Эрика спела-таки «Очи черные». Офицеры в казино ей бурно аплодировали. А как только Эрика скрылась за кулисами, Павел прошел через служебный ход за эстраду. В полутемном коридорчике (экономия электричества) курил атлет в белом трико. Павел спросил у него, где находится комната Эрики. – Номер три, – ответил атлет.
Павел толкнул фанерную дверь с цифрой «3» и вошел. Эрика переодевалась. Увидев Павла, она кинулась за ширмочку в углу.
– Ой, Пауль, – вскрикнула она смущенно. – Я не ожидала вас. Сядьте где-нибудь, но не глядите на меня.
Павел сел на табурет, повернувшись спиной к Эрике, но сбоку перед ним оказалось зеркало. И хотя одна единственная лампочка в грим-уборной Эрики также светила вполнакала, он увидел ее белеющее в полумраке тело.
– Теперь можно смотреть на меня, – сказала Эрика. – Только не приглашайте меня посидеть с вами в зале. Я устала и хочу лишь одного – лечь и уснуть. – Я отвезу вас домой, – ответил Павел.
Как и в прошлый раз, они не успели обменяться мнениями о прошедшем выступлении Эрики, и девушка задержалась в машине, пока Павел высказывал ей комплименты. Как-то невольно получилось, что Павел проводил девушку до двери ее квартиры и вошел вместе с нею.
Квартирка была небольшая, тесноватая. С первого взгляда было видно, что здесь жила одинокая интеллигентная женщина: уёмистый книжный шкаф был до упора набит книгами, книги лежали на полу в углу, на письменном столе, распиханы по верхам. На стене перед письменным столом висела увеличенная фотография молоденькой девушки, чем-то похожей на Эрику и молодого мужчины в студенческой тужурке с эмблемами на петлицах дореволюционного московского технического училища.
– Это мои мама и папа сразу после того, как они поженились, – пояснила Эрика. – Папу я совсем не помню. Он для меня остался таким, как на этом снимке. Он умер, когда мне было три года, в двадцатом году. Он работал инженером на электростанции.
Вторая комнатка была отведена под спальню. Здесь, кроме узкой железной кровати и небольшого туалетного столика больше ничего не было. Только опять книги и книги…
– Мама преподавала в школе. Нет, не немецкий язык, хотя и хорошо владела им, а биологию и географию. А книги – ее увлечение. Она много читала. Я никак не рассортирую книги, поэтому вы не удивляйтесь, увидев здесь запрещенные у вас. – Они были немцы? – спросил Павел. – Папа был немцем, а мама русская, петербурженка. А сюда она приехала после смерти папы преподавать в школе.
За разговором, Эрика поставила на керосинку чайник.
– Мне нечем особенным угостить вас, Пауль, – извинилась она. – Но чай настоящий и сахар. – Не важно, Эрика, – сказал Пауль. – Я у вас – и это уже хорошо. Мне нравится ваша квартира. Уютно и не хочется уходить… от такого изобилия книг. Даже запрещенных. Я бы лег на эту тахту, и читал бы, не отрываясь ни на какие дела.
Павел с удовольствием пил чай из чайника, накрытого краснощекой матрешкой. Ему действительно не хотелось уходить в темноту наступающей ночи и он, оттягивая тот момент, когда придется подниматься из-за стола. Он слушал рассказ Эрики о том, как она училась в школе, о ее подругах, о Ленинграде и как она поступала в консерваторию.
– Мама была против. Она хотела, чтобы я тоже стала учительницей, – сказала она.
На этих ее словах погас свет.
– Ой, я совсем забыла! – воскликнула Эрика. – У нас же в двенадцать ночи отключают электричество. – Ничего, – сказал Павел. – У меня в кармане плаща есть электрический фонарик. – А у меня свечка в спальне на трюмо, – проговорила Эрика. – Погодите, я сейчас ее принесу. – Фонарик ближе, – ответил Павел. – Я посвечу вам, а то шарахнетесь в темноте обо что-нибудь.
Он вскочил со стула и поспешил в прихожую и столкнулся с Эрикой.
– Ой, – вскликнула девушка, наткнувшись на Павла, схватившего ее за плечи.
Павел обнял девушку. Эрика покорно прильнула к нему. Павел наклонился и, увидев белеющее ее лицо, приник к нему губами и коснулся ее губ. Они податливо приоткрылись.
Павел подхватил Эрику на руки и понес в спальню. Он пронес ее туда, нигде не запнувшись и не наткнувшись на что-либо твердое, словно видел в темноте.
Все произошло случайно, непроизвольно и в тоже время так, как будто они только и ждали этого момента, когда погаснет свет и их подсознательное желание взаимного познания превратится в их обоюдно осознанное действие…
2.
Едва Павел вернулся от Эрики, в кабинете звякнул городской телефон.
– Гауптман фон Таубе? – спросил мужской голос.
Павел удивился – в Крайске никто не мог знать эту его фамилию. Он осторожно ответил: – Кто его спрашивает? – Генерал фон Шерер приглашает гауптмана приехать к нему в гостиницу «Фатерлянд» к 16 часам. – Рихард в Крайске? – удивился про себя Павел и ответил: – Хорошо. Гауптман фон Таубе приедет в назначенное время.
Павел подъехал к гостинице за пять минут до назначенного времени. Около подъезда стоял огромный «майбах» и бронетранспортер. Павел показал свое служебное удостоверение солдату, стоящему у входа в гостиницу и вошел в вестибюль. Лейтенант, находившийся здесь, проводил Павла в номер к Рихарду. Генерал обнял его.
