"Диалог"

 

                                       Диалог

 

                                            Вот он и умер, твой бессмертный бог…

                                           Зачахнув от тоски в душе моей презренной,

                                           Проклятьем, осенив восторг мятежных строк,

                                          Исчез, средь суеты реальности согбенной.

 

                                        Действующие лица:

 

Жизнь.

Смерть.                                                  

 

 

                                    Смерть

 

Тебя не тяготит усталость? От бестолковой суеты,

Сводящей искреннюю радость наивных проблесков мечты,

К поэтике моих объятий, лишённой пресловутых нег,

Твоей идиллии предвзятой, в которой блудит человек…

 

Чудес пытаешься добиться от кучки мыслящих клопов?

Что сиротливо здесь ютятся, под перезвон моих оков.

Сколько столетий, глупо бьёшься над подлым племенем земным?

Бессмысленность лишь остаётся, под откровеньем стылых зим…

 

Чего ты только не вменяла, сознанью, с чувственной душой,

Из праха гений выдирая, бросала пред моей стопой…

 

Давила я, давлю, и буду, бесстрастно твой восторг давить,

Бессилен гений, пред абсурдом, что призван смертного плодить.

Кстати заметь, не мною призван, не сведуща я, в мелочах,

Людской губительной корысти, чья ж воля, их плодит впотьмах?

 

Я полагаю, что ты знаешь, кто этим бденьем поглощён,

Лишь одного не понимаю, с чего мой вклад так упрощён?

Удел мой, право незавидный, в сравнении с щедростью твоей,

Грехов ты даришь список длинный, а я, лишь мистику страстей.

Несправедливо, не находишь? Но я, обиды не таю,

Я даже рада, если хочешь, нужды нет, славить смерть в раю…

В отличии от вас с Надеждой я вовсе не умею лгать,

И не торгую фальшью бренной, влив её, в божью благодать.

 

                                             Жизнь

 

Блестящее опроверженье моих стоических забот,

В сей цитадели, вечных терний, презревшей, твой астральный гнёт.

Что тебя более тревожит, моя усталость, иль клопы?

Иль всё-таки желанье гложет, в сей мир вонзить свои клыки?

 

Последнее правдоподобней, хотя, прости, ведь смерть не лжёт,

Да и с Надеждою в раздоре, к чему ей разума полёт…?

Одно лишь, несколько смущает меня в бесстрастности твоей,

Кто сеет мёртвый хлад в астрале, ступая, след стопы моей?

Кто одержимостью пленённый плодит безжизненную мглу,

Вливая в разум яд тлетворный, лелея чёрную мечту?

Питая чёрною надеждой свой ненасытный аппетит?

Кого, сознанья дух мятежный, своим ничтожеством страшит?

Или величием? Не знаешь? Предположений даже нет?

Я тоже, в домыслах теряюсь, смотря на траурный рассвет,

Опустошённого пространства, круг голубого островка…

Мглу ледяного постоянства, не смерти ль, жалует рука?

 

А откровенное вторженье в дыханье острова мечты,

И светлой неги преломленье, оскалом дьявольской звезды,

Деянья, той же жуткой длани, с такой же хваткой ледяной,

Сдавившей светлое сознанье, коварной, лживою петлёй…

 

Её удавка всё сильнее сжимает свет из века в век…

Пытаешь ты моё терпенье, но не сама – а, человек,

Твоею ложью окрылённый, с душою чёрной – упыря,

Кормящийся людскою болью во имя праздного царя.

 

О нём уже я говорила, да, власть фантома велика,

Но ты, надеюсь, не забыла, что он, всего лишь твой слуга?

Его могущество в бессилии, твоём, пред вечною женой,

Воспевшей светлое величье, пред обречённой суетой.

 

Давила ты, я возрождала, ты давишь, я рождаю вновь,

Тем и нетленна суть начала, тем и священна жизни кровь.

Твоя же суть, и впрямь ущербна, любою образностью форм,

И в переносном смысле тленна, и более того в прямом.

 

                                        Смерть

 

О, сколько пафоса хмельного, ты б, так боролась с суетой,

Своих наместников червивых, рождённых вечною женой.

Они судьбой вполне довольны, в моих услугах растворясь,

А ты, меня винишь в экспромте, принёсшим чёрную напасть,

На лоно голубой планеты, рождённой, чтобы умереть,

От лживых строк твоих сонетов, придётся смертнице сгореть,

В кровавой длани Люцифера – предтече, леденящей мглы,

И круг земли полно примеров, им взятой, у сознанья – мзды.

Так было, есть, и будет вечно, астрал тому благоволит,

Предпочитая тьму, бессмертью, что лживым пафосом саднит.

 

И ты, о том прекрасно знаешь, так, кто из нас, погряз во лжи?

Ты, что начало смерти славишь, иль я, что славлю крах игры,

Затеянной твоим величьем, с твоей же, страстью колдовской,

Что клоп, пленённый романтизмом, назвал любовью неземной?

 

На счёт восторга неземного, строптивец оказался прав,

Да…, для острожника слепого, твой дар, стал лучшей из забав.

Но так же, роковой ошибкой, расплатой за сладчайший грех,

Что назвала ты, чёрной пыткой, в фаворе дьявольских утех…

 

Несовершенство очевидно, любовь, не в силах опекать,

Его спесивую гордыню, и факт сей, глупо отрицать.

Идеалисты, гуманисты, пророки, боги – всё абсурд,

То – жертвенник моей корысти, а не возвышенный уют,

Твоих соплей любвеобильных, на затхлых книжных стеллажах,

Там и сгниёт их кодекс истин, а я, развею гнусный прах,

По бесконечности пустынной, воздав страдалице покой,

От всякой чувственности лживой, и нереальной, и живой.

 

Зачем тянуть с концовкой пьесы? Отдай мне землю, отступись,

Она измучена, сей скверной, я смою пагубную слизь.

Земля уснёт в моих объятьях, забыв о мыслящей чуме,

О незаслуженных проклятьях, рождённых в лживой голове,

Изгоев призрачного рая, дельцов, духовной наготы,

Пришедших к гибельному краю своей возвышенной мечты.

 

                                            Жизнь

 

Да…, беспристрастность торжествует, в твоих безжизненных устах,

Парадоксальный бред шлифуя, на виртуальных стапелях,

Сдавивших сумраком погоста, мною возлюбленную твердь,

Сознанье, увязав с наростом, яд льющего на жизнь, и смерть.

 

Твоя тревога мне понятна, а вот сочувствие, гнетёт…

С того быть может нереален, в людском сознании твой полёт?

Твой страх, пред чувственною мыслью, имеет почву под собой,

Поскольку свет моей, корысти, реально властен над зимой,

Безжизненной астральной пыли, в разводах чёрного огня,

И это радует богиню, цветущих красок бытия…

 

Судьбой земли, владеет время, не слуг его, извечный ход,

Так что, твоих забот стремленье, не повлияет на исход,

Сей цитадели мирозданья, разумности принявшей свет.

Расцвет его иль увяданье, имеет здесь приоритет?

Сегодня важно без сомненья, но лишь для разума земли,

В её, душевном откровении, крах, иль восторг твоей зари.

 

Я, человечество не брошу, тебе ль мне это говорить?

Библейский Ной – пример расхожий, в том, что не склонна я шутить.

А ты, порочишь гуманистов, воспевших вечную зарю,

Земных животворящих истин…, тебя не гложет дежавю?

Концовки нынешнего спора, хотя прости, извечен он,

Знать и конец – лишь фарс укора, для мною вскормленных племён.

 

Что делать, и меня пугает, порой разумный человек,

Его пытливость удивляет, в стремлении обуздать наш бег…

Бесцеремонное вторженье в истоки жизненной реки,

Тревожит и меня не меньше, твоей заботливой руки.

Но кто сказал, что смертный разум, не в силах перейти черты,

Твоей сакраментальной тайны? Примеров нет, но, есть мечты,

Блюстителей моей харизмы, и мне по нраву сей настрой,

Пусть притязанья их, наивны, нелепы, и смешны порой,

Но свет прогресса очевиден, а мрак забвенья потеснён…

Твой ход, как прежде – примитивен, поскольку истины лишён,

Той истины, что прежде сути, непреходящих величин,

Как и твоей астральной жути, чей мрак, так вечностью любим.

Но не настолько, чтоб оставить за нею ипостась свою,

Суть вечности – движенье славить, и жизни страстную зарю.

 

Что, измельчали сателлиты? Упились кровью палачи?

Где, маяки твоей элиты, путь осветившие в ночи,

Порабощённому сознанью, мною измученных клопов,

Твоим укрытых состраданьем, во тьме могильных погребов?

 

Надеюсь прежнего размаха, твой серп уже не повторит,

Прогнила вековая плаха, где мраком правил троглодит.

 

                                        Смерть

 

От дежавю я не страдаю, могиле память не нужна,

Она для кандидатов рая, твоею ложью рождена.

Сколько иронии, сарказма, в животрепещущих устах,

От догм, до полного маразма дошла ты, славя смертный прах.

 

И впрямь, забавная игрушка, для жизни – мыслящая тварь,

Особо клоп, с нетленным чувством, что вознесла ты на алтарь,

Непреходящего величья, где дух мой, на правах шута,

Как дьявол пред Творцом двуличным, виляет кончиком хвоста,

В еврейском опусе движенья, к бессмертью, смертного клопа,

Завравшегося вдохновенно, ища кумира и врага…

 

Две крайности твоих амбиций, вменённых жертве бытия,

Так что, не путай – смерть, и мысли, тобою вскормленного Я.

Они твоих иллюзий дети, здесь, ни прибавить, ни отнять,

Абсурд библейской круговерти, лишь подтверждает ту печать.

 

Твоим блюстителям и вправду, и неба мало, и земли,

Тщеславьем, утоляя жажду, их разум, вне моей петли,

Сознанье, облачив в бессмертье, блуждает средь палящих звёзд,

В любовном растворясь томлении, отторгнув сумрачный погост,

Влекомый фантазийным бредом, порочность, возведя в закон,

Насытившись волшебным светом, всё ж, попадают в мой – загон,

Где гнёт реальности низводит, восторженность твоих основ,

И жертва вечности нисходит, в предел могильных погребов.

 

Замкнулся круг твоей забавы, разверзся мрак моих забот,

Твой абсолют, во мгле не тает, клоп же, в ней попросту – гниёт.

 

Строптивец, обречён на гибель, как ни прискорбно, то звучит,

И не моя, твоя обитель, развязке сей благоволит…

Твоё возвышенное чувство, погубит мерзкого клопа,

Садом, затмив своим искусством, любовь пожрёт его стада.

Ни дьявол, ни святой архангел, сознанью скверны, не указ,

К тому же, миф давно раздавлен, стопой губительных зараз,

Пытливым разумом рождённых, с твоей натруженной руки,

Её сей червь и обескровит, приняв лишь страсть, от нег любви.

Он сам откажется от чуда животворящего огня,

Приняв от извращений блуда – конец земного бытия.

 

А свет непреходящих истин? Здесь я с тобою соглашусь,

Необходим, для вечной жизни, ему перечить не берусь…

Я, его преданный ценитель, без грёз, вселенная пуста,

Я, оценю твою обитель, где б, не сбылась любви мечта…

В любом из уголков вселенной, иль хладе сумрачных углов,

Где гений твой, в веках нетленный, не прославлял сознанья кров.

 

Возможно ль, сузить бесконечность, до пресловутого дворца,

В котором пребывает вечность, в лице безликого Творца?

Увы, каким бы ни был разум, он развенчает лживый стих,

А далее, лишь время скажет, что обретёт сознанья жмых.

 

Дать ему шанс на воскрешенье, иль растворить в бесплодной мгле.

Астрал – есть вечное движенье, присущ закон сей и земле…

Что к этой крохотной песчинке, тебя так ревностно влечёт?

Таких планет в пространстве зыбком, и беглый, необъятен счёт…

 

Всему виной – любвеобильность, твоя, к зарвавшемся клопам,

Любовь…, сей мощи меркантильность, и в мой уют, несёт свой срам.

Безумным вымыслом заполнив, безмолвье гиблой пустоты,

Вменяет мне свои законы, стараньями твоей мечты,

Что множат мудрецы земные, или глупцы вселенских шхер,

Вливая чувственность живую в бездушье омертвевших сфер.

 

С момента появленья мысли, до нынешней лихой поры,

Не уставая, смертный пишет о жителях загробной мглы,

Как впрочем, и благого света, бывает и наоборот,

Здесь всё зависит от монеты, иль властных, низменных забот.

 

Церковников изжито время, увы, страстей не победив,

Да и беспочвенная вера, имела прикладной мотив,

Для мысли страждущей величья, на этом жалком островке.

Прости меня за тон циничный, но крах, невидим лишь тебе…

 

Пришли к тому же, что имели, вначале чувственных затей,

Бессмысленность сей канители, не утвердит твоих идей,

О царстве нравственных амбиций, клопу плевать на твой восторг,

Его амбициозность в мыслях, где святы – бойня, власть и торг.

 

Довольно вспомнить катастрофу, что напрочь извела сей род!

Ты, снова возведя Голгофу, клянёшь, как прежде мой поход…

Хоть сотни раз начни сначала, в финальной сцене – катаклизм,

Я – здесь, а значит и начало, комизма, обретёт трагизм.

 

Надеюсь, с этим ты согласна? Довольно спорить ни о чём,

Пора и делом заниматься, клоп ждёт нас, с правдой и враньём.

Ведь ничего не изменилось в понятиях добра и зла,

От нашей перебранки милой, всё тот же свет, и та же мгла,

Над чудотворною планетой, давно проклявшей наш союз,

Увы, дитя с разумным бредом, для странницы, нелёгкий груз…

 

                                                Жизнь

 

Бессмысленно и вправду спорить с бездушьем бездны ледяной,

Где вместо глаз, уют простора с одной возвышенной мечтой…

Но к счастью, ей не воплотиться в своих логических ходах,

Пока абсурдные зарницы, сверкают истиной впотьмах,

Изрытых логикой кипучей до основанья чёрных дыр,

Где даже ты – нелепый случай, не то что, мой хмельной трактир.

 

Земной затворник сам решает, что ему славить, что хулить,

Тебя ведь, это в нём прельщает? К чему тогда меня, гневить?

Прижми свой хвост, и молча, следуй, за жизнью, режа суету.

Когда узришь, любви победу, сама сползёшь в свою дыру.

 

Так было, есть, и будет присно, как говорит земной пророк,

Так предначертано им жизнью, пока здесь бьёт, её исток.

И вера им необходима, без веры в нечто, трудно жить,

Пока вольна над ними сила, что прославляет твою прыть.

Пока ты не даёшь им шанса, им нужен тот, кто шанс даёт,

Господь, фантом, мечта, не важно, надеждой человек живёт,

Надеждой на мою опеку, поскольку вечен жизни кров,

И он, благоволит стратегу, в отличие от твоих углов.

 

Он непременно сбросит путы, смертельной хватки вековой,

Убив в себе самом – Иуду, поверив в Сущий разум – свой!

 

Вернёмся к страсти и забвенью, пора влюбиться и всплакнуть,

Вливая свет во тьму безверья, к бессмертью открывая путь.

 

Нужна тебе, при этом вера? Или безверья суета?

Нет. Потому что, Я – нетленна, а ты, нетленности раба.

 

                                                                                                Леонид Раин.    

                                       Диалог

 

                                            Вот он и умер, твой бессмертный бог…

                                           Зачахнув от тоски в душе моей презренной,

                                           Проклятьем, осенив восторг мятежных строк,

                                          Исчез, средь суеты реальности согбенной.

 

                                        Действующие лица:

 

Жизнь.

