В конце марта Павел, наконец, получил из Москвы шифрограмму с разрешением провести вербовку Шуховой.
Павел задумался. Он видел, что Елена, несмотря на все, выпавшие на ее долю, невзгоды не сломалась, не пала духом, и не сомневался, что она с радостью примет его предложение работать на родную советскую разведку. Но для этого ответственного разговора не подходил его кабинет – все здесь напичкано подслушивающей аппаратурой: слушает абвер, слушает гестапо, и те, и те слушают курсантов, слушают преподавателей и инструкторов. Попытку обезвредить этих жучков и клопов могут расценить, как не лояльный поступок: честному офицеру абвера нечего скрывать от своего руководства и от тайной политической полиции. На улице, на плацу, а значит, на глазах у сотрудников и курсантов, тоже опасно. Неизвестно, как отреагирует Елена, услышав, что «майор Шульц работает на советскую разведку. Ведь столько времени восемнадцатилетняя девчонка находится в постоянном нервном напряжении, что у нее возможен нервный срыв и истерика от его неожиданного признания. Можно провести беседу в машине за городом, а можно…
2.
Елена, ощутившая к себе внимание господина майора, удивлялась, что тот не проявляет активности. Она не рвалась к нему в постель, наоборот, притязания немца на ее тело были ей неприятны, но она готова снести все ради главной цели: вернуться к своим и рассказать им о школе, об окончивших ее предателях, о преподавателях и об умном и коварном майоре Шульце. Ей хотелось поскорее надеть парашют и сесть в самолет, но майор все откладывал ее отправку.
В последнюю субботу марта, после бани, незадолго до отбоя к ней прибежал дежурный по школе курсант и передал приказ майора Шульца: срочно прибыть к нему в гражданском.
У Елены тревожно забилось сердце. Такой вызов начальства не предвещал ей ничего хорошего. Она шла по плацу в легком платье, с трудом переставляя вдруг будто свинцом налившиеся ноги, не чувствуя мартовской вечерней прохлады. У нее, курсантки, из всей гражданской одежды и есть только это выданное школьным каптенармусом уже кем-то ношенное платье, наверное, одно из тех, что немцы награбили в захваченных ими странах.
Майор Шульц, одетый в синий пиджак и белую рубашку без галстука, был у себя в кабинете. Елена вошла к нему, только здесь почувствовав, что продрогла. Или ее била дрожь от волнения и страха перед предстоящим? Ей не было так страшно, когда ее насиловали мотоциклисты, когда ее пытался взять хозяйский сын Йозеф, когда ее с другими девушками уводили в барак к эсэсовцам, лагерным охранникам…
– Там все было откровенно и жестоко и совсем не походило на любовь, а на отправление естественных надобностей, где от тебя ничего не требовалось, кроме того, чтобы раздвинула ноги для скотины в черном мундире, – думала Елена, глядя на майора, сидящего за столом и читавшего какую-то бумагу. – А этот утонченный тип желает поиграть в любовь с русской девушкой… – Простите, Лена, – сказал Павел. – Дела. О, да вы озябли. Присядьте к калориферу. Погрейтесь. Вы же после бани. Я просто идиот безмозглый.
У калорифера в потоке теплого воздуха Елена действительно быстро согрелась. А майор достал из настенного шкафа бутылку, налил из нее коричневую жидкость в тонкостенный стеклянный стаканчик и сказал: – Выпей, чтоб не заболеть. Это отличный французский коньяк.
Елена послушно выпила обжигающее слизистую рта снадобье. От него ей и в самом деле полегчало, и прошли неприятные содрогания.
– А теперь надень эти туфли, пальто и шляпку. Мы поедем в одно место.
Обходительное отношение фашиста к ней раздражало Елену. Она нагло усмехнулась и ответила: – Зачем куда-то ехать, герр майор, перепихнуться можно и здесь. Хотите на диване, хотите на столе или на полу? Я в полном вашем распоряжении. – Перепихнуться? – поморщился Павел. – Как грубо, милая девушка. Разве я чем-то обидел тебя, каким-то грязным намеком? Я просто хочу провести время с красивой девушкой, отдохнуть, поговорить.
Елена покраснела. Она, было, застыдилась своей развязности, но вспомнив, что перед нею враг, только лишь сжала губы в прямую жесткую линеечку и стала переобуваться. Туфельки оказались чуть великоваты, но ногам в них было удобно. Пальто пришлось впору и хорошо сидело на ней.
