ПТ. Часть вторая. Глава 11. Моделирование Болдинской осени. Пирог к празднику

Однажды весной я получила приглашение на конференцию словесников, которую проводил в Астрахани пединститут: было приятно, что друзья с кафедры литературы мою скромную персону не забыли. А.Ф. при разговоре о предстоящей поездке сначала скривила физиономию, но быстро сообразила, что имеет возможность несколько дней от меня отдохнуть, и соизволила оформить командировку. На приглашении, как выяснилось уже на конференции, настоял один из преподавателей, с которым мы близкими приятелями никогда не были, и это обрадовало ещё больше: значит, помнят не только субъективно. :)

- Лена, – чуть не закричал он, когда мы наконец пересеклись в фойе драмтеатра, – как же вы там, в этой восьмилетке?! Все же говорили, что вы остаётесь!

- Кто говорил? – засмеялась я. – Я таких не слышала.

- Да все буквально…

- Ну, вы же старше меня: разве не знаете, как люди любят кроить биографии тем да этим.

- А потом говорили, что вы почему-то отказались…

- Угу, отказалась. Как можно отказаться от того, чего тебе не предлагали? Ладно, не будем об этом. На самом деле я бы отказалась, тут есть доля истины.

- Почему?

- Да не моё это. За четыре года я всю эту околонаучную жизнь изучила довольно подробно.

- Что вы! Я бы, например, только рад был бы вам. Вы же видели, почти все уже пожилые у нас…

- Это да, конечно, молодые силы не помешали бы. Но, видите ли, тратить процентов восемьдесят жизненной энергии только на доказательство того, что ты имеешь право быть собой, – невыносимо.

- То есть, не понял?

- Ну, как сказать помягче… Я существую в женском варианте, а люди у нас приучены к тому, что у женщины есть свой интеллектуальный потолок. Он такой своеобразный потолок – ближе к полу. Особенно, если природа поработала над её визуальным рядом.

- Весёлая вы девушка, – хохотнул он. Потом помолчал минуты две. – И всё-таки мне очень жаль. Вы, действительно, этого не хотели?

- Действительно. Кроме того, мне полезна своя Болдинская осень.

- Что ж, может быть, вы и правы. Успехов вам!

Многие из знакомых художников, с которыми свела меня в своё время наша институтская немка, тоже уговаривали бросить учительскую, тем более сельскую, практику. Брались сварганить в местном издательстве сборничек стихов с их иллюстрациями. Тут я тоже смеялась: и стихи ещё были не ахти какие, и мнить себя писательницей только потому, что бумага всё стерпит, – не по мне. Хотя что могла понять в моих мотивах богема? Народ её составляет, в общем, незлой и порою даже небездарный, но беспорядочный и от реальности оторванный напрочь. Да и лозунг «Пусть лучше искусство служит мне, чем я искусству» многих сбивает с толку.

Болдинская же моя осень состояла, в основном, не в писательстве, а в чтении. Какие-то посмодернистские книжонки подбрасывали те же художники, но они меня не вдохновляли: нудности в избытке, а смысла пшик, одни претензии на оный. С удовольствием же я одолела Серебряный век в более глубоком варианте, чем это было позволительно делать в рамках тогдашних программ – и вузовских, и школьных. И, конечно, сама учительская работа заставляла вдоль и поперёк читать русскую классику. А это развивает литературный вкус, как ничто иное.

У преподавателя словесности есть серьёзное преимущество перед своими коллегами: он обходится на уроках минимумом средств. Нужны только хорошие тексты. Никаких там колбочек, реостатов, географических карт. :) Но за это ты платишь тем, что сам становишься обучающим средством в гораздо большей степени, чем все другие, – твоя речь не терпит никакой приблизительности, неточности.

Наши учебники по русскому языку и литературе в те времена, когда я начинала свою учительскую деятельность, были написаны не самым замечательным образом. Говорят, и нынешние такие же. Причина тут понятная: их авторы сами с подростками не работали, про своё детство благополучно забыли, ориентируются в лучшем случае на студентов. И если с литературой ещё как-то можно выйти из положения: в конце концов, главная задача – прочтение литературных произведений; то с русским языком беда. Правила орфографии и пунктуации сформулированы так кондово, что за голову приходится хвататься.

Довольно быстро я придумала отличные от предлагаемых учебниками варианты для объяснений и запоминания грамматических норм, но без домашнего повторения и они давали результат небыстрый. Поняла одну простую штуку: учеников надо тормошить там, где они сами пишут тексты. На свой страх и риск увеличила количество упражнений такого рода. Нет, это были не пространные сочинения, а только небольшие зарисовки на определённые темы в два-три абзаца. Частенько к ним подбирала около десятка «нужных орфографически» слов, чтобы ученики чаще видели их на письме.

Разумеется, это нельзя было назвать каким-то новаторским подходом, до применения собственной методики в преподавании русского языка мне предстояли ещё целые годы. :) Но уже тогда я почувствовала, насколько велик разрыв между тем, что по-настоящему требуется во взаимодействии учителя и ученика, и тем, что позволяют программы и учебники.

