Глядел-то, оно можно предположить, всякий, но всяк ли видел то, что они из себя есть? Иные в них угадывают только угрозу, другие – преданность, третьи – мольбу, четвертые – заискивание, пятые…. В общем, полная палитра всех тех неглубоких, мелочных и даже низменных движений души, что столь свойственны убогому и несовершенному млекопитающему, каковым является… человек с его весьма мутным, да и к тому же весьма кривым «зеркалом души». Секрет выразительности собачьих же глаз отчасти в том, что из невербального, так сказать, арсенала в помощь ей дан единственно лишь хвост, тогда как человеку к услуге и язык жестов, и мимика лица, ну и, понятно, речь. Язык жестов, от драматических движений рук и театрального подергивания плечиком до шарканья ножкой, может полностью заменить нам в иной какой ситуации средство общения; в одной только улыбке участвует тридцать две мышцы, а сколь этих улыбок иль прочих проявлений лицемерия (не потому ли слово лицемерие звучит именно так, как звучит?); в Большом академическом словаре Русского языка зафиксировано 131 257 слов, хотя, для того чтобы сказать правду или солгать (даже изысканно) довольно и карманного арсенала в пару тысяч. Все это величается красивым термином семиотика. Так вот из этой семиотики, синтактики, семантики у собаки, повторюсь, есть лишь хвост, ну иногда лапой чего попросит, а так – только глаза. Даже если представить, допустить на минуту, что с такой охотою (и уже за это одно требующей подозрительного внимания) и делает человек, что собака - млекопитающее низшего порядка, то и тогда мы вынуждены будем согласиться с тем, что нет взгляда выразительнее, честнее, искреннее, чем собачий. Уничижительное допущение же это, на самом деле, - полная чепуха. Если собака, против нас, не пишет стихов, не музицирует, не сквернословит и не стреляет из пистолета, то это совсем не означает, что душа ее ущербнее, ниже нашей, а даже совсем и наоборот.
Глаза…. Взгляните в глаза, скажем, женщины, которой…, ну, положим…, что-либо от вас нужно (а всякому от всякого чего-то да нужно) - вы обнаружите там полную палитру чувств, в ассортименте, в зависимости от цели и причины потребности. Сыграть ли бесконечную, бездонную любовь? – извольте; вселенскую покорность? – да вот же она; слезы обиды за хотя бы лишь подозрение в неискренности? – уж и набухли на дрожащих ресницах иль ручьем; неизреченную беззащитность? – уж и самому хоть плачь…. Здесь ни строки против женщины, о, нет! Мужчина, ежели чуть иначе и выглядит в похожих мещанских мизансценах, то в силу лишь худшей своей одаренности, меньшей склонности к лицедейству, что, собственно, ставит его на ступень ниже женщины.
Лицедейство… тоже хорошее слово. Действуя, так сказать, лицом (а не сердцем, оно только все портит), человек легко может заморочить своего визави, что в девяносто девяти из ста и есть его прямое намерение. Любопытно, что чем выше талант лицедейства, тем с большим энтузиазмом мы аплодируем актеру, как носителю искусства – высшего проявления божественности человека. То относится не только к нашим офису, спальне или академическому театру. Любое искусство: живопись, ваяние, архитектура, музыка, танец…, тем сильнее, действеннее, чем более глубокое, а, точнее, глубоко ложное впечатление оно производит на нас. В утверждении нет ни ошибки, ни парадокса, ни казуистики. Божественная музыка, к примеру, вызывает в нас, конечно, божественные чувства, но лишь до того момента, как застыл в воздухе финальный аккорд и стих последний аплодисмент; картина может ввергнуть нас в эстетический экстаз, но лишь до того, как мы вышли за двери Третьяковки иль Пушкинского; расплачемся мы над судьбой героя иль языком описаний, но лишь пока не закрыта книга; подавит ли своим величием готический костел, вознесет ли к небесам искрометный фуэте… - все только ДО ТОГО КАК…. Лишь в русском языке слово искусство имеет общий корень со словом и понятием искушение, сиречь, ложь, от чего язык наш и точнее, искреннее всех остальных. Высокое искусство вызывает в груди нашей движения пускай и высокие, но ложные, обманные, никак не свойственные нам. Если б предположить, что камертон души нашей звучал бы в унисон с Серовым, Чайковским иль Гоголем, то вряд ли бы мы их услышали, ну, хотя бы в силу созвучия.
Искусство…. Люди…. Человечьи глаза…. Когда я гляжу в глаза собаки, я вижу там весь мир, чистый и непорочный. Тот мир, к которому я и непричастен; о котором зря пыжится соврать мне поп, ибо сам он о нем ничего не знает; о котором рассказывает мне рассветный туман по реке да соловьиная трель с яблоневой ветки, морозная изумрудная вязь на стекле да тихий стон вьюги в трубе камина, голубая вечерняя звезда в закатном небе да заунывный тревожный стук в беспокойной груди. Ни туман, ни пичуга, ни мороз, ни ветер, ни небо, ни сердце, ни… собачьи глаза…, они…
[Скрыть]Регистрационный номер 0122415 выдан для произведения:
Глядели вы когда в собачьи глаза?
