Пора

Стихи останутся, чтобы ни произошло.
Слово вечно. Классики и сейчас читаемы нами.
Александр! Глубокие подняты вопросы у вас в стихах.
Творческая составляющая человека настолько сильна,
что желание выплеснуть то, что есть в душе или в сердце,
никогда не пропадёт, не канет в Лету.
Пусть время точит камень, пусть рушит их.
Это закон природы! Его не изменить.
Желаю вам новых творений и удачи!

Читаю Ваши слова, Тая, и радуюсь от того, что меня понимают! ))
Благодарю Вас сердечно за такие теплые пожелания и вдохновение, которое Вы несете с собой!

"Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит" пришли на ум слова Пушкина. Но это не ваша стезя, а ваша стезя неуспокоенность. Как-то так.

Переиначивая Александра Сергеевича, да на современный лад, получим, что душа движухи просит... ))) Спасибо, Алексей, за приятный для сердца отклик! И особая признательность за упоминание Пушкина после моих скромных строк... )))

Я понял Ваш посыл, Александр.
Мне припомнился один момент, со сказанным в котором, сразу скажу, не согласен (хотя там Мастер и прав... отчасти), вот это место:

...гость осведомился:
— Профессия?
— Поэт, — почему-то неохотно признался Иван.
Пришедший огорчился.
— Ох, как мне не везет! — воскликнул он, но тут же спохватился, извинился и спросил: — А как ваша фамилия?
— Бездомный.
— Эх, эх… — сказал гость, морщась.
— А вам, что же, мои стихи не нравятся? — с любопытством спросил Иван.
— Ужасно не нравятся.
— А вы какие читали?
— Никаких я ваших стихов не читал! — нервно воскликнул посетитель.
— А как же вы говорите?
— Ну, что ж тут такого, — ответил гость, — как будто я других не читал? Впрочем… разве что чудо? Хорошо, я готов принять на веру. Хороши ваши стихи, скажите сами?
— Чудовищны! — вдруг смело и откровенно произнес Иван.
— Не пишите больше! — попросил пришедший умоляюще.
— Обещаю и клянусь! — торжественно произнес Иван.
Клятву скрепили рукопожатием...



Это как и мнение моего зятя о маринистах: многие пишут пейзажи морские и даже хорошо получается, но Айвазовский один. Да! Один! И Пушкин один, и Лермонтов — да уйма таких творческих «одиночеств» и талантов! Так что ж теперь, не браться за кисти, не портить холсты или отбрасывать перья, дабы не пополнять армию рифмоплётов?! А если душа того требует! А если с ума можно сойти, пока не выскажешься очередным стихом или прозой — не суть. Есть надобность, потребность в складывании «нескладушек», то и надо складывать, пытаться, дерзать, утешать себя. Вдруг что и выйдет! А не выйдет, так и...так мы можем и не узнать об этом. Примеров куча. Ван Гог, пока был жив, продал всего одну картину, а художником был плодотворным, он в день по три шедевра бабахал. А ушёл в мир иной — нате вам! Одна работа, из вороха его «подсолнухов», была приобретена японской страховой компанией то ли за 35, то ли за 40 миллионов долларов!
Так что будем писать. Надо писать!
Но я такой нестабильный и могу мнение изменить тут же! ))) В прямо-противоположном направлении. И буду убедительным ))) Постараюсь... Предлагаю показательный диалог двух дам.
Итак.



— Я поссорилась с собственными стихами, как ссорятся с нелюбимыми детьми или любовниками. Непринужденно и совершенно безболезненно. В системе ценностей моего внутреннего убранства значение моих стихов настолько мало, что те и вовсе рискуют прослыть существенным изъяном, очевидным несовершенством — множеством уродливых недостатков на фоне обожаемых мною преимуществ. Как широкая щиколотка, кривые зубы или неудачно расположенное родимое пятно существуют в непосредственной близости от божественных стигмат ещё не осрамленных амбиций.
Между нами нет более ни любви, ни снисходительной симпатии, ни даже происков вторичных выгод. Мне ничего не нужно от них, а им ни черта не требуется от меня, и мы знаем друг друга достаточно, чтобы не надеяться, чтобы... не пытаться. Они не возбуждают мое воображение, не сотрясают то праздное спокойствие, к которому я так стремилась и которое, к своему вялому недоумению, возненавидела. Ни одна из всех моих живых мыслей более не находит, сверх того, не хочет искать того поэтического воплощения, той необходимой выхолощенной наружности, которую так жаждет заполучить «искусство ради искусства».
Теперь я отношусь с презрением к самой идее торжества слова, к её недобросовестной проституции, не обещающей ничего стоящего даже взамен на громогласное восхищение. Я обесценила своего поэта настолько, что найдись хоть один озабоченный бедолага, воспылавший желанием купить плоды нашего с поэзией промискуитета, я отдала бы всё, что у меня есть, либо за абсолютное бесплатно, либо же за сумасшедший, за баснословно огромный... смех. Второе обязывает меня преподнести товар должным образом — с лилово-красным бантом на башке и пинком под зад. Что ж, я не против.
Литургия бумагомарания никогда не имела надо мной существенной власти, и лишь стремления ко всякого рода удовольствиям подстёгивали меня на создание мишурной образной альтернативы. Однако удовольствие, доставленное мне иллюзией освобождения, иллюзией бегства в бесчеловечный мир высшей степени удовлетворения, нельзя было сравнить с тем его проявлением, что мы именуем счастьем. Последнее, на мой неискушенный взгляд, не только не играет никакой роли в системе ценностей самого удовольствия, но порой даже умаляет то пароксизмальное состояние блаженства, в котором мы, за неимением иной воли, насильственно прибываем вплоть до решающего момента полного истощения. Более того, даже сама радость, в качестве единицы измерения приятного волнения, оказывается совершенно бесплодным и бесполезным навыком человеческого стремления к лучшей жизни, когда дело доходит до истинного желания в его безыскусственном садистическом проявлении. Уродливо замаскированный под раскаяние стыд и безжалостное чувство вины есть наиболее близкие родственники наслаждению, но ни дай бог нам принять на веру эту безобразную правду, это извращённое понимание сущности социальных сношений, ведь тогда оно громко и незамедлительно разрушит все наши дома и всех наших «нас», уничтожив даже память о таковых.
Брошенную на ещё не остывшие стихи кривую гримасу моего отвращения можно с лёгкостью сравнить с бывшей увлеченностью таковыми. Ту маленькую разницу между симпатией и ее полной противоположностью я разместила строго посередине в виде тонкого золотистого пунктира, отождествленного самолично с временем. С временем всегда разным и не всегда значительным, но ставшим в один решающий момент мерилом длительности существования моих стихов и всего их паноптикума лирических героинь внутри картонных домиков терпимости.



