(очень и робко, и неуверенно, и даже, ей-Богу- боязливо... и уже даже и не говорю... уже и не говорю, что- после очень-очень долгих колебаний своих бедных... То есть, и дорогая, и дважды, и трижды дорогая Марина-Мариночка- по поводу очень многих стихотворений Ваших, уж в любом-то, уж во всяком-то случае и чрезвычайно интереснейших, и очень талантливых, и весьма, скажем так, весомых-значительных, и замечательно неповторимых, и ярчайше "индивидуальных", и уж более чем "с лица необщим выраженьем", и достойных самого большого, самого и вдумчивого, и пристального, самого заинтересованного внимания читательского (а впрочем- всё, Евгением тут сказанное- только лишь, конечно же, по его очень скромному мнению, которое Боже упаси кому-либо навязывать...)
Ну, одним словечком очень тихим, Мариночка... Быть может... быть может... быть может, b соберётся когда-нибудь Евгений и с духом, и со всей своей смелостью, а главное- поистине со всей своей и деликатностью, и щепетильностью, и великой осторожностью, которые у Евгения только и найдутся, и обнаружатся-отыщутся по всем уголочкам внутреннего существа его, для того, чтобы... для того, чтобы... Ой...ой... а однако же- тут вся моя минутная смелость внезапно, просто в одно мгновение исчезает-испаряется-улетучивается куда-то, и Евгений очень даже резко и обрывает себя на полуслове-полузвуке, и торопливейше ставит точку свою бедную...
Ради Бога, Мариночка, ох, и как же тяжелейше, как же страдальчески, ну, просто истинно трагически живущая-мучающаяся в обеих этих наших жизнях - и реальной-земной-всамделишной, повседневно-многолетнейшей, и интернетной-виртуальной, литературно-"соцсетевой" (и всегда, и чрезвычайно напоминая вот хоть бы и Евгению Востросаблину во всём этом нашу великую Марину Ивановну Цветаеву)
простите... простите и простите... и почти испуганно умолкаю, и низко кланяюсь, и целую руку, чрезвычайно дорогую Евгению В. вот уже, наверное, с добрых три года...