ДЕРЕВЯННАЯ ДОРОГА В АРХЫЗ!

          В России с приходом сраной демократии полноценный советский рубль превратился в деревянный, до этого события национальная валюта страны покоряла мир, и весьма успешно. Теперь же деревянными купюрами укрывают от народа свою совесть менты на дорогах и прочие продажные сволочи из чиновничьей кошары в маскарадных обносках. Это те самые нелюди, вампиры и дети Люцифера, которым вольготно живется на фоне всеобщего обнищания русских – они питаются живой энергией народа и блаженствуют от его страданий, потому что ее в такие моменты выделяется куда больше. Но дело не в них, даже в ульях есть среди пчел трутни – так задумано природой – а в нас, ведь пчелы в трудные для роя времена изгоняют трутней, предоставляя им заслуженное право сдыхать вне пчелиной семьи, мы же в нелегкие времена раздеваемся донага, чтобы ментам, чиновникам и другой сволочи легче было вцепиться в тела вставными зубами. Чем покорнее мы подставляемся, тем больше становится подлецов, тем интенсивнее они плодят себе подобных, активнее загоняя нас в униженных и оскорбленных, превращая в конце концов в рабов их желудков. Так от начала устроен живой мир, а чтобы уберечь себя от нелюдей с безразмерными запросами, нормальные люди провозгласили законы, обязанные их защищать, которые призваны работать как часы. Если же законы не работают, то такое общество живет по диктату природы или под вражеским игом и называется оно первобытным. И это прелюдия к песне про Архыз.
        На третий день после Нового года мы поднялись в четвертом часу ночи, наскоро перекусив, сели в машину и поехали в сторону проспекта Стачки.В четыре часа нас уже должны были ожидать в условленном месте еще две машины с детьми моей пассии, вдовой профессора физики и математики, ее внуком и друзьями детей. Мы прибыли на своей «ДЭУ» первыми, лишь немного погодя подкатил сначала джип «Фольксваген», управляемый зятем моей подружки с ее дочерью, его женой, и внуком на заднем сидении, затем «КИА» с их друзьями. Огромный ночной город должен был еще досматривать цветные южные сны, так во всяком случае было двадцать лет назад, во времена развитого социализма, но оказалось, что за это время он разучился спать окончательно. По проспекту неслись друг за другом, пользуясь некоторой свободой, автомобили, при чем в одну и в другую стороны, и редко когда между ними наблюдался приличный разрыв. После короткого обмена мнениями мы снова влезли в салоны, «Фольксваген» дождался кратковременного обрыва красно-белой цепочки огней и помчался за обезьяньим задом последней машины, мы рванули за ним, заметив в заднее стекло, что джип «КИА» не стал дожидаться наших преследователей, ловко подрезав очередного лидера, пристроился к нам. Кавалькада завернула за мостом через железнодорожные пути с памятником стачке 1905 года к вокзалу и не доезжая привокзальной площади устремилась по новой эстакаде к мосту через Дон. Я успел заметить, что фарватер реки еще не осовбодился от топовых огней самоходных барж и сухогрузов, стоявших в кильватере от порта за Богатяновским спуском до самой Нижне-Гниловской. Дон-батюшка стал трудиться теперь без зимних каникул, почти до наступления весенних разливов. За городом трасса тоже не пустовала, она продолжала гудеть шмелем и на разводке перед Батайском, и за ней, до Койсуга и дальше. Полицейские посты, перед которыми водилы вежливо сбрасывали скорость, чаще пустовали, изредка выпирался на вид помятый мент с короткоствольным автоматом, зевал на трусливое железное стадо и снова задумывался о своем, которое ближе к телу. Оно и понятно, время до утренних шумахеров у него еще было, удочки с наживками заготовлены с вечера, а ночных толстолобиков чего дергать, они спросонья плывут как говно по реке,не ускоряясь даже на глухих участках дороги. Потом начало светать, автобан превратился в железный поток, перейти который не удалось бы никому, подтверждением этому служили трупы собак и других животных,устлавшие растерзанными телами обочины по обеим его сторонам.Трасса показалась неплохой, даже шикарной по сравнению с тем же советским периодом, когда автобус добирался до ближайшего населенного пункта только благодаря густому мату жителей окрестных станиц и хуторов с натруженными на баранке руками водилы с красным от натуги лицом. Я оглядывался вокруг с некоторым недоумением, замечая все новые признаки нашествия цивилизации на южный наш регион, я, давно не выезжавший за окраины родного города, но успевший поездить по европам с египтами, в которых автобаны были освещены на всем протяжении и в любом направлении, обнаружил, что и над трассой М-4 желтеют электрические «кобры», не говоря о международной «Дон». Мимо проносились населенные пункты с дорожными знаками на обочинах и с плакатами над четырехполосной асфальтовой лентой с неплохой разметкой, оповещающие о поворотах к ним, с черными мешками для мусора у полосатых столбов. И уже хотелось сказать, что хорошо и все тут, значит, правительство, пусть чужеродное, заботится о нас, впихивая немалые денежки от природных наших сокровищ, продаваемых за границу потоками, хотя бы в дорожное строительство. Конечно, надо было бы заняться главным – экономикой, хрен бы ее подрал, заводы с фабриками и другими предприятиями совсем сдулись, превратившись в огрызки от воздушных лопнувших шариков, похожих на подарок свиненка осленку из детской мультяшки. Но народ должен радоваться и этому, ведь после гражданской или отечественной смотреть вообще было не на что – разруха полнейшая, и все по вине самого народа. Да что тут рассусоливать, и царя своего убили мы, и Столыпина своими руками ухайдокали, а не другие с чужими фамилиями типа каких-то богровых с юровскими, и других царей убомбили тоже мы, с Маяковским, Есениным и даже Тальковым… Опять то засуличи, то шляхманы... Такой мы народ, одно слово - русские!
         Уже хотелось простить все и всем по простоте своей душевной, русской и неизбывной, как вдруг за Тихорецком наша кавалькада свернула на другую трассу, ведущую на Кропоткин с Армавиром и дальше, на Ставропольский край с конечным пунктом в Карачаево-Черкессии.Вот тут и начался цирк наподобие телевизионного,поставляемого нам ежедневно на показ с утра до ночи, с разными ургандонами и це калами, с жованецкими и изымайловыми, с поздними познерами и эверестами во главе, наподобие константинов эрнстов. «ДЭУшке» моей пассии, ведомой ее родным братом по причине длительного путешествия, не исполнилось года, водить ее она начала месяца полтора назад, остальное время машина почти не знала улиц родного города. Но здесь она затряслась по кособокому асфальту с рытвинами и выбоинами с таким остервенением, будто засобиралась на пенсию. Гремело и звенело все, вплоть до дисков на колесах, не говоря о мостах, наподдававших по поддону так, что я невольно поглядывал на потолок салона, обшитый заморским мягким материалом. Казалось, наша «дэвушка» сейчас потеряет зимние трусы с начесом, купленные и одетые на нее на днях, оставив своих седоков одних в темноте ночи и на холодном ветру. А сама повернет обратно собирать родные зубы. Через километр я вспомнил фамилию губернатора Краснодарского края - Ткачев, зажиточного что он сам, что водимый им край, райский уголок российского беспородного по заверениям кремлядей раздолья, а затем полное его имя с отчеством. Всплыли в памяти раговоры о нем с аборигенами, честившими его в бога душу мать за то, что подгреб под себя с многочисленной родней чуть не половину края. Вспомнил опломбированные вагоны с баблом, бегущие непрерывной чередой через наш город к берегам Черного моря, в светлый Сочи, захваченный черными армянами, объявленный столицей зимней Олимпиады 2014 года. Коррупция там, по слухам, была такая, что Москве-бабушке оставалось только заполнять глубокие морщины на лице живой водой из глаз, а Одессе-маме радоваться за своих детей, жирующих на российских просторах, по прежнему нищих, как черви на объедках. А как еще столице можно было выразить досаду,когда ноги от старости и от непосильной ноши за спиной ввиде множества хитрых банков отваливались на ходу. Кроме этого из-за перенаселения и многокилометровых пробок, появившихся после строительства где попало по распоряжениям лужка, сына бога Яхве, недоделанных цветных многоэтажек, и распродажей им участков вплоть до кремлевских стен.Опять собор Васи Блаженного,до которого не сумел добраться Лазарь Каганович, разоритель старой Москвы и крестный отец нынешнего Абрамовича, именем которого было названо метро, закачался на подпорках как пьяный, подкопанный со всех сторон местными дураками под руководством пришлых разбойников с умом. Э-эх, Россия! Хорошо еще, что кубанские полицаи из гиблого дела, в большинстве своем армяне, рассованные по кущевкам с тихорецками и с глубокими омутами нэ разодралы очэй и нэ прынялысь докапываться до москалей, живущих севернее их края, иначе одно легло бы на другое – вот тебе и пресс.
