Рассказ Эллины Быстрицкой о войне

- Элина, расскажите про войну?
- Мне трудно вспоминать, как это было:
не то, что б не хочу или забыла,
а нужно говорить за всю страну.

В те роковые годы наш народ
от мала до велика для Победы
трудился от заката до рассвета,
 и не было важнее из забот.

Спросите ветеранов, стариков –
пожав плечами, скажут:
                                              - все так жили.
Вот этой силой мы врага разбили,
освободив отчизну от оков.

И я не исключение:
                                          в тылу
ровесницы работали ударно,
а мне достался поезд санитарный…
И дальше неохотно:
                                    как в пылу
войны, в числе других госпиталей,
оставив позади горящий Киев,                         
их поезд продвигался в глубь России;                     
откуда, занимаясь всё алей -
с бойцами эшелоны гнал рассвет
пожарищам навстречу и бомбёжкам,
а женщины тревожно из окошка                           
на станциях крестили их вослед…

  - Мне память сохранила с тех времён,
Как снимок:
                           на разбитом полустанке -                        
состава обгоревшего останки.
А под откосом – с почтою вагон.

И степь…
                      До горизонта вся…
                                                         Белей
полей под снегом: письма, похоронки,
а в вышине, над всем – печальный, звонкий
клин улетавших к югу журавлей.

Не счесть теперь ни матерей, ни жён
не получивших чьих-нибудь последних
тех весточек;
                           ни с рубежей передних
солдат, кто, не дождавшись, был сражён.



Всё тягостнее речь её и слог
задумчиво - усталый,
                                     и нередко
вновь пальцы теребили край салфетки;
И, чтобы поддержать наш диалог,
я задавал вопросы невпопад -
встречая испытующий и тихий,
как у людей с лихвой хлебнувших лиха,
пронзительный, чуть отстранённый взгляд.          

В тот миг она была, наверно, там:                        
в том поезде, где приторный до рвоты
тяжёлый запах крови и мокроты,
сочащихся по стираным бинтам.

Там, где махры и пота благовест,
где, на крыло свалившись, самолёты
с тузами на боках - вели охоту,
прицеливаясь прямо в красный крест.



Не клеился дальнейший разговор.
Мы, как-то, больше вежливо молчали.
В упор глазами полными печали
глядел в меня её немой укор.

Нет, даже не укор - а приговор,                        
за то, что я докучливым незнаньем
разбередил клубок воспоминаний,                   
комком в груди живущий с давних пор.

Мне было стыдно, словно невзначай                
обидел дорогого человека:
и за её, припухшие вдруг, веки,
и за, уже давно остывший, чай;
что не обнять мне и не обогреть

вдруг ставшие родными – эти плечи,

и паузы неловкие – предтечи,                              
что, видимо, пора и честь иметь.               

А так хотелось поблагодарить:
найти, сказать от сердца – не для слуха,
но веяло такою силой духа, 
что не посмел: боялся оскорбить.                  

Слова, что ей, скорее, не новЫ –
застряли по пути, как в горле кости;
то, собственно, зачем пришёл я в гости -
осталось недосказанным,       
                                                  увы…

  Избитых фраз изысканный елей         
  здесь был бы совершенно неуместен
  и неприятен
                                Женщине известной
  породой несгибаемых людей!

  Всё, что сумел:
                              смущенья  скрыв огонь –
  поцеловать признательно без звука,
  протянутую на прощанье, руку
  в распахнутую мягкую ладонь.  




Был месяц Май.
                                      Играла ребятня
  в «войнушку», как обычно, и пестрели,                                                 
  громя «фашистов» - русские пострелы;

  На них смотрели на закате дня,
  край занавески сдвинув,
                                                 там, в окне –
  глаза отнюдь не воина-эллина:
  девчушки с хрупким именем Элина.

  Одной, из победивших в той
                                                       Войне…