Доверься свету

Не бойся умного – бойся умствующего. Умный спасёт: он видит всё. Умствующий предаст: он видит лишь себя. Он прочтёт пять книжек и всю жизнь будет этим доказывать, что он значительнее тех, кого читать не научили. Он, как сумасшедший, будет метаться между балами-салонами-презентациями и кричать везде, что ему некогда: некогда отдыхать, некогда общаться с матерью, некогда хозяйствовать в доме… Он непременно вступит в какой-нибудь МАССОЛИТ или организует какой-нибудь АБВГДЖЗком и уверует в свою пророческую миссию.

Умствующих так много, они так похожи друг на друга, что порой кажется: всё верно, они умные и есть. Говорят гладко, смотрят храбро, идут не оглядываясь. Считают, что право имеют.

Вот тут-то главное и кроется! Умный понимает, что права он не имеет. Пятьдесят тысяч книжек прочёл, пятьдесят языков освоил, на пяти континентах побывал, а права судить не имеет. Только обязанность рассуждать – тут его крестное знамение, тут этика с эстетикой сходятся, об этой спасающей красоте Шиллер говорил, а князь Мышкин напоминал.

Но умствующий о том не догадывается. Он полагает, что форма, чистый интеллект, умом и является. Потому исключительно формой озабочен: модный в среде умствующих сленг вызубривает, презрительные взоры запускает, обязательно с кем-нибудь воюет, то и дело раздражается. Это всё упражнения по интеллектуальному превосходству.

Умный же знает, что истина не формалисту-интеллектуалу открывается. Дух больше интеллекта, хотя без него не существует. Но образование – то есть выявление образа – всегда результат развития, движения. Это процесс диалектический, основанный на взаимодействии формальных и сущностных величин, а не механическое накопление в памяти чего-то такого, что отличает местных умников от недопускаемых в этот клан.

Умный не презирает и не раздражается, он открыт, потому что любознателен. Если он слушает, то слышит; если восхищается, то не завидует; если умеет, то помогает. Кстати, быть умным и значит уметь.

Почему же умных боятся? Почему подозревают в гордыне и жажде манипулирования окружающими? Потому что путают их с умствующими, потому что умствующий живёт почти в каждом смертном, потому что умствование – величайший из соблазнов. Возвыситься над ближними – наслаждение для умствующего, в то время как умный наслаждается возвышением над собою. Потому и не застывает в самодовольстве, а движется от себя вчерашнего к завтрашнему.

Зло поглощает душу, остановившуюся на форме, заявившую, что этика – выдумка, кнут, тюрьма. Оно заманивает ленивых, оно говорит: вот формула успеха, бери её, зачем утруждать себя переживаниями, сомнениями, разочарованиями, если за тебя уже всё сделали; смотри, как всё просто! Так душа приучается к безучастию, так она разлучается с истиной. Форма без сущностного наполнения, эстетика без этики – мертва. Не свет внутреннего источника делает её сияющей, а всего лишь блеск отшлифованной поверхности. Набрось на неё покрывало усталости, обиды, болезни, и блеск исчезнет. Подлинная же красота сильна энергией добра, от него питается, им восполняется при утратах.

Доверься свету, не бойся его. Не для себя самого он существует. От него зажигаются огоньки в других душах, не подчинить себе – его задача, а пробудить. Не путай светящегося с блестящим. Внешне они почти неразличимы. Уверенность, смелость, независимость – всё рядом, всё привлекательно. Да только один мимо идёт, а другой к тебе направляется, если о помощи просишь. Умный умеет.

Ноябрь 1995 года