Смерть.                                                  

 

 

                                    Смерть

 

Тебя не тяготит усталость? От бестолковой суеты,

Сводящей искреннюю радость наивных проблесков мечты,

К поэтике моих объятий, лишённой пресловутых нег,

Твоей идиллии предвзятой, в которой блудит человек…

 

Чудес пытаешься добиться от кучки мыслящих клопов?

Что сиротливо здесь ютятся, под перезвон моих оков.

Сколько столетий, глупо бьёшься над подлым племенем земным?

Бессмысленность лишь остаётся, под откровеньем стылых зим…

 

Чего ты только не вменяла, сознанью, с чувственной душой,

Из праха гений выдирая, бросала пред моей стопой…

 

Давила я, давлю, и буду, бесстрастно твой восторг давить,

Бессилен гений, пред абсурдом, что призван смертного плодить.

Кстати заметь, не мною призван, не сведуща я, в мелочах,

Людской губительной корысти, чья ж воля, их плодит впотьмах?

 

Я полагаю, что ты знаешь, кто этим бденьем поглощён,

Лишь одного не понимаю, с чего мой вклад так упрощён?

Удел мой, право незавидный, в сравнении с щедростью твоей,

Грехов ты даришь список длинный, а я, лишь мистику страстей.

Несправедливо, не находишь? Но я, обиды не таю,

Я даже рада, если хочешь, нужды нет, славить смерть в раю…

В отличии от вас с Надеждой я вовсе не умею лгать,

И не торгую фальшью бренной, влив её, в божью благодать.

 

                                             Жизнь

 

Блестящее опроверженье моих стоических забот,

В сей цитадели, вечных терний, презревшей, твой астральный гнёт.

Что тебя более тревожит, моя усталость, иль клопы?

Иль всё-таки желанье гложет, в сей мир вонзить свои клыки?

 

Последнее правдоподобней, хотя, прости, ведь смерть не лжёт,

Да и с Надеждою в раздоре, к чему ей разума полёт…?

Одно лишь, несколько смущает меня в бесстрастности твоей,

Кто сеет мёртвый хлад в астрале, ступая, след стопы моей?

Кто одержимостью пленённый плодит безжизненную мглу,

Вливая в разум яд тлетворный, лелея чёрную мечту?

Питая чёрною надеждой свой ненасытный аппетит?

Кого, сознанья дух мятежный, своим ничтожеством страшит?

Или величием? Не знаешь? Предположений даже нет?

Я тоже, в домыслах теряюсь, смотря на траурный рассвет,

Опустошённого пространства, круг голубого островка…

Мглу ледяного постоянства, не смерти ль, жалует рука?

 

А откровенное вторженье в дыханье острова мечты,

И светлой неги преломленье, оскалом дьявольской звезды,

Деянья, той же жуткой длани, с такой же хваткой ледяной,

Сдавившей светлое сознанье, коварной, лживою петлёй…

 

Её удавка всё сильнее сжимает свет из века в век…

Пытаешь ты моё терпенье, но не сама – а, человек,

Твоею ложью окрылённый, с душою чёрной – упыря,

Кормящийся людскою болью во имя праздного царя.

 

О нём уже я говорила, да, власть фантома велика,

Но ты, надеюсь, не забыла, что он, всего лишь твой слуга?

Его могущество в бессилии, твоём, пред вечною женой,

Воспевшей светлое величье, пред обречённой суетой.

 

Давила ты, я возрождала, ты давишь, я рождаю вновь,

Тем и нетленна суть начала, тем и священна жизни кровь.

Твоя же суть, и впрямь ущербна, любою образностью форм,

И в переносном смысле тленна, и более того в прямом.

 

                                        Смерть

 

О, сколько пафоса хмельного, ты б, так боролась с суетой,

Своих наместников червивых, рождённых вечною женой.

Они судьбой вполне довольны, в моих услугах растворясь,

А ты, меня винишь в экспромте, принёсшим чёрную напасть,

На лоно голубой планеты, рождённой, чтобы умереть,

От лживых строк твоих сонетов, придётся смертнице сгореть,

В кровавой длани Люцифера – предтече, леденящей мглы,

И круг земли полно примеров, им взятой, у сознанья – мзды.

Так было, есть, и будет вечно, астрал тому благоволит,

Предпочитая тьму, бессмертью, что лживым пафосом саднит.

 

И ты, о том прекрасно знаешь, так, кто из нас, погряз во лжи?

Ты, что начало смерти славишь, иль я, что славлю крах игры,

Затеянной твоим величьем, с твоей же, страстью колдовской,

Что клоп, пленённый романтизмом, назвал любовью неземной?

 

На счёт восторга неземного, строптивец оказался прав,

Да…, для острожника слепого, твой дар, стал лучшей из забав.

Но так же, роковой ошибкой, расплатой за сладчайший грех,

Что назвала ты, чёрной пыткой, в фаворе дьявольских утех…

 

Несовершенство очевидно, любовь, не в силах опекать,

Его спесивую гордыню, и факт сей, глупо отрицать.

Идеалисты, гуманисты, пророки, боги – всё абсурд,

То – жертвенник моей корысти, а не возвышенный уют,

Твоих соплей любвеобильных, на затхлых книжных стеллажах,

Там и сгниёт их кодекс истин, а я, развею гнусный прах,

По бесконечности пустынной, воздав страдалице покой,

От всякой чувственности лживой, и нереальной, и живой.

 

Зачем тянуть с концовкой пьесы? Отдай мне землю, отступись,

Она измучена, сей скверной, я смою пагубную слизь.

Земля уснёт в моих объятьях, забыв о мыслящей чуме,

О незаслуженных проклятьях, рождённых в лживой голове,

Изгоев призрачного рая, дельцов, духовной наготы,

Пришедших к гибельному краю своей возвышенной мечты.

 

                                            Жизнь

 

Да…, беспристрастность торжествует, в твоих безжизненных устах,

Парадоксальный бред шлифуя, на виртуальных стапелях,

Сдавивших сумраком погоста, мною возлюбленную твердь,

Сознанье, увязав с наростом, яд льющего на жизнь, и смерть.

 

Твоя тревога мне понятна, а вот сочувствие, гнетёт…

С того быть может нереален, в людском сознании твой полёт?

Твой страх, пред чувственною мыслью, имеет почву под собой,

Поскольку свет моей, корысти, реально властен над зимой,

Безжизненной астральной пыли, в разводах чёрного огня,

И это радует богиню, цветущих красок бытия…

 

Судьбой земли, владеет время, не слуг его, извечный ход,

Так что, твоих забот стремленье, не повлияет на исход,

Сей цитадели мирозданья, разумности принявшей свет.

Расцвет его иль увяданье, имеет здесь приоритет?

Сегодня важно без сомненья, но лишь для разума земли,

В её, душевном откровении, крах, иль восторг твоей зари.

 

Я, человечество не брошу, тебе ль мне это говорить?

Библейский Ной – пример расхожий, в том, что не склонна я шутить.

А ты, порочишь гуманистов, воспевших вечную зарю,

Земных животворящих истин…, тебя не гложет дежавю?

Концовки нынешнего спора, хотя прости, извечен он,

Знать и конец – лишь фарс укора, для мною вскормленных племён.

 

Что делать, и меня пугает, порой разумный человек,

Его пытливость удивляет, в стремлении обуздать наш бег…

Бесцеремонное вторженье в истоки жизненной реки,

Тревожит и меня не меньше, твоей заботливой руки.

Но кто сказал, что смертный разум, не в силах перейти черты,

Твоей сакраментальной тайны? Примеров нет, но, есть мечты,

Блюстителей моей харизмы, и мне по нраву сей настрой,

Пусть притязанья их, наивны, нелепы, и смешны порой,

Но свет прогресса очевиден, а мрак забвенья потеснён…

Твой ход, как прежде – примитивен, поскольку истины лишён,

Той истины, что прежде сути, непреходящих величин,

Как и твоей астральной жути, чей мрак, так вечностью любим.

Но не настолько, чтоб оставить за нею ипостась свою,

Суть вечности – движенье славить, и жизни страстную зарю.

 

Что, измельчали сателлиты? Упились кровью палачи?

Где, маяки твоей элиты, путь осветившие в ночи,

Порабощённому сознанью, мною измученных клопов,

Твоим укрытых состраданьем, во тьме могильных погребов?

 

Надеюсь прежнего размаха, твой серп уже не повторит,

Прогнила вековая плаха, где мраком правил троглодит.

 

                                        Смерть

 

От дежавю я не страдаю, могиле память не нужна,

Она для кандидатов рая, твоею ложью рождена.

Сколько иронии, сарказма, в животрепещущих устах,

От догм, до полного маразма дошла ты, славя смертный прах.

 

И впрямь, забавная игрушка, для жизни – мыслящая тварь,

Особо клоп, с нетленным чувством, что вознесла ты на алтарь,

Непреходящего величья, где дух мой, на правах шута,

Как дьявол пред Творцом двуличным, виляет кончиком хвоста,

В еврейском опусе движенья, к бессмертью, смертного клопа,

Завравшегося вдохновенно, ища кумира и врага…

 

Две крайности твоих амбиций, вменённых жертве бытия,

Так что, не путай – смерть, и мысли, тобою вскормленного Я.

Они твоих иллюзий дети, здесь, ни прибавить, ни отнять,

Абсурд библейской круговерти, лишь подтверждает ту печать.

 

Твоим блюстителям и вправду, и неба мало, и земли,

Тщеславьем, утоляя жажду, их разум, вне моей петли,

Сознанье, облачив в бессмертье, блуждает средь палящих звёзд,

В любовном растворясь томлении, отторгнув сумрачный погост,

Влекомый фантазийным бредом, порочность, возведя в закон,

Насытившись волшебным светом, всё ж, попадают в мой – загон,

Где гнёт реальности низводит, восторженность твоих основ,

И жертва вечности нисходит, в предел могильных погребов.

 

Замкнулся круг твоей забавы, разверзся мрак моих забот,

Твой абсолют, во мгле не тает, клоп же, в ней попросту – гниёт.

 

Строптивец, обречён на гибель, как ни прискорбно, то звучит,

И не моя, твоя обитель, развязке сей благоволит…

Твоё возвышенное чувство, погубит мерзкого клопа,

Садом, затмив своим искусством, любовь пожрёт его стада.

Ни дьявол, ни святой архангел, сознанью скверны, не указ,

К тому же, миф давно раздавлен, стопой губительных зараз,

Пытливым разумом рождённых, с твоей натруженной руки,

Её сей червь и обескровит, приняв лишь страсть, от нег любви.

Он сам откажется от чуда животворящего огня,

Приняв от извращений блуда – конец земного бытия.

 

А свет непреходящих истин? Здесь я с тобою соглашусь,

Необходим, для вечной жизни, ему перечить не берусь…

Я, его преданный ценитель, без грёз, вселенная пуста,

Я, оценю твою обитель, где б, не сбылась любви мечта…

В любом из уголков вселенной, иль хладе сумрачных углов,

Где гений твой, в веках нетленный, не прославлял сознанья кров.

 

Возможно ль, сузить бесконечность, до пресловутого дворца,

В котором пребывает вечность, в лице безликого Творца?

Увы, каким бы ни был разум, он развенчает лживый стих,

А далее, лишь время скажет, что обретёт сознанья жмых.

 

Дать ему шанс на воскрешенье, иль растворить в бесплодной мгле.

Астрал – есть вечное движенье, присущ закон сей и земле…

Что к этой крохотной песчинке, тебя так ревностно влечёт?

Таких планет в пространстве зыбком, и беглый, необъятен счёт…

 

Всему виной – любвеобильность, твоя, к зарвавшемся клопам,

Любовь…, сей мощи меркантильность, и в мой уют, несёт свой срам.

Безумным вымыслом заполнив, безмолвье гиблой пустоты,

Вменяет мне свои законы, стараньями твоей мечты,

Что множат мудрецы земные, или глупцы вселенских шхер,

Вливая чувственность живую в бездушье омертвевших сфер.

 

С момента появленья мысли, до нынешней лихой поры,

Не уставая, смертный пишет о жителях загробной мглы,

Как впрочем, и благого света, бывает и наоборот,

Здесь всё зависит от монеты, иль властных, низменных забот.

 

Церковников изжито время, увы, страстей не победив,

Да и беспочвенная вера, имела прикладной мотив,

Для мысли страждущей величья, на этом жалком островке.

Прости меня за тон циничный, но крах, невидим лишь тебе…

 

Пришли к тому же, что имели, вначале чувственных затей,

Бессмысленность сей канители, не утвердит твоих идей,

О царстве нравственных амбиций, клопу плевать на твой восторг,

Его амбициозность в мыслях, где святы – бойня, власть и торг.

 

Довольно вспомнить катастрофу, что напрочь извела сей род!

Ты, снова возведя Голгофу, клянёшь, как прежде мой поход…

Хоть сотни раз начни сначала, в финальной сцене – катаклизм,

Я – здесь, а значит и начало, комизма, обретёт трагизм.

 

Надеюсь, с этим ты согласна? Довольно спорить ни о чём,

Пора и делом заниматься, клоп ждёт нас, с правдой и враньём.

Ведь ничего не изменилось в понятиях добра и зла,

От нашей перебранки милой, всё тот же свет, и та же мгла,

Над чудотворною планетой, давно проклявшей наш союз,

Увы, дитя с разумным бредом, для странницы, нелёгкий груз…

 

                                                Жизнь

 

Бессмысленно и вправду спорить с бездушьем бездны ледяной,

Где вместо глаз, уют простора с одной возвышенной мечтой…

Но к счастью, ей не воплотиться в своих логических ходах,

Пока абсурдные зарницы, сверкают истиной впотьмах,

Изрытых логикой кипучей до основанья чёрных дыр,

Где даже ты – нелепый случай, не то что, мой хмельной трактир.

 

Земной затворник сам решает, что ему славить, что хулить,

Тебя ведь, это в нём прельщает? К чему тогда меня, гневить?

Прижми свой хвост, и молча, следуй, за жизнью, режа суету.

Когда узришь, любви победу, сама сползёшь в свою дыру.

 

Так было, есть, и будет присно, как говорит земной пророк,

Так предначертано им жизнью, пока здесь бьёт, её исток.

И вера им необходима, без веры в нечто, трудно жить,

Пока вольна над ними сила, что прославляет твою прыть.

Пока ты не даёшь им шанса, им нужен тот, кто шанс даёт,

Господь, фантом, мечта, не важно, надеждой человек живёт,

Надеждой на мою опеку, поскольку вечен жизни кров,

И он, благоволит стратегу, в отличие от твоих углов.

 

Он непременно сбросит путы, смертельной хватки вековой,

Убив в себе самом – Иуду, поверив в Сущий разум – свой!

 

Вернёмся к страсти и забвенью, пора влюбиться и всплакнуть,

Вливая свет во тьму безверья, к бессмертью открывая путь.

 

Нужна тебе, при этом вера? Или безверья суета?

Нет. Потому что, Я – нетленна, а ты, нетленности раба.

 

                                                                                                Леонид Раин.    

                                       Диалог

 

                                            Вот он и умер, твой бессмертный бог…

                                           Зачахнув от тоски в душе моей презренной,

                                           Проклятьем, осенив восторг мятежных строк,

                                          Исчез, средь суеты реальности согбенной.

 

                                        Действующие лица:

 

Жизнь.

Смерть.                                                  

 

 

                                    Смерть

 

Тебя не тяготит усталость? От бестолковой суеты,

Сводящей искреннюю радость наивных проблесков мечты,

К поэтике моих объятий, лишённой пресловутых нег,

Твоей идиллии предвзятой, в которой блудит человек…

 

Чудес пытаешься добиться от кучки мыслящих клопов?

Что сиротливо здесь ютятся, под перезвон моих оков.

Сколько столетий, глупо бьёшься над подлым племенем земным?

