Она торопилась. Короткая шубка
Едва согревала в морозную ночь.
И, вдруг - три матроса: «Постой-ка, голубка!
Куда так спешишь, генеральская дочь?»
Совсем ещё – детка: и чёлка, и косы,
Вуалька на лбу и рука, как лоза,
И, вдруг - пулемёты, бутыли, матросы…
От дыма костра заслезились глаза.
Признал её чёрный, видать предводитель,
Цыган, ни цыган, а какая-то смесь.
«А ну расскажи-ка нам, где твой родитель?»
«Убили... Пустите! Мне холодно здесь…»
«Ты, видно, спешишь? А у нас к тебе дело!
(Он скинул бушлат у костра на сугроб)
Хотим мы попробовать барского тела!»
Он девочку грубо ручищами сгрёб.
Она онемела, молчала сначала,
Когда разрывали одежду на ней,
Лишь губы дрожали, да сердце стучало,
Да пальцы сжимались сильней и сильней.
К костру подошёл, постоял, усмехнулся
Какой-то крестьянин в лаптях, с бородой.
Он долго смотрел, покурил, отвернулся.
Ей вспомнились мама, дедуля седой.
Мамаша ждёт дома в чепце и в халате,
Пасьянс разложив, над свечой ворожит.
Она же нагая на грязном бушлате
Под взглядами пьяными, сжавшись, лежит.
Недолго она на ветру коченела.
Втроём за неё морячки «принялись».
Сопели, терзая холодное тело.
Рычали: «А ну-ка, братва, навались!».
Давили, пихали, крутили, ломали:
Уж кровь на ногах и изодрана грудь,
Потом отошли, но ещё подбегали,
Чтоб плюнуть в лицо или в голову пнуть.
Курили махорку, а время летело,
И вечер на город плеснул синевы,
А кровь заливала дворянское тело
На белом сугробе, у самой Невы…
и- "КРАСА И ГОРДОСТЬ РЕВОЛЮЦИИ", и по митинговейше-пафоснейше-велеречивейшей, и, одновременно- по льстивейше-заискивающей фразочке некоего Лейбы Давидыча Бронштейна (Троцкого), в величайшей, лихорадочнейшей спешке изобретенной зловонно-изощрённейшими мозгочками сего истинного выползка из самых глубин адской-сатанинской преисподней, на полнейшее уничтожение-разорение, истребление и погибель Тысячелетней Руси-России, бедного Отечества нашего родного-единственного...
Митинговейше-демагогичнейшей, лозунговейше-пафоснейшей фразочке, говорю я, лихорадочнейше-судорожнейше измысленной мозгочками изуверскими-сатанинскими, и- обращаясь-кликушествуя-взывая, в начале 1918 годишки-годика изуверского, кровавейше-подлейшего, уже к последней ихней-большевистской надеждушке на спасение, просто чтобы уже самих себя, шкуры свои большевистские, подлейше-кровавейшие спасти, в самый-то самый "исторический моментик", когда вся его обыкновеннейше уголовнейшая банда преступнейшая-краснозвёзднейшая уже на волосочек от попадания на Русскую скамью подсудимых находилась, дабы в обыкновеннейших петлях виселичных вскоре же и заплясать-задёргаться, извиваться-корчиться в своих лакированных "политэмигрантских" и штиблетишках, и сюртучишечках, некое времечко, впрочем- совсем небольшенькое... А затем, и прямичком, и скорёхонечко- в самые глубины преисподней, для надлежащего и "продолжения отбытия наказания", и, словом- грознейшего, Возмездия Господня-Божия, уж, понятное дело- несравнимо более страшнейшего-ужасающего, и уже вечного....
и- "ОГРОМНЫЕ ЗВЕРОПОДОБНЫЕ ГОРИЛЛЫ В ПОЛУМЕТРОВЫХ КЛЕШАХ", как называл их великий Русский Писатель и Поэт, лауреат Нобелевской Премии Иван Алексеевич Бунин и в своих "Окаянных Днях", и вообще в жизни своей бедной... Уж стольких, стольких и неисчислимейше скольких Востросаблиных и им подобных- и мундирно-"золотопогонных", и штатских-"фрачных", и сюртучно-пиджачных эдак "в расход пустившая"...
Помочь сайту
Поздравления
