустить, вспоминать и делиться своими переживаниями.

Шеммер.

Есть у кого какие пожелания, относительно жизни без театра?

Криулин.

Подумать только, больше не надо ни перед кем раболепствовать, просить, обманывать, умолять и льстить. Мы вольны идти куда хотим! Говорить, что хотим! Мы свободны! Свободны от сцены! Свободны! Вы только подумайте об этом!

Милюшин.

Не очень-то много радости от такой свободы.

Охапкина.

Криулин, но ведь мы не останемся навсегда без театра?

Криулин.

Кто может знать, что будет завтра? Не будем загадывать наперёд. Видите, вот сцена! Вот декорации! Софиты! Зрительный зал! Думаете, я не буду скучать об этом? (Актёры выходят на авансцену.) Где страдал, мучился и вместе с вами спасался от невзгод и болезней, приходя на репетиции? И вот пришла пора прощаться! Позвольте обнять вас и пожать на прощание руки! Дорогой Шеммер, как жестоко пошутила над нами судьба! (Обнимаются.) Прощай, Шеммер! Прощай, Овсянкина и ты! Не забывай, сколько всего хорошего связывает нас! (Держит Овсянкину за руки.) И ты Милюшин прощай! Ты регулярно посещал репетиции и всегда выручал меня! (Обнимаются.) Прощайте и вы, две прекрасные Мэрилин Монро! Если что было не так, простите! (Пожимает им руки.) А это наша строгая и изысканная Наташа Лайтесс! Прощай, Планкина! (Обнимаются.) Вот и наш драматург Гаютин, к сожалению непризнанный. Желаю тебе написать достойную пьесу, надеюсь, и мы когда-нибудь станем её героями! (Обнимаются.) Прощай, Гаютин! Прощай и ты, Коркин! Желаю тебе счастливой семейной жизни. (Обнимаются.) Прощайте участники театрального коллектива! Надеюсь, мы ещё встре­тимся на ниве театрального искусства! Прощайте все! Прощайте! Пусть процветает и благоденствует Дворец культуры, продолжая извлекать прибыль, от сдачи помещений в аренду! Но без нас! Без участников художественной самодеятельности! Которые стали в тягость. А сейчас сделайте музыку погромче и до отказа! Такое больше не повторится! Оторвитесь от всей души, по полной программе! (Звучит забойная музыка, актёры корчатся в экстазе танца, Криулин смахивает с глаз слёзы и уходит.)

                          Занавес.