         Дорога, сохранившаяся с довоенного времени, закончилась лишь перед Кропоткиным, напоминая о себе хорошими участками, прерывистыми как разметка посередине. О самом Кропоткине, небольшом кубанском городке, я не имею ничего сказать – там в двадцатых годах работал судьей мой дедушка по материнской линии, приговаривая банды абреков к различным срокам в заведениях ГУЛАГа. Разбойники старались деда задобрить, подгоняли к воротам добротного дома, предоставленного ему молодой советской властью, отары овец, стада гусей с утками, курами, и даже коровами. Его жена, моя родная бабушка, не в силах была ничего сделать с этаким калымом, несмотря на категорический запрет мужа не открывать ворота и двери дома никому, не брать ничего, сидеть взаперти, не высовывая носа. Животины заполняли просторный двор и начинали горластый ор, требуя жратвы, этот концерт продолжался до тех пор, пока домой не возвращался судья и не начинал пинками хромовых сапог гнать непрошенный навар – по современному - на улицу. И тогда местные абреки приговорили деда к смерти, они подкараулили его с супругой, когда он возвращался домой через городской парк. Завязалась перестрелка,бабушка,на тот момент беременная моей матерью, тоже отстреливалась из «смитвессона», дамского пистолетика, вмещавшегося в сумочку. Но силы были неравные, судья приказал жене, чтобы она спасала себя с ребенком в брюхе, к тому же его ранили, и она уползла. Я не знал ничего о судьбе Захара Антоновича Иващенко до тех пор, пока не повстречался в 1988 году в Центральном Доме литераторов в Москве с Анатолием Захаровичем Иващенко, политическим обозревателем «Сельского часа», поразительно похожим и на деда, и мою мать. Но выяснить, к сожалению, ничего не удалось, вполне возможно, по причине того, что наша семья состояла на учете в КГБ. Родную мать перед концом войны посадили в лагерь для политзаключенных по 58 статье – антиреволюционная деятельность - там я и родился. А потом шестимесячным меня забрала к себе родная бабушка, иначе клопы, падавшие на новорожденных детей с потолков, загрызли бы до смерти, как многих и многих, не выбравшихся на свет божий из лагерного роддома. Заведовала отделением стервозная еврейка, у которой мама работала медсестрой, если бы не это обстоятельство, от  меня следа бы не осталось в деревне Увельды Аргаяшского района Челябинской области. Вообще, странные у нашей семьи судьбы, бабушка жила с дедом, окончившим юридический факультет столичного вуза, в квартире, которая находилась за Кузнецким мостом, а после приезда с Кубани оказалась на сто первом километре от Москвы, в небольшом городе Сухиничи Калужской области. Там провел детство и юность,узнал будучи уже взрослым от родной матери,с которой жили через улицу,что дед присылал письма бабушке с просьбами приехать к нему, но та успела выйти замуж за другого – бывшего священника без обеих ног. Священник отморозил их, когда зимой прятался от пролетарских безбожников, стоя в погребе по колено в ледяной воде.  Оказалось, Захар Антонович выжил после перестрелки с разбойниками в кропоткинском парке, его перевели в Марийскую АССР народным судьей этой республики, но поезд как говорится ушел. А вот след от него остался. Двоих моих сестер, военнослужащих ракетных войск, перевели служить не куда-нибудь, а в Йошкар-Олу, столицу Марийской АССР, средний брат, вечный лагерный странник, расклеивавший на БАМе листовки о свержении брежневского режима, прошел многие лагеря ГУЛАГа. И сам я, повзрослев, вдруг собрал кургузый узелок из майки с трусами и носками, и подался не в Москву, до которой было всего двести пятьдесят километров, а почему-то на «Ростсельмаш», на Всесоюзную ударную стройку, до которой оказалось больше тысячи километров.Про отца могу сказать,что он родился и вырос в туркменском городе Мары недалеко от Кушки, самой южной точки бывшего СССР. Как русские люди оказались еще до революции в этой республике и за что его посадили не знаю, хотя фамилия Милюхин относится к чисто казачьим фамилиям – Милюхин, Милёхин, Мелихов и так далее.Я ездил к нему, видел его всего один раз в жизни в течении минут десяти, он «отдыхал» в лечебно-трудовом профилактории,расположенном посреди пустыни Кара-Кум, работая на строительстве Каракумского канала. Остальные несколько дней я прожил у матери отца, интеллигентной сухонькой старушки за восемьдесят лет, в небольшом домике недалеко от вокзала,чистеньком и красивом на такой же чистенькой улице,залитой жарким солнцем и заросшей чинарами, абрикосами и грецким орехом. Я хорошо запомнил, что улица была названа в честь русского поэта Некрасова, написавшего кроме прочего поэму «Кому на Руси жить хорошо», и странным кажется до сей поры, что мое детство прошло на улице с таким же названием, только в городе Сухиничи Калужской области. А солнца в Марах было много, как и песка, который хрустел везде – под ногами, под брючным ремнем и на зубах, когда я в первый раз искупался в Мургабе и вылез обсушиться, кожа на теле саднила будто надраенная наждачной бумагой, она была красной, словно в реке текла не вода, а кипяток. Так «почистил» меня песок, который несли стремительные струи Мургаба, питающие в том числе и Каракумский канал.     Через час я снова не знал куда деваться от боли, теперь из-за солнечных лучей, пропекших шкуру до печенок и за несколько дней превративших меня в арапа из пустыни Кара-Кум. Я помню восточный базар посреди городка, пропахший запахами сушеного урюка, спелыми дынями, арбузами, абрикосами и персиками, а так же верблюжьей, лошадиной и ослиной мочей со шкурами. Перед глазами до сих пор стоят юные туркменки с золотыми и серебряными монетами в черных косах до пят, молодые туркмены из пустынных аулов с загнутыми ножами за цветными широкими поясами.Бабушка обещала женить меня на одной из восточных красавиц, живших на ее улице, если я останусь жить у нее. Но что она рассказывала про их родословную, я не помню.
            Вот такие воспоминания навеял на меня Кропоткин, по окраине которого промчалась кавалькада наших машин, держа направление на Армавир, в котором дед судействовал тоже в тех же двадцатых годах. Он возник в мглистой дымке сумрачного январского дня немного погодя, сероватый как Кропоткин и с небольшими изменениями за двадцать пять лет, произошедшими со времени начала перестройки.В который раз в голове пронеслась мысль о том, что же поменялось за эти неспокойные годы,унесшие снова десятки миллионов русских жизней,как в революцию,в гражданскую с отчественной войны кроме того, что сокровища нации перешли в жадные грабли пришлых олигархов с фамилиями, принадлежащими народу, презираемому остальным человечеством во все века! Снова отвечать пришлось самому себе той же фразой: Ни-че-го, если не считать европейских объедков с обносками, заполнивших прилавки магазинов, да возведения высотных домов улучшенной якобы планировки, в которых вода, свет и газ отключаются с таким же постоянством, как в советские времена.Ни-че-го! Ныне и этот город стал отдаляться от России все дальше, как побережье Черного моря от Туапсе до Адлера, захваченное ордами армян, хлынувших в Россию после отделения Армении от новой России. Мы сами хотели этого отделения, надеясь освободиться от кавказских нахлебников вместе с азиатским подбрюшьем,как советовал нам сделать Солженицын,мечтая вздохнуть посвободнее и попользоваться сокровищами, собранными для нас нашими предками, сами с потомками. Но все получилось с точностью до наоборот, в стране что первых, что вторых стало больше в разы,они все прибывают, вышибая коренное население из обоймы и начиная диктовать порядки с условиями, опускающими цивилизованную нацию опять до положения выходцев из регионов третьего мира. Точно так-же повели себя армяне, объявившие в лихие перестроечные, что Армавир является древней столицей их Айастана, заставив меня и других русских людей кинуться к историческим справочникам, из которых выяснилось, что армянская нация занимала место между турецкими и персидскими владениями, ближе к Средиземному морю. Страна, которую они умудрились потерять в войнах с более сильными соседями прозывалась Урарту и остатки этой нации, переименованные ныне еврейскими хиромудрецами Новой Хазарией – в январе этого года в Соединенных штатах прошел их съезд, на повестке дня которого стоял вопрос об очередной перелицовке мирового порядка -  гнали в течении веков от берегов Средиземного моря за гнилой менталитет другие народы. Пока не загнали армян вглубь Закавказья, заставив расстаться даже с национальной святыней – горой Арарат.Старая Хазария,исповедовавшая иудаизм и достававшая русских людей хитромудрыми набегами на окраины русского государства, была рассеяна в 964-965 годах по миру по примеру ассирийского царя Саргона Второго киевским князем Святославом Игоревичем и больше не возрождалась. Хотя на американском флаге до сих пор выдавлено тринадцать звездочек по числу кочевых колен еврейского народа, рассеянных по миру Саргоном, Титом и Святославом Игоревичем, и последняя из них посвящается как раз хазарам. Как говорится, никто не забыт и ничто не забыто. Сейчас евреи взялись возрождать не только донавуходоносорские Израиль с Иудеей, но и другие свои владения, оставившие в истории след поклонением иудаизму – мертвой клановой религии, которой христианство во главе с Христом, арийцем по национальному признаку, перешло дорогу. Армяне тоже не простили Ленину его решение не поднимать после победы социализма вопроса об Арарате, за которую зацепился по библейским преданиям Ноев ковчег с каждой тварью по паре, а просто оставить его за турками. И это несмотря на то, что при царях русские войска зашли вглубь турецкой территории за Трапезунд, стремясь омыть сапоги в Индийском океане,и у них бы получилось, не будь революции, ведь индийцы родственный нам народ, многие слова в их речи идентичны русским. Но это другая тема, раскрывать которую здесь не имеет смысла, иначе «наш читатель» бросит читать мой путевой очерк – так сказал Иван Селедцов, главный редактор газеты «Ростов официальный». А произошло тогда – коротко – вот что.
         Я только что вернулся из поездки по Европе и сразу созвонился со знакомым из газеты «Молот» Ваней Селедцовым, новым редактором новой в Ростове газеты, с которым сотрудничал в советские времена. Он тогда занимал должность зав. партийным отделом¸ а потом стал третьим секретарем Ростовского обкома партии, короче, пошел мужик из глухой смоленской деревеньки на повышение. Так велел устав партии, написанный и проводимый в жизнь теми же евреями, опиравшимися на низы и обязывавший возвеличивать их до придворных шутов: кто был никем, тот становился всем… под негласным руководством их, за спиной стоящих. Но когда пришла перестройка, Ванин ум, как бы сказать поучтивее, не потребовался, хотя ему доверили возглавлять большую чуть ли не фирму – ведь такие люди послушны, а значит, на них можно опереться, чтобы с их помощью держать народ в узде. И там он не сумел проявить себя, а вот заработать дали – все-таки бывший третий! Короче, Ваня дал добро и я состряпал очерк, в котором расписал красоты Парижа с луврами, версалями, де фансами, домом Инвалидов, Консьержери, монмартрами и прочим, украсив все это названиями и описанием картин великих художников,скульпторов и архитекторов,возводивших прекрасные дома в эпохи Людовиков и Марии Медичи Ваня углубился в чтение, глубокомысленно собрав на лбу толстые морщины, затем отодвинул мое творчество и с издевкой спросил, мол, я уверен, что читатель будет читать эту мою галиматью? Кому, мол, нужны эти моны облизанные, венеры милосские с нике самофракийскими,сакре кёрами и типа нотре дам де пари с площадями каких-то вогезов, которых никто в глаза не видал, когда простого читателя интересует в первую очередь атмосфера тех мест, их запах! Я растерялся, а Ваня махнул рукой, чтобы я отправлялся домой. Через несколько дней вышел мой очерк, урезанный больше чем на треть, в котором были убраны упоминания о великих людях разных времен и народов. На этом главный редактор газеты «Ростов официальный» не успокоился, стремясь научить меня быть крутым журналюгой, хотя у меня уже вышло несколько книг в центральных издательствах,он позвонил примерно месяца через два и посоветовал прочитать очерк, написанный спецкором его газеты, тоже побывавшей в германиях с франциями. Я последовал совету, купил номер и взялся за чтение. В очерке молодой корреспондентки описывалось, как они с группой журналюг смачно погудели перед отъездом за бугор, а потом как мотались по заграничным суперпуперам в поисках обыкновенного пива,чтобы опохмелиться.Оказалось,что на розлив никто его не продает, торгуют только баночным в алюминиевой таре, из которой толком не попьешь. Пришлось пристраиваться чуть ли не раком,чтобы проглотить хотя бы половину содержимого банки, остальное пролилось на землю, а денег у группы было в обрез и пиво за бугром дороже нашего в разы. Короче, полный бардак, а не заграница. Дочитав очерк до конца, я криво усмехнулся по поводу Вани и по поводу «нашего народа», который он хорошо знал, ведь не зря этого Селедцова сейчас пристроили заместителем главного редактора ростовского приложения к «Аргументам и фактам», главным редактором в котором работает еврейка с большим журналистским стажем и с плохим профессиональным языком. Теперь он часто сам шастает по заграницам, но что хорошего способен рассмотреть он там сквозь мужицкие очки, я утвержать не берусь по причине того, что в этот круг мне вход… не желателен. Хорошо хоть впихнули его в приложение на второстепенные роли, иначе нарубил бы Ваня дров… для горячо любимого им своего народа.
