«Я не бывал за границей, но легко могу вообразить себе положение россиянина, выползшего из своей скорлупы, чтобы себя показать и людей посмотреть. Все-то ему ново, всего-то он боится, потому что из всех форм европейской жизни он всецело воспринял только одну - искусство, не обдирая рта, есть артишоки и глотать устрицы, не проглатывая в то же время раковин. Всякий иностранец кажется ему высшим организмом, который может и мыслить, и выражать свою мысль; перед каждым он ежится и трусит, потому что кто ж его знает? а вдруг недоглядишь за собой и сделаешь невесть какое невежество! В России он ехал на перекладных и колотил по зубам ямщиков; за границей он пересел в вагон и не знает, как и перед кем излить свою благодарную душу. Он заигрывает с кондуктором и стремится поцеловать его в плечико (потому что ведь, известно, у нас нет средины: либо в рыло, либо ручку пожалуйте!); он заговаривает со своим vis-;-vis и все-то удивляется, все-то удивляется, все-то ахает! «Я россиянин, следовательно, я дурак, следовательно, от меня пахнет», - говорит вся его съежившаяся фигура».
Писано сто пятьдесят лет назад, а будто бы и про сейчас. Не про заграницу, черт бы с нею. Так мы вели себя там всегда, еще и за века до Салтыкова-Щедрина, но вот точность определения русской сути, вообще, «либо в рыло, либо ручку пожалуйте» - это в яблочко. С вами случалось ведь такое, что берешь с полки книжку наугад, наугад же раскрываешь в случайном месте, начинаешь читать и…, попадаешь точно в то настроение, с каким и потянулся к книжной полке? Почему так странно устроен, иногда кажется, единственно только один он из всех земных наций, русский человек, что никогда неведома ему середина? Он всегда либо отчаянный храбрец, либо отъявленный трус, либо с пеной у рта богомолец, либо с кистенем богоборец, либо меценат, либо скряга, либо красавец, либо урод… Это вот Пушкинское «Полу-милорд, полу-купец, полу-мудрец, полу-невежда…», это совсем не про нас. Но вот дубиной да пинком загнать целую нацию в речку на Святое крещение; закладывая в фундамент кости трудников, построить город на болоте; сгноить полстраны на Соловках, а оставшуюся покромсать в мелкий винегрет, сворачивая шею Гитлеру, а, заодно, и всей Европе; на голодный всего народа желудок взлететь в космос; воздвигнуть на песке державный замок, а после, сев на него неуклюжим детским задом его и разрушить к чертям – это как раз про нас. Как рассуждает при этом государственный муж - да кто ж его поймет? У нас с ним, с государственным мужем этим, что называется, постель одна, а сны разные. Тут вновь прямо скребется в дверь, в голову Михаил Евграфович: «Я сидел дома и, по обыкновению, не знал, что с собой делать. Чего-то хотелось: не то конституций, не то севрюжины с хреном, не то кого-нибудь ободрать. Ободрать бы сначала, мелькнуло у меня в голове; ободрать, да и в сторону. Да по-нынешнему, так, чтоб ни истцов, ни ответчиков - ничего. Так, мол, само собою случилось, - поди доискивайся! А потом, зарекомендовавши себя благонамеренным, можно и об конституциях на досуге помечтать».
Обыкновенно, ну, раньше так было, во всяком случае, кому в рыло, а кому ручку, было понятно и прозрачно. Но с интернетом, интерактивной банковской системой, да по теперешним скоростям, вообще, все как-то смазалось, расплылось, разжижилось. Ткнешь одному в зубы, а он, гляди ты, оказался генерал, этому лизнул, а он, черт бы его, всего-то таксист. Исчезла, растворилась разумная иерархия ценностей. Общаться с умным, а еще, не приведи господь, и быть умным теперь чуть ли ни моветон. Правда, если ты при деньгах, то делай, что хочешь, хоть покажись и не дураком, только… Только ведь опасно. Оскорбишь одним только упоминанием Канта или Беркли какого другого-третьего богатого, так он и разорит тебя, и не из потребностей мошны, а только лишь из оскорбленного чувства невесть уж какого там достоинства.
К чему это все я? Да к тому, что середины теперь нету. Точнее, понятно, что есть. Но раньше русский человек знал что есть из себя она, эта середина. Заведомо бежал ее, как черт ладана, но она была различима и размышляема. Теперь, не разумом, а просто судьбою, одного жмет к краю нищеты, другого к берегу богатства из чего, ну, по всякой логике следует, что где-то там есть и стремнина, но лучше уж тихим ходом у бережка, нежели быстро, но шут его знает куда… Это-то и странно, тут и противоречие. Мы раньше кидались в края именно потому, что там было жарче голове, ощутимее сердцу, пусть неясно, что впереди, но, черт с ним, хоть один, но полной грудью вдох.
Звать к топору – дело проказное, сгнить в болотной ряске – перспектива тоже не из светлых, но надо таки решать:
Помочь сайту
Поздравления
