Вечерняя сказка

Сказка эта страшная. Причём жутко. Поэтому, предупреждаем сразу – мальчикам, и уж тем более девочкам, которые ужасно боятся кошмарно жутких историй, дальше лучше и не читать. Лучше прямо тотчас же книжку и закрыть – вот прямо сейчас.

Для остальных совет. Если уж так чертовски, так дьявольски любопытно, если уж так позарез хочется узнать, что же там произошло в этой ужасно жуткой сказке - рискуйте только на пару с кем-нибудь уж очень храбрым. Ну, например, с бесстрашным братиком. Лучше со старшим. Но можно и с младшим - бывают такие маленькие, но отчаянные братишки. Я сам встречал. Или со взрослой, но только тогда совсем уж со взрослой сестричкой. Ну, а самое верное, самое надёжное - устроиться под бочок или на колени к очень смелой бабушке или храбрецу дедушке, и пусть они читают вслух.

Итак… Итак, в одном огромном-преогромном городе, в одном высоком-превысоком доме жила-была очень добрая, просто-таки ангельски добрейшая и очень красивая, просто-таки ангельски распрекрасная, похожая на принцессу девочка.

И вот однажды… Однажды жутко мрачным, зимним вечером, когда за окном волчьей стаей завывала и металась под тёмными, рваными, низкими тучами злая вьюга, когда мерцающие мертвецки бледным светом фонари выхватывали летящие из мутной мглы улиц и дворов огромные, похожие на порхающих белых летучих мышей, хлопья снега, ужасно занятой папа девочки, задержался на работе. Допоздна. А мама убежала к подруге примерить чёрное-пречёрное бальное платье. И тоже надолго.

И вот… И вот за окном стонет, воет, а то и жалобно скулит, как потерявшийся, замерзающий, при последнем издыхании щенок, леденящая кровь пурга. Разгулявшимся разбойником зловеще свистит и нападает из-за угла на одиноких прохожих промозглый ветер. От его студеного напора охотничьими, пушечными выстрелами хлопают двери на лестницах огромного-преогромного дома: бум, хлоп, ба-бах! бум, хлоп, ба-бах!

А похожая на принцессу девочка не слышит, не видит и не замечает всех этих кошмаров и ужасов. Она в комнате перед зеркалом и глаз не может оторвать от своего наряда: жёлтая с голубыми разводами мамина блузка и цветастая не по росту юбка, скрученная на поясе несколько раз так, чтобы видны были медные пряжки внизу голенищ на зимних чёрных, с высоким каблуком и тоже маминых сапогах.

Налюбовавшись, девочка открыла на туалетном столике шкатулку с украшениями и нацепила клипсы - три пары, почти полностью закрыв ими маленькие ушки, надела мамин браслет и колечки – четыре золотых и два серебряных, и пристроила на два пальчика сразу папин перстень.

Так отражение понравилась ей ещё больше. Но не хватало макияжа. Из нескольких помад на столике, девочка выбрала алую с перламутром, и, покачиваясь на неустойчивых каблуках, старательно размалевала маленькие губки, превратив их в большие и яркие. Этим же карандашом с блёстками она разрумянила кругами белые щёчки. Затем, отыскав коробочку с тенями для глаз, кисточкой промокающими движениями, как мама, но слишком, чересчур густо, наляпала фиолетовую, тоже с перламутром, краску на веки над карими глазками, и растушевала её, слюнявя мизинчик, до бровей.

Теперь на очереди были ногти. В свалке баночек и тюбиков девочка откопала нужную скляночку с лаком и уселась на пуфик рядом с трюмо, решив начать с педикюра. Стащив сапог, она ловко вымазала коготочки на левой лапке и встала, перекосившись в одной обувке, чтобы взглянуть в зеркало. На этот раз результат её не устроил – нежно сиреневые ноготочки никак не вязались с живописным одеянием, бижутерией и сочным, ярким макияжем. Девочку смутила даже не пестрота цветов – она сочла, что на пальчиках ног не хватает сверкания.

«Наверху всё с блёстками, а внизу бледновато, - по-сорочьи оценила она незавершённость получившегося убранства. – Но в ванной есть перламутровый лак!»

Девочка не стала надевать второй сапог, боясь неподсохшей краской испачкать его изнутри, и доковыляла, подворачивая высокий тонкий каблук и переваливаясь уткой, точнее - щеголеватым селезнем, до дверей комнаты. И выглянула в тёмный коридор.

И тут вдруг, всей своей ангельски доброй душой поняла, почувствовала, похожая на принцессу девочка, что она в квартире совершенно одна, и затряслась, как осиновый листок, и задрожала, затрепетала всем своим маленьким тельцем от охватившего её страха и ужаса.

Быстро, насколько позволял ей это подламывающийся каблук, допрыгала она до дивана и забралась со стынущими от испуга ногами - одной голой с бледно сиреневым педикюром и другой обутой в чёрный с медной пряжкой сапог – под кроваво-красный плед, укуталась и замерла в тревожном предчувствии какого-то неведомого жуткого злодейства, кошмара или даже колдовства. Затаив дыхание, боясь пошевелиться, в полном оцепенении стала она прислушиваться к гробовой тишине пустой квартиры.