          Мы проехали Кубань и вписались в автобан, проложенный по Ставропольскому краю, который оказался довольно приличным, с разметками и ограждением посередине и с боков. Правда, за границей такое заграждение перед населенными пунктами и на крутых виражах обычно ставится из огромных резиновых щитов, заодно поглощающих шум больших дорог. В России оно сплошь из железа, довольно толстого, это делается, скорее всего, для того, чтобы в случае чего – раз и нету. Но радостное пение моторов в наших машинах было недолгим, через сотни полторы километров на гладком пути вырос красочный транспарант, возвещавший о том, что мы възжаем на территорию Карачаево-Черкессии, славной республики в составе Российской Федерации, знаменитой здравницами и лыжными трассами, проложенными по склонам высоких гор.На транспаранте были нарисованы мужчина и женщина в национальных кавказских костюмах с приветливыми лицами, высокие и стройные. Мы встряхнулись в ожидании пересечения границы, за которой пути до конечного пункта оставалось часа на два с половиной, спина и ноги у меня и у попутчицы в переднем кресле начали затекать от сидения в одной позе, требовалась обещанная остановка хотя бы на полчаса, чтобы размяться и заправиться горячим чаем с чем бог послал. «Фольксваген» впереди вдруг резко сбавил скорость,заставив нас повторить этот маневр, и поднырнул под ажурную арку с приветствием на русском языке. Сначала мы подумали, что лидеры решили устроить привал сразу за границей сателлита России, но когда машину начало трясти на выщербинах асфальта, неровного самого по себе, показалось, что дорога за Тихорецком была поровнее. Так продолжалось до поворота к населенному пункту с нерусским названием и с патрульной машиной местной полиции на обочине. Здесь карачаевцы приловили нас первый раз, заставив джип съехать с дороги и обязав сделать это следующих за ним. Брат пассии полез в карман за правами, затем вытащил из-за солнцезащитного щитка над головой доверенность с остальными документами, обернувшись к нам, сказал как о само собой разумеющемся, что местные сотрудники из гиблого дела, то бишь ГИБДД, останавливают машины с чужими номерами и доят приезжих по черному. Поэтому когда мент с жезлом подошел к открытому окну нашей «дэвушки», я с неприязнью взглянул на него, не забыв перед этим накинуть на плечи ремень безопасности,но все обошлось благополучно,нам было позволено продолжать путь дальше. Отъехав чуть вперед, мы подождали остальных, а затем заняли свое место в середине небольшой кавалькады. Скоро за окнами замелькали домики маленького села с памятником фронтовикам ввиде бетонного джигита в папахе, ставшего на одно колено перед ухоженной могилой. Такие памятники, чистые и опрятные, стояли в каждом селе, через которые проезжали, заставляя завидовать их красоте и недоумевать по поводу рассказов о том, что кавказцы проявили себя на войне с немцами плохими бойцами. Мало того, часть этносов была выселена Сталиным в Сибирь и в Казахстан за то, что они встретили гитлеровцев хлебом с солью и конями под золотыми седлами, как произошло это с дигорцами в Северной Осетии, с чеченцами, ингушами и другими народностями Северного Кавказа. Наконец передний джип свернул на обочину к сооружению ввиде крытой автобусной остановки и длинным столом внутри нее, мы потянулись за пакетами с припасами, поняв, что наступил час заморить путевого червячка. Когда продукты были разложены на столе, узнали, что зятя моей пассии, водителя «Фольксвагена», менты все-таки оштрафовали, они выморачивали поначалу полторы штуки, но потом стороны сошлись на пятистах рублях. Я молча проглотил кусок хлеба с копченой колбасой, стараясь не глядеть в сторону спутницы,ездившей этой дорогой не первый раз и буднично рассказывавшей еще дома,как обувают здесь туристов из России, невзирая на звания со связями. Тогда я не хотел ей верить, считая пространство Российской Федерации единым для всех, а значит, живущим по одним законам, даже по поводу незаконной дойки автодоярами. Оказалось, что нацдояру нацдоярово, а русскому водителю руссководителево.
          Наша кавалькада проскочила большую казачью станицу Зеленчукская с дворами, обнесенными красочными заборами с местечковым орнаментом на воротах и наличниках и с мужчинами зрелого возраста возле магазинов с забегаловками, катающими яйца в штанах как сто и триста лет назад. Теперь на них вместо папах с черкесками были надеты обыкновенные шапки с кургузыми куртками и штанами с пузырями на коленях, и вид их больше походил на крестьян из центральной России, только темных на лицо. Изредка по тропинкам между дорогой и домами проходили люди русской внешности в одеждах не лучше местных жителей и с лицами постными, будто их не допускали до общего котла с наваристым бешбармаком или мясистым пловом. В середине станицы стояла большая мечеть с минаретом, ухоженная, с большими окнами и ажурной оградой вокруг,в конце золотился луковкой купола и крестом над ним небольшой православный храм, обнесенный глухим забором. На главной площади кроме памятника фронтовикам со статуей джигита с девушкой рядом была еще автобусная остановка с расписанием на доске объявлений. Я тогда не знал, что из Архыза не так легко было выбраться из-за того, что автобусы ходили не часто, а обратно домой можно было попасть вообще на перекладных из Зеленчукской или Черкесска, до которых от него было пятьдесят и семьдесят километров, большая часть которых проходила по горному серпантину.Если что случится с машиной – пиши пропало, вдоль плохих дорог торчали одни заправки, на которых бензин стоил на три-пять рублей дороже нежели в России. То есть, коррупция в республике, если судить о ней визуально, о которой не стесняясь говорили власти, захватившие кремль, процветала здесь в полный рост, иначе чем можно было объяснить неуютный ландшафт вокруг, если деньги текли в республики Северного Кавказа русской рекой Волгой. На одном из поворотов уже за Зеленчукской,когда возвышенности по сторонам, представлявшие массивные холмы, начали превращаться в горы с острыми заснеженными хребтами, нас поджидал еще один гиблоедешный патруль из доморощенных гиблоедешников. Теперь не повезло пассажирам «КИА», оштрафованным по надуманному факту нарушения правил дорожного движения на двести целковых. Сумма невеликая, да за что бы ее было платить, так и без перьев можно было остаться,если выдергивать на каждом повороте по одному,а летать тогда кто стал бы! Лебедь что-ли длинношеее с тремя е на конце?
           Больше до самого Архыза нас не тревожили, скорее всего, у ментов действовала налаженная связь и они изредка переговаривались между собой. А может оттого, что за Зеленчукской резко похолодало, словно мы прорвали невидимую тонкую слюду, отделившую тепло до плюс восьми до казачьего поселения и до минус восьми-десяти за ним. Дорога покрылась твердым снежным покровом, вершины гор засверкали в щедрых солнечных лучах, а на гребнях крыш повисли большие сосульки. И это было небольшим чудом, встречающимся каждому из нас не часто.
        Архыз представлял из себя небольшое карачаевское поселение из почти одинаковых одноэтажных домов с участками при них, на которых возводились дома в два этажа так называемой улучшенной планировки, сдаваемые жителями группам многочисленных туристов, прибывающим сюда круглогодично. Между частными участками расположились туристические базы с домами отдыха и санаториями, бывшие государственными, теперь имевшие хозяев, напротив ворот в которые с десяти примерно утра ставились лошади, связанные вместе по десятку. Их приводили местные юноши в круглых шапочках на макушках, они же выполняли роль тренеров, объясняя дебелым русским девочкам и полным женщинам из домов отдыха какую ногу нужно поднимать первой, чтобы взгромоздиться в седло, и как управлять конем, дергая за уздечку. Кони были очень послушными, добродушными и хорошо знающими свое дело, на них нужно было только тихо сидеть и таращить глаза на окрестности, дорогу по интересным местам они изучили наизусть.А посмотреть было на что, поселок, пропахший  насквозь насыщенными запахами скота и навоза,стоял в ущелье,окруженный со всех сторон горами высотой до двух и более тысяч метров, с заснеженными вершинами и заросшими по склонам хвойным лесом вперемешку с другими деревьями с облетевшей листвой. Яркое солнце на чистом голубом небе обливало лучами горы, заставляя снег искриться, а вечно темные пихты становиться светлее, и тогда крутые ложбины между хребтами, пробитые сходом лавин, превращались в снежные реки, устремлявшиеся до самого основания, ручьями разбегавшиеся от него по улицам поселка. Архыз как бы вклинивался в крутые склоны, продолжаясь дорогой, бегущей по дну глубокого ущелья параллельно горной реке, шумливой и довольно широкой, и замыкался такими-же каменными стенами, ограждавшими его от шальных ветров позади. Это был первозданный уголок, созданный природой специально для отдыха, расположившийся недалеко от границы с Абхазией, тишину в котором нарушало лишь гулкое эхо,отскакивавшее от стволов и от камней калеными грецкими орехами.Сами местные жители занимали летние кухни,стараясь отдавать под гостиницы все площади, которые находились у них во владении. Они представляли из себя смугловатых черноватых горцев,забывших о национальных одеждах, из которых на головах у молодежи остались только круглые вязаные шапочки. Местный базарчик в середине села был завален вязаными вещами, начиная от пинеток и носков с чулками, заканчивая кофтами из козьего пуха и огромными папахами из бараньей шерсти.Лежали на импровизированных столах,а чаще на фанерных ящиках,бижутерия, игрушки для детей, потешное горское оружие вперемешку с настоящими охотничьими ножами, в палатках на другой стороне продавалась ачма, лаваши, дешевое виноградное вино, мед, настоянный на пихтовых шишках, овечий сыр, шашлык -машлык и прочие нехитрые местные яства, чтобы развел костер или затопил тандыр, и все в порядке. А молоко пусть скисает, с ним ничего не случится. Напротив базарчика помещался ресторан под громким каким-то названием, вечерами мигавший рекламой и пугавший одиноких туристов группами заросших молодых джигитов. Были несколько кафешек и  частных палаток с говорливыми и улыбчивыми продавщицами из карачаевок, торговавших одинаковым набором. Бизнес дотянул жадные щупальца и сюда, в эту глухомань, загнав тысячелетние суровые горские обычаи в горные ущелья, откуда могли появиться несогласные с его натиском и пострелять туристов из автомата. Своих стрелять им было не с руки – в горах повсеместно и до сих пор действовал закон кровной мести. Так случилось недалеко от этих мест ближе к Домбаю с семьей москвичей и их товарищами, ехавшими на отдых в машинах, об этом рассказали каналы центрального телевидения. Но в Архызе пока было спокойно, если не считать того, что вечерами улицы пустели, а кому нужно было дойти до какой-нибудь палатки, брали с собой друзей.