– Обойдусь без шляпки, – буркнула она, хоть в чем-то поперечить майору, рассматривающую ее оценивающим взглядом. – Нехорошо, милая девушка, бурчать, – сказал Павел. – Представь, что я русский офицер, носитель важных секретов, которые ты намерена выманить из меня. Для этого ты должна увлечь меня собою, чтобы я потерял голову. – Вы, герр майор, не командир Красной армии, и я не могу вас представить таким, хоть вы и хорошо говорите по-русски, – ответила Елена. – Пусть будет наоборот: ты русская разведчика должна соблазнить меня, немецкого офицера. Запомни, твое обаяние – твое главное оружие, твой главный документ и пропуск. Если ты не дура, должна понять. А соблазнять тебе придется не только красавцев, но чаще пузатеньких, лысых пожилых мужиков, зачастую дурно пахнущих и противных тебе. Если я противен тебе, пересиль себя и покажи, на что ты способна.
Павел взял одевшуюся Елену под руку и повел из кабинета. Они вышли на улицу.
– Куда мы поедем? – наконец, поинтересовалась Елена, усаживаясь в «мерседес» – В тихое и спокойное место, – ответил Павел. – Это, конечно, не «Рабе Диле» и даже не ресторан «Фатерланд», но там можно съесть кое-что посущественней, чем порцию супа из костей и мушель-салата.
«Мерседес» тащился, светя перед собой синим светом, пробивающимся из узких щелей фар по темному и оттого казавшемуся еще мрачнее, чем на самом деле, Берлину. Добравшись до Обербаум-брюкке, «мерседес» вскоре остановился возле здания. Как и во всей столице тысячелетнего рейха, в нем не светилось ни одного окошка – лишь под навесом синяя лампочка едва освещала только саму себя, давая лишь понять приехавшим, где вход.
Павел, держа Елену под руку, провел по дорожке к подъезду и открыл дверь, за которой царила столь глубокая темнота, что было жутковато входить в нее. Но Павел вошел сам и ввел в нее девушку. Как только закрылась входная дверь, как тут же автоматически распахнулась другая дверь, в освещенный обеденный зал обычного шпайзехауза или попросту забегаловки для простонародья… За столиками сидели люди в куртках, в свитерах, в поношенных пиджаках, дамы в скромных блузках, в простых платьях, предназначенных для повседневной носки и даже в кофтах. Звучала негромкая музыка из стоящего возле бармена патефона.
К Павлу и Елене подошел немолодой мужчина с усталым лицом, с мешками, набрякшими под бесцветными водянистыми глазами, глубокими морщинами на лбу. Он никак не походил на представительного метрдотеля. И пиджак на нем был с протертыми локтями и обтрепавшимися обшлагами. Он вымученно изобразил радостную улыбку и сказал: – Рады вас видеть, господа, в нашем заведении. – Я днем заказывал отдельную комнату на имя Шульца. – Я помню вас, господин Шульц. Комната готова. В ней все прибрано и постелено чистое белье. Ужин и вино вам сейчас подадут в комнату. Как вы и просили, вам там никто не помешает. Проходите.
Павел повел Елену следом за метрдотелем на второй этаж. В полутемный коридор выходило несколько дверей. За одной из них и находилась заказанная Павлом скромно обставленная комната: кровать, стол, четыре стула, деревянный диван у стены и дешевая картинка в грошовой рамочке на стене. Лампочка под розовым абажуром окутывала комнату нежным, располагающим к интимности, светом. Обычная рабочая комната для проституток, снимающих клиентов здесь, в зале, или где-то поблизости от шпайзехауза
На минуту Елена забыла кто она и кто этот мужчина, совсем не похожий на того элегантного и сурового майора абвера. В своем пиджаке, в белой, не очень свежей рубашке с расстегнутым воротничком Шульц походил на бригадира из «Метростроя», того, что приходил к ним в школу и рассказывал, как строится метро. Это было так недавно и так давно, осенью сорокового года, в десятом классе. Только у бригадира кисти рук были темно-коричневые, с огрубевшей кожей, мозолистые, а у этого – белые и гладкие.
Пока Елена вспоминала свою недавнюю счастливую довоенную юность, пожилая женщина в белом фартуке принесла заказанную Павлом еду. На грубых фаянсовых тарелках не было чего-то необычного: рыбный суп, жареная рыба с картофелем, салат из капусты и бутылка сухого белого вина. Павел наполнил фужеры вином.
