НАШЕСТВИЕ (4)

 

 

(продолжение)

Начало см. Агент НКВД





КТО ЕСТЬ КТО

1.

Шел третий месяц войны, но конца ей еще не было видно. Становилось очевидным, что блицкриг проваливается. От Москвы немецкие войска отделяло более трехсот пятидесяти километров. Тяжелые бои шли в районе Ельни и Вязьмы. Несмотря на мощные силы, брошенные Гитлером на прорыв к Москве, наступление застопорилось. С переменным успехом шли бои в направлении Киева. Больший успех сопутствовал генерал-фельдмаршалу фон Леебу – его войска отрезали Ленинград от Большой земли.



Но потери, потери… Кто восполнит ряды выбывших солдат и офицеров, если война затянется на год? Помогут ли вермахту диверсанты из советских военнопленных сократить этот срок и сохранить жизнь солдатам вермахта?

Начальник абвергруппы гауптман Павел фон Таубе, известный курсантам и своим подчиненным как гауптман Шульц, не ставил перед собой такой цели. Утратив связь с Москвой, он был озабочен поисками человека, сохранившего волю к борьбе против захватчиков, человека, которому он мог бы довериться и которого он мог бы отправить за линию фронта с заданием добраться до Москвы и передать весточку от Рыси майору Куприну.

Из двадцати человек, отобранных им в лагере, он остановил своё внимание на двух – подполковнике Красной армии Сергее Дмитриевиче Алексееве и младшем сержанте Иване Ивановиче Иванове. 

Данные о себе, представленные последним, у Павла вызывали большие сомнения в его правдивости. Не походил младший сержант на малограмотного Ваньку. Его речь, его почерк человека исписавшего немало бумаги, умение письменно излагать свои мысли выдавали в нем человека, имеющего если не высшее, то, по крайней мере, среднее образование. 

За десять дней, отпущенных на их обучение диверсионному делу, Павлу нужно было досконально разобраться в этих людях решить: довериться кому-то из них или продолжить поиск подходящей кандидатуры. 

2.

– О чем сегодня доложишь? – спросил Павел курсанта Задунайского, настоящая фамилия Волгин, бывший ротный старшина, завербованный Павлом в школьные осведомители. 

Задунайский-Волгин теперь лез из кожи, чтобы доказать «немцу» свою верность Германии и необходимость, чтобы остаться в абвергруппе. Ему явно не хотелось лезть к черту на кулички в тыл Красной армии, где его не ждет ничего хорошего, кроме пули в затылок. Хотя бывшие военнопленные, а ныне курсанты разведкурсов, подписавшие вербовочное обязательство верой и правдой служить Великой Германии, а тем самым расписавшись в своем предательстве, были осторожны и малоразговоричивы, но его острое ухо улавливало и слова и оттенки речи своих сокурсников, которые могли бы насторожить бдительного абверовца.

– Кое-что слышал, герр гауптман, – брызнув слюной на китель Павла, ответил осведомитель. – Курсант Якушкин сказал курсанту Бестужеву, что с такими, как мы, у немцев, то есть у вас, ничего не получится, потому что кто поумней, сразу побежит в НКВД и заложит всех остальных. «Кто первый успеет добежать, – сказал он, – тот и уцелеет»… 

– А ты разве так не думаешь? – спросил его Павел.
– Что б меня на первом суку повесили? – возмутился Задунайский-Волгин. – Лучше, как говорите вы: сунул мину куда надо и – руки в ноги. Целее будешь. Не, герр гауптман, я теперь уж с вами.
– Правильно думаете, Задунайский, – похвалил Павел осведомителя. – А форма вам к лицу.

Все курсанты носили красноармейскую форму. Обращение между ними тоже сохранялось советское. В специально отведенное время все штудировали воинские уставы Красной армии и читали советские газеты, те, что попадались трофейным командам, идущими за наступающими войсками.

– Итак, курсант Якушкин – подумал Павел. – Это лейтенант Черкасов, танкист. Попал в плен, спасаясь из подбитого танка. «Почему не застрелились, лейтенант? – спросил его Павел. – Ваш фюрер Сталин приказал в плен живыми не сдаваться»… «А вы пробовали стреляться? – в свою очередь спросил его Черкасов. – А случится так, застрелитесь? Мне двадцать два года. Я, можно сказать, еще не жил»… Этот, пожалуй, не станет долго раздумывать, поспешит нашим сдаться. 

3.

Из-за нехватки времени, Павел решил устроить курсантам жесткую проверку. Но что жестче войны испытывает человека на прочность и верность Родине?