           Нас поселили в доме отдыха под названием «Энергетик» на четвертом этаже в комнате, рассчитанной на трех человек, содрав с каждого за одни сутки по две тысячи сто рублей, сюда входили проживание, трехразовое питание и все. Это не считая дороги на своих авто с бензином тоже за свои, который обошелся нам в районе двух тысяч, и это тоже не считая разбойных наскоков ментов из местного гиблого дела, которые сопровождали нас кровожадными ухмылками до обратного пересечения границы с Карачаево-Черкессией. В небольшой комнате стояли три кровати с прикроватными тумбочками, без бра над ними, чтобы можно было почитать книгу, и с одной лампочкой под потолком. А так-же стол, шкаф, телевизор с тумбой под ним, была ванная комната с туалетом, в которой шланг для крана горячей воды порвался к концу второго дня нашего пребывания. Под горячую и холодную воду были подведены капроновые шланги, а не нормальные трубы. На третий день вырубился телевизор, показывавший и без того через пень-колоду бог знает какие программы с шпионской частой сеткой по всему экрану. Обслуга с нами не спорила, на ресепшен у кабардинок, торговавших в холле еще картинами и другой всячиной, была одна обещалка:сейчас починят,уже послали шофера купить новый шланг, или по поводу телевизора – шофер уже проверял телевизор в вашей комнате, мы позвонили в Зеленчукскую, чтобы приехал телемастер и наладил его.Телевизор наладили,но за несколько часов до нашего отъезда,показывать он стал и правда лучше,без шпионской сетки во весь экран, но нам уже было не до него, потому что каждый занялся сбором вещей в дорогу. А вот для замены шланга для горячей воды среди обслуги не нашлось слесаря-сантехника,зато осталась обещалка:сегодня шофер все сделает, не волнуйтесь по пустякам. Не сделали. Мы ходили в тапочках по огромной луже на полу в ванной комнате, затем снимали их и носки и вешали сушиться на батареи отопления,которые тоже умудрялись периодически отключать.Короче,как в том анекдоте: две тысячи сто на карачаевский стол за солнце, горы и воздух, ну и за крышу над головой, остальное мелочи. Хотя, будем откровенны, вид из окна нашего номера был изумительным и начинался он от созерцания прямо за стоянкой автомобилей горной реки, гремящей камнями день и ночь и видимой сквозь редкие стволы деревьев. Сразу от другого берега возносились склоны горы, покрытые хвойными лесами, темно-зеленое зрелище, успокаивающее нервы, заканчивалось видом нескольких вершин, увенчанных, кроме ближней горы, седыми ледниками, мерцающими в голубом небе бриллиантами, оправленными в почерненное серебро. Особенно красивой была панорама, когда солнце как бы зависало над ними, выливая на ледники потоки своего золота, в такие минуты сказочные картины из фильма про Снежную королеву казались тусклыми, а королевские драгоценности искусственными. Здесь же все было настоящим, не имеющим цены.
           На следующий день мы выехали по хрустящему от мороза снежному насту в горы, чтобы покататься на лыжах по склонам и посмотреть на лыжников со стажем, спускающихся по накатанным трассам. Но «Лунная Поляна», горный осколок от Швейцарии с ее европейскими турбазами, находилась еще в стадии завершения, проезд туда был закрыт, и мы повернули по мосту через мелководную бурную речку шириной метров тридцать в сторону перевала. Дорога шла по дну ущелья рядом с той же рекой,мы взбирались по крутым взгоркам по уже накатанной колее,проложенной между толстыми  стволами хвойных деревьев. С правой стороны забелела чистым снегом большая поляна, окруженная горами, с памятником защитникам перевала во время Второй мировой войны ввиде пушки сорокапятки и воинского мемориала на бугре за ней. С левой вздымалась гора с крутым склоном, поросшим густым хвойником, за которой белела ледником еще одна вершина, проткнувшая пиком перистое облако. Наконец «Фольксваген» завернул на утрамбованный колесами пятачок с несколькими припаркованными на нем машинами и замер на месте, мы пристроились рядом и сразу потянулись за горными лыжами, уместившимися на заднем сидении. Вокруг мельтешили туристы в разноцветных куртках и спортивных костюмах, между ними крутились дети от самых маленьких до школьников средних классов, они седлали надувные спасательные круги и прорезиненые ванны для купания малышей и скатывались со склона вниз. Затем подхватывали подручные эти салазки за веревки и тянули обратно вверх, чтобы снова с визгом и смехом соскользнуть вниз. Шум, гам, громкие крики заполняли пространство вокруг, перемежаясь негромким гудом моторов автомобилей все новых паломников в заповедные эти места. Немного в стороне горел костер с установленным на нем переносным мангалом с шампурами с розовыми кусками мяса, звенели в лесу бензопилы и стучали топоры, уничтожая деревья помельче, разделывая их тут же на ветки с чурбаками, как рыбу у пруда на внутренности и тушки. Эта звериная ненасытность вызывала раздражение, заставляя коситься на новых крестьян, сменивших быков и лошадей на автомобили, но оставшихся в развитии во тьме веков. Ничто не могло отучить детей природы поганить ее прекрасный образ – ни придорожные шашлычные с готовыми шашлыками, ни многочисленные палатки с жратвой на все вкусы. Этим людям все нужно было делать самим, в том числе в городских квартирах газовую даже плиту, не говоря о еженедельной замене ножек от табуретов. Хорошо хоть музыка громыхала только на подъездах к месту отдыха, потом ее выключали в ожидании услышать первозданную забытую тишину. Но когда глухой от рождения мог приникнуть ухом к естественному шелесту и шуму, для этого нужно было выбить из него тугие пробки из серы, не тревожимые водными процедурами всю жизнь.
         Наша группа тоже встала на лыжи, пересела в детские надувные ванны и влилась в общую кутерьму, скоро никого из нее нельзя было отличить от чужих с красными одинаковыми лицами, извалянных в снегу, оттого одинаково белых. Я с трудом закрепил лыжи на специальных ботинках и попробовал проехаться хотя бы несколько метров, но центр тяжести тела, переместившийся почему-то в пятую точку, сразу пригвоздил ее к стылой наледи. При чем, точка сначала пушинкой взлетела вверх вместе с ногами, лыжами и палками, а уж потом припечаталась моими окороками, локтями и спиной на ледяные гребни,заставив на время отрубиться,потом задуматься о постоянстве земного притяжения Ну не может быть такого, чтобы оно действовало в паре с невесомостью по принципу включил-выключил.Но я заставил себя встать на лыжи, выскальзывавшие из-под ног не хуже двух кусков туалетного мыла, и снова передвинул ноги ходули по наезженной лыжне, силясь вспомнить времена пятидесятилетней давности, когда спокойно убегал из города по нетронутой снежной целине к окраинам деревень, едва видным в морозной дымке.В конце концов у меня стало получаться несмотря на несколько падений, одно из которых привело к сотрясению мозга – голова стала тяжелой,будто мозги залили хмельным пивом, а перед глазами замелькали радужные круги. Даже по приезде в дом отдыха, когда стремясь избавиться от тяжести в висках и затылке я лег на кровать с книгой в руках, в глазах продолжали бегать друг за другом по краям зрачков разноцветные крохотные шарики. Слава Богу, они пропали после нормального сна, усиленного половиной таблетки феназепама с половиной таблетки но шпы, моего рецепта от всех болезней и на все случаи жизни.
         На другой день мы снова приехали на то же место, на котором вчера отдыхали до обеда, но в этот раз остановились ближе к крутому подъему на дороге с более высоким спуском с холма рядом с ним. Я не стал впрягаться в общую кучу малу, нацепил лыжи и подался по лесу, растущему за другой стороной колеи, по которой приехали сюда. Тишина сразу облапила меня со всех сторон, заставляя подстраиваться под нее слухом и разумом, разбалованными в городской квартире грохотом с утра до вечера теле и радио техники и шумом машин за окнами. Носовые пазухи прочистились, в них влились настоящие запахи девственного снега, хвойного леса и смолы, стекающей по шершавым стволам со светло коричневой корой. Лес был редким, каким и должен быть лес из хвойных деревьев – без завалов с буреломами и без безродных пней, возникающих под ногами в самый неподходящий момент. Я углубился в него, неторопливо пройдя до основания горы с довольно крутым склоном, повернул по твердоватому насту направо, держа направление к воинскому мемориалу. Недалеко токовала какая-то птица, откуда-то доносились стуки топора, под лыжами похрустывала снежная корка, вот и все звуки, окружавшие меня. Наконец среди стволов завиднелся памятник, представлявший из себя штык от армейской винтовки высотой больше трех метров, сваренный из нержавеющей стали и торчащий вертикально на краю бугра, на плите рядом с ним были высечены имена защитников перевала. Внизу полукругом выглядывали из-под снега небольшие камни и плиты с надписями от благодарных потомков, соединенные между собой толстой цепью. Почти в середине полукруга стояла сорокапятка на резиновых колесах, покрашенная зеленой краской и со стволом, направленным на большую поляну перед композицией. Я спустился вниз, заглянул в отверстие дула, в которое мог пролезть всего лишь мячик от пинг понга, сама пушка тоже была небольших размеров, но таскать такую по горам вряд ли кто согласился. А если представить, что к ней прилагались снаряды, состоящие из патронов со стальными боеголовками и уложенные рядами в деревянные ящики, то можно было посочувствовать бойцам,передвигавшим «игрушечную пушченку» с места на место и успевавшим навести ее на цель, чтобы палить под перекрестным огнем противника. Если, конечно, бойцы не использовали для этих целей выносливых лошадей степной породы, которых после гражданской войны разводил маршал Советского Союза Буденный. А до революционного беспредела на них гарцевали кавказские джигиты, встречавшие в этих местах ружейным огнем и турецкими саблями солдат Российской империи, пробивавших дорогу к Индийскому океану, чтобы омыть в нем сапоги. Я долго стоял молча, стремясь воссоздать в памяти эпизоды из кровавых будней нашего народа, затем вскарабкался на склон и пошел обратно к дикому нашему лагерю, оказалось, что машины передислоцировались на то место, на котором мы отдыхали вчера. Причина была проста - двоим мальчишкам по шесть лет, бывшим с нами, не понравились крутые горки с твердыми трамплинами в конце спуска,а здесь они были пониже и не было трамплинов. И снова громкий смех взрослых и визг малышни попытались нарушить вековую тишину гор вокруг с пихтовым лесом на их склонах, и опять из этой затеи ничего не получилось – природа оставалась такой же суровой, как и миллионы лет назад.За полчаса до обеда мы погрузились в машины и проехали по ущелью на пару километров дальше,чтобы отыскать наиболее оптимальный вариант для нашего отдыха. Увидели множество людей в разноцветных шапочках и куртках, суетившихся возле продовольственных ларьков с бутербродами и горячим кофе, построенных на возвышенности над дорогой, ниже которой были усеянные народом те же небольшие горки.За ларьками белела настоящая лыжная трасса, начало которой находилось выше середины крутого склона горы, вздымавшейся до вершин с ледяными пиками. Для подъема к нему крутился на блоках подвесной трос с болтающимися ручками, лыжники цеплялись за них и неторопливо ползли вверх, чтобы через несколько минут спорхнуть вниз, успев закрутить несколько замысловатых виражей. Зрелище было красивым и завораживающим, особенно когда на старт выходили профессионалы, при их спуске дух захватывало даже у тех, кто находился у подножия горы. По другую сторону дороги раскинулась пойма реки с одинокой усадьбой на ее краю - большим домом с пристройками, обнесенными невысоким забором из темных досок - с мостом через реку и с еще одним ущельем, уходящим в сторону, стиснутым почти вертикальными скалами. Наверное и там, в диких теснинах, была жизнь, она текла так-же как в Архызе,неторопливо и без особых эмоций,только более суровая и замкнутая.Это обстоятельство заставляло подумать о современной проблеме о том, чего хотели добиться люди, объявившие по всему миру глобализм, космополитизм и ассимиляцию, ведь лошадь с шорами на глазах способна ходить только по кругу и видеть под копытами одну лишь землю. Разум человека развивается от примера перед взором, заставляя его делать сравнения и выходить на новое мировидение, от которого зарождается прогресс по всем направлениям жизни. А что может предложить миру человек, рожденный и выросший среди скал и ничего не видевший кроме них?Его разум способен породить лишь заумные изречения, претендующие на философские измышления, от которых цивилизованный мир давно отказался, потому что они вели в тупик, из которого он выдирался в течении тысячелетий. Я с интересом всматривался в красоту вокруг, впитывал ее всеми фибрами души, отдыхая и радуясь, одновременно понимая, что сюда нужно возвращаться тогда, когда мозги будут заполнены знаниями доверху.А жить среди природного рая с пустым горшком вмето головы не имело смысла, потому что она была бы похожей на жизнь растения. За спиной захлопали дверцы, я вдохнул горный воздух полной грудью и пошел к нашей «дэвушке», как никогда понимая изречение, гласящее, что каждый петушок должен знать свой шесток,иначе это будет не разумный мир, а крестьянский бестолковый курятник.