– За победу, Лена, – сказал он, коснувшись своим фужером края фужера Елены.
Девушка не ответила. Она, молча, выпила вино и поставила фужер на стол.
– Ты выпила за победу, дорогая девочка, – сказал Павел и, прищурив правый глаз, словно он целился в девушку из пистолета, спросил ее: – За чью ты пила победу?
Елена подняла голову и посмотрела Павлу в глаза. – За нашу. Павел взял Елену за подбородок. Теперь он уперся в нее пронзительным взглядом.
– За чью «нашу»? Кого ты считаешь «нашими»? Русских? Немцев? Ну?! – Павел говорил жестко, напористо, не давая девушке опомниться. – Разведчик должен всегда, в самых сложных ситуациях реагировать быстро, решительно, не считаясь ни с какими моральными, этическими или прочими нормами. Павел громыхнул кулаком по столу.
Елена сжалась в комочек, боясь, что Шульц ударит ее, и заплакала. О, эти спасительные девичьи слезы. Не одно мужское сердце смягчили они. Но не разведчика. Павел сделал паузу и сухо сказал: – Ты написала в автобиографии, что хочешь отомстить коммунистам за своего отца. Так? – Да, герр майор. – Ты знаешь, где сейчас твой отец? – … – Полковой комиссар Шумов сейчас на фронте и воюет против нас. Он не был репрессирован. Ты нам соврала. Зачем? Чтобы проникнуть в разведшколу? – Я боялась, что меня, как дочь комиссара расстреляют. – Ты сказала, что в район Волоколамска вы с Гринкевич выехали пятнадцатого октября. Так? – Так, герр майор, или четырнадцатого. – К этому дню пригородные поезда в этом направлении не ходили. Только воинские эшелоны. Ни по каким пропускам гражданское население из Москвы по личным нуждам проехать до Волоколамска не могло, ни по синим, ни по красным, ни по серо-буро-малиновым. – Мы с Машей попросились… – Молчать! Отвечать только на мои вопросы, – повысил голос Павел. – Никакой Маши Гринкевич нет на свете, и в помине ее никогда не было, а есть Миша Гринкевич, боец диверсионно-разведывательной группы. Тебе известна такая фамилия – Махалов? Елена вздрогнула, но, подняв лицо, ответила: – Нет. – Известна. Должна быть известна. Это командир вашей группы, заброшенной в наш тыл. Из доклада лейтенанта госбезопасности Махалова известно, что некая Шухова и Гринкевич двадцатого октября сорок первого года были направлены на разведку в село Васильевское. Шухова попала в лапы немецких мотоциклистов. Гринкевич успел скрыться и вернуться в отряд. – Это не так, – проговорила Елена, потрясенная тем, что Шульц знает фамилию командира диверсионно-разведывательной группы, знает, что в разведку с нею пошел Мишка, знает про ее отца, но попыталась убедить майора в том, что он ошибается. – Я поехала менять вещи. У Маши был брат Миша… Эта Шухова, наверно, моя однофамилица… – У настоящей Шуховой на правой груди имеется родимое пятно, как у тебя, – сказал Павел. – Будешь отрицать это? Тогда я заставлю тебя снять лифчик. – Не буду, – зардевшись, ответила Елена.
Павел улыбнулся. Ему больше не было необходимости мучить девушку.
– Прости меня, моя девочка, – сказал он.
Неожиданный переход Шульца от роли грубого следователя к ласковому «милая девочка» смутил Елену. Она вскинула голову и удивленно посмотрела на Павла.
– Ты хочешь знать, откуда у меня такие сведения о тебе? – спросил тот. – Из Москвы. А точнее от моего руководства из Управления государственной безопасности. Я работаю на советскую разведку. – Вы – русский, герр майор? – поразилась Елена. – Нет, я немец, но родился и вырос, как и ты в Москве. На этих днях я получил санкцию привлечь тебя к работе. Конечно, при твоем согласии.
Онемевшая от неожиданности Елена кинулась на шею Павлу. Она смеялась и плакала…
– А теперь давай поедим, милая девочка, и выпьем за нашу победу, – сказал Павел, когда Елена успокоилась. – А то рыба уже остыла, вино выветривается…
Помочь сайту
Поздравления