Выстроив курсантов, Павел предложил желающим вместо работы в тылу Красной армии занять место палача в тюрьме: расстреливать и вешать коммунистов, евреев и подпольщиков.

Строй колыхнулся. Вышли двое – курсант Плещеев, бывший старший лейтенант и бывший командир роты стрелкового полка, сдавшийся в плен при попытке группы окруженцев перейти линию фронта, и курсант Пущин, бывший ефрейтор-связист по кличке Голубев, захваченный в плен в тылу Красной армии немецкими фронтовыми разведчиками. Он сразу же дал обстоятельные показания.

Павел обвел замкнутые лица курсантов, оставшихся в строю. 

– Курсант Трубецкой, почему вы не изъявили желание пойти на работу в тюрьму? – спросил он подполковника Алексеева. 
– Не хочу, – коротко бросил тот.
– Курсант Якушкин, а вы почему?
– Боюсь, потом будут сниться покойники, герр гауптман.
– Курсант Елагин, а вы?
Елагин, бывший лейтенант, бывший командир взвода стрелкового полка Малашкин, сдался в плен, добровольно выйдя из леса к немецким солдатам.
– Я? – испуганно откликнулся Малашкин и сделал шаг вперед. – Я что? Как скажете, герр гауптман. 

За Малашкиным вышел курсант Грановский, бывший техник-интендант, прятавшийся у любовницы в Крайске и добровольно сдавшийся в плен зашедшим в квартиру немецким солдатам.

– Курсант Огарев, почему вы не вышли из строя?
– И без меня желающих хватает. А потом, работать в тюрьме, что сидеть в ней. Я же птица вольная, люблю летать.

Да и курсант Бестужев, бывший сержант-артиллерист, наводчик. Был контужен, окружен немцами и взят ими в плен. Парень себе на уме.

Их трое, к кому следует присмотреться: Алексеев, Огарев, Бестужев. Кому из них можно довериться?

4.

– Как я вам и обещал, Трубецкой, мы нашли вашу жену Любовь Трофимовну, – сказал Павел Алексееву. Подполковник вздрогнул. – Вы, кажется, не очень рады этому, Сергей Дмитриевич.
– Нет, почему же, рад. Конечно, рад, – ответил Алексеев. 
– Она жива, здорова и тоже рада, что вы живы. Но она обеспокоена, что подле нее крутятся немцы и проявляют к ней нежданную заботу. Мы поселили ее в прекрасной квартире, где до войны жил областной прокурор, снабдили продуктами. Правда, с нею находится наш человек.

Алексеев выслушал Павла с каменным лицом.

– Вы желаете видеть свою жену, Сергей Дмитриевич?

Алексеев не спешил с ответом.

– Или вам не хочется с нею встречаться?
– Не хочется.
– Почему?
– Того Алексеева, которого она знала, больше нет. Есть немецкий диверсант Трубецкой.
– А она ждет вас. Вы жестокий человек, Трубецкой. Вы ставите крест на себе и убиваете ее. Нет, вы не любите ее, Сергей Дмитриевич.
– Я люблю ее, люблю больше жизни. Казните меня, но ее отпустите.
– Мы ее расстреляем, а вас отправим назад в лагерь, ибо по условиям вербовки вы обязаны беспрекословно выполнять все наши приказы. 
– Хорошо, – опустив голову, ответил Алексеев. – Я согласен. Когда я смогу ее увидеть?
– Сегодня вечером, после занятий. Я отвезу вас на квартиру.

5.

– Я был в уборной, в кабинке. В уборную вошли двое, заговорили. Я узнал их по голосам. Это были Трубецкой и Огарев. Они говорили о скорой отправке на ту сторону. Огарев радовался, будто его отправляют на курорт в Крым. Он сказал Трубецкому, что не может быть такого, чтобы наши расстреляли тех, кто придет к ним с повинной и сообщит важные сведения. Трубецкой соглашался с ним, но жаловался, что проговорился на допросе о своей жене. Немцы, то есть вы, разыскали ее, и она теперь у вас в заложницах. Если он не выполнит задания и не вернется назад, вы ее расстреляете. Огарев сказал, что нужно что-то придумать, – Задунайский-Волгин выложил все это на одном дыхании. Его подстегивало обещание гауптмана оставить его внутренним агентом при курсах, вместо отправки в тыл Красной армии.
– Молодец, – похвалил предателя Павел.

Задунайский бесшумно выскользнул за дверь кабинета. 

6.

Военный комендант города полковник Штрекер выделил для нужд абвера две пустующие квартиры в одном доме в центре Крайска. До войны в ней жил прокурор области. Вторую, на той же лестничной площадке, через стенку, занимал какой-то партийный чин, сбежавший при отступлении Красной армии. 

