В Древней Греции, задолго
До рождения Христа
Слыл Зевес верховным богом
В ближних девственных лесах.
Наводил на греков ужас
Гневно зыркая из туч,
А гречанкам многим мужем
Был – настолько был могуч.
Но поскольку пил нектары,
Он не ведал, что творил:
То Эфес спалит пожаром,
То коров плодотворит,
То быком оборотится,
То дробит тазы наяд,
То над мальчиком глумится,
А то сам рожает чад.
Длинный ряд греховных связей
Ряд героев грекам дал.
Говорят, что Стенька Разин
Тоже Зевса тятькой звал.
Но среди детей внебрачных
Был действительно гигант.
Для того и труд мой начат,
Чтоб воспеть его талант.
Был с рожденья предназначен
Он ничтожеству служить
И, не медля службу начав,
Стал окрест зверьё губить.
То лишает шкуры львёнка,
То червей давить зачнёт,
То кабанчику печёнку
Острым ножичком проткнёт.
В те поры за браконьерство
Было некому карать:
Не желали министерства
Содержать лесничих рать.
На местах же шикнуть страшно
На Зевесова сынка –
Вдруг дойдёт до рукопашной?
Совладать – кишка тонка.
И, в угоду Эврисфею,
Наш герой в кратчайший срок
Стимфалийских птиц развеет,
Сломит лани чудный рог,
Сманит тёлок Гериона,
Амазонок победит,
Диомедову корону
Эврисфею подарит.
То он Цербера волочит,
То Антею тычет в бок,
То конюшни раскурочит,
Дескать – «мой папаша – бог!»
Он быка на Крите взашей,
Гесперид обворовал
И, с отцом не посчитавшись,
Прометея расковал.
Вобщем вёл себя нахалом:
Знал – папаша всё простит.
Но терпенье убывало
У того, кто суд вершит.
И в момент, когда не в духе
Царь всего живого был
До него доходят слухи,
Что сынок дружка прибил.
Тут взыграло ретивое:
«Что за пакостный народ!
Эдак он мне всё живое
В Ойкумене изведёт!»
И, призвав Фемиду в судьи,
Топнув царственной ногой,
Объявил: «Омфале будет
Мой опальный сын слугой.»
Тот, не споря, ей пред очи
В тот же вечер предстаёт.
Что с ним делать? Дело к ночи,
И Омфалу страх берёт.
Но она плечом поводит
С трона скачет как газель
И кричит при всём народе:
«Раб, неси меня в постель!»
В душной спальне по приказу
Он. Не медля сбросил с плеч
Тогу, и царица сразу
Слух утратила и речь.
Перед обмороком жестом
Лишь успела повелеть,
Указав герою место,
Где ему в трудах радеть.
Как там было, что там стало?
Миф от внуков утаил.
Но прислуге показалось –
Кто-то в спальне в стену бил.
То звал Геру на защиту,
То на всех богов серчал,
То, как будто, кликал свиту,
То, как будто зверь рычал.
Утром мало прояснилось,
Но страна немалый срок
Без царицы обходилась –
Обошлась, не выдал бог.
А Омфала поболела –
Ну, да крепок женский род –
Проводив слугу, велела
Не являться наперёд.
И Геракл, сандалии смазав,
Взяв, что под руку пришлось
(Дескать – что наш Стенька Разин),
Стал с людями жить поврозь.
Но, страдая альтруизмом,
Мял гречанок без стыда,
Так что греки онанизмом
Занимались и тогда.
Так и стало: дети ходят,
А возьми их на испуг?
Тут тебе при всём народе
Говорят: «Он Зевсу внук!»
Громовержец же серчает,
Не смотри, что сам в пуху,
То кентавров подучает,
То, в сердцах, дурит сноху.
А жена Геракла, к слову,
Та ещё была жена.
Из всего родного крова
Ей одна кровать нужна.
А поскольку убывало
Ей обещанных наград,
То она молиться стала
Не тому, кому велят.
И в году, каком не помнит
Геродот, а где уж нам,
Ею был превратно понят
Мужнин вызов по делам.
А, что дамы мстят умело,
Знает даже Ганимед,
И она ему велела
Отослать пиджак вослед.
И Геракл, закончив дело,
Плоть, уставшую в трудах,
В пиджачок облёк умело
И в штаны и молвил: «Ах!»
Клял он греков, клял он моду,
То, чем создал его бог,
Пел: «О дайте мне свободу!»
Но штанов содрать не мог.
И, как смысл первоначальный
Сжатый в вычурной строфе,
Умер наш герой печальный
В неудобном галифе.
И анатом, сдвинув брови,
Исписав пять-шесть страниц,
Заключил – «Омлет готовят
Из расколотых яиц!»
Помочь сайту
Поздравления
