ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ТЕТРАДЬ. Часть первая. Глава 5. "Первое сентября". Гамбургский счёт к шопоголичкам
Как пробную для новой газеты, я написала небольшую заметку под названием «Легко ли быть свободным?». Там закавыка была в том, чтобы спросить учителя (да и вообще того, кто считает себя человеком культурным), может ли он, без оглядки на что-либо и кого-либо, предъявить себе личный образовательный счёт. Да-да, тот самый, который принято называть гамбургским.
И. передала текст своему знакомому. К моему удивлению, редакция ответила очень быстро (обычно у нас любят помусолить «начинающих»). Я отправилась на встречу с главным редактором. Выяснилось, что редакция у издания небольшая, всего несколько человек. Симон Соловейчик силился вспомнить, где он меня уже видел, но я разговаривать об Останкине не торопилась. Надо сказать, что он всегда очень радовался, находя полезного для своей газеты сотрудника, и даже старался его подбодрить каким-нибудь выражением типа «А вы выдающийся человек!» В то время он был уверен, что доброе слово – это и есть доброе дело в каких угодно отношениях. Жизнь не преминула его поправить…
Поскольку я свою статейку рассматривала и как вопрос к редакции по поводу её идеологической ориентации, такое скорое приглашение к сотрудничеству означало согласие с тем, что для меня мировоззренчески важно. Соловейчик объяснил, что газета, которую он затеял, никогда не будет ругать учителей, а будет пытаться вести с ними спокойную, но глубокую беседу о человеке. Отсюда и девиз – «Вы блестящий учитель, у вас прекрасные ученики!» Выходить она будет трижды в неделю на четырёх полосах (страницах) формата А2. Каждая полоса – отдельная тема. Первая – новости, авторские колонки, передовая программная статья номера. Вторая – практическое школьное дело. Третья – теоретический фундамент, мир идей. Четвёртая – либо родительское воспитание, либо события культуры.
И вот, представьте себе, вторую статью, уже довольно объёмную, я написала о том, каким серьёзным препятствием для развития учителя могут быть толстокожие тётки, которых немало везде, в том числе и в школе. Тема была подсказана непосредственно жизнью: мой знакомый бросал педагогическую практику из-за засилья в его трудовой конторе этих невыносимых шопоголичек, пишущих с орфографическими ошибками. Прочитав материал, Соловейчик задумался.
- Так, мы договорились учителей не ругать…
- Я не ругаю. Я называю вещи своими именами. Проблема-то существует, и она серьёзная.
- Это так. И статью я опубликую. Меня другое удивляет… Ты говоришь не самые приятные вещи, но это не звучит агрессивно и безнадёжно…
- А может быть как-то иначе?
- Конечно. Откуда, ты думаешь, чернуха берётся в журналистике?
- Да-да – журналист буйно радуется: а вот ещё какая гадость существует на свете!
Засмеялся:
- Что-то вроде.
Нет, я не буду вам рассказывать про каждую свою статью в «Первом сентября». Их, конечно, за несколько лет работы в этом издании накопилось предостаточно. Но эти первые две были особенно важными для меня, потому что многое высветили в жизни самой редакции. Довольно быстро я поняла, что Соловейчик определяет для газеты некие просвещенческие цели, а те люди, которые находятся с ним рядом, видят и учителя, и школу как не самые интересные предметы для внимания. Более того, они не очень разумеют и собственно издательскую технологию, то, что называется предпечатной подготовкой СМИ.
