Хотел я подремать ещё часок до того, как окончательно рассветёт, да не вышло. После разговора с Горемагом в голове всё ворочались какие-то обрывки мыслей. А рядышком во сне ворочался Пракша, и шумно, присвистывая, сопел. Ему всё было нипочём, и я, поглядывая на него, время от времени завистливо вздыхал.
- Ну, чего ты всё пыхтишь? - вдруг сонно пробурчал Пракша, приоткрыв один глаз. - Обиделся, что я тебе не давал ораторствовать на лавке? Ну, и что там говорил Охрипит?
- Еврипид, - поправил я, вздохнув. - Спи, пёс трепливый. Пойду, пробегусь по росе.
Горемага нигде не видно, видимо тоже решил пройтись, думы разогнать.
Под деревьями ещё лежали серыми тенями остатки сумерек, а листва на верхушках уже начинала золотиться под первыми лучами солнца. В потоках между стволами струился туман.
Я сладко потянулся и шагнул в росистый полумрак. Тропинка едва заметной ниткой повела меня куда-то между папоротниками. Уходить далеко я не собирался: скоро наши проснутся, в дорогу собираться будем. Хотелось просто лапы размять, да освежить тяжёлую голову.
Побродив немного, я уселся на бугорке. Поймал на кончик носа солнечный луч, скользящий сквозь лиственное кружево, и стал греться.
Внезапно что-то щекотно кольнуло в груди. Что-то знакомое и приятно дурманящее манило, я беспокойно завертел головой, желая увидеть источник.
В зарослях папоротника послышался шорох. Я инстинктивно насторожился, развернувшись на всех четырёх лапах в ту сторону. В зыбкой рассветной дымке что-то мелькнуло, и из травы показалась острая рыжая мордочка. Затем над влажными метёлками папоротника вынырнули лисьи ушки, пушистая шёрстка на спине.
В следующее мгновение на соседний бугорок выбежала лисица. Будто только сейчас заметив меня, бросила мимолётный взгляд, сверкнув жёлтым глазом, и опять метнулась в заросли. Мысли, одолевавшие меня полночи, тотчас улетучились. Манящий запах-зов и призывно махнувший лисий хвост сорвали меня с места: со всех лап, а может и крыльев, не помню, я ринулся за лисицей.
Волнующая погоня среди папоротников затянулась. Уже и солнце взошло и роса, испаряясь, исчезала, а я всё не мог настигнуть плутовку. Начал выбиваться из сил, но манящий запах влёк, заставлял двигаться из последних. Я понимал, что лиса меня дразнила: то присаживалась на кочку или пенёк, призывно оглядываясь, то, стоило мне чуть приблизиться, срывалась с места и стрелой мчалась глубже в лес.
Я уже был сам не свой, когда игра вдруг закончилась. На маленькой круглой полянке лисица остановилась, всем своим видом показав, что больше не спешит. Не глядя в мою сторону, она томно потянулась, изогнув спину. Я устремился на её молчаливый зов. Под лапами захлюпало. Лес вокруг совершенно поменялся: мы оказались в чахлом осиннике, к тому же болотистом. Туман выползал из зарослей и, сгущаясь, окружал поляну плотной завесой.
Здесь было странно тихо. Лишь слабо долетало с востока кукование кукушки.
Туман сужал круг, дышать становилось невмоготу. Я поначалу подумал, что это от избытка чувств, но в самый приятный момент вдруг понял, что более мне не вздохнуть. Грудь разрывалась от недостатка воздуха. Внезапно меня ни с того ни сего подбросило вверх, оторвав от лисицы. Зависнув над землёй, я взбрыкнул, силясь обрести почву под ногами. Не помогло. Тогда решил взлететь и взмахнул крыльями. И опять ничего не вышло. Невидимая сила мешала мне: лапы беспомощно висели, а крылья…Холодная рука с костлявыми пальцами вцепилась в них, немилосердно сминая перья. И я не мог сбросить эту руку, не мог освободиться. Всё походило на злое колдовство.
Изогнувшись в последней попытке обрести волю, я порывался крикнуть лисице, чтобы бежала отсюда,…но её и след простыл. Злой хохот рванул сырую тишину осинника.
Меня встряхнули изо всех сил за оба крыла, сложив их вместе. Острая боль резанула то место, где крылья соединялись с телом. На мгновение мне почудилось, что их вырвали с мясом. А затем я увидел прямо перед собой глаза. Не лисьи, большие чёрные, они с ненавистью смотрели в упор, пронзали моё существо как стрелы. А потом всё поглотил туман…
Очнулся я непонятно где. Темно вокруг, душно. Лапы мои болели, туго связанные попарно передние и задние тонкой и колючей пеньковой верёвкой. Голова гудела, как пустой медный котёл.
Когда глаза свыклись с темнотой, я обнаружил, что лежу на деревянном столе в какой-то избушке с низким потолком и единственным оконцем, на четверть приоткрытым. И даже это не помогало от тошнотворного запаха.
