АГЕНТ НКВД (1)

                                                      ВРАГ  НАРОДА

                           (книга первая романа "По краю пропасти")


1.

    Домой Павел добрался незадолго до полуночи. Дежурный по командирскому общежитию лейтенант Васькин встретил его с усмешкой:
– Ох, изблядовался же ты, Пашка. Опять какую-нибудь марушку дячил?
– Нет, задержался в читальном зале. Изучал труды Энгельса, – ответил ему Павел почти честно. 



    Он действительно провел вечер в читальном зале областной библиотеки, действительно конспектировал «Анти-Дюринг» Энгельса с нетерпением ожидая конца рабочего дня, когда освободится библиотекарша Липочка с кукольно-невинными голубыми глазками на работе и неистово страстная в постели. Они встречались уже больше двух месяцев. Благо, мать Липочки работала гардеробщицей в театре и домой возвращалась не раньше полуночи, так что насладиться любовью времени им хватало.

    Сосед Павла, политрук его же роты Яшка Клеверов, уже дрых без задних ног, негромко похрапывая. 

    Павел быстро разделся, кинул гимнастерку на стул, сапоги сунул под кровать, откинулся на койку и почти мгновенно уснул. Спал он обычно без снов.

    Разбудил Павла громкий голос грубый и наглый:
– Лунин! Вставай!
– А не пошел бы ты на хер, – автоматически отозвался Павел сквозь темноту сна, не желая пробуждаться. Но грубая тряска чьей-то жесткой руки заставила его открыть глаза.

    Перед ним стоял человек в форме сотрудника НКВД. Павел резко поднялся, спустил босые ноги на пол, спросил не без трепета в голосе:
– В чем дело, товарищ?
Энкаведист гаркнул:
– Ты Лунин Павел Александрович?
– Ну, я Лунин, – ответил Павел. 
– Ты арестован.
– За что? – растерялся Павел.
– Там, где полагается, тебе объяснят, – ответил энкаведист и приказал двум своим подчиненным: – Обыскать!



    Один из подчиненных полез под кровать, вытащил чемодан Павла, второй взял гимнастерку, осмотрел нагрудные карманы и вынул документы. Потом ножичком небрежно, с мясом, спорол с гимнастерки петлицы и приступил к карманам бриджей.

– Можешь одеваться, – сказал старший энкаведист, бросил Павлу гимнастерку и бриджи и прикрикнул, когда тот потянулся за ремнем: – Ремень не брать! Не положено! 

    Павел сидел на кровати и пытался осмыслить происходящее. Ему вдруг подумалось, что это сон, кошмарный сон. И эти недоумевающие глаза испуганного Яшки Клеверова он тоже видит во сне.

– Яш, мы спим еще? – спросил Павел Клеверова, и голос его прозвучал сдавленно и жалобно.

    Политрук Клеверов промолчал.

    Обыск энкаведистам ничего не дал. Лишь обнаруженное ими письмо матери, написанное по-немецки, она изъяснялась с Павлом только на языке своих предков, доставило энкаведистам некоторое удовлетворение.

– Встать! На выход! Руки за спину! – рявкнул старший энкаведист.

    Павел встал, заложил руки за спину и, опустив голову, ссутулясь, расхристанный пошел по пустынному коридору общежития. Ни один нос не высунулся из-за дверей, никто не поинтересовался: что там за шум? НКВД не терпит любопытных.

    У выхода лейтенант Васькин посмотрел на Павла недоуменно и, молча, проводил его глазами до черного «воронка», стоящего у самого подъезда.

2.

    Павла доставили в «серый дом». Тот же энкаведист, что проводил арест, толкнул его в кабинет, где за обычным канцелярским столом сидел чин с длинным лошадиным лицом

– Я следователь Мертваго Юлий Федорович, лейтенант государственной безопасности, буду вести твое дело. Прежде всего, сядь. Чтобы нам не тянуть кота за хвост, поскольку нам все о тебе известно, поступим так: я буду задавать вопросы, а ты коротко отвечать «да» или «нет». Чистосердечное признание облегчит твою участь и, возможно, спасет твою молодую жизнь. Отказ от сотрудничества со следствием грозит тебе большими неприятностями. Если даже тебя Особое совещание не приговорит к расстрелу, доживать будешь глубоким инвалидом, таким, что и жизни рад не будешь.

