1.
Яви мне суть, и я, быть может, не умру
от ужаса, увиденного мною.
В твоей рубашке стоя на ветру,
я выживу, я лишь глаза прикрою
не от песка и ярости лучей, -
от прозорливой точности догадок,
но даже в этом будет мне награда:
я обрету свободу быть ничьей
и стану беспризорна и вольна -
лишь только взгляд не так открыт и светел -
да что мне взгляд, когда полынный ветер
мой лёгкий чёлн гоняет по волнам…
2.
Когда оскомина от божеских щедрот
наполнит рот сухой и ты уйдёшь на волю,
где Сва, как облако, парит над чистым полем
и Гамаюн тебе твою судьбу поёт,
где ты услышишь, как шуршит болиголов
в жемчужном мареве, дрожащем над поляной,
и лепестки его пленительны и пряны,
а стебли тоньше и нежнее летних снов, -
тогда,
как жизнь прожив,
поляну перейдя,
ты вздрогнешь, встретившись с очами дикой птицы,
в её зрачках увидев боговы зеницы,
что неотступно за тобой следят…
3. Обнажённое
Полынная правда с горчинкой,
но всё ж
в полынное поле,
забывшись, войдёшь
и, медленно тая
в его аромате в его серебре,
до самого мелкого беса в ребре
себя пролистаешь.
Деревья становятся голыми спать
и, лишнее сбросив с макушек до пят,
скрипят под снегами,
отринув сухую листву, как слова,
уже не деревья - уже дерева
стоят перед нами.
И я, обнажаясь до божьих кручин,
до самых рябиново-горьких причин,
до правды полынной,
увижу тебя в очарованном сне -
и дарьей застылой приникну к сосне,
горчащей былинно…
БЕЛЕНА
1.
Осталось только расчесать
волос и дум седые космы,
за веки спрятать синий космос -
и спать хотя бы три часа,
и даже позу не менять.
Нагрянет день без сновидений,
платком ажурную-меня
в колечко медное проденет,
проверив, так ли уж тонка
кудель моих ночных наитий,
и так ли крепко держит нити
судьбу творящая рука:
свивая вместе явь и сон,
спрядёт мне то, что неизменно,
где явь чугунно-откровенна,
а сон лебяжьи-невесом.
2.
И снова будней вымученный плен,
и кошкой не сходящая с колен
моя пустая бабья одинокость.
У неба на глазу бельмо луны.
Объевшихся любовной белены
уже не видит божеское око.
Облокотившись на дубовый стол,
себя патроном загоняю в ствол,
когда над садом ветер ветви треплет,
легонько нажимаю на крючок,
саму себя пустив себе в висок -
и - белену завариваю крепко.
СТРАСТИ ПО ГОГОЛЮ ПОД КОФЕ С СИГАРЕТОЙ
1.
Сидят на Гоголе голуби,
и я на бульваре Гоголевском
под взглядом его - как голая,
и мысли - этаким моголем:
на Гоголя голуби - могут ли?!
Да только что ему, Гоголю…
А я стою - птица редкая -
а до середины - сгину
со всеми своими бедками,
и метками,
и сединами.
И мне-то голуби - долго ли?
Много ли надо - с голубя
на эту больную голову?
Поодаль бы мне от Гоголя…
2.
Вот докурю, допью свой крепкий кофе -
и спатеньки.
В кофейно-тёмной ночи
увижу долгий белый-белый день.
Я буду спать, и всё мне будет пофиг:
капелью мне апрель окно намочит, -
я буду, холодея, молодеть.
ВСЛЕД НОЯБРЮ
И снова ноябрёвая пора
трёхцветной кошкой льнёт к моим ладоням,
и жёлтые глаза её бездонны,
как наше невозвратное «вчера».
Черней чернил вороны во дворе
расставили на клёнах многоточья,
и смотрят их насмешливые очи
на то, как, словно шапка на воре,
горит листва, слетевшая с дерев,
не гаснет под осенним снегом редким,
и с ней горят стихи одной поэтки,
которые читались нараспев…
КАПЛИ 1.
- Иди и смотри: на реке расцвели камыши,
и волны речные, как вздохи, смотри же скорей!
- А там над водою, прозрачней умершей души,
не лик ли Офелии, лилии белой белей?
- Гляди: поднимается пар от дубовых корней,
а крону пронзают зарницы, - любой бы ослеп.
- Но что там за стаи летают, вороньих черней,
и перья бросают, и смотрят угрюмо вослед?
- Ах, как золотится венок на твоей голове,
а значит, тебе не придётся любви миновать.
- А кто за спиною, не чёрный ли мой человек?
Зачем ты привёл мне того, кто во всём виноват?
С дубовых ветвей опадает листва на глаза
и медно звенит о моей горемычной судьбе…
- Да я ведь другое старался тебе показать,
а ты - как во сне - о себе, о себе, о себе…
2.
- А каждый пишет только о себе,
и каждый только о себе читает.
К чему тогда ночные причитанья
«судьба-судьбы-судьбою-о-судьбе»?