– Я проездом. Возвращаюсь с фронта, – сказал он Павлу. – От отца знаю, что ты обосновался здесь. Решил увидеть тебя, узнать, как живешь. – У меня все нормально, Рихард, – ответил Павел. – Как ты? – Ты имеешь в виду мое настроение, – спросил Рихард. – Садись. Поговорим.
Павел не спешил садиться. Он обвел комнату глазами, потом без слов коснулся своих ушей и показал на стены и проговорил: – В такой день сидеть в стенах? Смотри: солнце почти летнее, воздух – не надышишься. А у тебя – сплошной табак. – Курю много, Пауль. Хорошо, Эльфриды нет рядом. Она бы меня съела. Но согласен, пойдем, прогуляемся. Только туда, где нас случайно не подстрелят. – Днем у нас не стреляют. Ночью, да, недавно застрелили пьяного майора. Но наша доблестная СД за него расстреляла пару десятков заложников, чтоб впредь бандитам неповадно было. А за генерала фон Шерера оберштурмбанфюрер Ланг не пожалеет и сотни заложников.
Выйдя на улицу, они сели в «опель» Павла. Павел медленно тронул его и поехал по улице. За ними последовал бронетранспортер с солдатами в сверкающих на солнце касках.
– Теперь можно говорить, – сказал Павел. – У меня чисто. Гостиница же сплошь напичкана «клопами» господина оберштурмбанфюрера Ланга. А ты неосторожен на язык. – Зато ты весь пропах шпионажем – усмехнулся Рихард. – Ложась спать, не заглядываешь под кровать: нет ли там шпика? – Я редко сплю один. Обычно с собой кладу даму, – ответил Павел. – Что тебя привело в наши края? – Был на передовой. После Ельни, где нам здорово дали по зубам, приходится выяснять причины поражения, где полегли почти пятьдесят тысяч наших солдат. Блицкрига, мне уже ясно, не получится. – Что там делается сейчас? Положение выравнивается? – С трудом. Стало очевидным, что Советский Союз, вопреки точу, что нам говорили, не собирается разваливаться. А на это Гитлером делалась немалая ставка. Русские, где стоят, там стоят насмерть. Их боевой дух не сломлен. И ваш абвер просчитался в количестве русских войск, что противостоят нам с самой границы. Их оказалось заметно больше.
Рихард закурил. Его тонкие холеные пальцы подрагивали.
– Я видел, как под Вязьмой две маленькие русские пушчонки остановили танковую колонну. Они подбили три танка, вывели из строя два экипажа, повредили мост, по которому должна была пройти эта колонна. Ее движение было в самый ответственный момент боя задержано на полдня. А когда мы силами артиллерии уничтожили эти пушки и добрались до них, выяснилось, что там было всего пять солдат, из них одна – девчонка, санитарка.
Рихард на несколько секунд смолк, выбросил сигарету в боковое окно машины.
– Но и наши солдаты воюют отважно, – сказал Павел. – Когда русские смяты нашими танками, когда на них обрушиваются бомбы с бомбардировщиков люфтваффе, наши солдаты бесстрашны, – ответил Рихард. – А наткнувшись на упорное сопротивление противника, предпочитают окопаться и ждать пока наши танки и самолеты не подавят его.
И снова Рихард смолк, достал новую сигарету, щелкнул зажигалкой и продолжил: – Танкисты стараются увернуться от встречных одиночных русских солдат. Эти солдаты бросаются со связкой гранат под гусеницы танка и взрывают его вместе с собой. – Смертники? – Нет, они это делают даже не по приказу, сами. Прав был отец, говоривший, что не стоит нам лезть в Россию, что с русскими надо дружить – так они дадут нам больше, чем мы у них завоюем. Все было хорошо на бумаге, но мы не учли того, что противник будет сопротивляться. Русские, в отличие от европейцев, совсем не ценят свою жизнь. – Они выше ценят жизнь своего ближнего и готовы умереть за него, – сказал Павел. – Нам этого не понять, – вздохнул Рихард. – У нас сейчас одна задача – захватить Москву и сделать перерыв на время зимних холодов. – Перерыв… – усмехнулся Павел – Будут ли его делать русские? Вы опять планируете за них, Рихард. А зима для них – не помеха. – Я не сомневаюсь в нашей победе, – вдруг надменно произнес Рихард. – А то, что я сетую на отставание наступления по графику, на бессмысленное сопротивление русских, на их бесстрашие, граничащее с безумием, так только из-за того, что беспокоюсь за наших солдат. Мы не в состоянии обеспечить теплой одеждой все пять миллионов человек, а переход к обороне нам даст возможность отвести половину их в менее холодные края. – Жаль, что русские это могут не учесть, – сказал Павел. – Самое время предложить Сталину перемирие. – Нам нужен мир не со Сталиным, а с Англией. Англия и США берутся помогать русским экономически – вооружением и стратегическим сырьем. А что дальше? Наше примирение с Черчиллем будет означать то, что русские ничего не получат от англичан и американцев. – Деньги не пахнут, – усмехнулся Павел. – Думаешь, они решатся напасть на нас? – Россия высасывает наши силы и ресурсы, и стервятники выжидают удобный момент. С них пока достаточно Роммеля в Северной Африке. Но ничего, взять Москву сил у нас хватит. Несколько дивизий прибывающих из Франции дадут нам возможность завершить наш прыжок.
Начали сгущаться сумерки, и Павел вернулся к гостинице. Вечер они с Рихардом провели в казино, в отдельном номере. Сквозь широкое зеркальное стекло, они могли видеть зал и эстраду, оставаясь сами невидимы из зала. Радиодинамик доносил до них звуки музыки. Они ели и пили. Рихард отяжелев, повалился на диван в кабинете. Павел пристроился на двух креслах. Утром они проснулись с головной болью и с помятыми лицами. Рихард уехал.
Помочь сайту
Поздравления