Бессмысленность лишь остаётся, под откровеньем стылых зим…

 

Чего ты только не вменяла, сознанью, с чувственной душой,

Из праха гений выдирая, бросала пред моей стопой…

 

Давила я, давлю, и буду, бесстрастно твой восторг давить,

Бессилен гений, пред абсурдом, что призван смертного плодить.

Кстати заметь, не мною призван, не сведуща я, в мелочах,

Людской губительной корысти, чья ж воля, их плодит впотьмах?

 

Я полагаю, что ты знаешь, кто этим бденьем поглощён,

Лишь одного не понимаю, с чего мой вклад так упрощён?

Удел мой, право незавидный, в сравнении с щедростью твоей,

Грехов ты даришь список длинный, а я, лишь мистику страстей.

Несправедливо, не находишь? Но я, обиды не таю,

Я даже рада, если хочешь, нужды нет, славить смерть в раю…

В отличии от вас с Надеждой я вовсе не умею лгать,

И не торгую фальшью бренной, влив её, в божью благодать.

 

                                             Жизнь

 

Блестящее опроверженье моих стоических забот,

В сей цитадели, вечных терний, презревшей, твой астральный гнёт.

Что тебя более тревожит, моя усталость, иль клопы?

Иль всё-таки желанье гложет, в сей мир вонзить свои клыки?

 

Последнее правдоподобней, хотя, прости, ведь смерть не лжёт,

Да и с Надеждою в раздоре, к чему ей разума полёт…?

Одно лишь, несколько смущает меня в бесстрастности твоей,

Кто сеет мёртвый хлад в астрале, ступая, след стопы моей?

Кто одержимостью пленённый плодит безжизненную мглу,

Вливая в разум яд тлетворный, лелея чёрную мечту?

Питая чёрною надеждой свой ненасытный аппетит?

Кого, сознанья дух мятежный, своим ничтожеством страшит?

Или величием? Не знаешь? Предположений даже нет?

Я тоже, в домыслах теряюсь, смотря на траурный рассвет,

Опустошённого пространства, круг голубого островка…

Мглу ледяного постоянства, не смерти ль, жалует рука?

 

А откровенное вторженье в дыханье острова мечты,

И светлой неги преломленье, оскалом дьявольской звезды,

Деянья, той же жуткой длани, с такой же хваткой ледяной,

Сдавившей светлое сознанье, коварной, лживою петлёй…

 

Её удавка всё сильнее сжимает свет из века в век…

Пытаешь ты моё терпенье, но не сама – а, человек,

Твоею ложью окрылённый, с душою чёрной – упыря,

Кормящийся людскою болью во имя праздного царя.

 

О нём уже я говорила, да, власть фантома велика,

Но ты, надеюсь, не забыла, что он, всего лишь твой слуга?

Его могущество в бессилии, твоём, пред вечною женой,

Воспевшей светлое величье, пред обречённой суетой.

 

Давила ты, я возрождала, ты давишь, я рождаю вновь,

Тем и нетленна суть начала, тем и священна жизни кровь.

Твоя же суть, и впрямь ущербна, любою образностью форм,

И в переносном смысле тленна, и более того в прямом.

 

                                        Смерть

 

О, сколько пафоса хмельного, ты б, так боролась с суетой,

Своих наместников червивых, рождённых вечною женой.

Они судьбой вполне довольны, в моих услугах растворясь,

А ты, меня винишь в экспромте, принёсшим чёрную напасть,

На лоно голубой планеты, рождённой, чтобы умереть,

От лживых строк твоих сонетов, придётся смертнице сгореть,

В кровавой длани Люцифера – предтече, леденящей мглы,

И круг земли полно примеров, им взятой, у сознанья – мзды.

Так было, есть, и будет вечно, астрал тому благоволит,

Предпочитая тьму, бессмертью, что лживым пафосом саднит.

 

И ты, о том прекрасно знаешь, так, кто из нас, погряз во лжи?

Ты, что начало смерти славишь, иль я, что славлю крах игры,

Затеянной твоим величьем, с твоей же, страстью колдовской,

Что клоп, пленённый романтизмом, назвал любовью неземной?

 

На счёт восторга неземного, строптивец оказался прав,

Да…, для острожника слепого, твой дар, стал лучшей из забав.

Но так же, роковой ошибкой, расплатой за сладчайший грех,

Что назвала ты, чёрной пыткой, в фаворе дьявольских утех…

 

Несовершенство очевидно, любовь, не в силах опекать,

Его спесивую гордыню, и факт сей, глупо отрицать.

Идеалисты, гуманисты, пророки, боги – всё абсурд,

То – жертвенник моей корысти, а не возвышенный уют,

Твоих соплей любвеобильных, на затхлых книжных стеллажах,

Там и сгниёт их кодекс истин, а я, развею гнусный прах,

По бесконечности пустынной, воздав страдалице покой,

От всякой чувственности лживой, и нереальной, и живой.

 

Зачем тянуть с концовкой пьесы? Отдай мне землю, отступись,

Она измучена, сей скверной, я смою пагубную слизь.

Земля уснёт в моих объятьях, забыв о мыслящей чуме,

О незаслуженных проклятьях, рождённых в лживой голове,

Изгоев призрачного рая, дельцов, духовной наготы,

Пришедших к гибельному краю своей возвышенной мечты.

 

                                            Жизнь

 

Да…, беспристрастность торжествует, в твоих безжизненных устах,

Парадоксальный бред шлифуя, на виртуальных стапелях,

Сдавивших сумраком погоста, мною возлюбленную твердь,

Сознанье, увязав с наростом, яд льющего на жизнь, и смерть.

 

Твоя тревога мне понятна, а вот сочувствие, гнетёт…

С того быть может нереален, в людском сознании твой полёт?

Твой страх, пред чувственною мыслью, имеет почву под собой,

Поскольку свет моей, корысти, реально властен над зимой,

Безжизненной астральной пыли, в разводах чёрного огня,

И это радует богиню, цветущих красок бытия…

 

Судьбой земли, владеет время, не слуг его, извечный ход,

Так что, твоих забот стремленье, не повлияет на исход,

Сей цитадели мирозданья, разумности принявшей свет.

Расцвет его иль увяданье, имеет здесь приоритет?

Сегодня важно без сомненья, но лишь для разума земли,

В её, душевном откровении, крах, иль восторг твоей зари.

 

Я, человечество не брошу, тебе ль мне это говорить?

Библейский Ной – пример расхожий, в том, что не склонна я шутить.

А ты, порочишь гуманистов, воспевших вечную зарю,

Земных животворящих истин…, тебя не гложет дежавю?

Концовки нынешнего спора, хотя прости, извечен он,

Знать и конец – лишь фарс укора, для мною вскормленных племён.

 

Что делать, и меня пугает, порой разумный человек,

Его пытливость удивляет, в стремлении обуздать наш бег…

Бесцеремонное вторженье в истоки жизненной реки,

Тревожит и меня не меньше, твоей заботливой руки.

Но кто сказал, что смертный разум, не в силах перейти черты,

Твоей сакраментальной тайны? Примеров нет, но, есть мечты,

Блюстителей моей харизмы, и мне по нраву сей настрой,

Пусть притязанья их, наивны, нелепы, и смешны порой,

Но свет прогресса очевиден, а мрак забвенья потеснён…

Твой ход, как прежде – примитивен, поскольку истины лишён,

Той истины, что прежде сути, непреходящих величин,

Как и твоей астральной жути, чей мрак, так вечностью любим.

Но не настолько, чтоб оставить за нею ипостась свою,

Суть вечности – движенье славить, и жизни страстную зарю.

 

Что, измельчали сателлиты? Упились кровью палачи?

Где, маяки твоей элиты, путь осветившие в ночи,

Порабощённому сознанью, мною измученных клопов,

Твоим укрытых состраданьем, во тьме могильных погребов?

 

Надеюсь прежнего размаха, твой серп уже не повторит,

Прогнила вековая плаха, где мраком правил троглодит.

 

                                        Смерть

 

От дежавю я не страдаю, могиле память не нужна,

Она для кандидатов рая, твоею ложью рождена.

Сколько иронии, сарказма, в животрепещущих устах,

От догм, до полного маразма дошла ты, славя смертный прах.

 

И впрямь, забавная игрушка, для жизни – мыслящая тварь,

Особо клоп, с нетленным чувством, что вознесла ты на алтарь,

Непреходящего величья, где дух мой, на правах шута,

Как дьявол пред Творцом двуличным, виляет кончиком хвоста,

В еврейском опусе движенья, к бессмертью, смертного клопа,

Завравшегося вдохновенно, ища кумира и врага…

 

Две крайности твоих амбиций, вменённых жертве бытия,

Так что, не путай – смерть, и мысли, тобою вскормленного Я.

Они твоих иллюзий дети, здесь, ни прибавить, ни отнять,

Абсурд библейской круговерти, лишь подтверждает ту печать.

 

Твоим блюстителям и вправду, и неба мало, и земли,

Тщеславьем, утоляя жажду, их разум, вне моей петли,

Сознанье, облачив в бессмертье, блуждает средь палящих звёзд,

В любовном растворясь томлении, отторгнув сумрачный погост,

Влекомый фантазийным бредом, порочность, возведя в закон,

Насытившись волшебным светом, всё ж, попадают в мой – загон,

Где гнёт реальности низводит, восторженность твоих основ,

И жертва вечности нисходит, в предел могильных погребов.

 

Замкнулся круг твоей забавы, разверзся мрак моих забот,

Твой абсолют, во мгле не тает, клоп же, в ней попросту – гниёт.

 

Строптивец, обречён на гибель, как ни прискорбно, то звучит,

И не моя, твоя обитель, развязке сей благоволит…

Твоё возвышенное чувство, погубит мерзкого клопа,

Садом, затмив своим искусством, любовь пожрёт его стада.

Ни дьявол, ни святой архангел, сознанью скверны, не указ,

К тому же, миф давно раздавлен, стопой губительных зараз,

Пытливым разумом рождённых, с твоей натруженной руки,

Её сей червь и обескровит, приняв лишь страсть, от нег любви.

Он сам откажется от чуда животворящего огня,

Приняв от извращений блуда – конец земного бытия.

 

А свет непреходящих истин? Здесь я с тобою соглашусь,

Необходим, для вечной жизни, ему перечить не берусь…

Я, его преданный ценитель, без грёз, вселенная пуста,

Я, оценю твою обитель, где б, не сбылась любви мечта…

В любом из уголков вселенной, иль хладе сумрачных углов,

Где гений твой, в веках нетленный, не прославлял сознанья кров.

 

Возможно ль, сузить бесконечность, до пресловутого дворца,

В котором пребывает вечность, в лице безликого Творца?

Увы, каким бы ни был разум, он развенчает лживый стих,

А далее, лишь время скажет, что обретёт сознанья жмых.

 

Дать ему шанс на воскрешенье, иль растворить в бесплодной мгле.

Астрал – есть вечное движенье, присущ закон сей и земле…

Что к этой крохотной песчинке, тебя так ревностно влечёт?

Таких планет в пространстве зыбком, и беглый, необъятен счёт…

 

Всему виной – любвеобильность, твоя, к зарвавшемся клопам,

Любовь…, сей мощи меркантильность, и в мой уют, несёт свой срам.

Безумным вымыслом заполнив, безмолвье гиблой пустоты,

Вменяет мне свои законы, стараньями твоей мечты,

Что множат мудрецы земные, или глупцы вселенских шхер,

Вливая чувственность живую в бездушье омертвевших сфер.

 

С момента появленья мысли, до нынешней лихой поры,

Не уставая, смертный пишет о жителях загробной мглы,

Как впрочем, и благого света, бывает и наоборот,

Здесь всё зависит от монеты, иль властных, низменных забот.

 

Церковников изжито время, увы, страстей не победив,

Да и беспочвенная вера, имела прикладной мотив,

Для мысли страждущей величья, на этом жалком островке.

Прости меня за тон циничный, но крах, невидим лишь тебе…

 

Пришли к тому же, что имели, вначале чувственных затей,

Бессмысленность сей канители, не утвердит твоих идей,

О царстве нравственных амбиций, клопу плевать на твой восторг,

Его амбициозность в мыслях, где святы – бойня, власть и торг.

 

Довольно вспомнить катастрофу, что напрочь извела сей род!

Ты, снова возведя Голгофу, клянёшь, как прежде мой поход…

Хоть сотни раз начни сначала, в финальной сцене – катаклизм,

Я – здесь, а значит и начало, комизма, обретёт трагизм.

 

Надеюсь, с этим ты согласна? Довольно спорить ни о чём,

Пора и делом заниматься, клоп ждёт нас, с правдой и враньём.

Ведь ничего не изменилось в понятиях добра и зла,

От нашей перебранки милой, всё тот же свет, и та же мгла,

Над чудотворною планетой, давно проклявшей наш союз,

Увы, дитя с разумным бредом, для странницы, нелёгкий груз…

 

                                                Жизнь

 

Бессмысленно и вправду спорить с бездушьем бездны ледяной,

Где вместо глаз, уют простора с одной возвышенной мечтой…

Но к счастью, ей не воплотиться в своих логических ходах,

Пока абсурдные зарницы, сверкают истиной впотьмах,

Изрытых логикой кипучей до основанья чёрных дыр,

Где даже ты – нелепый случай, не то что, мой хмельной трактир.

 

Земной затворник сам решает, что ему славить, что хулить,

Тебя ведь, это в нём прельщает? К чему тогда меня, гневить?

Прижми свой хвост, и молча, следуй, за жизнью, режа суету.

Когда узришь, любви победу, сама сползёшь в свою дыру.

 

Так было, есть, и будет присно, как говорит земной пророк,

Так предначертано им жизнью, пока здесь бьёт, её исток.

И вера им необходима, без веры в нечто, трудно жить,

Пока вольна над ними сила, что прославляет твою прыть.

Пока ты не даёшь им шанса, им нужен тот, кто шанс даёт,

Господь, фантом, мечта, не важно, надеждой человек живёт,

Надеждой на мою опеку, поскольку вечен жизни кров,

И он, благоволит стратегу, в отличие от твоих углов.

 

Он непременно сбросит путы, смертельной хватки вековой,

Убив в себе самом – Иуду, поверив в Сущий разум – свой!

 

Вернёмся к страсти и забвенью, пора влюбиться и всплакнуть,

Вливая свет во тьму безверья, к бессмертью открывая путь.

 

Нужна тебе, при этом вера? Или безверья суета?

Нет. Потому что, Я – нетленна, а ты, нетленности раба.

 

                                                                                                Леонид Раин.    

                                       Диалог

 

                                            Вот он и умер, твой бессмертный бог…

                                           Зачахнув от тоски в душе моей презренной,

                                           Проклятьем, осенив восторг мятежных строк,

                                          Исчез, средь суеты реальности согбенной.

 

                                        Действующие лица:

 

Жизнь.

Смерть.                                                  

 

 

                                    Смерть

 

Тебя не тяготит усталость? От бестолковой суеты,

Сводящей искреннюю радость наивных проблесков мечты,

К поэтике моих объятий, лишённой пресловутых нег,

Твоей идиллии предвзятой, в которой блудит человек…

 

Чудес пытаешься добиться от кучки мыслящих клопов?

Что сиротливо здесь ютятся, под перезвон моих оков.

Сколько столетий, глупо бьёшься над подлым племенем земным?

Бессмысленность лишь остаётся, под откровеньем стылых зим…

 

Чего ты только не вменяла, сознанью, с чувственной душой,

Из праха гений выдирая, бросала пред моей стопой…

 

Давила я, давлю, и буду, бесстрастно твой восторг давить,

Бессилен гений, пред абсурдом, что призван смертного плодить.

