Когда ослепнет саксафон,
оглохнет,
онемеет,
и новой светлой песней он
стать больше
не сумеет,
уйти придется в никуда,
меняя дни и лица.
Осточертеют города,
где умирают
птицы.
Там воздух горек и ленив,
затянут
сеткой зноя,
а нами созданный мотив
звучит
не с аналоя.
Уйти придется в тишину,
чтоб созидать в пустыне
ту песню лучшую, одну,
запретную
и ныне.
Смотреть нам в спины станут зло,
злословить,
проклиная, -
ведь к ним прозренье
не пришло
и истина иная.
Они слепы, они глухи,
кощунством кажутся все эти,
рожденные в беде стихи.
А мы для них –
чужие дети.
Нас можно бить,
нас можно гнать,
убить –
мы даже не воскреснем.
И потому,
и вновь опять
бежим слагать
живые песни.
И замолчавший саксафон
себя ещё потом покажет:
без фальши
в полный голос скажет
о всей распятой правде он -
незаржавевший
саксафон.