Пустой мираж. Грустит печальный бог
посконных истин, и бунтарский дух твой -
всего лишь забарахтанная бухта,
где б ты себе своё барахтать мог.
О чём? Зачем? Мука извечных мук.
А есть одна лишь истина простая:
встречать в начале марта птичьи стаи
и провожать по осени
на юг.
3.
Хотелось откровений и пророчеств,
но снова настигают в подворотнях
дождями набормоченные строчки, -
с души воротит, -
и прячешься в мансардовые ниши,
но капли проникают даже в щели,
стекают по тебе на лист и пишут
тебе прощенье.
СНЫ
1.
Набухли почки на ветвях (и очень зря),
туман обманчивый пустого ноября
с капельной пылкостью апреля перепутав.
На той неделе обещают холода,
тогда в доверчивый мой сад придёт беда
с холодно-чёрными зрачками маламута,
а у меня в глазах июльская роса
и перевёрнутые Волгой небеса,
и над паромом говорок весёлых стаек.
На той неделе обещают холода,
и на глазах замёрзнет волжская вода, -
я буду ждать,
пока она опять
растает.
2.
Собираюсь к тебе, словно к тайной священной вечере,
ощущая нещадное время намного острее,
и густеет внутри опьяняющий сбрендивший Шерри,
так что даже Манежная вместе со мной фонареет,
снегопад зажигая на тысячи радужных бликов,
рассыпая вокруг турмалины под цвет коньяка.
У меня на ресницах – растаявший иней уликой,
у тебя на ладони – снежинка не тает никак.
Мне идти от тебя и желать,
чтоб, ударившись оземь,
обесцвеченный снег обернулся восторгом акаций,
а потом прислониться к дворовой плакучей берёзе,
закурить – и не плакать,
не думать,
не ждать,
не терзаться.
3.
А оказалось, я не телепат,
не маг, не ворожея, не ведунья:
вороны в крик – наверно, на беду мне –
а я не понимаю.
Невпопад
всё бормочу: Весна моя, весна!
Растает снег, раскроются сирени,
потом июль, клубничное варенье
и мятный чай,
покой и тишина
твоих качелей – и моих полей
осенний стон и зимние невзгоды.
Мой сон в огне,
а я, не зная брода,
ныряю в Нерль и утихаю в ней,
и вижу – ты стоишь на берегу,
потом за мной вступаешь в ту же воду,
и в жидком шёлке год идёт за годом,
я год за годом сон свой берегу…
НАД САДОМ
Прихожу в Александровский сад, как в надсадность впадая,
и иду по не мною расхоженным тёмным аллеям…
На почившую осень слетает зима молодая,
чтоб останки склевать, ни крошинки её не жалея,
у меня на плече ворковать Гамаюновы сказы,
заговаривать мысли до цвета прохладной досады,
и припомнив тобою в саду обронённую фразу,
я ладонью зажму мне на душу осевший осадок.
Захотев от плеча отогнать эту вещую зиму,
я руками взмахну, словно крыльями зимняя птица,
и взлечу над аллеей с улыбкой Джульетты Мазины,
и уверую в то, что плохого со мной не случится.
Вопреки мне предсказанным хворям, обидам и стужам,
пролетая над садом, я снова поверю, возможно,
что по-прежнему сад мне садовую голову кружит,
что по-прежнему песни мои тебе сердце тревожат…
СКАЗОЧНО-ЗИМНЕЕ
В какой реальности, когда
я целовала эти руки?
На поднебесные снега
смотрел ноябрь близорукий
и бликовал чудным пенсне.
В той тридевятой стороне
ты разгадал мою кручину –
и стаял снег во всех садах.
Мне снится, как в твоих руках
теплеют стоны пианино,
и разделяясь меж двумя,
на сад спускается зима…
ВНУТРЕННЕЭМИГРАЦИОННОЕ
Не шепчи над стопарём, дескать, наглая,
зря, мол, было убеждать да названивать.
Ну, ушла к-себе-в-себя, типа, в Англию,
так, по-аглицки ушла, без лобзания.
Мнила, призраки мои – белы ангелы,
а над замками туман в цвет магнолии.
Я-то думала, к себе – словно в Англию,
оказалось, что в себя – как в Монголию.
И – ни замков, ни замков, - степи снежные,
и ветра по ним с утра и до вечера.
Пью кобылье молоко, веки смежила
в монголоидный разрез недоверчивый.
ЗИМНЕЕ
Ах, да что ж это за напасти,
небо зимнее так туманно,
на перилах и на балясинах
снег развесил тряпицы рваные…
Но яснее видны границы
и отчётливей жизнь иная…
А иные людские лица
так нечасто припоминаю
и скучаю без них всё реже,
и – сама по себе – всё чаще,
словно скульптор, ночами режу
это «я», под резцом хрустящее…
И всё ниже каблук и больше
с тёмной почвой пятно контакта,
всё длинней о весёлом прошлом,
а о будущем – всё компактнее…
Л+Ж+М
"Л"
Волна пошла на абордаж
и стенькой выкинула за борт,
и налетел гагачий табор,
и чаек бросилась орда
меня выхватывать из волн,
клевать и вновь топить в пучине,
и ты не стал искать причины,
чтоб оправдать их произвол.