Трехкомнатная, с обстановкой, сохранившейся от прежнего хозяина, она понравилась Павлу. С помощью телефониста комендатуры он оборудовал обе квартиры подслушивающей аппаратурой.

В квартире прокурора поселили Любовь Трофимовну. Вечером Павел привез и Сергея Дмитриевича. Третий этаж и запертая на ключ дверь с охранниками под окнами и на лестничной площадке исключали возможность их побега.

Павел скрылся в соседней квартире и включил аппаратуру.

Да, неприлично подслушивать и подсматривать за ничего не подозревающими людьми. Но в кодексе разведчика нет такого понятия – мораль. Если нужно для дела, разведчик будет подслушивать, подсматривать, тайно фотографировать, обманывать, подкладывать первых красавиц под нужных им людей, чтобы их скомпрометировать, и сами спать с женщинами, из которых можно выудить важную информацию или с помощью которых можно заполучить ее.

Павел слушал разговор мужа и жены, полагавших, что больше никогда не свидятся и уже похоронившие друг друга. Он слышал всхлипывания Любови Трофимовны и негромкий утешающий ее голос Сергея Дмитриевича. Они рассказывали о пережитом за последние черные недели их жизни.

Потом Любовь Трофимовна задала Сергею Дмитриевичу неприятный вопрос:
– Почему, Сережа, немцы к тебе так хорошо относятся? Почему ты на свободе?

Сергей Дмитриевич не спешил отвечать на прямой вопрос жены, но затем Павел услышал его глухой голос:
– Меня немцы зачислили на шпионские курсы, готовят из меня диверсанта.
– И ты согласился? – послышался возмущенный голос Любови Трофимовны. – Как ты мог, Сергей?.. Пусти меня… не подходи… ненави-и-жу тебя!..
– Ты считаешь меня предателем? – спросил ее Сергей Дмитриевич. – А ты не подумала, что я на той стороне приду к нашим и расскажу им все то, что здесь выведаю?
– А если тебе наши не поверят и расстреляют, как предателя?
– Могут, – ответил Сергей Дмитриевич. – Наши могут. Возможно, они еще не настрелялись по своим. Но шанс есть… Все же война… Может, она их образумила…
– Но все же, почему немцы относятся к тебе, как к своему?
– Не знаю. Не так много, видимо, попало в плен полковников и подполковников. А может у гауптмана какие-то особые на меня виды. Я его не понимаю. Но, в конце концов, скажет же.
– Сережа, а вдруг тебе прикажут убить… товарища Сталина?
– Это, пожалуй, один приказ, который я не откажусь выполнить. Так просрать войну!..
– А не Сталина. Если взорвать поезд или стратегически важный мост?
– Конечно, я не буду ничего взрывать, Любушка. И вообще, с твоим появлением, все осложнилось. Они тебя взяли, как заложницу. Если я не выполню их задание, если я не вернусь назад, они расстреляют вместо меня тебя.
– Пусть. Ты не жалей меня, делай то, что задумал, – ответила Любовь Трофимовна.
– Не смогу, Любушка… Как я могу бросить тебя в пасть этим извергам и негодяям, не знающим ни чести, ни добра.

Наступила тишина и вдруг послышался голос Любови Трофимовны, ласковый, нежный, зовущий:
– Иди ко мне…

Павел поспешил отключить микрофон.

7.

Вернулся Павел за Алексеевым в восемь утра. Подполковник уже был одет, чисто выбрит и подтянут. Но Павел не спешил уезжать. Он сел за круглый стол, усадил напротив себя супругов и внимательно посмотрел на них, попросил: 
– Любовь Трофимовна, заварите нам с Сергеем Дмитриевичем кофейку, – попросил Павел.

Когда Любовь Трофимовна внесла на подносе кофейник, Павел разлил кофе по чашкам.

– Замечательно. Кофе с утра, самое лучшее средство, чтобы чувствовать себя бодрым весь день.

После того, как кофе был выпит, Павел снова посмотрел на лица супругов.

– Не вижу в вас радости, господа, от свидания, – сказал он. – Ну, да, Любовь Трофимовна, невелика радость, узнать, что твой муж предатель. Но он же не собирается выполнять наши задания, а намеревается сразу пойти в органы и во всем признаться. Тогда на волоске висит ваша жизнь. Это ужасно неприятно. Но война есть война, а на войне, как на войне. `Alaguerrecomme `alaguerre.

Любовь Трофимовна побледнела. Сергей Дмитриевич сжал кулаки.