    При этих словах следователь Мертваго положил на стол свои лапищи, именно, лапищи – огромные, волосатые, с толстыми ногтями.

– Итак, приступим, – сказал следователь и придвинул к себе листы бумаги с уже отпечатанным текстом. – Вопрос первый: ФИО. Будем считать, что ты уже ответил, Лунин Павел Александрович. И на второй тоже: год рождения – одна тысяча девятьсот четырнадцатый двадцатое июня по новому стилю. Место рождения: Петербург. Отец: царский офицер Рудольф Таубе, утонул в Ладожском озере через год после твоего рождения. Черт с ним. Мать – Анна, урожденная графиня фон Шерер, потом баронесса фон Таубе, а ныне Лунина Анна Павловна. Все так? – Мертваго оторвал глаза, холодные, пустые от листа и посмотрел на Павла. Павел кивнул головой: так.
– Состоял членом ВЛКСМ, – продолжил следователь. 
– Почему состоял? – прервал его Павел. – По сей день состою.

    Мертваго снова оторвался от бумаги.

– Запомни, гаденыш, в этом кабинете не бывает комсомольцев, коммунистов и командиров – здесь только враги народа – мерзавцы, сволочи, одним словом, всякая контрреволюционная мразь, – прорычал Мертваго.

    Павел не выдержал, усмехнулся почти весело и спросил:
– Вы и себя включаете в их число?

    Мертваго вскинулся, лицо его побагровело. Казалось, он сейчас вскочит и ударит Павла. Его пальцы сжались в громадный кулак, но тут же распрямились – видимо, еще не пришло время бить.



– Сук-ка, еще одно так-кое слово, и я выб-бью тебе зуб. У меня эт-то л-лов-ко п-получает-тся, – слегка заикаясь, пригрозил Мертваго и продолжил зачитывать готовые вопросы: – В тридцать четвертом ты окончил энское танковое артиллерийское училище. В этом, одна тысяча девятьсот тридцать седьмом году подал рапорт о сдаче экзаменов в Академию. Так?
– Так, – подтвердил Павел.
– Ну, вот видишь, – почти ласково произнес Мертваго, – как мы быстро двигаемся. Теперь главное. Признаешь ли ты себя виновным?
– В чем? – недоуменно спросил Павел следователя.

    Мертваго не рассердился, а прочитал:
– Я, то есть – ты, мразь, признаю себя виновным в том, что совместно с группой старших командиров, список прилагается ниже, в числе коих входил и мой отчим комкор Лунин Александр Петрович замышлял государственный переворот и провозглашение военным диктатором бывшего маршала Тухачевского, занимался разложением бойцов и командиров моего подразделения, список их прилагается ниже, и участвовал в хищении боевого оружия из полкового и дивизионного складов при помощи ряда военнослужащих, список прилагается, в чем и расписываюсь. Точка. Нам от тебя много не надо, – закончил весело Мертваго, улыбкой выставив наружу длинные желтые конские зубы. 

– Я это подписывать не буду, – резко ответил Павел. – Это всё ложь!
– Подпишешь, – скривил губы Мертваго. – Хочешь знать, что мы будем делать с тобой? Сначала, мы тебя просто отметелим – больно, но без значительных повреждений, потом не позволим ни на минуту уснуть. На этом ломается большинство. А наиболее упрямым мы сдавливаем плоскогубцами яйца, чтобы контрреволюционная погань вроде тебя больше никогда не е*ала наших баб. На этом сдаются все. Хорош выбор, а? Так что, давай, подписывай. И поедешь в лагерь здоровым. Там тебе здоровье пригодится.
– Не подпишу! – тряхнул головой Павел.

    Мертваго откинулся на спинку стула, широко зевнул и сказал:
– Я зачитал список твоих преступлений. Даю время подумать, осмыслить свое положение, и понять, что ты, здесь, никто. Тебя как бы уже вычеркнули из списка живых, и только от тебя зависит использовать любую малейшую зацепку, чтобы выжить.

    В кабинет вошел конвоир с винтовкой в руках. 
– В восемнадцатую, – приказал Мертваго. – Жрать не давать. Воду пока оставить. 

