Я, живу...

Всё трудней в забытьё погружаться,
сны не лечат, а память зло лжёт.
Не моё… чтоб вусмерть напиваться -
не спасает, но душу лишь -  жжёт.
Нет спасенья в утробной молитве -
видно в этом беспомощен Бог,
если парня погибшего в битве,
защитить от осколка не смог.
Ну а он… восемнадцать… неполных,
руки вскинув, меня… заслонил.
Хорохорился: я из упорных…
…Только вот… до утра не дожил.
А я плакал, и слёз не стыдился,
и геройствовал в каждом бою.
О, как зло, как неистово бился,
сколько раз был уже на краю…
Обошлось… видно крестик нательный,
уберёг… или два письмеца,
что читал под налёт смертельный.
…попросил отослать для отца…
Их храню – два письма без конверта,
(я, фамилии даже не знал,
тех, кто ждал его весточки где-то,
…сколько лет безуспешно искал).
Их читаю, и ноют как раны -
мои сны, моя память… Зло жгут -
дома ждут от него телеграммы,
или хоть… похороночки ждут.
Я живу, как могу, хоть и сложно.
Только в песне легко говорить,
что должны эту жизнь - всевозможно
за себя, и за павших прожить.
                      ***
Всё трудней в забытьё погружаться,
сны не лечат, а память зло лжёт.
Не моё… чтоб вусмерть напиваться -
не спасает, но душу лишь -  жжёт.