Первое дежурство на выпуске тоже помню отчётливо. Газету нашу печатала тогда типография «Красной звезды», и редакционные сотрудники по очереди ездили туда вычитывать полосы перед отправкой в печать. Так как я раньше никогда не принимала участия в такой работе – только сдавала свои статьи в издания и получала уже готовые номера, – мне было довольно интересна эта внутренняя кухня. Метранпаж, который вёл «Первое сентября», оказался человеком очень добросовестным и даже читающим саму газету (не удивляйтесь – «своё» издание даже многие журналисты не читают толком). Опытным профи был и ответственный секретарь, который совершенно поразил меня тем, как его поведение в типографии отличается от того, что я наблюдала в офисе редакции. Там он был молчаливым, замкнутым – здесь уверенным в себе, жизнерадостным, чётко делающим своё дело. Проработал он, к сожалению, в газете недолго, потому что не вынес диктата редакторов, считающих себя «белой костью». Вместе с женой они перешли, кажется, в «Огонёк».
На этом самом первом дежурстве я обнаружила на своём столе номер с упомянутой выше статьёй про толстокожих тёток. Она вся была испещрена замечаниями какого-то анонимного читателя. Записи были весьма несуразные, часто опять-таки даже попирающие орфографию, но очень громко кричащие о том, что я наступила кому-то на больную мозоль. И не лень же было этому кому-то столько корпеть над «неправильной» статьёй! Я даже развеселилась: тётенькам глубоко за тридцать, а они всё ещё топчут чужие куличики в песочнице. Но и задумалась: значит, и в моей дорогой редакции поселились невыносимые шопоголички…
Соловейчик, спеша делать добро, невольно окружил себя просто знакомыми и детьми своих знакомых. Он их трудоустроил. Так поступали (и поступают) многие неопытные владельцы и управленцы самых разных предприятий. Разумеется, им же это выходит боком. Несоответствие своих новых коллег занимаемым должностям Симон Львович обнаружил быстро. Хотя в какой-то степени он был готов с этим мириться, думая, что научит их нехитрой, в общем-то, работе. К тому же он полагал, что авторы для газеты важнее, чем редакторы. Главный ужас был в том, что образовавшаяся редколлегия не разделяла его педагогических взглядов, входящие в неё женщины просто выслушивали шефа и что-то делали под его диктовку. Был даже такой драматический момент, когда он решился всех уволить и набрать сотрудников заново. Но сам же не выдержал жёсткой меры и вернул этих уволенных. Касалось это только редколлегии – корректоры, бильд-редактор, фотографы, верстальщики, распространители, типографские сотрудники были вполне качественными.
Грустно мне это говорить, но человечность и даже личная талантливость не избавляют руководителя любого предприятия от ответственности за то, как строятся функциональные и этические отношения в команде. Соловейчик был очень добрым, порядочным, эрудированным человеком, однако беспомощным управленцем и педагогом (что не мешало ему точно определить педагога в другом). Правда, для всех была очевидна его литературная одарённость, и она отчасти – вместе с добротой, порядочностью и эрудицией – спасала положение.
Как я уже сказала, он делал упор на авторский состав, поэтому в газете одно за другим появлялись новые лица. Среди них было много способных людей, но они вынуждены были после радужных диалогов с главным редактором представать перед сбившимися в стайку дамами, жаждущими признания своих регалий. Последние «клали под сукно» всё, что им не нравилось, а не нравилось им многое, не написанное самим Соловейчиком – это заиграть в дальних ящиках было нельзя. Ему приходилось напоминать о припрятанных статьях, объяснять лишний раз, чем они на самом деле хороши и полезны для газеты. Дамы подчинялись, а потом бурно между собой обсуждали отношения главного редактора с очередным автором. Впрочем, это старо, как мир: ленивый обыватель по предъявлении гамбургского счёта норовит прикрыться регалиями и связями за неимением ничего иного.
Как я сквозь такие барьеры прорывалась? А мне помог педагогический опыт. Он ведь работает не только там, где дети, – он решает довольно сложные этические задачи везде, где есть люди. Америку не открываю, это известно любому учителю.
11 января 2013 года
P.S. Уважаемые читатели! Для понимания позиции автора лучше знакомиться со всеми главами книги, причём в порядке их нумерации.
Помочь сайту
Поздравления