Сейчас многие учителя привыкли вести либо литературу, либо русский язык. Считается, что они очень разные. На мой взгляд, представление неверное. Литература не сводится к эмоциональным всхлипываниям о великих классиках, а русский язык к надиктовыванию текстов о совершенно непонятных подросткам вещах. Оба эти предмета призваны развивать речь – устную и письменную. Не прочёл художественное произведение, не прочувствовал его вместе с автором – нечего сказать, кроме пустозвонных сентенций, навязанных учителем-формалистом. Нет желания что-то записать «от себя» – никогда не будут освоены орфография и пунктуация.

Уже тогда, в первой своей школе, я попробовала соединить то, что мы читаем на литературе, с тем, что пишем на русском. И неожиданно для себя изобрела дополнительный способ заучивания наизусть стихов: просила записывать по памяти хотя бы одно четверостишие. А потом исправлять ошибки, уже открыв книги. И помогло. :) Кстати, отказалась я и от заучивания одного и того же стихотворения всем классом. Можно убить самое выразительное произведение, если двадцать раз подряд его зачитать. Это во-первых. Во-вторых, когда подросток выбирает стихотворение сам, он прочитает не только его, а множество других. В-третьих, его выбор поможет вам лучше понять то, что с ним происходит. Если, конечно, для вас это важно. :)

Вера Васильевна, слушая, как я читаю Лермонтова, отважилась спросить:

- Это что же – стихи?

- Да. Вот завтра на уроке читать будем.

- Хором?

- Нет, – стало смешно: представила себе, как звучало бы хором «На смерть поэта». – Сначала я прочту. Потом дети будут читать. А потом ещё наизусть учить будут.

- Интересно ты стихи эти произносишь. На молитву похоже. Но и не так… Кто ж сочинил?

- Был такой Михаил Лермонтов.

- Давно? – Вера Васильевна образована была лишь слегка, немного читала, немного писала. В основном, письма к дочери, что жила в Москве.

- Давно.

- Вот как. У нас до тебя директорша-то всех повыгоняла. Знаешь?

- Знаю. Ну и что?

- Да то, что парень до тебя тут последний жил. Он через два месяца сбежал. Наши бабы кон держали, через сколько ты уедешь. А ведь уедешь когда?

- Уеду. Но не завтра.

- Так значит. А я завтра во Владимировку собираюсь. В церковь мне надо. У нас там батюшка молодой совсем, я думаю, и не верит он, что он о жизни знать может? А у тебя бабушка верит?

- Нет.

- Старинная женщина – и не верит? – удивилась хозяйка.

- Она говорит, если б Бог был, другая бы жизнь была и у неё, и у других. А то все добрые мучаются, а злые радуются.

- А вдруг после смерти всё и по-другому?

- Вдруг не считается.

- И по тебе, придумали люди Бога?

- Да. Несчастные хотят надеяться на лучшее, властные хотят чувствовать себя особенными. Не обижайтесь, Вера Васильевна, вы сами меня спросили…

- Да что ты – на тебя обижаться! Дети злых любить не станут.

Но покинуть Покровку мне пришлось раньше, чем предполагала. В середине сентября случился-таки сердечный приступ, Вера Васильевна побежала к фельдшерице, а та вызвала из Ахтубинска «скорую». Районная больничка долго не могла разобраться с диагнозом, но на всякий случай продержала меня долго, до декабря. Уже через много лет я узнала, что это был первый микроинфаркт. Что ж, ничто не проходит бесследно: всяческое злобное устное народное творчество только на поверхностный взгляд забавно.

Мой седьмой класс составил график посещения больницы. Черед два-три дня ребята привозили домашние продукты, которые передавали им родители. Это всё на случайных попутках. День учителя (он тогда праздновался в первое воскресенье октября) я помню особенно. Утром проснулась от обалденного запаха луговых цветов – они лежали на подоконнике. Палата моя была на первом этаже, окна в тёплую осень держали открытыми. Счастливые девчонки стояли рядом и пели какую-то милую скороговорку. Соседки на кроватях словно замерли: им тоже было радостно и трогательно. А в столовой меня поймала повариха и передала маленький пирог:

- На, раз дети сюда таскаются, видать, хорошая ты. Бери, к празднику!

Интересно, как сочетается в таких женщинах здоровая сентиментальность со стойкой привычкой подворовывать всё, что плохо лежит, – после рабочего дня она обыкновенно выходила, перегруженная авоськами.

Родителям о своей болезни и необходимости возвращения я сообщила только ближе к выписке. У мамы моей была столь ранимая нервная система, что я рисковала бы получить лишнюю проблему, если бы поторопилась с подобным известием. Когда она узнала, что я не прошла конкурс в МГПИ, разволновалась до ужаса, у неё воспалились лицевые нервы, и папа кормил её супом из ложки. И вообще – я рано приучилась не держаться за мамины-папины рукава. Что это за совершеннолетие, если тебя всё ещё продолжают нянчить?

15 августа 2013 года

P. S. Уважаемые читатели! Для понимания позиции автора лучше знакомиться со всеми главами книги, причём в порядке их нумерации.

Продолжение следует.