3.

– Руки за спину – скомандовал конвоир. – По сторонам не зырить. Смотреть в пол. Вперед.

    Павел опустил голову. Под ногами потертая ковровая дорожка сменилась крашеным темно-коричневым деревянным полом, деревянный пол – серым бетонным. 

    Пожилой надзиратель в мятой гимнастерке обдал Павла густым запахом чеснока и, звякнув ключами, открыл дверь камеры.

    Крохотная мрачная клетушка с высоким потолком. И там, под самым сводом на серой стене прорисовывался маленький квадратик окна, густо закрашенного грязно-белой краской. В углу стояла деревянная бадья, источающая миазмы содержимого человеческих кишечников и застоявшейся мочи. У правой стены стоял столик меньше вагонного и узкая, не шире ладони, откидная скамеечка. Несмотря на лето, в камере царил промозглый холод.

    Павел прошел вдоль камеры, от двери к окну, и сосчитал шаги – их получилось семь, в ширину – четыре. Стояла мертвая тишина. Каменный гроб.

    Павел сел на скамейку. Только сейчас, оставшись один, наедине с собой, Павел постарался осмыслить то, что произошло с ним за последние часы. Но разве можно понять абсурд?

– Неужели Александр Петрович арестован? – подумал Павел, вспомнив, что следователь назвал отчима соучастником недавно расстрелянного за государственную измену маршала Тухачевского. 

    Павел не мог в это поверить. Комкор Лунин был настоящим большевиком с дореволюционным стажем, ленинцем, героем Гражданской войны. Уже в то время он командовал кавалерийской бригадой. Невозможно его представить изменником. Но можно ли было подумать, что врагами народа, предателями народного дела могли стать Бухарин, Зиновьев, Примаков, Путна?

    Но если даже это так, то сам-то он, Павел, честно служит Родине и готов отдать за нее жизнь. За что же его арестовали? И что за странный допрос, на котором его не допрашивают, а диктуют то, в чем он должен признаться, будучи абсолютно невиновным?

    День еще не закончился, но в камере стемнело, и под потолком загорелась мутным светом тусклая лампочка в проволочном каркасе.

    У Павла засосало под ложечкой – он не ел со вчерашнего вечера. Но на то, что ему принесут поесть, надежды у Павла не было. «Жрать не давать», – звучали в его ушах слова следователя. 

Вечером, когда квадратик окна уже не светился, а почернел, надзиратель принес ему кружку тепловатой воды, воняющую хлоркой.

– Пей, – сказал надзиратель. – Кружку я должен забрать.

    Павел стал пить эту противную воду, к его удивлению, оказавшуюся изрядно подслащенной.

– Хоть и вода, а силушки прибавляет, – заметил надзиратель и спросил: – Куришь?
– Курю, – ответил Павел.
– Насчет курева тебе запрета не было, – сказал надзиратель, доставая папиросу и протягивая ее Павлу. – Прикуривай. Захочешь пить, стукни в дверь.

    Затем он отомкнул от стены доску, оказавшуюся узким ложем, но на котором можно было лежать. Ни подушки, ни одеяла не было: не положено.

– Можешь ложиться. Через полчаса отбой.

4.

    Утром лязгнул замок в двери. Павел открыл глаза: удивительно, как это он в его положении мог уснуть и проспать всю ночь? 

    В камеру ввалился надзиратель. Другой. У этого были злые глаза и белёсая челочка, сваливающаяся из-под фуражки. 

– Давай, вали со шконки, – ткнул он кулаком Павла. – Разлегся, барин.

    Папиросу он не предложил, но кружку воды дал, обычной, несладкой. 

    И снова наступила глухая тишина. Серый свет. И мысли, мысли, обрывки мыслей:
– Я не изменник… Я докажу, что я честный человек… Мы живем в советской стране… Они не могут вот так ни с того ни с сего обвинить невинного человека…

    Медленно тянулся день. Снова потемнел квадратик окошка. Надзиратель сунул Павлу кружку воды, открепил шконку от стены. Можно было лечь, но полежать ему не удалось: явился конвоир. Надзиратель крикнул: 
– На выход!

    И снова: руки за спину, смотреть в пол, марш! 