Твоих речей латунь и медь
не отпугнула стаек звонких,
ты, "полон дум" ушёл в сторонку
на волны с берега смотреть.
Когда сомкнулась надо мной
вода и смолкли шум и гомон,
ты снова птиц кормил с парома
вчерашней булкой покупной.
"Ж"
Смотри, как я вышила кукле тряпичной глаза
стеклянно-блестящими ярко-лазурными стразами,
и смотрит она, как, зависнув, глядит стрекоза,
такая же точно наивнораспахнутоглазая.
Возьми, поиграй, напридумывай ей имена,
права зачитай, одевай, а потом распоясывай,
держи при себе, представляя, что держишь меня,
рукой обхватив головёнку её златовласую.
Ты ей объясни, что к чему, и она, не моргнув,
тряпично сомнётся-прогнётся
по кукольным правилам,
и стразы блеснут, вовлекаясь в любую игру,
а я эти стразные игры, похоже, оставила:
некукольным взглядом везде натыкаюсь на пат,
моргаю не к месту, не вовремя падаю в обморок,
не сплю до рассвета и жду золотой звездопад
в надежде, что взгляд мой засветится снова по-доброму.
"М"
Недостаток любви, как положено, возмещают
обещаньями, шалями, мыльными пузырями,
кружевными вуалями, дорогими вещами,
непрощаньем с разлюбленными козыряя.
Непрощеньем возлюбленных упиваясь ночами,
соловей, мол, не вовремя трепетное нащёлкал,
чур меня, мол, от этой, с печальными-то очами
и речами, текущими переливчатым шёлком.
Там – от господа (смилуйся), здесь от лесного беса,
и сама, как шишига, всё лесом-чертополохом,
ты же лох, а не бох, раз не чувствуешь ни бельмеса,
как без этакой чертополошной порою плохо.
Или чувствуешь? Видишь? Да только гоняешь тучи
то над лесом её, то над крышей моей, то выше,
что ж ты хочешь от нас, продолжая пытать и мучить?
Зарядить бы ружьё да и выстрела не услышать,
не увидеть, как в небо с испугу взметнутся стаи,
как, плеснув по воде, под корягу забьются рыбы,
и не знать, как две женщины
жизнь без меня верстают,
уставая ворочать её ледяную глыбу.
ВАГОННОЕ
Откуда мы едем, во что мы ворвёмся гудком паровозным?
Купейные леди в колготках от OMSA стройны, как берёзы,
мужчины им шёлково смотрят на ноги во снах крепдешинных.
Верстами отщёлкав, дорогам дороги мечты искрошили.
Путей перекрёстки, бесед передряги, гудков переклички,
зажатые в горстку обрывки сермяги признаний привычных.
Снега полустанков и станций далёких за бежевой шторкой.
Меня – наизнанку дорог подоплёки, путей оговорки.
Откуда мы едем, во что мы ворвёмся гудком паровозным?
Купейные леди в колготках от OMSA стройны, как берёзы
Куда мы спешим и откуда нас гонит, я точно не знаю,
ан анну души под идущим вагоном мне вновь разрезает.
ВЛЮБЛЁННОСТЬ
Остыла пылкая влюблённость,
и ты, мой милый дуралей,
глядишь на склон холма, где клёны
голее голых королей.
Зима, мой друг. Похолодало…
Ни тусклый свет, ни тайный путь,
ни «ледяная рябь канала»
уже не могут обмануть,
и ничего не повторится.
Опавший клён заледенел,
и улетают голубицы
в небесно-снежный беспредел.
И мне – с причудами, но в белом –
твоих портьер не волновать, -
заиндевелою омелой
стою, как ты наколдовал.
Влюблённость прежняя, похоже,
ушла в глубины чутких строф
и под корой продрогшей кожи
перерождается в любовь…
БАБОЧКА
Куколкой в белом коконе
дремлет моя капустница.
Небо на землю спустится –
ляжет в саду под окнами,
ляжет в саду под окнами –
да всколыхнётся заметью.
Что снегири мне в памяти
северное наокали?
Ты мне, пригладив локоны,
снова слова запутаешь.
Хмурень, в тулуп закутанный,
ходит вокруг да около,
ходит вокруг да около
под руку с бледной спутницей,
но у моей капустницы
сердце звончей, чем колокол.
Слышишь – шурша под кожицей,
крепнут тугие крылышки.
Щедрой метелью вымышлен,
сон на окно уложится
странным цветком, подцвеченным
воском облитой свечечкой, -
тёплое лето-летичко
видится в нем и множится.
«ТОЧЕН СЕРПЕНЬ…»
Точен серпень – и кровь рябинова
каплет,
слизывай да глотай,
над рябиной горят рубиновым,
как лицо моё,
облака.
Но Ему, видно, мало пламени,
мол, не всё ещё показал, -
обессиленной мне и маленькой –
ярким вереснем –
по глазам,
чтоб ослепла и только слушала
на пожарище,
чуть дыша,
как по цветеню сохнет душенька,
облетевшей листвой шурша.
Помочь сайту
Поздравления