В углу виднелась печь, на ней котёл, в котором клокотало и пыхало скверным запахом варево. У печи стояла женщина, что-то бубнила и помешивала в котле сухой птичьей лапой. В длинном неопределённого цвета одеянии, с белыми, как снег волосами, схваченными ремешком на голове, женщина со спины казалась далеко немолодой. Её странные одежды были обвешаны оберегами вроде тех, что давеча были на колдуне, которого победил Горемаг.
Скорее всего она чёрная колдунья. И дела мои плохи.
Ох, ничему-то меня жизнь не научила! Опять поймали на то же самое - на естество.
Словно услыхав мой трепещущий страх, колдунья обернулась, хлопнула в ладоши - по углам избы вспыхнули факелы, торчащие из стен.
- Что, очухался лиходей похотливый?
Колдунья скрипуче рассмеялась, и я узнал этот смех, уже слышанный в лесу. Нос у неё был крупный, крючковатый, брови угольные, и глаза под ними непроглядной черноты. Те самые страшные глаза, что смотрели на меня в осиннике.
- Вы кто будете, уважаемая? - прохрипел я, во рту было сухо, точно туда песок набился.- Что вам нужно от меня?
- Зелье мне сварить поможешь, зверь диковинный, - мрачно усмехнулась колдунья. - Что бы личину чужую с дочи любимой, единственной, снять.
Может, не так всё плохо, как я подумал?
- Это я всегда, пожалуйста…помочь, - с облегчением пробормотал я. - Только чего же вы мне лапы спутали?
- Чтоб снова не убёг. А то в прошлый раз получил, что желал, да и был таков. И над девицей потешился, и слова не сдержал. Помнишь такое дело?
Лиса-оборотень, у которой я нож забрал? Да, я в тот раз, пожалуй, хватил через край. На меня накатило запоздалое раскаянье, заставив смутиться.
- Так это ваша дочь была?
- До сих пор в лисьем обличье бегает, сердце моё терзает, - зло процедила сквозь зубы колдунья. - А ты, поди, и думать забыл? Так я напомню тебе. Теперь потешусь и я…
Что она имеет в виду? Явно ничего хорошего. Мне стало совсем худо, забился, задёргался, пытаясь освободить лапы. Куда там, верёвка только глубже впивалась.
- Сколь лапами не сучи, не вырвешься, пташка, - злорадно усмехнулась колдунья, наблюдая мои тщетные потуги. - Ты мне дашь всё, что надобно. Верну доче людской облик, ты мне не помеха.
- Что тебе нужно? - подозревая самое дурное, спросил я.
- Семя твоё уже получила, - презрительно фыркнула колдунья, и я тотчас вспомнил, что случилось в осиннике. - Теперь мне ещё кровь твоя надобна.
Я вновь отчаянно задёргался:
- Кровь пустишь? Не по греху плата…Я раскаиваюсь за содеянное! Пощади!
Колдунья ответила ядовитым смешком.
- Над чадом моим позабавился и думаешь царапиной отделаться? Не жди пощады. Всё, недосуг мне лясы точить.
Прикрыв котёл деревянной крышкой, колдунья ушла за грязноватую занавесь, вскоре оттуда послышался резкий лязгающий звук. Сомнений быть не могло: колдунья точила нож. Нож на меня!
Собрав остатки сил, я дёрнулся, пытаясь встать. Напрасно!
Скрежет лезвия об оселок становился всё громче и громче.
Забыв о всякой гордости, грифоньей и лисьей, я жалобно заскулил. Как же всё-таки жить хочется!
Друзья, наверное, уже меня хватились, не ведают, куда я делся. Пракша, братишка мой, где же ты?
Я тихо, горестно завыл, точно и сам был собакой.
Сквозь скрежет точимого ножа и собственный скулёж, я вдруг уловил слабый шелест крыльев сзади, от оконца. Мой отуманенный слезами взор увидел лишь тень.
- Угу, долетался рыжий? - прозвучал знакомый голос сочувственно с долей укоризны.
Я встряхнул головой, стряхивая слёзы с глаз, и увидел сидящего на перекошенном подоконнике Фильку. Превозмогая боль в связанных лапах, я подполз к краю стола.
- Филя, друже, конец мне приходит! Не откажи в милости, предупреди друзей моих. Скажи Горемагу, Фурсику…и остальным, что я в плену у колдуньи. Слышишь: нож точит, кровь мою пускать хочет…
- Да, видно плохо тебе приходится, раз стихами заговорил, - сочувствующе вздохнул Филька. - Ты уж погоди, не помирай прежде времени. Авось успею за твоими слетать.
Он махнул крыльями и был таков. Только на подоконнике осталось серое пёрышко. Я смотрел на него, и надежда на моё спасение уменьшалась, уменьшалась, стала такой же маленькой, как это пёрышко. Успеть-то Филька успеет долететь, только вряд ли успеют други прибыть сюда…
Помочь сайту
Поздравления