– Да, гауптман. Да, я не стану выполнять ваши приказы. Можете меня расстрелять, только не трогайте Любу.
– Я без тебя, Сергей, жить не хочу и не буду. Я ненавижу, вас, гауптман, – проговорила Любовь Трофимовна.
– Еще как будете, – усмехнулся Павел. – Оба. Вы оба будете выполнять приказы Родины и мои, как ее представителя здесь.

Алексеевы непонимающими глазами уставились на Павла.

– Я, Сергей Дмитриевич, доверю вам тайну, от которой зависит моя жизнь и дело, которому я служу. А служу я нашей с вами Родине, – сказал Павел и, сделав паузу, добавил: – Я работаю на советскую разведку.
– Вот как, – вырвалось у Алексеева.
– Да. Но сейчас обстоятельства сложились так, что я оказался один и без связи с Москвой. Мне нужен человек, который перейдет линию фронта, свяжется с моим руководством и обязательно вернется назад. Этим человеком я предлагаю стать вам, Сергей Дмитриевич. А вас, Любовь Трофимовна, я зачислю в штат абвергруппы как хозяйку этой конспиративной квартиры. Она же будет явочной для нашего связного из Москвы.
– Я согласен, – ответил Алексеев. – И Любовь Трофимовна тоже согласна.
– Да, я согласна, – негромко подтвердила слова мужа Любовь Трофимовна.
– Таким образом, мы абвергруппу превратим в троянского коня. Теперь, Сергей Дмитриевич, скажите, что вы думаете об Огареве. 

8.

– Прогуляемся, Огарев, – сказал Павел Иванову. Хороший вечер, не правда ли? Жаль, что скоро польют дожди.

Они вышли на стадион, превращенный в полигон для учебных занятий, со всех сторон окруженный высоким забором с колючей проволокой поверх него.

– В каких вы отношениях с Трубецким, Огарев? – спросил Павел, сумрачно бредущего рядом с ним курсанта.
– Никаких, герр гауптман, – ответил Иванов. – У нас здесь ни у кого нет никаких отношений – сошлись на несколько дней и разбежимся.
– А вот Сергей Дмитриевич охарактеризовал вас как солдата, сохраняющего верность присяге, данной Родине.
– Болтает, Трубецкой, выслуживается перед вами, герр гауптман.
– А вы что скажете о нем?
– Я его не знаю. Здесь все, если и говорят, то одно, а о чем думают – одному Богу известно. 
– Но вы обменивались мнениями с ним о том, что намереваетесь делать после перехода на ту сторону.
– Не помню. Может, что и трепанул, не думая. Язык мой – враг мой. 
– А кое-кто слышал, запомнил и передал мне. Правда, тот, кто мне это сказал, уже отправлен назад в лагерь с пометкой на личной карточке: подлежит немедленному и обязательному уничтожению.
– Зачем вы мне говорите это, герр гауптман? Я не боюсь смерти…
– А тех, кто на той стороне, тех вы тоже не боитесь?
– На рожон не полезу.
– Вас туда и не отправят. Я видел, как вы обдираете курсантов в бильярд. Сколько сигарет выиграли?
– Хватает, герр гауптман.
– Закуривайте, – Павел протянул Иванову пачку сигарет. – Конечно, дерьмо по сравнению с «Казбеком».
– Я курил «Дели», – ответил Иванов, вытягивая из пачки сигарету.
– Как вы смотрите на то, что я вас направлю маркером в бильярдную?
– Зачем? – удивился Иванов.
– Смотреть и слушать, Огарев. Смотреть и слушать. Там могут бывать разные люди. Вход никому, кроме евреев, не заказан. Через вас можно было бы передавать и получать разные вещи.
– Я что-то никак не врубаюсь, герр гауптман. Вы же готовите меня в диверсанты.
– А хочу оставить здесь, в Крайске. Вы против моего предложения?
– Оно заманчиво, но… но неожиданное для меня. Сумею ли я?
– Сумеете, Огарев. Я видел вашу игру – не гроссмейстер, но хороший мастер.
– Я не о бильярде. Смогу ли я понять, разобраться в том, что услышу или увижу? А если не пойму, не донесу вам что-то важное, вы меня в лагерь с пометкой о немедленном уничтожении?
– Я уверен, что у вас все получится, Огарев. Завтра же я вас представлю хозяину бильярдной. А вы посоветуйтесь с Трубецким. Я уверен, что он посоветует вам согласиться.

Иванов был явно не рад предложению Павла, и ушел от него раздосадованным. Павел проводил его взглядом, подумал:
– Ничего, парень, мы с тобой сработаемся.

(продолжение следует)