И чудится ей, что за окном витает кто-то злобный, чернокрылый, огромный и клыкастый - то ли неведомый космический монстр, то ли наш земной вампир или даже людоед. И заглядывает свирепый душегуб пустыми глазницами из непроглядной тьмы через щёлки в шторах в освещённую комнату и воет, и гудит: «У-у-у! У-у-у! У-у-у!» И алчно клацает окровавленными челюстями: клац, клац! И мерзко скребёт по стеклу мертвенно синими крючковатыми ногтями: скряб, скряб, скряб!

И кажется девочке, что на лестничной площадке растекается, пытаясь проникнуть, протечь под дверь квартиры и опутать её дрожащее тельце мерзкими щупальцами и высосать из неё всю кровь, то ли внеземная, голодная слизь, то ли ядовитый морской спрут или огромная скользкая медуза – студенистая и мертвецки холодная.

И понимает похожая на принцессу девочка, что от судьбы не уйти. И что сейчас обязательно, непременно приключится с ней какое-нибудь кошмарно жуткое злодейство.

И тут вдруг!.. Вдруг слышит она звук остановившегося на этаже лифта и стук железных дверей: бряк!.. И мерную поступь шагов по лестничной площадке: бум… бум… бум… И таинственный шорох и шуршание у дверей квартиры - шур… шур… шур…

Панический, непреодолимый страх охватывает кроткую душу похожей на принцессу, девочки. Холодный озноб и мурашки стремительно пробегают по её узенькой спине. Свет меркнет в её лучистых глазах, и она чуть было не теряет сознание и чуть 6ыло не падает в глубокий, беспамятный обморок. И понимает добрая, похожая на принцессу девочка: «Вот он, пожаловал, нагрянул тот самый неминуемо жуткий кошмар!» И щупленькое тельце её содрогается от еле сдерживаемых рыданий. А нежное сердце леденеет и разрывается на части от мучительного осознания неотвратимо, неизбежно надвигающейся беды. И хочется похожей на  принцессу девочке сделаться крошечной, незаметной, спрятаться, исчезнуть, испариться, превратиться в горошинку, в маковое зёрнышко, в пушинку! И она с головой заползает под кроваво-красный плед.

И тут вдруг!.. Вдруг слышит она, как густую, могильную тишину её квартиры раздирает пронзительно резкий, нетерпеливо дребезжащий звонок: дзи-и-и-нь!.. дзи-и-и-нь!.. дзи-и-и-инь!.. Стон ужаса едва не срывается с алых, подкрашенных губ, похожей на принцессу девочки, а сердце её обрывается в груди и камнем падает в посиневшие и помертвевшие от самых жутких предположений пятки. Ледяной, кладбищенский страх сковывает все её слабенькие члены. И она, словно повинуясь чьей-то безжалостной воле, как зачарованная, медленно выбирается из-под кроваво-красного покрывала. Как в бреду, в кромешном мраке, крадучись и дико озираясь по сторонам, путаясь в цветастой юбке, на подгибающихся от ужаса ногах – одной в зимнем сапоге и второй голой, с сиреневым педикюром – переваливаясь раненой птицей, пробирается малютка по предательски громко скрипящим половицам: скрип… шлёп!.. скрип… шлёп!.. в тёмную прихожую. Трясущейся, цепенеющей, ослабевшей, влажной от переживаний ладошкой, робко нащупывает она выключатель: щёлк! Зажигает девочка, вспыхнувшую, как в морге, мертвецки бледным светом лампочку. И трепетно дрожа, прикладывает встревоженное, в клипсах, маленькое ушко к прохладной, как стенка склепа, обивке двери.

И тут вдруг!.. Вдруг кто-то неведомый наносит с той стороны в то самое место, где внимает её  розовое ушко, внезапный удар: ба-бах! Липкий, холодно-трупный пот покрывает всё тельце несчастной, похожей на принцессу девочки. Измученное сердечко её сжимается, как в стальных тисках, и она, будто завороженная, повинуясь приказу: «Открывай! Я знаю, что ты здесь!» трясущимися, непослушными, в золотых и серебряных колечках пальчиками, судорожно поворачивает задвижку замка – щёлк… щёлк!.. Тоненькой, бледной, в золотом браслете ручкой снимает дверную цепочку – лязг!.. И приоткрывает обитую чёрным дерматином входную дверь – скри-и-и-п…

И видит она… И что же видит ангельски добрая, неземной красоты, в жёлто-голубой кофточке, в цветастой юбке, в сапоге с пряжкой и на высоком каблуке, с сиреневым педикюром, в драгоценностях, с подкрашенными алым перламутром губками и фиолетовыми тенями с блёстками глазками, похожая на принцессу девочка? А видит она, что на лестничной площадке стоит её неряшливая, небрежно одетая, плохо причёсанная подруга, с отвратительно мерзкой тетрадкой и гадким учебником алгебры в немытых, покрытых цыпками руках. И требует она, чтобы добрая девочка помогла ей сделать домашнее задание…

Вот так, чертовски уродливая и дьявольски бестолковая грязнуля, испортила божественно красивой и ангельски доброй, похожей на принцессу девочке, так великолепно начавшийся, такой прекрасно жуткий, и такой чудно страшный зимний вечер.