Глядел-то, оно можно предположить, всякий, но всяк ли видел то, что они из себя есть? Иные в них угадывают только угрозу, другие – преданность, третьи – мольбу, четвертые – заискивание, пятые…. В общем, полная палитра всех тех неглубоких, мелочных и даже низменных движений души, что столь свойственны убогому и несовершенному млекопитающему, каковым является… человек с его весьма мутным, да и к тому же весьма кривым «зеркалом души». Секрет выразительности собачьих же глаз отчасти в том, что из невербального, так сказать, арсенала в помощь ей дан единственно лишь хвост, тогда как человеку к услуге и язык жестов, и мимика лица, ну и, понятно, речь. Язык жестов, от драматических движений рук и театрального подергивания плечиком до шарканья ножкой, может полностью заменить нам в иной какой ситуации средство общения; в одной только улыбке участвует тридцать две мышцы, а сколь этих улыбок иль прочих проявлений лицемерия (не потому ли слово лицемерие звучит именно так, как звучит?); в Большом академическом словаре Русского языка зафиксировано 131 257 слов, хотя, для того чтобы сказать правду или солгать (даже изысканно) довольно и карманного арсенала в пару тысяч. Все это величается красивым термином семиотика. Так вот из этой семиотики, синтактики, семантики у собаки, повторюсь, есть лишь хвост, ну иногда лапой чего попросит, а так – только глаза. Даже если представить, допустить на минуту, что с такой охотою (и уже за это одно требующей подозрительного внимания) и делает человек, что собака - млекопитающее низшего порядка, то и тогда мы вынуждены будем согласиться с тем, что нет взгляда выразительнее, честнее, искреннее, чем собачий. Уничижительное допущение же это, на самом деле, - полная чепуха. Если собака, против нас, не пишет стихов, не музицирует, не сквернословит и не стреляет из пистолета, то это совсем не означает, что душа ее ущербнее, ниже нашей, а даже совсем и наоборот.
Глаза…. Взгляните в глаза, скажем, женщины, которой…, ну, положим…, что-либо от вас нужно (а всякому от всякого чего-то да нужно) - вы обнаружите там полную палитру чувств, в ассортименте, в зависимости от цели и причины потребности. Сыграть ли бесконечную, бездонную любовь? – извольте; вселенскую покорность? – да вот же она; слезы обиды за хотя бы лишь подозрение в неискренности? – уж и набухли на дрожащих ресницах иль ручьем; неизреченную беззащитность? – уж и самому хоть плачь…. Здесь ни строки против женщины, о, нет! Мужчина, ежели чуть иначе и выглядит в похожих мещанских мизансценах, то в силу лишь худшей своей одаренности, меньшей склонности к лицедейству, что, собственно, ставит его на ступень ниже женщины.
Лицедейство… тоже хорошее слово. Действуя, так сказать, лицом (а не сердцем, оно только все портит), человек легко может заморочить своего визави, что в девяносто девяти из ста и есть его прямое намерение. Любопытно, что чем выше талант лицедейства, тем с большим энтузиазмом мы аплодируем актеру, как носителю искусства – высшего проявления божественности человека. То относится не только к нашим офису, спальне или академическому театру. Любое искусство: живопись, ваяние, архитектура, музыка, танец…, тем сильнее, действеннее, чем более глубокое, а, точнее, глубоко ложное впечатление оно производит на нас. В утверждении нет ни ошибки, ни парадокса, ни казуистики. Божественная музыка, к примеру, вызывает в нас, конечно, божественные чувства, но лишь до того момента, как застыл в воздухе финальный аккорд и стих последний аплодисмент; картина может ввергнуть нас в эстетический экстаз, но лишь до того, как мы вышли за двери Третьяковки иль Пушкинского; расплачемся мы над судьбой героя иль языком описаний, но лишь пока не закрыта книга; подавит ли своим величием готический костел, вознесет ли к небесам искрометный фуэте… - все только ДО ТОГО КАК…. Лишь в русском языке слово искусство имеет общий корень со словом и понятием искушение, сиречь, ложь, от чего язык наш и точнее, искреннее всех остальных. Высокое искусство вызывает в груди нашей движения пускай и высокие, но ложные, обманные, никак не свойственные нам. Если б предположить, что камертон души нашей звучал бы в унисон с Серовым, Чайковским иль Гоголем, то вряд ли бы мы их услышали, ну, хотя бы в силу созвучия.
Искусство…. Люди…. Человечьи глаза…. Когда я гляжу в глаза собаки, я вижу там весь мир, чистый и непорочный. Тот мир, к которому я и непричастен; о котором зря пыжится соврать мне поп, ибо сам он о нем ничего не знает; о котором рассказывает мне рассветный туман по реке да соловьиная трель с яблоневой ветки, морозная изумрудная вязь на стекле да тихий стон вьюги в трубе камина, голубая вечерняя звезда в закатном небе да заунывный тревожный стук в беспокойной груди. Ни туман, ни пичуга, ни мороз, ни ветер, ни небо, ни сердце, ни… собачьи глаза…, они…