         На третий день мы снова отправились на место, ставшее нашим, но мне хотелось чего-то большего, тем более, что послеобеденное время не было занято ничем, каждый из группы проводил его в своем номере, занимаясь чтением книг или тупым рассматриванием телевизора с шпионской сеткой по всему экрану.Она бы подошла Путину или Медведеву с кагалом единомышлеников вокруг, но нас эта экранная изморозь просто раздражала. Лишь вечером все собирались в номере зятя и дочери моей пассии за столом, на котором торчало несколько бутылок спиртного от сухого вина до марочного коньяка с хорошим закусоном. Зятю можно было позволить себе расслабиться, он работал начальником производства в крупной фирме, занимавшейся строительством, в том числе дорог и мостов. А может эта традиция, укоренившаяся в их семье еще при жизни супруга моей сожительницы, профессора, преподавателя на физико-математическом факультете одного из ростовских вузов и по совместительству отца ее зятя – такая вот получалась комедия с женитьбой молодых людей – не желала сдавать позиций.Профессор, как выяснилось, не любил сидеть дома, используя каждый свободный день для общения с природой – дача, дневные и ночные рыбалки на Дону с ночевками в палатках, и конечно горы, куда он вывозил на машине жену и ее брата, пропадая в ледниках и на заснеженных вершинах по нескольку дней кряду. У них в таких случаях было чем погреться, при чем, везде и всегда. На четвертый день я предложил пассии и ее брату, без которого она не делала шага -  или он не мог без нее - пройтись пешком по дороге вдоль горной речки до лесного массива,а после обеда подняться по склону к пещере на другой стороне горного массива, окружившего Архыз кольцом. О ней были разговоры еще до приезда сюда как об одной из достопримечательностей этих мест.Мы отделились после завтрака от основной группы и отправились пешком сначала по поселку, мимо турбаз, одна из которых принадлежала ростовскому РИНХУ, а за окраиной мимо массивного здания погранзаставы, обнесенного колючей проволокой, за забором которой и на вышках по углам никого не было видно. Дальше неплохое шоссе углублялось в ущелье, ведущее в сторону границы России с Грузией, в котором обустраивалась за счет нефтедолларов знаменитая «Лунная Поляна», служившая чиновникам высокого ранга, как и сочинский олимпийский комплекс, прекрасной отмывкой и распилом грязного и липкого бабла, зато не имеющего запаха. Вокруг представала во весь гигантский рост панорама гор под голубым небом и ярким солнцем, торчащим на нем золотым царским червонцем, с ледниками, сползающими с вершин, с лесистыми склонами и альпийскими снежными полянами между стволов хвойных деревьев и корявых толстых ветвей незнакомых деревьев с облетевшей листвой. Ледники неторопливо сужались до глубокой складки на одной из сторон горы, превращаясь в ледяную реку,струившуюся до ее основания и дальше, к задворкам местных жителей. Казалось, что они затопили улицы Архыза, превратив их в ледяное озеро, по поверхости которого можно было кататься без коньков, а только на подошвах обуви. Лишь колеса автомашин делали свое дело, промочалив рваные колеи во всех направлениях,но главная дорога оставалась чистой,по ней мы добрались до мостика через бурный поток и по тропинке вдоль его берега углубились в лес. Он был редким как везде и таким же чистым, занесенный снежным покровом толщиной сантиметров десять, но тишиной в нем тоже не пахло,метров через сто в глаза бросилась компания из нескольких человек, устроившихся возле поваленного дерева. Горел костер, над которым раскорячился все тот-же закопченный мангал с шампурами, невдалеке кроме топорного стука раздавалось урчание бензопилы, это туристы из обновившихся колхозничков разделывали ствол корабельной ели.От того места навстречу нам пробиралась по снегу женщина с охапкой свеже колотых чурок и с извиняющейся улыбкой на лице с застывшими чертами и бесстыдством под припухшими веками. Наверное, она приняла нас за местных лесников, готовая расплатиться за древесный вандализм деньгами, заимевшими власть над русским народом, поправ его достоинство и честь. Мы молча гуськом прошли дальше, не уверенные, что не поступили бы так-же, но осуждающие в душе людей, для которых так и осталось все вокруг колхозным и все вокруг ихним. И снова только шум реки по камням нарушал природное равновесие, изредка мелькало между деревьями строение ввиде беседки или скамьи, смастеренной из подручного материала, или прошлогодний шалаш с жердями, успевшими почернеть. Кристально чистый воздух не вползал в легкие, он в них вливался легкой струей как целебный бальзам, и брался за работу по очистке организма от городских шлаков с затвердевшей пылью на бронхах. Обойдя по кругу довольно большой участок леса, мы снова вышли на дорогу, ведущую в Архыз, солнце успело продвинуться к обеденной точке, оно как бы зависло на середине окружности, образованной горными вершинами. Но возвращаться в комнаты не хотелось и когда дошли до моста, мы остановились на нем, не в силах оторвать взгляда от ледяных струй, похожих на стаю гибкой форели, которые извивались перед каждым большим камнем, устилавшим дно. Это было то самое чудо, от которого мы с нашими предками бежали без оглядки, отрывая его от своих душ с кровью, превращаясь в городских монстров, возомнивших себя цивилизованным племенем.
        Я оглядывался вокруг и в памяти всплывали норвежские пейзажи, такие же суровые и прекрасные в своем естестве, но там было куда цивилизованнее несмотря на дикую природу вокруг.Я уже говорил,что разум имеет свойство развиваться лишь в сравнении с чем-то, так вот, в Норвегии города и населенные пункты построены среди природы, не нарушая с ней гармонии, поэтому когда я по утрам выглядывал в окно из гостинницы в центре Осло, то в первую очередь видел сосны и огромный камень, принесенный сюда ледником тысячелетия назад и любовно обсаженный цветами. И лишь потом замечал под стенами ухоженные тропинки с клумбами и лавочками для отдыха, а дальше дорогу с машинами, спешащими к центральной площади, которую они объезжали по кольцу. А когда мы погрузились на многопалубный паром и пошли вдоль изрезанных берегов к фьордам, освистанным ледяными ветрами Арктики, держа курс на Данию, то для русских туристов было непонятным, как норвежцы умудрились построить на диких тех островах в несколько сотен квадратных метров небольшие усадьбы, снабженные электричеством, газом, холодной и теплой водой. Всем необходимым, в том числе свежей пищей, поставляемой ежедневно отшельникам небольшими катерами. А у нас на материке с твердой почвой под ногами до сих пор не везде проведен газ, в некоторых местах нет света и можно отравиться любым продуктом, при чем везде – хоть в городе, хоть в деревне. Неужели у норвежцев, которые живут ближе русских к Полюсу холода, лучше погода, на которую наши доблестные власти сваливают все, когда у них начинает валиться что-то из рук, не говоря о мозгах, повернутых не в ту сторону! Или повинен во всех наших бедах русский менталитет, смешавшийся во времена татаро-монгольского ига с азиатской бестолковщиной, проявляющей себя до сей поры в полный рост! Тогда для чего дебильные эти призывы к глобализации, космополитизму и ассимиляции, только для того,чтобы еще больше сделать нас и остальные цивилизованные нации дураками?
       Не пора ли задуматься по настоящему над теми, кто рвется к власти над миром, и не пора ли сделать простой вывод, задавшись простым вопросом: что сделали эти люди в первую очередь для себя, чтобы предлагать миру идеи, не стоящие выеденного яйца! Если немного пошевелить мозгами, то вдруг выяснится, что они за тысячелетия не смогли обустроить своего государства, которое живет за счет других стран, обирая без стеснения их до нитки.
         После обеда мы отправились опять втроем к пещере, вырытой на одном из склонов горы, противоположной нашему Дому отдыха. Небольшой базарчик в центре карачаевского поселка, пропахшего запахами скота и навоза, наваленного лошадьми и коровами на середине дороги, продолжал распродавать нехитрые местные поделки с продуктами собственного призводства. За ним, возле забора напротив какой-то турбазы, молодой карачаевец лет семнадцати возился с табуном лошадей из десятка примерно голов, привязанных за поводки друг за другом к седлам. Разномастые лошаденки степной породы послушно нагинали холки и подтягивались ближе, чтобы хозяину легче было справиться с кожаными ремнями, затем притирались боками друг к другу,образовывая тесный ряд. Наконец из ворот турбазы показались несколько женщин с оплывшими фигурами, обтянутыми спортивными костюмами, а за ними группа девочек по двенадцать –четырнадцать лет.Они окружили плотным кольцом парня в черных брюках,такой же курточке и черной круглой шапочке на макушке, не сводя с него умиленно зависимого взгляда, и тот с важным видом принялся объяснять им правила езды на его частной собственности. Вскоре к нему присоединился еще один юноша, видимо, товарищ и оба стали подсаживать в седла молодых и взрослых девушек и женщин, млеющих от прикосновений их ладоней к ляжкам и попам. Я молча последовал за своими проводниками, успевшими излазить здесь наиболее интересные места, было неприятно наблюдать начальный петтинг наяву, кончавшийся обычно скороспелым сексом среди камней, зная наперед, что молодые кавказцы будут после легких побед обзывать русских доступных шалав блядями и проститутками и отплевываться в разные стороны. Таким образом  они выражали презрение к гяурам и гяуркам, пришедшим научить их ценностям цивилизации, без которой они обходились в своих ущельях тысячелетиями, не желая до сей поры подстраиваться под определение «как все!» во главе с доступным свальным грехом. И так будет продолжаться еще миллионы лет, потому что национальный вопрос не имеет решения и представление этой проблемы в упрощенном виде является ложным.