Кстати заметь, не мною призван, не сведуща я, в мелочах,

Людской губительной корысти, чья ж воля, их плодит впотьмах?

 

Я полагаю, что ты знаешь, кто этим бденьем поглощён,

Лишь одного не понимаю, с чего мой вклад так упрощён?

Удел мой, право незавидный, в сравнении с щедростью твоей,

Грехов ты даришь список длинный, а я, лишь мистику страстей.

Несправедливо, не находишь? Но я, обиды не таю,

Я даже рада, если хочешь, нужды нет, славить смерть в раю…

В отличии от вас с Надеждой я вовсе не умею лгать,

И не торгую фальшью бренной, влив её, в божью благодать.

 

                                             Жизнь

 

Блестящее опроверженье моих стоических забот,

В сей цитадели, вечных терний, презревшей, твой астральный гнёт.

Что тебя более тревожит, моя усталость, иль клопы?

Иль всё-таки желанье гложет, в сей мир вонзить свои клыки?

 

Последнее правдоподобней, хотя, прости, ведь смерть не лжёт,

Да и с Надеждою в раздоре, к чему ей разума полёт…?

Одно лишь, несколько смущает меня в бесстрастности твоей,

Кто сеет мёртвый хлад в астрале, ступая, след стопы моей?

Кто одержимостью пленённый плодит безжизненную мглу,

Вливая в разум яд тлетворный, лелея чёрную мечту?

Питая чёрною надеждой свой ненасытный аппетит?

Кого, сознанья дух мятежный, своим ничтожеством страшит?

Или величием? Не знаешь? Предположений даже нет?

Я тоже, в домыслах теряюсь, смотря на траурный рассвет,

Опустошённого пространства, круг голубого островка…

Мглу ледяного постоянства, не смерти ль, жалует рука?

 

А откровенное вторженье в дыханье острова мечты,

И светлой неги преломленье, оскалом дьявольской звезды,

Деянья, той же жуткой длани, с такой же хваткой ледяной,

Сдавившей светлое сознанье, коварной, лживою петлёй…

 

Её удавка всё сильнее сжимает свет из века в век…

Пытаешь ты моё терпенье, но не сама – а, человек,

Твоею ложью окрылённый, с душою чёрной – упыря,

Кормящийся людскою болью во имя праздного царя.

 

О нём уже я говорила, да, власть фантома велика,

Но ты, надеюсь, не забыла, что он, всего лишь твой слуга?

Его могущество в бессилии, твоём, пред вечною женой,

Воспевшей светлое величье, пред обречённой суетой.

 

Давила ты, я возрождала, ты давишь, я рождаю вновь,

Тем и нетленна суть начала, тем и священна жизни кровь.

Твоя же суть, и впрямь ущербна, любою образностью форм,

И в переносном смысле тленна, и более того в прямом.

 

                                        Смерть

 

О, сколько пафоса хмельного, ты б, так боролась с суетой,

Своих наместников червивых, рождённых вечною женой.

Они судьбой вполне довольны, в моих услугах растворясь,

А ты, меня винишь в экспромте, принёсшим чёрную напасть,

На лоно голубой планеты, рождённой, чтобы умереть,

От лживых строк твоих сонетов, придётся смертнице сгореть,

В кровавой длани Люцифера – предтече, леденящей мглы,

И круг земли полно примеров, им взятой, у сознанья – мзды.

Так было, есть, и будет вечно, астрал тому благоволит,

Предпочитая тьму, бессмертью, что лживым пафосом саднит.

 

И ты, о том прекрасно знаешь, так, кто из нас, погряз во лжи?

Ты, что начало смерти славишь, иль я, что славлю крах игры,

Затеянной твоим величьем, с твоей же, страстью колдовской,

Что клоп, пленённый романтизмом, назвал любовью неземной?

 

На счёт восторга неземного, строптивец оказался прав,

Да…, для острожника слепого, твой дар, стал лучшей из забав.

Но так же, роковой ошибкой, расплатой за сладчайший грех,

Что назвала ты, чёрной пыткой, в фаворе дьявольских утех…

 

Несовершенство очевидно, любовь, не в силах опекать,

Его спесивую гордыню, и факт сей, глупо отрицать.

Идеалисты, гуманисты, пророки, боги – всё абсурд,

То – жертвенник моей корысти, а не возвышенный уют,

Твоих соплей любвеобильных, на затхлых книжных стеллажах,

Там и сгниёт их кодекс истин, а я, развею гнусный прах,

По бесконечности пустынной, воздав страдалице покой,

От всякой чувственности лживой, и нереальной, и живой.

 

Зачем тянуть с концовкой пьесы? Отдай мне землю, отступись,

Она измучена, сей скверной, я смою пагубную слизь.

Земля уснёт в моих объятьях, забыв о мыслящей чуме,

О незаслуженных проклятьях, рождённых в лживой голове,

Изгоев призрачного рая, дельцов, духовной наготы,

Пришедших к гибельному краю своей возвышенной мечты.

 

                                            Жизнь

 

Да…, беспристрастность торжествует, в твоих безжизненных устах,

Парадоксальный бред шлифуя, на виртуальных стапелях,

Сдавивших сумраком погоста, мною возлюбленную твердь,

Сознанье, увязав с наростом, яд льющего на жизнь, и смерть.

 

Твоя тревога мне понятна, а вот сочувствие, гнетёт…

С того быть может нереален, в людском сознании твой полёт?

Твой страх, пред чувственною мыслью, имеет почву под собой,

Поскольку свет моей, корысти, реально властен над зимой,

Безжизненной астральной пыли, в разводах чёрного огня,

И это радует богиню, цветущих красок бытия…

 

Судьбой земли, владеет время, не слуг его, извечный ход,

Так что, твоих забот стремленье, не повлияет на исход,

Сей цитадели мирозданья, разумности принявшей свет.

Расцвет его иль увяданье, имеет здесь приоритет?

Сегодня важно без сомненья, но лишь для разума земли,

В её, душевном откровении, крах, иль восторг твоей зари.

 

Я, человечество не брошу, тебе ль мне это говорить?

Библейский Ной – пример расхожий, в том, что не склонна я шутить.

А ты, порочишь гуманистов, воспевших вечную зарю,

Земных животворящих истин…, тебя не гложет дежавю?

Концовки нынешнего спора, хотя прости, извечен он,

Знать и конец – лишь фарс укора, для мною вскормленных племён.

 

Что делать, и меня пугает, порой разумный человек,

Его пытливость удивляет, в стремлении обуздать наш бег…

Бесцеремонное вторженье в истоки жизненной реки,

Тревожит и меня не меньше, твоей заботливой руки.

Но кто сказал, что смертный разум, не в силах перейти черты,

Твоей сакраментальной тайны? Примеров нет, но, есть мечты,

Блюстителей моей харизмы, и мне по нраву сей настрой,

Пусть притязанья их, наивны, нелепы, и смешны порой,

Но свет прогресса очевиден, а мрак забвенья потеснён…

Твой ход, как прежде – примитивен, поскольку истины лишён,

Той истины, что прежде сути, непреходящих величин,

Как и твоей астральной жути, чей мрак, так вечностью любим.

Но не настолько, чтоб оставить за нею ипостась свою,

Суть вечности – движенье славить, и жизни страстную зарю.

 

Что, измельчали сателлиты? Упились кровью палачи?

Где, маяки твоей элиты, путь осветившие в ночи,

Порабощённому сознанью, мною измученных клопов,

Твоим укрытых состраданьем, во тьме могильных погребов?

 

Надеюсь прежнего размаха, твой серп уже не повторит,

Прогнила вековая плаха, где мраком правил троглодит.

 

                                        Смерть

 

От дежавю я не страдаю, могиле память не нужна,

Она для кандидатов рая, твоею ложью рождена.

Сколько иронии, сарказма, в животрепещущих устах,

От догм, до полного маразма дошла ты, славя смертный прах.

 

И впрямь, забавная игрушка, для жизни – мыслящая тварь,

Особо клоп, с нетленным чувством, что вознесла ты на алтарь,

Непреходящего величья, где дух мой, на правах шута,

Как дьявол пред Творцом двуличным, виляет кончиком хвоста,

В еврейском опусе движенья, к бессмертью, смертного клопа,

Завравшегося вдохновенно, ища кумира и врага…

 

Две крайности твоих амбиций, вменённых жертве бытия,

Так что, не путай – смерть, и мысли, тобою вскормленного Я.

Они твоих иллюзий дети, здесь, ни прибавить, ни отнять,

Абсурд библейской круговерти, лишь подтверждает ту печать.

 

Твоим блюстителям и вправду, и неба мало, и земли,

Тщеславьем, утоляя жажду, их разум, вне моей петли,

Сознанье, облачив в бессмертье, блуждает средь палящих звёзд,

В любовном растворясь томлении, отторгнув сумрачный погост,

Влекомый фантазийным бредом, порочность, возведя в закон,

Насытившись волшебным светом, всё ж, попадают в мой – загон,

Где гнёт реальности низводит, восторженность твоих основ,

И жертва вечности нисходит, в предел могильных погребов.

 

Замкнулся круг твоей забавы, разверзся мрак моих забот,

Твой абсолют, во мгле не тает, клоп же, в ней попросту – гниёт.

 

Строптивец, обречён на гибель, как ни прискорбно, то звучит,

И не моя, твоя обитель, развязке сей благоволит…

Твоё возвышенное чувство, погубит мерзкого клопа,

Садом, затмив своим искусством, любовь пожрёт его стада.

Ни дьявол, ни святой архангел, сознанью скверны, не указ,

К тому же, миф давно раздавлен, стопой губительных зараз,

Пытливым разумом рождённых, с твоей натруженной руки,

Её сей червь и обескровит, приняв лишь страсть, от нег любви.

Он сам откажется от чуда животворящего огня,

Приняв от извращений блуда – конец земного бытия.

 

А свет непреходящих истин? Здесь я с тобою соглашусь,

Необходим, для вечной жизни, ему перечить не берусь…

Я, его преданный ценитель, без грёз, вселенная пуста,

Я, оценю твою обитель, где б, не сбылась любви мечта…

В любом из уголков вселенной, иль хладе сумрачных углов,

Где гений твой, в веках нетленный, не прославлял сознанья кров.

 

Возможно ль, сузить бесконечность, до пресловутого дворца,

В котором пребывает вечность, в лице безликого Творца?

Увы, каким бы ни был разум, он развенчает лживый стих,

А далее, лишь время скажет, что обретёт сознанья жмых.

 

Дать ему шанс на воскрешенье, иль растворить в бесплодной мгле.

Астрал – есть вечное движенье, присущ закон сей и земле…

Что к этой крохотной песчинке, тебя так ревностно влечёт?

Таких планет в пространстве зыбком, и беглый, необъятен счёт…

 

Всему виной – любвеобильность, твоя, к зарвавшемся клопам,

Любовь…, сей мощи меркантильность, и в мой уют, несёт свой срам.

Безумным вымыслом заполнив, безмолвье гиблой пустоты,

Вменяет мне свои законы, стараньями твоей мечты,

Что множат мудрецы земные, или глупцы вселенских шхер,

Вливая чувственность живую в бездушье омертвевших сфер.

 

С момента появленья мысли, до нынешней лихой поры,

Не уставая, смертный пишет о жителях загробной мглы,

Как впрочем, и благого света, бывает и наоборот,

Здесь всё зависит от монеты, иль властных, низменных забот.

 

Церковников изжито время, увы, страстей не победив,

Да и беспочвенная вера, имела прикладной мотив,

Для мысли страждущей величья, на этом жалком островке.

Прости меня за тон циничный, но крах, невидим лишь тебе…

 

Пришли к тому же, что имели, вначале чувственных затей,

Бессмысленность сей канители, не утвердит твоих идей,

О царстве нравственных амбиций, клопу плевать на твой восторг,

Его амбициозность в мыслях, где святы – бойня, власть и торг.

 

Довольно вспомнить катастрофу, что напрочь извела сей род!

Ты, снова возведя Голгофу, клянёшь, как прежде мой поход…

Хоть сотни раз начни сначала, в финальной сцене – катаклизм,

Я – здесь, а значит и начало, комизма, обретёт трагизм.

 

Надеюсь, с этим ты согласна? Довольно спорить ни о чём,

Пора и делом заниматься, клоп ждёт нас, с правдой и враньём.

Ведь ничего не изменилось в понятиях добра и зла,

От нашей перебранки милой, всё тот же свет, и та же мгла,

Над чудотворною планетой, давно проклявшей наш союз,

Увы, дитя с разумным бредом, для странницы, нелёгкий груз…

 

                                                Жизнь

 

Бессмысленно и вправду спорить с бездушьем бездны ледяной,

Где вместо глаз, уют простора с одной возвышенной мечтой…

Но к счастью, ей не воплотиться в своих логических ходах,

Пока абсурдные зарницы, сверкают истиной впотьмах,

Изрытых логикой кипучей до основанья чёрных дыр,

Где даже ты – нелепый случай, не то что, мой хмельной трактир.

 

Земной затворник сам решает, что ему славить, что хулить,

Тебя ведь, это в нём прельщает? К чему тогда меня, гневить?

Прижми свой хвост, и молча, следуй, за жизнью, режа суету.

Когда узришь, любви победу, сама сползёшь в свою дыру.

 

Так было, есть, и будет присно, как говорит земной пророк,

Так предначертано им жизнью, пока здесь бьёт, её исток.

И вера им необходима, без веры в нечто, трудно жить,

Пока вольна над ними сила, что прославляет твою прыть.

Пока ты не даёшь им шанса, им нужен тот, кто шанс даёт,

Господь, фантом, мечта, не важно, надеждой человек живёт,

Надеждой на мою опеку, поскольку вечен жизни кров,

И он, благоволит стратегу, в отличие от твоих углов.

 

Он непременно сбросит путы, смертельной хватки вековой,

Убив в себе самом – Иуду, поверив в Сущий разум – свой!

 

Вернёмся к страсти и забвенью, пора влюбиться и всплакнуть,

Вливая свет во тьму безверья, к бессмертью открывая путь.

 

Нужна тебе, при этом вера? Или безверья суета?

Нет. Потому что, Я – нетленна, а ты, нетленности раба.

 

                                                                                                Леонид Раин.    

                                       Диалог

 

                                            Вот он и умер, твой бессмертный бог…

                                           Зачахнув от тоски в душе моей презренной,

                                           Проклятьем, осенив восторг мятежных строк,

                                          Исчез, средь суеты реальности согбенной.

 

                                        Действующие лица:

 

Жизнь.

Смерть.                                                  

 

 

                                    Смерть

 

Тебя не тяготит усталость? От бестолковой суеты,

Сводящей искреннюю радость наивных проблесков мечты,

К поэтике моих объятий, лишённой пресловутых нег,

Твоей идиллии предвзятой, в которой блудит человек…

 

Чудес пытаешься добиться от кучки мыслящих клопов?

Что сиротливо здесь ютятся, под перезвон моих оков.

Сколько столетий, глупо бьёшься над подлым племенем земным?

Бессмысленность лишь остаётся, под откровеньем стылых зим…

 

Чего ты только не вменяла, сознанью, с чувственной душой,

Из праха гений выдирая, бросала пред моей стопой…

 

Давила я, давлю, и буду, бесстрастно твой восторг давить,

Бессилен гений, пред абсурдом, что призван смертного плодить.

Кстати заметь, не мною призван, не сведуща я, в мелочах,

Людской губительной корысти, чья ж воля, их плодит впотьмах?

 

Я полагаю, что ты знаешь, кто этим бденьем поглощён,

Лишь одного не понимаю, с чего мой вклад так упрощён?

Удел мой, право незавидный, в сравнении с щедростью твоей,

Грехов ты даришь список длинный, а я, лишь мистику страстей.