    Следователь Мертваго, благоухающий шипром, сидел за столом. За окном – темная улица, желтый свет фонарей.

– Давай, Лунин, не будем тянуть – подписывай и вали в камеру – проговорил следователь и пообещал: – Тебе дадут ужин. Не мучай себя. Не вынуждай нас применять крайние меры воздействия. Ты изобличен своим отчимом и матерью. Они признались в том, что ты сотрудничал с заговорщиками и знал, пускай далеко и не все, об их планах.
– Ложь! – ответил Павел. – Они не могли этого сказать, потому что этого не было!

    Мертваго раскрыл папочку. 

– Вот фотокопии части их собственноручно написанных показаний, – сказал он. – Прочитай сам, что о тебе сообщили твой отчим и мамаша.

    Павел взял верхний лист, прочитал:

«Народному Комиссару 
Внутренних Дел
Н. И. Ежову 

    "...Только сейчас, будучи арестован, я осознал глубину моего падения, как следствие моих завышенных амбиций, ради осуществления которых я пошел на предательство сам и побудил пойти на него моих близких – жену Анну Оскаровну Лунину и пасынка командира Красной армии Павла Александровича Лунина. Моим честным рассказом следствию о всех моих преступных деяниях я хочу доказать Родине мое искреннее раскаяние и понести заслуженное наказание каким бы оно тяжелым ни было.

                                                                                                                           Лунин.
24 июля 1937 г.

                                      Заявление отбирал: следователь 5-го отдела ГУГБ 
                                      старший лейт. госуд. без. Макухин (подпись)".

– Он не мог этого написать, – подумал Павел. – Он учил меня совсем другому: честности, смелости, умению противостоять подлости… Нет, не мог…

    Отложив фотокопию, Павел взял второй лист.

    "...Я признаю себя виновной в том, что знала и помогала своему мужу комкору Лунину А.П. в его антисоветской деятельности, а также в 35-году вовлекла в эту деятельность моего сына Лунина П.А., выполнявшего поручения Лунина А.П., а также других старших участников нашей преступной группы..."

    С первого взгляда Павел понял, что это писала не мать. Она не признавала современную орфографию и по-русски писала со всеми ятями и твердыми знаками, как это было до революции. 

– Это фальшивки, – Павел бросил на стол следователю фотокопию. – Ни мать, ни отчим не могли написать такого. 
– Вы обвиняете наши Органы в том, что они занимаются фальсификацией? – возмутился Мертваго.
– Не Органы, а того человека или тех людей, что состряпали это, – Павел ткнул пальцем в фотокопию. – Я смогу доказать это любому суду. 

         

    Мертваго откинулся на спинку стула, смерил презрительным взглядом Павла и произнес медленно, с расстановкой:
– Суда – не – будет. Такие – дела – рассматривает – ОСО. А ОСО – с такими – как – ты – не разговаривает. Оно – вынесет – тебе – приговор – заочно. Тебе – останется – только – расписаться – в его – получении. 
– И все-таки, это – подло, – сказал Павел. 
– Нас – не интересует – твое – мнение, мнение – врага – народа, – скосил губы в улыбке Мертваго – левый угол их полез вверх, правый опустился вниз. – Ты – подписывай – свое – признание.

    Павел покачал головой: не буду.

    Мертваго медленно поднялся со стула, медленно вышел из-за стола, медленно подошел к Павлу, встал напротив него. 

– Я – тебя – предупреждал – сволочь: не подпишешь – по-хорошему – подпишешь – по-плохому.

    Резко взмахнув сжатым кулаком, Мертваго направил удар Павлу в лицо. Павел мгновенно отклонился, и следовательский кулак кувалдой пронесся мимо его головы. В тот же миг Павел привстал, легко ударил Мертваго в спину. Следователь мешком повалился на пол. Павел схватил его руку и завернул её за спину, все круче и круче заводя кверху, пока не раздался хруст в плече. Мертваго взвыл. Павел отпустил поверженного врага и сел на табурет.
– Ты сломал мне руку, – простонал Мертваго, пытаясь встать. 
– Только вывихнул, – ответил Павел и помог следователю подняться с пола.

    Мертваго вызвал конвой.

– Теперь тебе пи*дец, сук-ка, – пригрозил он Павлу на прощанье.



(продолжение следует)