Маяковский был обречён. Его подстерегала трагедия, – в том или ином виде, она была неизбежна. Дело вовсе не в происках недоброжелателей или во внешних обстоятельствах. Маяковский носил конфликт с собой. Он был вшит в подкладку его самосознания.
Вот послушайте.
Кофта фата
Я сошью себе чёрные штаны
из бархата голоса моего.
Жёлтую кофту из трех аршин заката.
По Невскому мира, по лощёным полосам его,
профланирую шагом Дон-Жуана и фата.
Пусть земля кричит, в покое обабившись:
«Ты зелёные весны идешь насиловать!»
Я брошу солнцу, нагло осклабившись:
«На глади асфальта мне хорошо грассировать!»
Не потому ли, что небо голубо,
а земля мне любовница в этой праздничной чистке,
я дарю вам стихи, весёлые, как би-ба-бо
и острые и нужные, как зубочистки!
Женщины, любящие моё мясо, и эта
девушка, смотрящая на меня, как на брата,
закидайте улыбками меня, поэта, –
я цветами нашью их мне на кофту фата!
(1914)
Нахождение в центре внимания кружит голову. Особенно ценно – женское внимание.
Конечно, как говорится, талант не спрячешь. Маяковский был глыбой. Он сам чувствовал в себе эту поэтическую силу. Она бурлила в нём и пьянила, пузырясь, как шампанское. В сочетании со славой, с именем – это оказался гремучий коктейль.
Дальше была война. Появились серьёзные темы. За войной пришла революция, обещавшая новую жизнь. Новое общество. Свободное общество. В том числе и от «буржуазной» морали.
Маяковского считали попутчиком советской власти. Он мог обижаться на это, но, наверное, это была правда. Люди, из которых можно делать гвозди, про которых он с таким восторгом писал, должны быть незаметными. Труженик тогда является основой всего, когда занят трудом и его не видно. Маяковский же не мог исчезнуть в толпе, он даже не мог молчать. Ему требовалось чуть ли ни кричать, громко, во весь голос, чтобы слышали все.
Но не политическое измерение, не расхождение партийных требований и поэтического образа убило его. Острота этого конфликта не была критичной, всё же это внешнее, периферия. Многие авторы вступали в подобный конфликт и как-то выживали.
Убил Маяковского внутренний конфликт. Выстрелил в него тот фат, который был его альтер-эго. Он же никуда не делся. Он хотел тепла улыбок, восхищения, неслабеющего блеска, пузырьков в том самом шампанском.
А прежней лёгкости уже нет. Эти «би-ба-бо» разлетелись. Строки лесенкой, как постукивание молота, звенящи и тяжелы. Тяжелый характер. Желание любви в мире без освященных границ превращается в любовный кризис. Настоящего, не тянущего соки, и питающего, несущего, фундаментального чувства не находится. При всём шквале эмоций.
Предвестники грядущей трагедии ведь звучали давно. Вот послушайте (это 1922).
Ты
Пришла —
деловито,
за рыком,
за ростом,
взглянув,
разглядела просто мальчика.
Взяла,
отобрала сердце
и просто
пошла играть —
как девочка мячиком.
И каждая —
чудо будто видится —
где дама вкопалась,
а где девица.
«Такого любить?
Да этакий ринется!
Должно, укротительница.
Должно, из зверинца!»
А я ликую.
Нет его —
ига!
От радости себя не помня,
скакал,
индейцем свадебным прыгал,
так было весело,
было легко мне.
Помочь сайту
Поздравления