Несправедливо, не находишь? Но я, обиды не таю,

Я даже рада, если хочешь, нужды нет, славить смерть в раю…

В отличии от вас с Надеждой я вовсе не умею лгать,

И не торгую фальшью бренной, влив её, в божью благодать.

 

                                             Жизнь

 

Блестящее опроверженье моих стоических забот,

В сей цитадели, вечных терний, презревшей, твой астральный гнёт.

Что тебя более тревожит, моя усталость, иль клопы?

Иль всё-таки желанье гложет, в сей мир вонзить свои клыки?

 

Последнее правдоподобней, хотя, прости, ведь смерть не лжёт,

Да и с Надеждою в раздоре, к чему ей разума полёт…?

Одно лишь, несколько смущает меня в бесстрастности твоей,

Кто сеет мёртвый хлад в астрале, ступая, след стопы моей?

Кто одержимостью пленённый плодит безжизненную мглу,

Вливая в разум яд тлетворный, лелея чёрную мечту?

Питая чёрною надеждой свой ненасытный аппетит?

Кого, сознанья дух мятежный, своим ничтожеством страшит?

Или величием? Не знаешь? Предположений даже нет?

Я тоже, в домыслах теряюсь, смотря на траурный рассвет,

Опустошённого пространства, круг голубого островка…

Мглу ледяного постоянства, не смерти ль, жалует рука?

 

А откровенное вторженье в дыханье острова мечты,

И светлой неги преломленье, оскалом дьявольской звезды,

Деянья, той же жуткой длани, с такой же хваткой ледяной,

Сдавившей светлое сознанье, коварной, лживою петлёй…

 

Её удавка всё сильнее сжимает свет из века в век…

Пытаешь ты моё терпенье, но не сама – а, человек,

Твоею ложью окрылённый, с душою чёрной – упыря,

Кормящийся людскою болью во имя праздного царя.

 

О нём уже я говорила, да, власть фантома велика,

Но ты, надеюсь, не забыла, что он, всего лишь твой слуга?

Его могущество в бессилии, твоём, пред вечною женой,

Воспевшей светлое величье, пред обречённой суетой.

 

Давила ты, я возрождала, ты давишь, я рождаю вновь,

Тем и нетленна суть начала, тем и священна жизни кровь.

Твоя же суть, и впрямь ущербна, любою образностью форм,

И в переносном смысле тленна, и более того в прямом.

 

                                        Смерть

 

О, сколько пафоса хмельного, ты б, так боролась с суетой,

Своих наместников червивых, рождённых вечною женой.

Они судьбой вполне довольны, в моих услугах растворясь,

А ты, меня винишь в экспромте, принёсшим чёрную напасть,

На лоно голубой планеты, рождённой, чтобы умереть,

От лживых строк твоих сонетов, придётся смертнице сгореть,

В кровавой длани Люцифера – предтече, леденящей мглы,

И круг земли полно примеров, им взятой, у сознанья – мзды.

Так было, есть, и будет вечно, астрал тому благоволит,

Предпочитая тьму, бессмертью, что лживым пафосом саднит.

 

И ты, о том прекрасно знаешь, так, кто из нас, погряз во лжи?

Ты, что начало смерти славишь, иль я, что славлю крах игры,

Затеянной твоим величьем, с твоей же, страстью колдовской,

Что клоп, пленённый романтизмом, назвал любовью неземной?

 

На счёт восторга неземного, строптивец оказался прав,

Да…, для острожника слепого, твой дар, стал лучшей из забав.

Но так же, роковой ошибкой, расплатой за сладчайший грех,

Что назвала ты, чёрной пыткой, в фаворе дьявольских утех…

 

Несовершенство очевидно, любовь, не в силах опекать,

Его спесивую гордыню, и факт сей, глупо отрицать.

Идеалисты, гуманисты, пророки, боги – всё абсурд,

То – жертвенник моей корысти, а не возвышенный уют,

Твоих соплей любвеобильных, на затхлых книжных стеллажах,

Там и сгниёт их кодекс истин, а я, развею гнусный прах,

По бесконечности пустынной, воздав страдалице покой,

От всякой чувственности лживой, и нереальной, и живой.

 

Зачем тянуть с концовкой пьесы? Отдай мне землю, отступись,

Она измучена, сей скверной, я смою пагубную слизь.

Земля уснёт в моих объятьях, забыв о мыслящей чуме,

О незаслуженных проклятьях, рождённых в лживой голове,

Изгоев призрачного рая, дельцов, духовной наготы,

Пришедших к гибельному краю своей возвышенной мечты.

 

                                            Жизнь

 

Да…, беспристрастность торжествует, в твоих безжизненных устах,

Парадоксальный бред шлифуя, на виртуальных стапелях,

Сдавивших сумраком погоста, мною возлюбленную твердь,

Сознанье, увязав с наростом, яд льющего на жизнь, и смерть.

 

Твоя тревога мне понятна, а вот сочувствие, гнетёт…

С того быть может нереален, в людском сознании твой полёт?

Твой страх, пред чувственною мыслью, имеет почву под собой,

Поскольку свет моей, корысти, реально властен над зимой,

Безжизненной астральной пыли, в разводах чёрного огня,

И это радует богиню, цветущих красок бытия…

 

Судьбой земли, владеет время, не слуг его, извечный ход,

Так что, твоих забот стремленье, не повлияет на исход,

Сей цитадели мирозданья, разумности принявшей свет.

Расцвет его иль увяданье, имеет здесь приоритет?

Сегодня важно без сомненья, но лишь для разума земли,

В её, душевном откровении, крах, иль восторг твоей зари.

 

Я, человечество не брошу, тебе ль мне это говорить?

Библейский Ной – пример расхожий, в том, что не склонна я шутить.

А ты, порочишь гуманистов, воспевших вечную зарю,

Земных животворящих истин…, тебя не гложет дежавю?

Концовки нынешнего спора, хотя прости, извечен он,

Знать и конец – лишь фарс укора, для мною вскормленных племён.

 

Что делать, и меня пугает, порой разумный человек,

Его пытливость удивляет, в стремлении обуздать наш бег…

Бесцеремонное вторженье в истоки жизненной реки,

Тревожит и меня не меньше, твоей заботливой руки.

Но кто сказал, что смертный разум, не в силах перейти черты,

Твоей сакраментальной тайны? Примеров нет, но, есть мечты,

Блюстителей моей харизмы, и мне по нраву сей настрой,

Пусть притязанья их, наивны, нелепы, и смешны порой,

Но свет прогресса очевиден, а мрак забвенья потеснён…

Твой ход, как прежде – примитивен, поскольку истины лишён,

Той истины, что прежде сути, непреходящих величин,

Как и твоей астральной жути, чей мрак, так вечностью любим.

Но не настолько, чтоб оставить за нею ипостась свою,

Суть вечности – движенье славить, и жизни страстную зарю.

 

Что, измельчали сателлиты? Упились кровью палачи?

Где, маяки твоей элиты, путь осветившие в ночи,

Порабощённому сознанью, мною измученных клопов,

Твоим укрытых состраданьем, во тьме могильных погребов?

 

Надеюсь прежнего размаха, твой серп уже не повторит,

Прогнила вековая плаха, где мраком правил троглодит.

 

                                        Смерть

 

От дежавю я не страдаю, могиле память не нужна,

Она для кандидатов рая, твоею ложью рождена.

Сколько иронии, сарказма, в животрепещущих устах,

От догм, до полного маразма дошла ты, славя смертный прах.

 

И впрямь, забавная игрушка, для жизни – мыслящая тварь,

Особо клоп, с нетленным чувством, что вознесла ты на алтарь,

Непреходящего величья, где дух мой, на правах шута,

Как дьявол пред Творцом двуличным, виляет кончиком хвоста,

В еврейском опусе движенья, к бессмертью, смертного клопа,

Завравшегося вдохновенно, ища кумира и врага…

 

Две крайности твоих амбиций, вменённых жертве бытия,

Так что, не путай – смерть, и мысли, тобою вскормленного Я.

Они твоих иллюзий дети, здесь, ни прибавить, ни отнять,

Абсурд библейской круговерти, лишь подтверждает ту печать.

 

Твоим блюстителям и вправду, и неба мало, и земли,

Тщеславьем, утоляя жажду, их разум, вне моей петли,

Сознанье, облачив в бессмертье, блуждает средь палящих звёзд,

В любовном растворясь томлении, отторгнув сумрачный погост,

Влекомый фантазийным бредом, порочность, возведя в закон,

Насытившись волшебным светом, всё ж, попадают в мой – загон,

Где гнёт реальности низводит, восторженность твоих основ,

И жертва вечности нисходит, в предел могильных погребов.

 

Замкнулся круг твоей забавы, разверзся мрак моих забот,

Твой абсолют, во мгле не тает, клоп же, в ней попросту – гниёт.

 

Строптивец, обречён на гибель, как ни прискорбно, то звучит,

И не моя, твоя обитель, развязке сей благоволит…

Твоё возвышенное чувство, погубит мерзкого клопа,

Садом, затмив своим искусством, любовь пожрёт его стада.

Ни дьявол, ни святой архангел, сознанью скверны, не указ,

К тому же, миф давно раздавлен, стопой губительных зараз,

Пытливым разумом рождённых, с твоей натруженной руки,

Её сей червь и обескровит, приняв лишь страсть, от нег любви.

Он сам откажется от чуда животворящего огня,

Приняв от извращений блуда – конец земного бытия.

 

А свет непреходящих истин? Здесь я с тобою соглашусь,

Необходим, для вечной жизни, ему перечить не берусь…

Я, его преданный ценитель, без грёз, вселенная пуста,

Я, оценю твою обитель, где б, не сбылась любви мечта…

В любом из уголков вселенной, иль хладе сумрачных углов,

Где гений твой, в веках нетленный, не прославлял сознанья кров.

 

Возможно ль, сузить бесконечность, до пресловутого дворца,

В котором пребывает вечность, в лице безликого Творца?

Увы, каким бы ни был разум, он развенчает лживый стих,

А далее, лишь время скажет, что обретёт сознанья жмых.

 

Дать ему шанс на воскрешенье, иль растворить в бесплодной мгле.

Астрал – есть вечное движенье, присущ закон сей и земле…

Что к этой крохотной песчинке, тебя так ревностно влечёт?

Таких планет в пространстве зыбком, и беглый, необъятен счёт…

 

Всему виной – любвеобильность, твоя, к зарвавшемся клопам,

Любовь…, сей мощи меркантильность, и в мой уют, несёт свой срам.

Безумным вымыслом заполнив, безмолвье гиблой пустоты,

Вменяет мне свои законы, стараньями твоей мечты,

Что множат мудрецы земные, или глупцы вселенских шхер,

Вливая чувственность живую в бездушье омертвевших сфер.

 

С момента появленья мысли, до нынешней лихой поры,

Не уставая, смертный пишет о жителях загробной мглы,

Как впрочем, и благого света, бывает и наоборот,

Здесь всё зависит от монеты, иль властных, низменных забот.

 

Церковников изжито время, увы, страстей не победив,

Да и беспочвенная вера, имела прикладной мотив,

Для мысли страждущей величья, на этом жалком островке.

Прости меня за тон циничный, но крах, невидим лишь тебе…

 

Пришли к тому же, что имели, вначале чувственных затей,

Бессмысленность сей канители, не утвердит твоих идей,

О царстве нравственных амбиций, клопу плевать на твой восторг,

Его амбициозность в мыслях, где святы – бойня, власть и торг.

 

Довольно вспомнить катастрофу, что напрочь извела сей род!

Ты, снова возведя Голгофу, клянёшь, как прежде мой поход…

Хоть сотни раз начни сначала, в финальной сцене – катаклизм,

Я – здесь, а значит и начало, комизма, обретёт трагизм.

 

Надеюсь, с этим ты согласна? Довольно спорить ни о чём,

Пора и делом заниматься, клоп ждёт нас, с правдой и враньём.

Ведь ничего не изменилось в понятиях добра и зла,

От нашей перебранки милой, всё тот же свет, и та же мгла,

Над чудотворною планетой, давно проклявшей наш союз,

Увы, дитя с разумным бредом, для странницы, нелёгкий груз…

 

                                                Жизнь

 

Бессмысленно и вправду спорить с бездушьем бездны ледяной,

Где вместо глаз, уют простора с одной возвышенной мечтой…

Но к счастью, ей не воплотиться в своих логических ходах,

Пока абсурдные зарницы, сверкают истиной впотьмах,

Изрытых логикой кипучей до основанья чёрных дыр,

Где даже ты – нелепый случай, не то что, мой хмельной трактир.

 

Земной затворник сам решает, что ему славить, что хулить,

Тебя ведь, это в нём прельщает? К чему тогда меня, гневить?

Прижми свой хвост, и молча, следуй, за жизнью, режа суету.

Когда узришь, любви победу, сама сползёшь в свою дыру.

 

Так было, есть, и будет присно, как говорит земной пророк,

Так предначертано им жизнью, пока здесь бьёт, её исток.

И вера им необходима, без веры в нечто, трудно жить,

Пока вольна над ними сила, что прославляет твою прыть.

Пока ты не даёшь им шанса, им нужен тот, кто шанс даёт,

Господь, фантом, мечта, не важно, надеждой человек живёт,

Надеждой на мою опеку, поскольку вечен жизни кров,

И он, благоволит стратегу, в отличие от твоих углов.

 

Он непременно сбросит путы, смертельной хватки вековой,

Убив в себе самом – Иуду, поверив в Сущий разум – свой!

 

Вернёмся к страсти и забвенью, пора влюбиться и всплакнуть,

Вливая свет во тьму безверья, к бессмертью открывая путь.

 

Нужна тебе, при этом вера? Или безверья суета?

Нет. Потому что, Я – нетленна, а ты, нетленности раба.

 

                                                                                                Леонид Раин.    

                                       Диалог

 

                                            Вот он и умер, твой бессмертный бог…

                                           Зачахнув от тоски в душе моей презренной,

                                           Проклятьем, осенив восторг мятежных строк,

                                          Исчез, средь суеты реальности согбенной.

 

                                        Действующие лица:

 

Жизнь.

Смерть.                                                  

 

 

                                    Смерть

 

Тебя не тяготит усталость? От бестолковой суеты,

Сводящей искреннюю радость наивных проблесков мечты,

К поэтике моих объятий, лишённой пресловутых нег,

Твоей идиллии предвзятой, в которой блудит человек…

 

Чудес пытаешься добиться от кучки мыслящих клопов?

Что сиротливо здесь ютятся, под перезвон моих оков.

Сколько столетий, глупо бьёшься над подлым племенем земным?

Бессмысленность лишь остаётся, под откровеньем стылых зим…

 

Чего ты только не вменяла, сознанью, с чувственной душой,

Из праха гений выдирая, бросала пред моей стопой…

 

Давила я, давлю, и буду, бесстрастно твой восторг давить,

Бессилен гений, пред абсурдом, что призван смертного плодить.

Кстати заметь, не мною призван, не сведуща я, в мелочах,

Людской губительной корысти, чья ж воля, их плодит впотьмах?

 

Я полагаю, что ты знаешь, кто этим бденьем поглощён,

Лишь одного не понимаю, с чего мой вклад так упрощён?

Удел мой, право незавидный, в сравнении с щедростью твоей,

Грехов ты даришь список длинный, а я, лишь мистику страстей.

Несправедливо, не находишь? Но я, обиды не таю,

Я даже рада, если хочешь, нужды нет, славить смерть в раю…

В отличии от вас с Надеждой я вовсе не умею лгать,

И не торгую фальшью бренной, влив её, в божью благодать.

 

                                             Жизнь

 

Блестящее опроверженье моих стоических забот,

В сей цитадели, вечных терний, презревшей, твой астральный гнёт.

Что тебя более тревожит, моя усталость, иль клопы?

