Почему так печальны глаза лошадей?
Это грусть от невольничьей доли.
В их больших головах много светлых идей,
только жизнь вся проходит в неволе.
И не то, чтобы труд так уж их тяготил.
Ну подумаешь: сани, телега;
ну хозяин побьёт, если чем не сгодил;
ну копыта застынут от снега.
И хотя никаких нет с питаньем проблем,
в гриве – лента, в конюшне – уютно,
это всё ерунда по сравнению с тем,
что ты раб чей-то ежеминутно.
Лошадям с их умом досаждает сам факт
пребыванья в пожизненном рабстве.
Так корабль морской, получив крупный фрахт,
с ностальгией грустит о пиратстве.
Им нельзя строить планы, нельзя размышлять,
лишь паши целый день из-под плётки.
Это духопротивно, коль не опошлять
счастья смысл до бесплатной похлёбки.
Хоть бы график работы какой-нибудь был,
чтоб заранье планировать время.
Только непредсказуем хозяин-дебил,
в час любой ногу тычущий в стремя.
Личной жизни поэтому нет никакой:
отпахал и назад снова в стойло,
чтоб хотя бы поспать… Ценен только покой.
Душу радует мерзкое пойло.
Почему же молчат, почему не бегут,
сбросив всадника, воз опрокинув?
Почему не порвут вязь треножащих пут,
кнут и рабскую сбрую отринув?
Потому что привыкли. Они с малых лет
жеребятами жили в неволе.
И что-либо менять воли внутренней нет,
им неведомо «дикое поле».
Ведь к ответу на вечный вопрос: «Что нас ждёт?» --
рабство – ключ, а свобода – отмычка.
Охраняет покой, нерушима как дот,
наша – «счастью замена» -- привычка.
[Скрыть]Регистрационный номер 0248933 выдан для произведения:
Почему так печальны глаза лошадей?
Это грусть от невольничьей доли.
В их больших головах много светлых идей,
только жизнь вся проходит в неволе.
И не то, чтобы труд так уж их тяготил.
Ну подумаешь: сани, телега;
ну хозяин побьёт, если чем не сгодил;
ну копыта застынут от снега.
И хотя никаких нет с питаньем проблем,
в гриве – лента, в конюшне – уютно,
это всё ерунда по сравнению с тем,
что ты раб чей-то ежеминутно.
Лошадям с их умом досаждает сам факт
пребыванья в пожизненном рабстве.
Так корабль морской, получив крупный фрахт,
с ностальгией грустит о пиратстве.
Им нельзя строить планы, нельзя размышлять,
лишь паши целый день из-под плётки.
Это духопротивно, коль не опошлять
счастья смысл до бесплатной похлёбки.
Хоть бы график работы какой-нибудь был,
чтоб заранье планировать время.
Только непредсказуем хозяин-дебил,
в час любой ногу тычущий в стремя.
Личной жизни поэтому нет никакой:
отпахал и назад снова в стойло,
чтоб хотя бы поспать… Ценен только покой.
Душу радует мерзкое пойло.
Почему же молчат, почему не бегут,
сбросив всадника, воз опрокинув?
Почему не порвут вязь треножащих пут,
кнут и рабскую сбрую отринув?
Потому что привыкли. Они с малых лет
жеребятами жили в неволе.
И что-либо менять воли внутренней нет,
им неведомо «дикое поле».
Ведь к ответу на вечный вопрос: «Что нас ждёт?» --
рабство – ключ, а свобода – отмычка.
Охраняет покой, нерушима как дот,
наша – «счастью замена» -- привычка.