ПРО ВЕЩЕСТВ КРУГОВОРОТ

В небе голуби летают –
нечто падает с небес
и вороны удобряют
на досуге всё окрест...
У природы всё при деле
и, попав в круговорот,
всё достигнет высшей цели,
если не наоборот...
Стоит выйти прогуляться
в незастегнутом пальто –
очень даже может статься,
сверху капнет кое-что...
Я бы и не пел об этом,
но сорвалось со струны
вопреки иным советам,
данным мне со стороны.
Век бы я советы слушал
и записывал в реестр,
но до века даже в душе
плешь на мне .о.но проест.
Писк мышиный, щебет птичий –
нет в том разницы большой,
кроме небольших различий
между шляпой и душой.
Может в душу как в колодец
словно с неба наплевать
всякий творческий народец,
мной стремясь повелевать.
Чем народец этот дышит,
тем и целится в меня,
норовя взлететь повыше,
словно птичкам он родня.
Каждой творческой вороне
я что крест из серебра:
только справа трёх прогонишь –
десять слева гнать пора...
Вот я и слагаю оду
про веществ круговорот,
а не только про погоду,
что и так до всех дойдёт.
Гениальная идея
Богом в жизнь воплощена;
я лишь следую за нею
и вокруг меня – она.
И поскольку в древнем Риме
создан был водопровод,
а из глины алюминий
превратился в самолёт,
то из бредней графоманов
можно строить города
как из кирпичей саманных
и без лишнего труда.
Да и есть уже такие
города и городки;
хоть в Москву езжай, хоть в Киев –
есть везде свои Васьки’...
"Подогнув под .... ноги,
под варенье средь прохлад
как языческие боги
дамы преют и молчат"* –
так, в гостях у Катакази
побывав, шутил поэт...
Нынче век иных оказий;
можно съюзать в Интернет! -
всё, о чём молчала сводня
и молдавских дур краса*,
то легко найдёшь сегодня,
в сеть зайдя на полчаса.
Критикуешь – матом кроют,
промолчишь – всё тот же мат,
а согласные со мною
громче рыб не говорят...
Ладно бы по Интернету –
и в реале свой пиджак
дорог рыбьему эстету,
а чужой – как бы не так...
Чистоту и сам люблю я,
но без шёпота во мгле
кулуарных чистоплюев
и без крыс на корабле,
без льстецов, плюющих в спину,
без слепых поводырей
и святых наполовину
слуг чужих монастырей,
где не Божье слово свято,
а саманные божки
гумусоидного мата,
превращённого в стишки.
И в проклятом* Кишинёве
им подобные шнырьки
спят и грезят Приднестровьем
обагрить свои штыки.
Что за греческие бредни,
что за греческий Содом!* –
и в России шнырь последний
изрыгает гумус ртом...
И святую Русь помянет
той же матерной дырой,
и нацизм из этой дряни
прёт коричневой горой...
А лирическим рыбёшкам
хорошо в воде любой,
только больно им немножко
от пародий про любовь.
О, чувствительные рыбки!
Как вам жабрами дышать
и в строке по три ошибки
в трёх словах не совершать?!
Ведь поэзия без брака –
что невеста без фаты...
А о браке и у рака
есть подводные мечты.
Но не зря на почве прозы
Богом созданы цветы;
чтоб смеялись мы сквозь слёзы,
помня корни красоты,
чтобы, смело в воздух целясь
на дуэли с подлецом,
мы взлетали к высшей цели,
в белый снег упав лицом,
потому что пуля-дура
до сих пор ещё летит
и неважно, чья фигура
на пути её стоит.
Если ты герой бумажный,
то пригнись и отползи,
и по гроб лежи отважно,
графоманствуя в грязи,
и свяжи из всех советов
золотой бронежилет,
и считай себя поэтом
сам на весь остаток лет.
И в плевках ты не утонешь
за саманною стеной...
Разве только сыр уронишь
вслед за собственной слюной...
Всё в природе интересно,
что ползёт и что летит...
Но не кресло красит место –
красит тот, кто в нём сидит.
Может, зря кого тревожу,
зря лица не берегу…
Но с плевком на чистой коже
не остаться бы в долгу...
Правду часто гонят в шею
за начальственный порог,
так что я не обеднею,
сдачи дав ещё и впрок.
Не за тем же хлеб свой ели
все мои учителя,
чтобы все, кто захотели,
мне в лицо плевали зря.
Зубы выбьют – сплюну зубы,
но не дам себя согнуть,
и спою, как сердцу любо,
никому не целясь в грудь.
  
               *