Иль всё-таки желанье гложет, в сей мир вонзить свои клыки?

 

Последнее правдоподобней, хотя, прости, ведь смерть не лжёт,

Да и с Надеждою в раздоре, к чему ей разума полёт…?

Одно лишь, несколько смущает меня в бесстрастности твоей,

Кто сеет мёртвый хлад в астрале, ступая, след стопы моей?

Кто одержимостью пленённый плодит безжизненную мглу,

Вливая в разум яд тлетворный, лелея чёрную мечту?

Питая чёрною надеждой свой ненасытный аппетит?

Кого, сознанья дух мятежный, своим ничтожеством страшит?

Или величием? Не знаешь? Предположений даже нет?

Я тоже, в домыслах теряюсь, смотря на траурный рассвет,

Опустошённого пространства, круг голубого островка…

Мглу ледяного постоянства, не смерти ль, жалует рука?

 

А откровенное вторженье в дыханье острова мечты,

И светлой неги преломленье, оскалом дьявольской звезды,

Деянья, той же жуткой длани, с такой же хваткой ледяной,

Сдавившей светлое сознанье, коварной, лживою петлёй…

 

Её удавка всё сильнее сжимает свет из века в век…

Пытаешь ты моё терпенье, но не сама – а, человек,

Твоею ложью окрылённый, с душою чёрной – упыря,

Кормящийся людскою болью во имя праздного царя.

 

О нём уже я говорила, да, власть фантома велика,

Но ты, надеюсь, не забыла, что он, всего лишь твой слуга?

Его могущество в бессилии, твоём, пред вечною женой,

Воспевшей светлое величье, пред обречённой суетой.

 

Давила ты, я возрождала, ты давишь, я рождаю вновь,

Тем и нетленна суть начала, тем и священна жизни кровь.

Твоя же суть, и впрямь ущербна, любою образностью форм,

И в переносном смысле тленна, и более того в прямом.

 

                                        Смерть

 

О, сколько пафоса хмельного, ты б, так боролась с суетой,

Своих наместников червивых, рождённых вечною женой.

Они судьбой вполне довольны, в моих услугах растворясь,

А ты, меня винишь в экспромте, принёсшим чёрную напасть,

На лоно голубой планеты, рождённой, чтобы умереть,

От лживых строк твоих сонетов, придётся смертнице сгореть,

В кровавой длани Люцифера – предтече, леденящей мглы,

И круг земли полно примеров, им взятой, у сознанья – мзды.

Так было, есть, и будет вечно, астрал тому благоволит,

Предпочитая тьму, бессмертью, что лживым пафосом саднит.

 

И ты, о том прекрасно знаешь, так, кто из нас, погряз во лжи?

Ты, что начало смерти славишь, иль я, что славлю крах игры,

Затеянной твоим величьем, с твоей же, страстью колдовской,

Что клоп, пленённый романтизмом, назвал любовью неземной?

 

На счёт восторга неземного, строптивец оказался прав,

Да…, для острожника слепого, твой дар, стал лучшей из забав.

Но так же, роковой ошибкой, расплатой за сладчайший грех,

Что назвала ты, чёрной пыткой, в фаворе дьявольских утех…

 

Несовершенство очевидно, любовь, не в силах опекать,

Его спесивую гордыню, и факт сей, глупо отрицать.

Идеалисты, гуманисты, пророки, боги – всё абсурд,

То – жертвенник моей корысти, а не возвышенный уют,

Твоих соплей любвеобильных, на затхлых книжных стеллажах,

Там и сгниёт их кодекс истин, а я, развею гнусный прах,

По бесконечности пустынной, воздав страдалице покой,

От всякой чувственности лживой, и нереальной, и живой.

 

Зачем тянуть с концовкой пьесы? Отдай мне землю, отступись,

Она измучена, сей скверной, я смою пагубную слизь.

Земля уснёт в моих объятьях, забыв о мыслящей чуме,

О незаслуженных проклятьях, рождённых в лживой голове,

Изгоев призрачного рая, дельцов, духовной наготы,

Пришедших к гибельному краю своей возвышенной мечты.

 

                                            Жизнь

 

Да…, беспристрастность торжествует, в твоих безжизненных устах,

Парадоксальный бред шлифуя, на виртуальных стапелях,

Сдавивших сумраком погоста, мною возлюбленную твердь,

Сознанье, увязав с наростом, яд льющего на жизнь, и смерть.

 

Твоя тревога мне понятна, а вот сочувствие, гнетёт…

С того быть может нереален, в людском сознании твой полёт?

Твой страх, пред чувственною мыслью, имеет почву под собой,

Поскольку свет моей, корысти, реально властен над зимой,

Безжизненной астральной пыли, в разводах чёрного огня,

И это радует богиню, цветущих красок бытия…

 

Судьбой земли, владеет время, не слуг его, извечный ход,

Так что, твоих забот стремленье, не повлияет на исход,

Сей цитадели мирозданья, разумности принявшей свет.

Расцвет его иль увяданье, имеет здесь приоритет?

Сегодня важно без сомненья, но лишь для разума земли,

В её, душевном откровении, крах, иль восторг твоей зари.

 

Я, человечество не брошу, тебе ль мне это говорить?

Библейский Ной – пример расхожий, в том, что не склонна я шутить.

А ты, порочишь гуманистов, воспевших вечную зарю,

Земных животворящих истин…, тебя не гложет дежавю?

Концовки нынешнего спора, хотя прости, извечен он,

Знать и конец – лишь фарс укора, для мною вскормленных племён.

 

Что делать, и меня пугает, порой разумный человек,

Его пытливость удивляет, в стремлении обуздать наш бег…

Бесцеремонное вторженье в истоки жизненной реки,

Тревожит и меня не меньше, твоей заботливой руки.

Но кто сказал, что смертный разум, не в силах перейти черты,

Твоей сакраментальной тайны? Примеров нет, но, есть мечты,

Блюстителей моей харизмы, и мне по нраву сей настрой,

Пусть притязанья их, наивны, нелепы, и смешны порой,

Но свет прогресса очевиден, а мрак забвенья потеснён…

Твой ход, как прежде – примитивен, поскольку истины лишён,

Той истины, что прежде сути, непреходящих величин,

Как и твоей астральной жути, чей мрак, так вечностью любим.

Но не настолько, чтоб оставить за нею ипостась свою,

Суть вечности – движенье славить, и жизни страстную зарю.

 

Что, измельчали сателлиты? Упились кровью палачи?

Где, маяки твоей элиты, путь осветившие в ночи,

Порабощённому сознанью, мною измученных клопов,

Твоим укрытых состраданьем, во тьме могильных погребов?

 

Надеюсь прежнего размаха, твой серп уже не повторит,

Прогнила вековая плаха, где мраком правил троглодит.

 

                                        Смерть

 

От дежавю я не страдаю, могиле память не нужна,

Она для кандидатов рая, твоею ложью рождена.

Сколько иронии, сарказма, в животрепещущих устах,

От догм, до полного маразма дошла ты, славя смертный прах.

 

И впрямь, забавная игрушка, для жизни – мыслящая тварь,

Особо клоп, с нетленным чувством, что вознесла ты на алтарь,

Непреходящего величья, где дух мой, на правах шута,

Как дьявол пред Творцом двуличным, виляет кончиком хвоста,

В еврейском опусе движенья, к бессмертью, смертного клопа,

Завравшегося вдохновенно, ища кумира и врага…

 

Две крайности твоих амбиций, вменённых жертве бытия,

Так что, не путай – смерть, и мысли, тобою вскормленного Я.

Они твоих иллюзий дети, здесь, ни прибавить, ни отнять,

Абсурд библейской круговерти, лишь подтверждает ту печать.

 

Твоим блюстителям и вправду, и неба мало, и земли,

Тщеславьем, утоляя жажду, их разум, вне моей петли,

Сознанье, облачив в бессмертье, блуждает средь палящих звёзд,

В любовном растворясь томлении, отторгнув сумрачный погост,

Влекомый фантазийным бредом, порочность, возведя в закон,

Насытившись волшебным светом, всё ж, попадают в мой – загон,

Где гнёт реальности низводит, восторженность твоих основ,

И жертва вечности нисходит, в предел могильных погребов.

 

Замкнулся круг твоей забавы, разверзся мрак моих забот,

Твой абсолют, во мгле не тает, клоп же, в ней попросту – гниёт.

 

Строптивец, обречён на гибель, как ни прискорбно, то звучит,

И не моя, твоя обитель, развязке сей благоволит…

Твоё возвышенное чувство, погубит мерзкого клопа,

Садом, затмив своим искусством, любовь пожрёт его стада.

Ни дьявол, ни святой архангел, сознанью скверны, не указ,

К тому же, миф давно раздавлен, стопой губительных зараз,

Пытливым разумом рождённых, с твоей натруженной руки,

Её сей червь и обескровит, приняв лишь страсть, от нег любви.

Он сам откажется от чуда животворящего огня,

Приняв от извращений блуда – конец земного бытия.

 

А свет непреходящих истин? Здесь я с тобою соглашусь,

Необходим, для вечной жизни, ему перечить не берусь…

Я, его преданный ценитель, без грёз, вселенная пуста,

Я, оценю твою обитель, где б, не сбылась любви мечта…

В любом из уголков вселенной, иль хладе сумрачных углов,

Где гений твой, в веках нетленный, не прославлял сознанья кров.

 

Возможно ль, сузить бесконечность, до пресловутого дворца,

В котором пребывает вечность, в лице безликого Творца?

Увы, каким бы ни был разум, он развенчает лживый стих,

А далее, лишь время скажет, что обретёт сознанья жмых.

 

Дать ему шанс на воскрешенье, иль растворить в бесплодной мгле.

Астрал – есть вечное движенье, присущ закон сей и земле…

Что к этой крохотной песчинке, тебя так ревностно влечёт?

Таких планет в пространстве зыбком, и беглый, необъятен счёт…

 

Всему виной – любвеобильность, твоя, к зарвавшемся клопам,

Любовь…, сей мощи меркантильность, и в мой уют, несёт свой срам.

Безумным вымыслом заполнив, безмолвье гиблой пустоты,

Вменяет мне свои законы, стараньями твоей мечты,

Что множат мудрецы земные, или глупцы вселенских шхер,

Вливая чувственность живую в бездушье омертвевших сфер.

 

С момента появленья мысли, до нынешней лихой поры,

Не уставая, смертный пишет о жителях загробной мглы,

Как впрочем, и благого света, бывает и наоборот,

Здесь всё зависит от монеты, иль властных, низменных забот.

 

Церковников изжито время, увы, страстей не победив,

Да и беспочвенная вера, имела прикладной мотив,

Для мысли страждущей величья, на этом жалком островке.

Прости меня за тон циничный, но крах, невидим лишь тебе…

 

Пришли к тому же, что имели, вначале чувственных затей,

Бессмысленность сей канители, не утвердит твоих идей,

О царстве нравственных амбиций, клопу плевать на твой восторг,

Его амбициозность в мыслях, где святы – бойня, власть и торг.

 

Довольно вспомнить катастрофу, что напрочь извела сей род!

Ты, снова возведя Голгофу, клянёшь, как прежде мой поход…

Хоть сотни раз начни сначала, в финальной сцене – катаклизм,

Я – здесь, а значит и начало, комизма, обретёт трагизм.

 

Надеюсь, с этим ты согласна? Довольно спорить ни о чём,

Пора и делом заниматься, клоп ждёт нас, с правдой и враньём.

Ведь ничего не изменилось в понятиях добра и зла,

От нашей перебранки милой, всё тот же свет, и та же мгла,

Над чудотворною планетой, давно проклявшей наш союз,

Увы, дитя с разумным бредом, для странницы, нелёгкий груз…

 

                                                Жизнь

 

Бессмысленно и вправду спорить с бездушьем бездны ледяной,

Где вместо глаз, уют простора с одной возвышенной мечтой…

Но к счастью, ей не воплотиться в своих логических ходах,

Пока абсурдные зарницы, сверкают истиной впотьмах,

Изрытых логикой кипучей до основанья чёрных дыр,

Где даже ты – нелепый случай, не то что, мой хмельной трактир.

 

Земной затворник сам решает, что ему славить, что хулить,

Тебя ведь, это в нём прельщает? К чему тогда меня, гневить?

Прижми свой хвост, и молча, следуй, за жизнью, режа суету.

Когда узришь, любви победу, сама сползёшь в свою дыру.

 

Так было, есть, и будет присно, как говорит земной пророк,

Так предначертано им жизнью, пока здесь бьёт, её исток.

И вера им необходима, без веры в нечто, трудно жить,

Пока вольна над ними сила, что прославляет твою прыть.

Пока ты не даёшь им шанса, им нужен тот, кто шанс даёт,

Господь, фантом, мечта, не важно, надеждой человек живёт,

Надеждой на мою опеку, поскольку вечен жизни кров,

И он, благоволит стратегу, в отличие от твоих углов.

 

Он непременно сбросит путы, смертельной хватки вековой,

Убив в себе самом – Иуду, поверив в Сущий разум – свой!

 

Вернёмся к страсти и забвенью, пора влюбиться и всплакнуть,

Вливая свет во тьму безверья, к бессмертью открывая путь.

 

Нужна тебе, при этом вера? Или безверья суета?

Нет. Потому что, Я – нетленна, а ты, нетленности раба.

 

                                                                                                Леонид Раин.    

                                       Диалог

 

                                            Вот он и умер, твой бессмертный бог…

                                           Зачахнув от тоски в душе моей презренной,

                                           Проклятьем, осенив восторг мятежных строк,

                                          Исчез, средь суеты реальности согбенной.

 

                                        Действующие лица:

 

Жизнь.

Смерть.                                                  

 

 

                                    Смерть

 

Тебя не тяготит усталость? От бестолковой суеты,

Сводящей искреннюю радость наивных проблесков мечты,

К поэтике моих объятий, лишённой пресловутых нег,

Твоей идиллии предвзятой, в которой блудит человек…

 

Чудес пытаешься добиться от кучки мыслящих клопов?

Что сиротливо здесь ютятся, под перезвон моих оков.

Сколько столетий, глупо бьёшься над подлым племенем земным?

Бессмысленность лишь остаётся, под откровеньем стылых зим…

 

Чего ты только не вменяла, сознанью, с чувственной душой,

Из праха гений выдирая, бросала пред моей стопой…

 

Давила я, давлю, и буду, бесстрастно твой восторг давить,

Бессилен гений, пред абсурдом, что призван смертного плодить.

Кстати заметь, не мною призван, не сведуща я, в мелочах,

Людской губительной корысти, чья ж воля, их плодит впотьмах?

 

Я полагаю, что ты знаешь, кто этим бденьем поглощён,

Лишь одного не понимаю, с чего мой вклад так упрощён?

Удел мой, право незавидный, в сравнении с щедростью твоей,

Грехов ты даришь список длинный, а я, лишь мистику страстей.

Несправедливо, не находишь? Но я, обиды не таю,

Я даже рада, если хочешь, нужды нет, славить смерть в раю…

В отличии от вас с Надеждой я вовсе не умею лгать,

И не торгую фальшью бренной, влив её, в божью благодать.

 

                                             Жизнь

 

Блестящее опроверженье моих стоических забот,

В сей цитадели, вечных терний, презревшей, твой астральный гнёт.

Что тебя более тревожит, моя усталость, иль клопы?

Иль всё-таки желанье гложет, в сей мир вонзить свои клыки?

 

Последнее правдоподобней, хотя, прости, ведь смерть не лжёт,

Да и с Надеждою в раздоре, к чему ей разума полёт…?

Одно лишь, несколько смущает меня в бесстрастности твоей,

Кто сеет мёртвый хлад в астрале, ступая, след стопы моей?

