Привычные стол и тетради,
чуть чётче чернильная вязь -
как шрам на батистовой глади,
как ставшая явною связь.
Чернеют строка за строкою,
подвластны перу и уму,
приласканы тонкой рукою
дарящей им светоч и тьму.
Белеют чело и бумага,
манжет на изломе стола,
перо - побирушка-бродяга
легко подбирает слова.
С той лёгкостью, как невесомы
их буквы, о магия слов,
она истончает законы
вечно спешащих часов.
Их чёрною вязью на белом,
ничуть и ни в чём не греша
растит, как цветы неумело
незримою феей душа.
В привычном оконном багете
привычные: дом и река
откос в расписном бересклете
и тощая ветла видна.
Покоится сад уязвлённый -
опавшей и жухлой листвой.
И солнечный лик воспалённый
склонился над алой рекой.
Привычные к прихотям Бога
уныло вплетаются в луг -
гадюкою серой дорога,
столбов в проводах длинный цуг.
Всё та же прозрачная дымка
у ив над излукой реки,
всё тот же чудак-невидимка
пичуг отпускает с руки…
Привычные стол и тетради,
чуть чётче чернильная вязь -
как шрам на батистовой глади,
как ставшая явною связь.
Чернеют строка за строкою,
подвластны перу и уму,
приласканы тонкой рукою
дарящей им светоч и тьму.
Белеют чело и бумага,
манжет на изломе стола,
перо - побирушка-бродяга
легко подбирает слова.
С той лёгкостью, как невесомы
их буквы, о магия слов,
она истончает законы
вечно спешащих часов.
И чёрною вязью на белом,
ничуть и ни в чём не греша
растит, как цветы не умело
незримою феей душа.