— Прикиньте, вдруг Достоевский привиделся, сидит и вылущивает медицинским пинцетом из стервы (трупа) Карениной личинок постмодернизма. А они как гофрированные микробанки с «Супом Кэмпбелл» Уорхола кишат в самых утонченных местах классического психологизма Толстовской метанойи (метанойя — перемена ума). И так всё знакомо в вашей интерпретации душевного окукления в днесть и ныне, что аж истина носом пошла и пришлось достать из холодильника что-то холодное, типа банки пива...
Псссс....
Это солнечная активность, дорогуша.
Проверено на Электронике.
Сыроежкиным...



— Черт-те что и сбоку бантик!



— Бантик не снимайте... Это символ с двояким как мир значением — то ли ещё будет, то ли уже было.
Но и в том и в этом можно жить... Если хорошо забыть старенькое)))



Итог.



— Думайте сами, решайте сами — иметь или не иметь! )))

Ого, Валерий! Я вижу, отвели Вы душу в этом комментарии! ))))
А Вы уверены, что это диалог именно дам? Судя по содержанию, это диспут среди многомудрых мужчин-философов...
Из которого вывод ясен: бантики снимать не надо! )))
Вот и будем их развешивать дальше! Пусть украшают наши словесные елки вместо новогодних игрушек.
Действительно, кому не хочется их видеть, пусть не смотрят, не читают. А ежели кому они понадобятся, то - пожалуйста, интернет всегда под рукой...
Раньше, когда таких технологических удобств не было, любителям стихов приходилось приобретать или брать в библиотеке книжки со стихами. Сейчас это не обязательно. И книжки такие поэтому уже не могут выпускаться такими тиражами. Попробуй их продать. Но это не значит, что эра книг безвозвратно ушла. Книга - это обычно идея, под которую собираются произведения. Они не россыпью разнообразной идут, от которой устаешь, они направлены, и это стимул для их приобретения. К тому же автор может и не публиковать в сети свои произведения, тогда прочесть их можно только в книге. Но для этого автор должен быть известным...
Зачем я это написал? Не знаю, наверное проникся духом философствования Вашего комментария, Валерий... ))
Для меня написание стихов - это такая игра в слова. Взрослые ведь тоже играют... Поэтому у меня нет цели стать известным, популярным. Если кого-то воодушевляют мои словесные изыски, я радуюсь, потому что играть в компании интересней. Только и всего...
Я признателен, Валерий, за такой обстоятельный комментарий, заставляющий подумать о том, а то ли ты делаешь...

© Из которого вывод ясен: бантики снимать не надо! )))



— Вот именно! Бантики и выдают многомудрых и логичных дамочек! Специально одну героиню диалога подобрал с розовым украшением в причёске )))

Для того, чтобы о нас помнили как о поэтах, нужно быть вторым Пушкиным или Лермонтовым, ну, на крайняк, Асадовым или Дементьевым. Редко кто вспомнит поэта Федорова или Кочеткова. Но родные будут нас вспоминать и без стихов.

Если поставить себе цель, стать вторым Пушкиным, то точно ее не добьешься по закону подлости. Удача приходит обычно, когда не ждешь! )) Поэтому нужно просто писать, покуда пишется и стараться, чтобы не было проходных, бесцветных стихов. Всего-то ))) То есть работать, не жалея сил, над каждым произведением. А уж, что получится, то нам неведомо! То будут потомки решать, помнить или нет... А если кому-то очень хочется стыть вторым Пушкиным, то это от чрезмерного и глупого тщеславия. Таким обычно и сотым Пушкиным не стать... Вот я и предложил самому себе стараться писать так, чтобы не было стыдно ни самому себе, ни потомкам, если вдруг они будут помнить...