Кто одержимостью пленённый плодит безжизненную мглу,

Вливая в разум яд тлетворный, лелея чёрную мечту?

Питая чёрною надеждой свой ненасытный аппетит?

Кого, сознанья дух мятежный, своим ничтожеством страшит?

Или величием? Не знаешь? Предположений даже нет?

Я тоже, в домыслах теряюсь, смотря на траурный рассвет,

Опустошённого пространства, круг голубого островка…

Мглу ледяного постоянства, не смерти ль, жалует рука?

 

А откровенное вторженье в дыханье острова мечты,

И светлой неги преломленье, оскалом дьявольской звезды,

Деянья, той же жуткой длани, с такой же хваткой ледяной,

Сдавившей светлое сознанье, коварной, лживою петлёй…

 

Её удавка всё сильнее сжимает свет из века в век…

Пытаешь ты моё терпенье, но не сама – а, человек,

Твоею ложью окрылённый, с душою чёрной – упыря,

Кормящийся людскою болью во имя праздного царя.

 

О нём уже я говорила, да, власть фантома велика,

Но ты, надеюсь, не забыла, что он, всего лишь твой слуга?

Его могущество в бессилии, твоём, пред вечною женой,

Воспевшей светлое величье, пред обречённой суетой.

 

Давила ты, я возрождала, ты давишь, я рождаю вновь,

Тем и нетленна суть начала, тем и священна жизни кровь.

Твоя же суть, и впрямь ущербна, любою образностью форм,

И в переносном смысле тленна, и более того в прямом.

 

                                        Смерть

 

О, сколько пафоса хмельного, ты б, так боролась с суетой,

Своих наместников червивых, рождённых вечною женой.

Они судьбой вполне довольны, в моих услугах растворясь,

А ты, меня винишь в экспромте, принёсшим чёрную напасть,

На лоно голубой планеты, рождённой, чтобы умереть,

От лживых строк твоих сонетов, придётся смертнице сгореть,

В кровавой длани Люцифера – предтече, леденящей мглы,

И круг земли полно примеров, им взятой, у сознанья – мзды.

Так было, есть, и будет вечно, астрал тому благоволит,

Предпочитая тьму, бессмертью, что лживым пафосом саднит.

 

И ты, о том прекрасно знаешь, так, кто из нас, погряз во лжи?

Ты, что начало смерти славишь, иль я, что славлю крах игры,

Затеянной твоим величьем, с твоей же, страстью колдовской,

Что клоп, пленённый романтизмом, назвал любовью неземной?

 

На счёт восторга неземного, строптивец оказался прав,

Да…, для острожника слепого, твой дар, стал лучшей из забав.

Но так же, роковой ошибкой, расплатой за сладчайший грех,

Что назвала ты, чёрной пыткой, в фаворе дьявольских утех…

 

Несовершенство очевидно, любовь, не в силах опекать,

Его спесивую гордыню, и факт сей, глупо отрицать.

Идеалисты, гуманисты, пророки, боги – всё абсурд,

То – жертвенник моей корысти, а не возвышенный уют,

Твоих соплей любвеобильных, на затхлых книжных стеллажах,

Там и сгниёт их кодекс истин, а я, развею гнусный прах,

По бесконечности пустынной, воздав страдалице покой,

От всякой чувственности лживой, и нереальной, и живой.

 

Зачем тянуть с концовкой пьесы? Отдай мне землю, отступись,

Она измучена, сей скверной, я смою пагубную слизь.

Земля уснёт в моих объятьях, забыв о мыслящей чуме,

О незаслуженных проклятьях, рождённых в лживой голове,

Изгоев призрачного рая, дельцов, духовной наготы,

Пришедших к гибельному краю своей возвышенной мечты.

 

                                            Жизнь

 

Да…, беспристрастность торжествует, в твоих безжизненных устах,

Парадоксальный бред шлифуя, на виртуальных стапелях,

Сдавивших сумраком погоста, мною возлюбленную твердь,

Сознанье, увязав с наростом, яд льющего на жизнь, и смерть.

 

Твоя тревога мне понятна, а вот сочувствие, гнетёт…

С того быть может нереален, в людском сознании твой полёт?

Твой страх, пред чувственною мыслью, имеет почву под собой,

Поскольку свет моей, корысти, реально властен над зимой,

Безжизненной астральной пыли, в разводах чёрного огня,

И это радует богиню, цветущих красок бытия…

 

Судьбой земли, владеет время, не слуг его, извечный ход,

Так что, твоих забот стремленье, не повлияет на исход,

Сей цитадели мирозданья, разумности принявшей свет.

Расцвет его иль увяданье, имеет здесь приоритет?

Сегодня важно без сомненья, но лишь для разума земли,

В её, душевном откровении, крах, иль восторг твоей зари.

 

Я, человечество не брошу, тебе ль мне это говорить?

Библейский Ной – пример расхожий, в том, что не склонна я шутить.

А ты, порочишь гуманистов, воспевших вечную зарю,

Земных животворящих истин…, тебя не гложет дежавю?

Концовки нынешнего спора, хотя прости, извечен он,

Знать и конец – лишь фарс укора, для мною вскормленных племён.

 

Что делать, и меня пугает, порой разумный человек,

Его пытливость удивляет, в стремлении обуздать наш бег…

Бесцеремонное вторженье в истоки жизненной реки,

Тревожит и меня не меньше, твоей заботливой руки.

Но кто сказал, что смертный разум, не в силах перейти черты,

Твоей сакраментальной тайны? Примеров нет, но, есть мечты,

Блюстителей моей харизмы, и мне по нраву сей настрой,

Пусть притязанья их, наивны, нелепы, и смешны порой,

Но свет прогресса очевиден, а мрак забвенья потеснён…

Твой ход, как прежде – примитивен, поскольку истины лишён,

Той истины, что прежде сути, непреходящих величин,

Как и твоей астральной жути, чей мрак, так вечностью любим.

Но не настолько, чтоб оставить за нею ипостась свою,

Суть вечности – движенье славить, и жизни страстную зарю.

 

Что, измельчали сателлиты? Упились кровью палачи?

Где, маяки твоей элиты, путь осветившие в ночи,

Порабощённому сознанью, мною измученных клопов,

Твоим укрытых состраданьем, во тьме могильных погребов?

 

Надеюсь прежнего размаха, твой серп уже не повторит,

Прогнила вековая плаха, где мраком правил троглодит.

 

                                        Смерть

 

От дежавю я не страдаю, могиле память не нужна,

Она для кандидатов рая, твоею ложью рождена.

Сколько иронии, сарказма, в животрепещущих устах,

От догм, до полного маразма дошла ты, славя смертный прах.

 

И впрямь, забавная игрушка, для жизни – мыслящая тварь,

Особо клоп, с нетленным чувством, что вознесла ты на алтарь,

Непреходящего величья, где дух мой, на правах шута,

Как дьявол пред Творцом двуличным, виляет кончиком хвоста,

В еврейском опусе движенья, к бессмертью, смертного клопа,

Завравшегося вдохновенно, ища кумира и врага…

 

Две крайности твоих амбиций, вменённых жертве бытия,

Так что, не путай – смерть, и мысли, тобою вскормленного Я.

Они твоих иллюзий дети, здесь, ни прибавить, ни отнять,

Абсурд библейской круговерти, лишь подтверждает ту печать.

 

Твоим блюстителям и вправду, и неба мало, и земли,

Тщеславьем, утоляя жажду, их разум, вне моей петли,

Сознанье, облачив в бессмертье, блуждает средь палящих звёзд,

В любовном растворясь томлении, отторгнув сумрачный погост,

Влекомый фантазийным бредом, порочность, возведя в закон,

Насытившись волшебным светом, всё ж, попадают в мой – загон,

Где гнёт реальности низводит, восторженность твоих основ,

И жертва вечности нисходит, в предел могильных погребов.

 

Замкнулся круг твоей забавы, разверзся мрак моих забот,

Твой абсолют, во мгле не тает, клоп же, в ней попросту – гниёт.

 

Строптивец, обречён на гибель, как ни прискорбно, то звучит,

И не моя, твоя обитель, развязке сей благоволит…

Твоё возвышенное чувство, погубит мерзкого клопа,

Садом, затмив своим искусством, любовь пожрёт его стада.

Ни дьявол, ни святой архангел, сознанью скверны, не указ,

К тому же, миф давно раздавлен, стопой губительных зараз,

Пытливым разумом рождённых, с твоей натруженной руки,

Её сей червь и обескровит, приняв лишь страсть, от нег любви.

Он сам откажется от чуда животворящего огня,

Приняв от извращений блуда – конец земного бытия.

 

А свет непреходящих истин? Здесь я с тобою соглашусь,

Необходим, для вечной жизни, ему перечить не берусь…

Я, его преданный ценитель, без грёз, вселенная пуста,

Я, оценю твою обитель, где б, не сбылась любви мечта…

В любом из уголков вселенной, иль хладе сумрачных углов,

Где гений твой, в веках нетленный, не прославлял сознанья кров.

 

Возможно ль, сузить бесконечность, до пресловутого дворца,

В котором пребывает вечность, в лице безликого Творца?

Увы, каким бы ни был разум, он развенчает лживый стих,

А далее, лишь время скажет, что обретёт сознанья жмых.

 

Дать ему шанс на воскрешенье, иль растворить в бесплодной мгле.

Астрал – есть вечное движенье, присущ закон сей и земле…

Что к этой крохотной песчинке, тебя так ревностно влечёт?

Таких планет в пространстве зыбком, и беглый, необъятен счёт…

 

Всему виной – любвеобильность, твоя, к зарвавшемся клопам,

Любовь…, сей мощи меркантильность, и в мой уют, несёт свой срам.

Безумным вымыслом заполнив, безмолвье гиблой пустоты,

Вменяет мне свои законы, стараньями твоей мечты,

Что множат мудрецы земные, или глупцы вселенских шхер,

Вливая чувственность живую в бездушье омертвевших сфер.

 

С момента появленья мысли, до нынешней лихой поры,

Не уставая, смертный пишет о жителях загробной мглы,

Как впрочем, и благого света, бывает и наоборот,

Здесь всё зависит от монеты, иль властных, низменных забот.

 

Церковников изжито время, увы, страстей не победив,

Да и беспочвенная вера, имела прикладной мотив,

Для мысли страждущей величья, на этом жалком островке.

Прости меня за тон циничный, но крах, невидим лишь тебе…

 

Пришли к тому же, что имели, вначале чувственных затей,

Бессмысленность сей канители, не утвердит твоих идей,

О царстве нравственных амбиций, клопу плевать на твой восторг,

Его амбициозность в мыслях, где святы – бойня, власть и торг.

 

Довольно вспомнить катастрофу, что напрочь извела сей род!

Ты, снова возведя Голгофу, клянёшь, как прежде мой поход…

Хоть сотни раз начни сначала, в финальной сцене – катаклизм,

Я – здесь, а значит и начало, комизма, обретёт трагизм.

 

Надеюсь, с этим ты согласна? Довольно спорить ни о чём,

Пора и делом заниматься, клоп ждёт нас, с правдой и враньём.

Ведь ничего не изменилось в понятиях добра и зла,

От нашей перебранки милой, всё тот же свет, и та же мгла,

Над чудотворною планетой, давно проклявшей наш союз,

Увы, дитя с разумным бредом, для странницы, нелёгкий груз…

 

                                                Жизнь

 

Бессмысленно и вправду спорить с бездушьем бездны ледяной,

Где вместо глаз, уют простора с одной возвышенной мечтой…

Но к счастью, ей не воплотиться в своих логических ходах,

Пока абсурдные зарницы, сверкают истиной впотьмах,

Изрытых логикой кипучей до основанья чёрных дыр,

Где даже ты – нелепый случай, не то что, мой хмельной трактир.

 

Земной затворник сам решает, что ему славить, что хулить,

Тебя ведь, это в нём прельщает? К чему тогда меня, гневить?

Прижми свой хвост, и молча, следуй, за жизнью, режа суету.

Когда узришь, любви победу, сама сползёшь в свою дыру.

 

Так было, есть, и будет присно, как говорит земной пророк,

Так предначертано им жизнью, пока здесь бьёт, её исток.

И вера им необходима, без веры в нечто, трудно жить,

Пока вольна над ними сила, что прославляет твою прыть.

Пока ты не даёшь им шанса, им нужен тот, кто шанс даёт,

Господь, фантом, мечта, не важно, надеждой человек живёт,

Надеждой на мою опеку, поскольку вечен жизни кров,

И он, благоволит стратегу, в отличие от твоих углов.

 

Он непременно сбросит путы, смертельной хватки вековой,

Убив в себе самом – Иуду, поверив в Сущий разум – свой!

 

Вернёмся к страсти и забвенью, пора влюбиться и всплакнуть,

Вливая свет во тьму безверья, к бессмертью открывая путь.

 

Нужна тебе, при этом вера? Или безверья суета?

Нет. Потому что, Я – нетленна, а ты, нетленности раба.

 

                                                                                                Леонид Раин.    

                                       Диалог

 

                                            Вот он и умер, твой бессмертный бог…

                                           Зачахнув от тоски в душе моей презренной,

                                           Проклятьем, осенив восторг мятежных строк,

                                          Исчез, средь суеты реальности согбенной.

 

                                        Действующие лица:

 

Жизнь.

Смерть.                                                  

 

 

                                    Смерть

 

Тебя не тяготит усталость? От бестолковой суеты,

Сводящей искреннюю радость наивных проблесков мечты,

К поэтике моих объятий, лишённой пресловутых нег,

Твоей идиллии предвзятой, в которой блудит человек…

 

Чудес пытаешься добиться от кучки мыслящих клопов?

Что сиротливо здесь ютятся, под перезвон моих оков.

Сколько столетий, глупо бьёшься над подлым племенем земным?

Бессмысленность лишь остаётся, под откровеньем стылых зим…

 

Чего ты только не вменяла, сознанью, с чувственной душой,

Из праха гений выдирая, бросала пред моей стопой…

 

Давила я, давлю, и буду, бесстрастно твой восторг давить,

Бессилен гений, пред абсурдом, что призван смертного плодить.

Кстати заметь, не мною призван, не сведуща я, в мелочах,

Людской губительной корысти, чья ж воля, их плодит впотьмах?

 

Я полагаю, что ты знаешь, кто этим бденьем поглощён,

Лишь одного не понимаю, с чего мой вклад так упрощён?

Удел мой, право незавидный, в сравнении с щедростью твоей,

Грехов ты даришь список длинный, а я, лишь мистику страстей.

Несправедливо, не находишь? Но я, обиды не таю,

Я даже рада, если хочешь, нужды нет, славить смерть в раю…

В отличии от вас с Надеждой я вовсе не умею лгать,

И не торгую фальшью бренной, влив её, в божью благодать.

 

                                             Жизнь

 

Блестящее опроверженье моих стоических забот,

В сей цитадели, вечных терний, презревшей, твой астральный гнёт.

Что тебя более тревожит, моя усталость, иль клопы?

Иль всё-таки желанье гложет, в сей мир вонзить свои клыки?

 

Последнее правдоподобней, хотя, прости, ведь смерть не лжёт,

Да и с Надеждою в раздоре, к чему ей разума полёт…?

Одно лишь, несколько смущает меня в бесстрастности твоей,

Кто сеет мёртвый хлад в астрале, ступая, след стопы моей?

Кто одержимостью пленённый плодит безжизненную мглу,

Вливая в разум яд тлетворный, лелея чёрную мечту?

Питая чёрною надеждой свой ненасытный аппетит?

Кого, сознанья дух мятежный, своим ничтожеством страшит?

Или величием? Не знаешь? Предположений даже нет?

Я тоже, в домыслах теряюсь, смотря на траурный рассвет,

Опустошённого пространства, круг голубого островка…

Мглу ледяного постоянства, не смерти ль, жалует рука?