          Наша троица продвинулась по длинному переулку, за которым начинался подъем к подошве горного массива, к его концу, по бокам за невысокими заборами с частоколом виднелись хозяйственные постройки с хлевами и конюшнями, со стожками сена на подворьях и даже телегами, стоявшими бок о бок с машинами, чаще тольяттинскими «Нивами», имеющими наибольшую проходимость. Но темнели под стожками и иномарки, почти на каждом подворье возводилось двух-трех этажное здание из кирпича с большими окнами, все это говорило о том, что карачаевское племя в деньгах особой нужды не испытывало. Как и в постоянном наплыве туристов из разных концов страны. Сразу за околицей начался пологий подъем к горе, дорога, присыпанная снегом и катухами конского навоза, бежала по возвышенности, покрытой кустами с корявой растительностью, между которыми струился говорливый ручей. В одном месте в него бросили камни, по ним мы перешли бегущие с гор стремительные воды и через сотни две метров начали подъем к пещере, расположенной на высоте примерно метров тридцати от основания.Через несколько минут мы уже стояли на крохотной площадке перед входом в пещеру, над которой нависал скалистый выступ с узенькой тропинкой между камнями,ведущей наверх.Я пригнулся и вошел в отверстие высотой метра полтора и одинаковой с нею ширины, в глаза бросились свежие сколы на каменных неровных стенах, говорящие о том, что пещера была вырублена не так давно.Она не была прямой, метрах в пяти от входа был поворот, за которым пустота впереди растворялась в темноте и к ней нужно было привыкать. Вскоре глаза стали различать нависшие сверху и с боков щербатые срубы горной породы,взявшиеся как бы поддавливать невидимой тяжестью на спину и плечи, напоминая о том, что над головой довлеет многотонная скала. Через несколько шагов я вдруг увидел обыкновенный тупик, то есть, пещера не имела ответвлений ни в одну из сторон, тупик был полукруглым с навалом понизу щебенки и не представлял из себя ничего интересного, как вся пещера. Кто ее вырубал и зачем она была нужна, неглубокая и низкая, было непонятным, разве что она могла послужить местным жителям для укрытия от непогоды. Но до крайних домов поселка расстояние измерялось несколькими сотнями метров, добежать до них в случае природных катаклизмов можно было за несколько минут. Я развернулся и пошел к выходу, возле которого решили дожидаться меня мои спутники, так и осталась эта пещера в памяти символом странных причуд человека, гораздого не на такое ради прославления себя, любимого.
          На другой день с утра я снова настоял на том, чтобы наш дневной маршрут был более разнообразным, к тому же, в Архызе были еще места, в которых не успели побывать моя пассия со своим братом. Они не поднимались к обсерватории, сооруженной на одной из горных вершин за несколько километров до поселка, и не удосужились сделать восхождение к лику Христа, обнаруженному в восьмидесятых кажется годах прошлого столетия на скале, укрытой от посторонних глаз каменными складками и густой вокруг растительностью. После завтрака наша группа отделилась от основного состава и оседлав по морозцу градусов в десять свою «девушку» выехала за ворота Дома отдыха, взяв направление на все тот же местный базар, чтобы после него покатиться по дороге по направлению станицы Зеленчукской. Вчера вечером моя пассия с братцем повечеряли в общем кругу в номерах ее зятя с дочерью, не обошлось без ста граммов коньячка с присыпочкой из баночки пивка, опрокинутых в честь рождения Иисуса Христа. Ее брат, завладевший рулем, производил впечатление трезвого человека, отдохнувшего за ночь и даже на мой взгляд посвежевшего, но к сожалению, так думал только я один, одевавший очки лишь за письменным столом или когда сидел за монитором компьютера. Не успели проехать территорию базарчика, как сбоку дороги выросла фигура полицая из гиблого дела с полосатым жезлом в руке, которым она властно указала на обочину недалеко от себя.Водитель «дэвушки» послушно свернул с дороги и замер на месте, приоткрыв боковое стекло, мы спокойно стали ждать живодера, не чувствуя за собой никаких грехов. Он соизволил подойти тогда, когда в наших головах начала проклевываться мысль о том, что где-то все-таки что-то не так, если после нашего тормоза он успел пропустить без претензий к ним несколько иномарок, галопом умчавшихся навстречу ослепительному солнцу. И сразу все встало на свои места,потому что вопросы,которые он принялся тяжело кидать водителю через край открытого окна, были об одном и том же – как тот отметил появление на свет божий родного сына Господа. Он был явно в небольшом подпитии, потому что толстые щеки буквально готовились взорваться пунцовыми бутонами, при этом его вертлявые непонятной расцветки глазки в крупных жировых складках расплывшегося лица не переставали шарить по салону в поисках зацепок. Их не находилось, все мы были при самих себе и при ремнях. Наконец полицай, искавший в документах знакомую букву, нетерпеливо отмахнулся от очередного оправдания водителя и предложил ему выйти и прогуляться до полицейской машины, приткнувшейся к забору вокруг какой-то усадьбы. Моя пассия, когда ее брат закрыл за собой дверь, указала на проезжавшие мимо авто и с раздражением заметила, что их этот козел останавливать не будет, а если тормознет, то только для того, чтобы поздороваться, потому что у них местные номера. Я недовольно цокнул языком и откинулся на спинку заднего сидения, уверенный, что проверка документов не займет много времени. Оказалось, я снова попал пальцем в небо, как с внешним видом водителя, потому что и через десять минут, и через пятнадцать и даже через двадцать тот не занял своего места и не включил зажигания. Я вылез из салона, стал прохаживаться вдоль дороги взад и вперед, стараясь получше рассмотреть борзого полицая, продолжавшего закидывать полосатую удочку и выдергивать из общего потока одну машину за другой, преимущественно с номерами северных регионов. Это был коренастый мужчина под тридать лет с нагловато-глуповатым видом и жестким прищуром глаз, мгновенно концентрировавший внимание на нужных для срочного трясуна объктах, не пропускавший ни одного из них. Он вышагивал по краю обочины туда-сюда,а когда приближался этот объект, лениво разворачивался, указывая жезлом на остановку недалеко от него. Заметив мой неприязненный взгляд, дитя природы сощурился еще сильнее, раздувая красные щеки, чтобы казаться солиднее, и одновременно замедляя шаг. В один из моментов показалось, что он сейчас вскинет жезл и укажет мне на место неподалеку от него, но я был без машины и полосатая дубинка в его руках лишь слегка дернулась. Я откровенно сплюнул в снег у него на виду и залез в салон, понимая, что ничего не докажу, а лишь усугублю положение, так-же молчала и моя подружка.
         Брат пассии пришел примерно минут через сорок после того, как его попросили выйти из салона, заняв свое место за рулем, он завел двигатель и повернулся к нам, сказав только одно слово: выпук.Сначала мы не поняли,но потом он объяснил, что его заставили дуть в трубку и та показала ноль три промили, то есть, водитель не имел права по новому положению садиться за руль. Тогда как совсем недавно позволялось промочить горло парой баночек пивка. На вопрос, что теперь нам ждать, брат подружки с огорчением ответил, что пришлось ему подмазать вонючих козлов в полицейском авто пятью тысячами рублей, иначе они грозились загнать машину на стоянку. На вопрос, где эта стоянка находилась и можно ли повторить пробу на анализ, водитель только махнул рукой и сказал, что сотрудники ГИБДД вообще сначала настаивали на пятнадцати тысячах и что скостить сумму ему удалось с трудом – кому охота гнать авто на какую-то стоянку, которая здесь в горах неизвестно где находится. После бурных дебатов с угрозами не оставить этого дела без последствий, моя пассия успокоилась и приняла решение разделить штраф на всех поровну, мне, трезвеннику, оставалось лишь пожать плечами, ведь выбраться из Архыза возможностей практически не было. Как не было их для того, чтобы сделать повторный анализ, который был местными полицаями запрограммированным, при чем, для всех туристов с иногородними номерами. И снова горный серпантин упал накатанным асфальтом под колеса «дэвушки»,опять за окном поплыли прекрасные горные пейзажи, заставляющие подумать о том, что за все нужно платить и что даже говно не бывает без запаха.
         Указатель перед поворотом к мосту через горную речку сообщил, что этот отворот ведет к обсерватории, и мы последовали его совету. За мостом я оглянулся на бурные воды и подумал о том, что все дороги в горах прокладываются обязательно рядом с потоками, успевающими проделать за строителей половину дела, а те из них, которые стремятся к вершинам, были сначала тропками, протоптанными горцами с незапамятных времен. Неплохой серпантин уводил нас от земли все ближе к облакам, укачивая на закрученных поворотах не хуже качелей до тех пор, пока впереди не показалась большая площадка с несколькими автомобилями. У парапета из труб по краю пропасти стояли люди с фотоаппаратами и щелкали затворами, они были разных национальностей и одеты в разные костюмы, объединяло их только одно – природа вокруг, вызывающая эмоций не меньшие, нежели при соприкосновении с цветком или бриллиантом филигранной огранки. Мы припарковались и тоже присоединились к туристам, пытаясь поймать в объективы камер самые красивые пейзажи, которые накладывались один на другой как узоры в калейдоскопе, неповторимые и недосягаемые. Так я их потом и перенес на монитор компьютера, словно киноленту без двадцать пятого кадра, призванного внедрить в мозг человека информацию, нужную людям во власти для того, чтобы с его помощью повелевать над народом.Здесь этот кадр не возымел бы действия – сознание с удовольствием запечатлевало окрестные красоты без всяких усилий извне, моими снимками можно было только наслаждаться и гордиться очередным покорением места, в котором я еще не бывал. До вершины горы оставалось совсем немного,мы проехали это расстояние минут за десять и сразу увидели за новым поворотом сначала лыжную трассу, отличную, с подъемником к началу спуска, а еще выше, как бы на другой вершине, одинаковой с первой, космическое здание обсерватории ввиде цилиндрического объекта серебристого цвета со сферической раздвижной крышей. Немного левее стояло ближе к краю каскадной площадки сооружение поменьше, похожее на первое и тоже серебристого цвета, для чего оно предназначалось, нам так никто не рассказал. Мы поставили машину на стоянку с десятком-двумя иномарок и стали подниматься к главному зданию по бетонной широкой лестнице, заканчивавшейся входом в него. Мороз здесь наверху был заметно сильнее, но любопытство удержало нас от юрканья за массивные двери, заставив развернуться лицом к эпической панораме, открывавшейся перед взором. Под нашими ногами раскинулась обширная карта горной местности с ущельями с небольшими селениями в них, с ледниками и гремучими реками, заснеженными хребтами и обледенелыми пиками, облитыми щедрыми лучами солнца, зависшего над головами, не загороженного ни углами городских высоток, ни ветками деревьев, ни паутиной проводов. Оно сияло в глубине космоса голубого цвета, раззолачивая его середину и края, превращая картину в мираж наяву,противоречивый из за невидимого ледяного дыхания космоса и видимого,но не ощущаемого,солнечного палева, неспособного растопить снег под подошвами ботинок. Во все стороны простирались горные хребты, один выше другого, заросшие хвойным лесом и абсолютно голые, с глубокими рваными шрамами, первородные, дикие, и все равно обжитые людьми. Этот мир не давал возможности оторвать взор, он притягивал к себе необъяснимой силой, витающей в воздухе подобно невидимым холоду и теплу, оттого более загадочному. И только хлопание за спиной массивной двери возвращало нас в действительность, напоминая, что здесь мы всего лишь пришельцы, которым выпала редкая удача ознакомиться с сооружением, проникающим сильнейшей в мире оптикой глубоко в космическую бесконечность. Туда, откуда струится на планету Земля вечная жизнь, питающая соками материю, из котрой соткан мир,  в том числе человеческий.
