И нагота была прелестна...

Массировал и грудь, и стопы…
Она смеялась:
- Ну, постой ты,
Тихонько рядом полежи…

…Отброшены карандаши,
Он целовал её в пупок,
И нежно повернув на бок,
В ладонях, придержав живот,
Шептал, что уже вечность ждёт,
Когда ребёнок стукнет ножкой,
И шевельнётся хоть немножко…

Он заключал её в объятья
На миг…
Заваривал ей мяту.
Мыл ноги в тазике…
Она
Лежала, негою полна…

Он снова брал перо и кисть,
И рисовал её.…
Лились
Созвучья красок, блики песен,
И нагота была прелестней
Чем погружение в Эдем…

Он был обязан Богу всем…
И красотой любимой тела,
И тем, что с ней в экстазе сделал…
Он чуда ждал к исходу дня,
Шепча:
- Люби-мая, люби…меня,
Люби меня, моя Алёнка…
Он грел… дыханием… пелёнки…

…Напротив, в храме пел хорал…
А он… мальчонка… рисовал…










Массировал и грудь, и стопы…
Она смеялась:
- Ну, постой ты,
Тихонько рядом полежи…

…Отброшены карандаши,
Он целовал её в пупок,
И нежно повернув на бок,
В ладонях, придержав живот,
Шептал, что уже вечность ждёт,
Когда ребёнок стукнет ножкой,
И шевельнётся хоть немножко…

Он заключал её в объятья
На миг…
Заваривал ей мяту.
Мыл ноги в тазике…
Она
Лежала, негою полна…

Он снова брал перо и кисть,
И рисовал её.…
Лились
Созвучья красок, блики песен,
И нагота была прелестней
Чем погружение в Эдем…

Он был обязан Богу всем…
И красотой любимой тела,
И тем, что с ней в экстазе сделал…
Он чуда ждал к исходу дня,
Шепча:
- Люби-мая, люби…меня,
Люби меня, моя Алёнка…
Он грел… дыханием… пелёнки…

…Напротив, в храме пел хорал…
А он… девчонку… рисовал…