         Я потянул на себя ручку двери и вошел в здание обсерватории, от середины зала на первом этаже устремлялись вверх бетонные марши, по которым поднимались мужчины и женщины, жаждущие разглядеть вблизи далекие планеты и еще инопланетян, шастающих у нас по закоулкам и зависающих на своих тарелках где попало и в самый неподходящий момент. На втором этаже за толстым стеклом возносилась под куполообразный потолок основа телескопа из перекрестья железных труб с мощнейшей линзой в самом низу, диаметр которой составлял не меньше трех метров. Со странными надстройками по бокам ввиде цельносварных кожухов с начинкой внутри,и других деталей на толстых поворотных цапфах. Как нам объяснили, барьер из стекла был возведен для того¸чтобы поддерживать постоянные температуру и влажность. На середине сборной основы обрисовывалась вертикальная телескопическая труба, а за ней сферическая плоскость ввиде огромной лепешки, по виду, имеющая возможность вращаться в разные стороны и под разными углами. Там же уходила в сторону еще одна массивная труба, скорее всего сам телескоп, покрашенная как все сооружение в бежевый цвет.На стенах овального помещения по другую сторону стеклянного барьера, ограждающего телескоп от посетителей, были развешаны фотографии, отображающие общий вид Млечного Пути, на одной из окраин которого примостилась наша планета, а так-же висели снимки из космических глубин, вызывавшие у людей повышенный интерес. На них были зафиксированы скопления галактик и отдельные звезды огромных размеров, до которых расстояния измерялись миллионами световых лет, а еще всевозможные туманности, состоящие из космической пыли, из которой лепились в течении миллиардов земных лет небесные тела, в том числе наша Земля. Мы переходили вслед за женщиной экскурсоводом от фотографии к фотографии, прислушиваясь к ее хорошо поставленному голосу, но вскоре я начал замечать, что гид не совсем владеет темой, о которой ведет речь. Она неплохо заучила параметры телескопа, долгое время бывшего самым большим в мире, имена ученых, конструировавших его, но когда тема погружалась в глубины научных сфер, женщина за сорок лет старалась скруглить острые углы.В частности она объявила,что отцом теории относительности является Эйнштейн,в то время как в научном мире этого физика-теоретика, получившего Нобелевскую премию не за эту теорию, а за работы в области фотоэффекта, прозвали «веселой вдовой». Хитрый еврей получил такое прозвище за то, что принес работы по теории относительности через пару примерно месяцев после того, как она была опубликована в научных журналах. На самом деле над теорией начал думать в 1897 году американец Фитцджеральд, продолжил исследования в 1903 году англичанин Лоуренс и закончил в 1905 году француз Пуанкаре. Тот самый Пуанкаре, неразрешимую задачу которого якобы распутал через сто лет снова еврей из Санкт- Петербурга Перельман, но скоро на пальму первенства события мирового значения заявил свои права американец китайского происхождения,с которым этот Перельман вел долгое время переписку. Впрочем, для еврейской нации это было обычным делом, таким же, как сдирание например Ильфом и Петровым своего Остапа Бендера с рассказов американца О, Генри,или присваивание себе поэтом песенником Пляцковским стихов молодых талантливых поэтов,которые они присылали ему со всех концов бывшего СССР. Пляцковский дошел до того, что перестал утруждать себя ретушировкой плагиата, а менял одну две строчки чужого текста и отдавал его в печать под своим именем. И так далее в том же духе.
          Мы с интересом прослушали лекцию, просмотрели фотографии, размещенные по всей длине полукруглой стены, и потянулись к выходу, потому что больше разглядывать было нечего. На первом этаже женщины продавали бутерброды и сувениры, там же был небольшой,где-то на пятьдесят посадочных мест, кинозал,в котором нам показали короткий фильм о звездах, карликах и гигантах, о черных дырах и светлых думах ученых всего мира над разгадыванием великого таинства под названием космос.Но до разгадывания загадок, имеющих божественные истоки, было еще далеко несмотря на то, что космические аппараты успели побывать на меркуриях, юпитерах и сатурнах не говоря о лунах и венерах с марсами. Не упоминая в том числе пресловутого адронного коллайдера, расположенного на границе Франции и Швейцарских кантонов и предназначенного для воспроизводства скорее черной дыры, могущей поглотить нашу планету, нежели получения первоначальной материи путем разгона в много километровом тоннеле частиц до умопомрачения, когда им уже делиться становится незачем и так-же прилипать друг к другу, чтобы состроить ученым козью морду, тоже не имело смысла.
         Мы вышли на улицу и снова взялись фотографировать окрестности обсерватории, радовавшие нас заснеженными вершинами с острыми хребтами, глубокими ущельями с альпийскими лугами, занесенными чистыми снегами и поросшими хвойными лесами. Высота, на которой мы находились в тот момент, составляла две тысячи семьдесят метров, она была по меркам профессиональных скалолазов небольшой, но позволяла испытывать радость покорителей гор не меньшую, чем недоступные для большинства людей вершины пятитысячников. И здесь суровая природа гор тоже оживала в лучах яркого солнца, переливаясь всеми красками, заставляя вечно натянутые нервы современного человека расслабиться отпущенными гитарными струнами и наконец-то почувствовать себя спокойным и уверенным. Мы сели в машину и скатились с площадки снова на серпантин, бегущий вниз речкой без сучка и задоринки,справа потянулась сплошная каменная стена,слева ухнула вниз пропасть,по дну которой бежала река, похожая отсюда на кривой ручеек.Когда подножье гор вместе с мостом через горный поток остались позади, мы завернули направо и покатились снова в сторону казачьей станицы Зеленчукской, в которой терские казаки всего сто лет назад усмиряли потомков нынешних джигитов когда нагайкой, а когда острой шашкой и пулей. Сейчас вольные жители сумрачных ущелий сами усмиряют потомков бывших русских колонизаторов терактами прямо в их в домах и автоматными очередями в своих горах, куда те приезжают только лишь как гости или туристы. Нынче, как впрочем и тогда, ходить и ездить поодиночке в этих местах было бы себе дороже,вот почему не падал вечно торчавший вертикально вопрос:что изменилось за столетия по части национальных взаимоотношений?Ответ каждый, надумавший посетить эти интересные суровой природой места с благими целями, получал натурой – ни-че-го!
        Через полчаса езды с оглядками – наш водитель старался ездить так после того, как полицаи из гиблого дела содрали с нас пять тысяч целковых, сбоку дороги показалась палатка на курьих ножках, набитая дорожными потребностями на непритязательные вкусы. Ущелье, по которому мы ехали, заметно сузилось, склоны гор поросли густыми зарослями кустов и лиственного леса с переплетенными голыми ветвями. Машина завернула на крохотный пятачок и припарковалась к краю бордюра не хуже местного ослика или жеребчика – безропотно и впритык. Мы вылезли из салона и огляделись, за палаткой виднелось начало железной лестницы, сразу терявшейся в густых ветках деревьев с облетевшей листвой, по ней спускалось несколько человек в обычной для туристов спортивной одежде. Стало ясно, что лестница ведет на вершину горы, на одной из сторон которой написан лик сына Божьего, невидимый снизу.На площадке стояло несколько машин, прогуливалось около десятка мужчин и женщин, все они были при себе, то есть, знались только со своими, как привилось в бывшем совковом обществе, неуемном на радость для всех, после прихода демократии, принесшей классический пофигизм. Это означало, что на все расспросы можно было услышать только односложные ответы,на просьбы о помощи получить равнодушный взгляд, говоривший без слов, что надеяться нужно лишь на себя. И надо было сказать спасибо и за это – ведь никто ни на кого не набрасывался, не лаялся и не кусался как безотвязная собака, а получал от других лишь то, что давал сам.Мы молча пошли к лестнице, надеясь на то, что подъем будет не долгим, а оказалось, что нам с моей пассией едва не пришлось повторить восход на гору Моисея на полуострове Синай, на которую поднимались во время поездки в Египет. Только там тогда была жара за сорок градусов, накатывавшая из пустыни Сахара,горбатившейся вокруг бесконечными барханами, и высота горы составляла две тысячи двести сорок четыре метра. Их мы прошли за семь переходов по часу каждый по узкой тропинке, бегущей впритык к вертикальной стене горы с глубокой пропастью с другой стороны. Там на нас наезжали внаглую темно коричневые губастые бедуины с похожими на них губастыми и лупастыми верблюдами, могущими ненароком столкнуть в пропасть, ведь для жителей знойных пустынь деньги имели значение большее, нежели человеческая жизнь. А здесь стоял морозец под десять градусов, не было никаких бедуинов с наглыми верблюдами и вместо тропы люди построили удобную железную лестницу с перилами и площадками со скамейками для отдыха. И мы ступили на тропу испытаний человеческого терпения, надеясь как всегда в таких случаях на русское авось. Но несмотря на видимые удобства, на то, что по бокам не возвышалась крутая стена с одной стороны с бездонной пропастью с другой, подъем не показался легким. Во первых, мы не видели из-за густых веток деревьев куда идем,во вторых,ступеньки то плавно поднимались по не слишком крутой диагонали то разом взмывали вверх по вертикали, заставляя дыхание сбиваться, а сердце молотить молотилкой на станичном току. В третьих, железная лестница мало напоминала горную тропу пусть и с камнями на ней, на которой можно было ноги как бы подволакивать,здесь их нужно было все время поднимать,отмеряя ступеньку за ступенькой, которых было бесчисленное множество. Во всяком случае, так показалось. При восхождении на гору Моисея проводник бедуин, прожаренный солнцем до шоколадного цвета, успел предупредить нас после шестого этапа, перед последним броском на вершину этой святой горы, что седьмой этап будет самым сложным. Он представлял из себя лестницу, собранную из каменных валунов, насчитывающую шестьсот сорок с чем-то ступенек, чем обрадовал нас, едва державшихся на ногах, до нервного смеха сквозь зубовный скрежет. Но мы знали, что ждет нас впереди, поэтому когда ноги отказывались сгинаться, становились на карачки или ползли по камням, цепляясь руками за выступы, стремясь во чтобы то ни стало достичь цели. Здесь же никто не удосужился прилепить в начале пути табличку с цифрами, означавшими число железных маршей, тогда кто-то из паломников передумал бы бодро шагать на такую высь, потому что подсознательный счет утомлял разум, добавляя к подъему лишних трудностей.
        Где-то на середине пути дыхание стало давать сбои, заставляя нас все чаще высматривать скамейки на площадках впереди, которых было не так густо. Хорошо, что никто не курил, иначе кто-то из нас троих не выдержал бы и повернул назад – такой подъем был больше доступен женщинам с врожденным терпением. Я изредка косился за свою пассию, прыгавшую за мной по пятам, но ее дыхалка работала как кузнечные меха, такой же подружка была и на тропе жизни и смерти, ведущей на вершину горы Синай или Моисея. Помнится, она старалась в трудных местах подталкивать меня под зад, заставляя вылезать из кожи, чтобы не расстаться с высоким званием мужчины. И я выворачивался наизнанку, но обогнать себя не дал никому, чтобы уже на вершине, встав на край выступа рядом со строением, нависшим углом стены над пропастью,вскинуть руки вверх и попозировать перед объективом фотоаппарата в руках разом осунувшейся подружки, продуваемый сильными ветрами, едва удерживающий равновесие над бездной. В небольшом двухэтажном здании, как выяснилось позже, еврейские мудрецы приняли в 929 году до новой эры доктрину прихода к власти над человечеством через женщину, разврат и деньги. Я же, стоя рядом с тем еврейским капищем, доказал в очередной раз, что звание мужчины у меня пожизненное - через три месяца после нашего паломничества на святую гору мне исполнилось шестьдесят шесть лет.
      Восхождение к лику Христа затягивалось, прошло больше получаса, а небо над головой все еще было закрыто плотным настилом из ветвей, не позволявшим увидеть цели. Наконец лестница на одном из поворотов отвернула от густых зарослей деревьев и кустов и мы смогли увидеть далеко вверху небольшую площадку с перилами, увешанными разноцветными какими-то лоскутами, за которой возвышался лишь один лесистый склон. Сил прибавилось, тем более, навстречу все чаще стали попадаться туристы, спускающиеся вниз, вид у них был умиротворенный и как бы немного отрешенный, говорящий о их душевном ублажении. Наконец до площадки остался всего один переход, он представлял из себя лестницу длиной в несколько составленных вместе бетонных маршей в подъзде дома без лифта, а лика Христа по прежнему не было видно.Мы не смогли рассмотреть его даже тогда, когда ступили на площадку с перилами и скамьями по углам, означавшую конец пути, потому что вверху на скальном выступе, закрывавшем обзор сам по себе, был оборудован еще деревянный настил, украшенный плотными рядами цветных лоскутов. Тряпки висели везде: на перилах площадки, на железных стойках, на ветках деревьев и на досках навеса вверху, они подсказали нам, что это место является первобытным капищем для племен, живущих вокруг, исповедовавших язычество до сей поры. Я прижался спиной к железному ограждению, запрокинул голову и вдруг увидел на скале светлое пятно размером чуть больше метра в высоту на метр в ширину с рисунком на нем. Подавшись вперед, сузил зрачки, стараясь присмотреться к изображению более внимательнее,поначалу оно расплывалось из-за набежавшей на глаза влаги, потом стало приобретать очертания. На как бы стесанном и заботливо обработанном куске скалы проступили сначала нос и губы, за ними высокий лоб и немного выдающиеся скулы,наконец я сумел соединить вместе отдельные детали рисунка и выстроить окончательный образ. Отклонившись чуть назад, постарался отформатировать увиденное разумом, и получил картину, отличавшуюся от устоявшегося в сознании облика Христа. Этот образ был похож скорее на портрет грузина с типичными для этой нации чертами лица, такими, как немного лупастные глаза со складками под ними, широкие брови вразлет, почти сросшиеся над переносицей, и выразительные губы под хрящеватым носом с тонкими ноздрями. Если представить на макушке головы человека, изображенной на скале, еврейскую маленькую шапочку, она подошла бы ей как корове седло, а вот папаха или наворот куска материи наподобие чалмы были бы ей в пору. Подобное лицо можно было с большим основанием отнести к кахетинскому или имеретинскому типу, нежели к еврейскому или арийскому, кем на самом деле был Иисус по последним исследованиям ученых с мировыми именами. Этот факт так же подробно описали в начале прошлого столетия авторитетные ученые англичанин Гастон Чемберлен и американец Джекоб Коннер в книге «Тайна Вифлеемской звезды или кем был Христос».
          Я посмотрел на спутников и перевел взгляд на тропинку сбоку площадки, ведущую к навесу, до которого было метров тридцать, не позволяющему разглядеть лик святого получше. Моя пассия переглянулась с братом и осталась стоять на месте, тогда я передал ей фотоаппарат и подошел к почти вертикальному склону. Тропинка, вившаяся между углами замшелых камней, была узкая, на ней умещалась лишь подошва ботинка, вторую ногу приходилось подтягивать за собой и ставить впритык к первой, одновременно нащупывая пальцами выступ,за который можно было уцепиться и передвинуться еще на несколько сантимеров вверх.Но через несколько метров тропа выходила на камень с плоской поверхностью, а дальше снова нужно было скакать горным козлом по шатким выступам, призывая на подмогу звериное чутье, атрофированное жизнью аборигена в каменных хрущебах с брежневками и демократизаторками. Я удачно добрался до камня, после чего прикинул расстояние до левого края настила – до него оставалось меньше десяти метров – и прокачивая равновесие непрерывным повиливанием задней части тела, стал снова карабкаться вверх. До деревянного навеса из стволов молодых деревьев с перекладинами из них же оставалось не больше двух метров,я перевел дух,зашарил по нему взглядом. Требовалось найти лазейку между жердинами, чтобы взобраться на этот навес и оказаться лицом к лицу с рисунком, обнаруженным местными жителями в 1980 году, так гласило сообщение на стойке площадки, обрамленное в рамочку и подписанное одним из служителей православной церкви. В нем говорилось еще о том, что наскальную эту живопись не удалось определить по возрасту, так что рисунок мог быть написан несколько сотен лет назад, а мог оказаться современной версией какого-либо художника, решившего прославить себя таким образом. Но сколько я ни рыскал глазами по краям навеса, обходного пути или хотя бы щели между стволами, чтобы просунуть в нее голову и придти к собственному мнению, отыскать не удалось. Дорога к реликвии была перекрыта со всех сторон, мало того, чем ближе я придвигался к последнему препятствию на пути к истине, тем труднее становилось обнаружить лик,он как бы прятался вглубь скалы,загораживаясь каменным выступом, жердями и разноцветными тряпками. Потоптавшись на месте, я развернулся на пятачке площадью в две подошвы от кроссовок и крикнул спутнице, чтобы она щелкнула меня из фотоаппарата в надежде оправдать подъем хотя бы снимком. Затем с немалыми трудностями проделал обратный путь, показавшийся вначале не таким уж сложным и доказавший на деле все прелести одиночного скалолазания.
        Мои ожидания окупились, когда вернулись домой и я высветил кадр на мониторе компьютера, то увидел себя недалеко от навеса,за которым вырисовывались очертания лика божьего сына.При увеличении ясно было видно, что Христос больше походил на представителя действительно грузинской нации, нежели на хананеянина из Вифлеема, или современного Бейт-Лахма в Палестине, родине еще одного библейского героя – царя Давида. Вообще, евреи любят озадачивать человечество великими событиями, не стесняясь говорить о них и о героях этих событий со всей откровенностью не только в обычных книгах, но даже в Библии. То, что Давид был мудрым царем, занают все, а вот каким образом он взошел на трон, почему-то знать не желают. А ведь царь был поначалу обыкновенным пастушком, когда к нему на лужок прибежал поиграть сын царя Саула. Сексуально озабоченному с пеленок царевичу понравился смышленый пастушок и скоро они стали сексуальными партнерами, что предопределило судьбу мудрого в последствии царя Давида, имевшего кроме мужчин еще много женщин.
        Наша «девушка» пугливо въехала на окраину Архыза и потащилась по главной и единственной улице,пролегающей через весь поселок, по направлению к нашему Дому отдыха на берегу горной реки. Но полицейской машины, а при ней мордастого полицейского с демократизатором в руке - полосатым и жадным крокодилом – мы уже на обычном месте не увидели. Не было их и на местном базарчике, мимо которого проехали,где эти сотрудники ГИБДД - гиблого дела, любили затариваться на деньги, отобранные у бесправных водителей, по большей части русских по национальности. Ну так а где нашего брата не били, русских дубасят даже в самом сердце их страны – в Москве, не стесняясь и с размаха. В первую очередь свои, а какие они шкуры, пусть додумывает читатель, в основном женщина, стоящая на страже здоровья и своих, и чужих по принципу – ЛИШЬ БЫ НЕ БЫЛО ВОЙНЫ!
        На следующий день, после завтрака, мы собрались в обратную дорогу, телевизор, поправленный каким-то шофером, мигал нам вдогонку разноцветными огнями, прибавив для просмотра сразу несколько интересных каналов, в ванной комнате, правда, тот-же шофер ничего не успел сделать, поэтому лужа только увеличилась. Не здорово опечалило и то обстоятельство, что завтрак нам пришлось выбивать с боем, потому что нас успели снять с довольствия. Кое-что из продуктов мы успели прикупить на местном рынке, значит, голодными должны были не остаться, деньги тоже пока были… были… пока… до первой встречи с гэбэшниками из местного гиблого дела. Или с полицейскими из Гиблого Дела в России – разница, конечно, была, но не столь великая. В салоне мы первым делом пристегнулись на все ремни, которые в нем имелись, прекрасно осознавая, что это не главное, водитель переложил деньги из глубокой заначки за пазухой в карман брюк, чтобы всегда быть готовым отстегнуть-с дорожным мародерам.  И наша кавалькада из трех машин тронулась в обратный путь продолжительностью примерно в восемь часов, если разруливать по российским дорогам без происшествий. Пока, Архыз, твои окрестности хороши, но… не для всех они по карману. За границей бывает куда дешевле, интереснее, а главное – без обдираловки.