 

А откровенное вторженье в дыханье острова мечты,

И светлой неги преломленье, оскалом дьявольской звезды,

Деянья, той же жуткой длани, с такой же хваткой ледяной,

Сдавившей светлое сознанье, коварной, лживою петлёй…

 

Её удавка всё сильнее сжимает свет из века в век…

Пытаешь ты моё терпенье, но не сама – а, человек,

Твоею ложью окрылённый, с душою чёрной – упыря,

Кормящийся людскою болью во имя праздного царя.

 

О нём уже я говорила, да, власть фантома велика,

Но ты, надеюсь, не забыла, что он, всего лишь твой слуга?

Его могущество в бессилии, твоём, пред вечною женой,

Воспевшей светлое величье, пред обречённой суетой.

 

Давила ты, я возрождала, ты давишь, я рождаю вновь,

Тем и нетленна суть начала, тем и священна жизни кровь.

Твоя же суть, и впрямь ущербна, любою образностью форм,

И в переносном смысле тленна, и более того в прямом.

 

                                        Смерть

 

О, сколько пафоса хмельного, ты б, так боролась с суетой,

Своих наместников червивых, рождённых вечною женой.

Они судьбой вполне довольны, в моих услугах растворясь,

А ты, меня винишь в экспромте, принёсшим чёрную напасть,

На лоно голубой планеты, рождённой, чтобы умереть,

От лживых строк твоих сонетов, придётся смертнице сгореть,

В кровавой длани Люцифера – предтече, леденящей мглы,

И круг земли полно примеров, им взятой, у сознанья – мзды.

Так было, есть, и будет вечно, астрал тому благоволит,

Предпочитая тьму, бессмертью, что лживым пафосом саднит.

 

И ты, о том прекрасно знаешь, так, кто из нас, погряз во лжи?

Ты, что начало смерти славишь, иль я, что славлю крах игры,

Затеянной твоим величьем, с твоей же, страстью колдовской,

Что клоп, пленённый романтизмом, назвал любовью неземной?

 

На счёт восторга неземного, строптивец оказался прав,

Да…, для острожника слепого, твой дар, стал лучшей из забав.

Но так же, роковой ошибкой, расплатой за сладчайший грех,

Что назвала ты, чёрной пыткой, в фаворе дьявольских утех…

 

Несовершенство очевидно, любовь, не в силах опекать,

Его спесивую гордыню, и факт сей, глупо отрицать.

Идеалисты, гуманисты, пророки, боги – всё абсурд,

То – жертвенник моей корысти, а не возвышенный уют,

Твоих соплей любвеобильных, на затхлых книжных стеллажах,

Там и сгниёт их кодекс истин, а я, развею гнусный прах,

По бесконечности пустынной, воздав страдалице покой,

От всякой чувственности лживой, и нереальной, и живой.

 

Зачем тянуть с концовкой пьесы? Отдай мне землю, отступись,

Она измучена, сей скверной, я смою пагубную слизь.

Земля уснёт в моих объятьях, забыв о мыслящей чуме,

О незаслуженных проклятьях, рождённых в лживой голове,

Изгоев призрачного рая, дельцов, духовной наготы,

Пришедших к гибельному краю своей возвышенной мечты.

 

                                            Жизнь

 

Да…, беспристрастность торжествует, в твоих безжизненных устах,

Парадоксальный бред шлифуя, на виртуальных стапелях,

Сдавивших сумраком погоста, мною возлюбленную твердь,

Сознанье, увязав с наростом, яд льющего на жизнь, и смерть.

 

Твоя тревога мне понятна, а вот сочувствие, гнетёт…

С того быть может нереален, в людском сознании твой полёт?

Твой страх, пред чувственною мыслью, имеет почву под собой,

Поскольку свет моей, корысти, реально властен над зимой,

Безжизненной астральной пыли, в разводах чёрного огня,

И это радует богиню, цветущих красок бытия…

 

Судьбой земли, владеет время, не слуг его, извечный ход,

Так что, твоих забот стремленье, не повлияет на исход,

Сей цитадели мирозданья, разумности принявшей свет.

Расцвет его иль увяданье, имеет здесь приоритет?

Сегодня важно без сомненья, но лишь для разума земли,

В её, душевном откровении, крах, иль восторг твоей зари.

 

Я, человечество не брошу, тебе ль мне это говорить?

Библейский Ной – пример расхожий, в том, что не склонна я шутить.

А ты, порочишь гуманистов, воспевших вечную зарю,

Земных животворящих истин…, тебя не гложет дежавю?

Концовки нынешнего спора, хотя прости, извечен он,

Знать и конец – лишь фарс укора, для мною вскормленных племён.

 

Что делать, и меня пугает, порой разумный человек,

Его пытливость удивляет, в стремлении обуздать наш бег…

Бесцеремонное вторженье в истоки жизненной реки,

Тревожит и меня не меньше, твоей заботливой руки.

Но кто сказал, что смертный разум, не в силах перейти черты,

Твоей сакраментальной тайны? Примеров нет, но, есть мечты,

Блюстителей моей харизмы, и мне по нраву сей настрой,

Пусть притязанья их, наивны, нелепы, и смешны порой,

Но свет прогресса очевиден, а мрак забвенья потеснён…

Твой ход, как прежде – примитивен, поскольку истины лишён,

Той истины, что прежде сути, непреходящих величин,

Как и твоей астральной жути, чей мрак, так вечностью любим.

Но не настолько, чтоб оставить за нею ипостась свою,

Суть вечности – движенье славить, и жизни страстную зарю.

 

Что, измельчали сателлиты? Упились кровью палачи?

Где, маяки твоей элиты, путь осветившие в ночи,

Порабощённому сознанью, мною измученных клопов,

Твоим укрытых состраданьем, во тьме могильных погребов?

 

Надеюсь прежнего размаха, твой серп уже не повторит,

Прогнила вековая плаха, где мраком правил троглодит.

 

                                        Смерть

 

От дежавю я не страдаю, могиле память не нужна,

Она для кандидатов рая, твоею ложью рождена.

Сколько иронии, сарказма, в животрепещущих устах,

От догм, до полного маразма дошла ты, славя смертный прах.

 

И впрямь, забавная игрушка, для жизни – мыслящая тварь,

Особо клоп, с нетленным чувством, что вознесла ты на алтарь,

Непреходящего величья, где дух мой, на правах шута,

Как дьявол пред Творцом двуличным, виляет кончиком хвоста,

В еврейском опусе движенья, к бессмертью, смертного клопа,

Завравшегося вдохновенно, ища кумира и врага…

 

Две крайности твоих амбиций, вменённых жертве бытия,

Так что, не путай – смерть, и мысли, тобою вскормленного Я.

Они твоих иллюзий дети, здесь, ни прибавить, ни отнять,

Абсурд библейской круговерти, лишь подтверждает ту печать.

 

Твоим блюстителям и вправду, и неба мало, и земли,

Тщеславьем, утоляя жажду, их разум, вне моей петли,

Сознанье, облачив в бессмертье, блуждает средь палящих звёзд,

В любовном растворясь томлении, отторгнув сумрачный погост,

Влекомый фантазийным бредом, порочность, возведя в закон,

Насытившись волшебным светом, всё ж, попадают в мой – загон,

Где гнёт реальности низводит, восторженность твоих основ,

И жертва вечности нисходит, в предел могильных погребов.

 

Замкнулся круг твоей забавы, разверзся мрак моих забот,

Твой абсолют, во мгле не тает, клоп же, в ней попросту – гниёт.

 

Строптивец, обречён на гибель, как ни прискорбно, то звучит,

И не моя, твоя обитель, развязке сей благоволит…

Твоё возвышенное чувство, погубит мерзкого клопа,

Садом, затмив своим искусством, любовь пожрёт его стада.

Ни дьявол, ни святой архангел, сознанью скверны, не указ,

К тому же, миф давно раздавлен, стопой губительных зараз,

Пытливым разумом рождённых, с твоей натруженной руки,

Её сей червь и обескровит, приняв лишь страсть, от нег любви.

Он сам откажется от чуда животворящего огня,

Приняв от извращений блуда – конец земного бытия.

 

А свет непреходящих истин? Здесь я с тобою соглашусь,

Необходим, для вечной жизни, ему перечить не берусь…

Я, его преданный ценитель, без грёз, вселенная пуста,

Я, оценю твою обитель, где б, не сбылась любви мечта…

В любом из уголков вселенной, иль хладе сумрачных углов,

Где гений твой, в веках нетленный, не прославлял сознанья кров.

 

Возможно ль, сузить бесконечность, до пресловутого дворца,

В котором пребывает вечность, в лице безликого Творца?

Увы, каким бы ни был разум, он развенчает лживый стих,

А далее, лишь время скажет, что обретёт сознанья жмых.

 

Дать ему шанс на воскрешенье, иль растворить в бесплодной мгле.

Астрал – есть вечное движенье, присущ закон сей и земле…

Что к этой крохотной песчинке, тебя так ревностно влечёт?

Таких планет в пространстве зыбком, и беглый, необъятен счёт…

 

Всему виной – любвеобильность, твоя, к зарвавшемся клопам,

Любовь…, сей мощи меркантильность, и в мой уют, несёт свой срам.

Безумным вымыслом заполнив, безмолвье гиблой пустоты,

Вменяет мне свои законы, стараньями твоей мечты,

Что множат мудрецы земные, или глупцы вселенских шхер,

Вливая чувственность живую в бездушье омертвевших сфер.

 

С момента появленья мысли, до нынешней лихой поры,

Не уставая, смертный пишет о жителях загробной мглы,

Как впрочем, и благого света, бывает и наоборот,

Здесь всё зависит от монеты, иль властных, низменных забот.

 

Церковников изжито время, увы, страстей не победив,

Да и беспочвенная вера, имела прикладной мотив,

Для мысли страждущей величья, на этом жалком островке.

Прости меня за тон циничный, но крах, невидим лишь тебе…

 

Пришли к тому же, что имели, вначале чувственных затей,

Бессмысленность сей канители, не утвердит твоих идей,

О царстве нравственных амбиций, клопу плевать на твой восторг,

Его амбициозность в мыслях, где святы – бойня, власть и торг.

 

Довольно вспомнить катастрофу, что напрочь извела сей род!

Ты, снова возведя Голгофу, клянёшь, как прежде мой поход…

Хоть сотни раз начни сначала, в финальной сцене – катаклизм,

Я – здесь, а значит и начало, комизма, обретёт трагизм.

 

Надеюсь, с этим ты согласна? Довольно спорить ни о чём,

Пора и делом заниматься, клоп ждёт нас, с правдой и враньём.

Ведь ничего не изменилось в понятиях добра и зла,

От нашей перебранки милой, всё тот же свет, и та же мгла,

Над чудотворною планетой, давно проклявшей наш союз,

Увы, дитя с разумным бредом, для странницы, нелёгкий груз…

 

                                                Жизнь

 

Бессмысленно и вправду спорить с бездушьем бездны ледяной,

Где вместо глаз, уют простора с одной возвышенной мечтой…

Но к счастью, ей не воплотиться в своих логических ходах,

Пока абсурдные зарницы, сверкают истиной впотьмах,

Изрытых логикой кипучей до основанья чёрных дыр,

Где даже ты – нелепый случай, не то что, мой хмельной трактир.

 

Земной затворник сам решает, что ему славить, что хулить,

Тебя ведь, это в нём прельщает? К чему тогда меня, гневить?

Прижми свой хвост, и молча, следуй, за жизнью, режа суету.

Когда узришь, любви победу, сама сползёшь в свою дыру.

 

Так было, есть, и будет присно, как говорит земной пророк,

Так предначертано им жизнью, пока здесь бьёт, её исток.

И вера им необходима, без веры в нечто, трудно жить,

Пока вольна над ними сила, что прославляет твою прыть.

Пока ты не даёшь им шанса, им нужен тот, кто шанс даёт,

Господь, фантом, мечта, не важно, надеждой человек живёт,

Надеждой на мою опеку, поскольку вечен жизни кров,

И он, благоволит стратегу, в отличие от твоих углов.

 

Он непременно сбросит путы, смертельной хватки вековой,

Убив в себе самом – Иуду, поверив в Сущий разум – свой!

 

Вернёмся к страсти и забвенью, пора влюбиться и всплакнуть,

Вливая свет во тьму безверья, к бессмертью открывая путь.

 

Нужна тебе, при этом вера? Или безверья суета?

Нет. Потому что, Я – нетленна, а ты, нетленности раба.

 

                                                                                                Леонид Раин.    

                                       Диалог

 

                                            Вот он и умер, твой бессмертный бог…

                                           Зачахнув от тоски в душе моей презренной,

                                           Проклятьем, осенив восторг мятежных строк,

                                          Исчез, средь суеты реальности согбенной.

 

                                        Действующие лица:

 

Жизнь.

Смерть.                                                  

 

 

                                    Смерть

 

Тебя не тяготит усталость? От бестолковой суеты,

Сводящей искреннюю радость наивных проблесков мечты,

К поэтике моих объятий, лишённой пресловутых нег,

Твоей идиллии предвзятой, в которой блудит человек…

 

Чудес пытаешься добиться от кучки мыслящих клопов?

Что сиротливо здесь ютятся, под перезвон моих оков.

Сколько столетий, глупо бьёшься над подлым племенем земным?

Бессмысленность лишь остаётся, под откровеньем стылых зим…

 

Чего ты только не вменяла, сознанью, с чувственной душой,

Из праха гений выдирая, бросала пред моей стопой…

 

Давила я, давлю, и буду, бесстрастно твой восторг давить,

Бессилен гений, пред абсурдом, что призван смертного плодить.

Кстати заметь, не мною призван, не сведуща я, в мелочах,

Людской губительной корысти, чья ж воля, их плодит впотьмах?

 

Я полагаю, что ты знаешь, кто этим бденьем поглощён,

Лишь одного не понимаю, с чего мой вклад так упрощён?

Удел мой, право незавидный, в сравнении с щедростью твоей,

Грехов ты даришь список длинный, а я, лишь мистику страстей.

Несправедливо, не находишь? Но я, обиды не таю,

Я даже рада, если хочешь, нужды нет, славить смерть в раю…

В отличии от вас с Надеждой я вовсе не умею лгать,

И не торгую фальшью бренной, влив её, в божью благодать.

 

                                             Жизнь

 

Блестящее опроверженье моих стоических забот,

В сей цитадели, вечных терний, презревшей, твой астральный гнёт.

Что тебя более тревожит, моя усталость, иль клопы?

Иль всё-таки желанье гложет, в сей мир вонзить свои клыки?

 

Последнее правдоподобней, хотя, прости, ведь смерть не лжёт,

Да и с Надеждою в раздоре, к чему ей разума полёт…?

Одно лишь, несколько смущает меня в бесстрастности твоей,

Кто сеет мёртвый хлад в астрале, ступая, след стопы моей?

Кто одержимостью пленённый плодит безжизненную мглу,

Вливая в разум яд тлетворный, лелея чёрную мечту?

Питая чёрною надеждой свой ненасытный аппетит?

Кого, сознанья дух мятежный, своим ничтожеством страшит?

Или величием? Не знаешь? Предположений даже нет?

Я тоже, в домыслах теряюсь, смотря на траурный рассвет,

Опустошённого пространства, круг голубого островка…

Мглу ледяного постоянства, не смерти ль, жалует рука?

 

А откровенное вторженье в дыханье острова мечты,

И светлой неги преломленье, оскалом дьявольской звезды,

Деянья, той же жуткой длани, с такой же хваткой ледяной,

Сдавившей светлое сознанье, коварной, лживою петлёй…

 

Её удавка всё сильнее сжимает свет из века в век…

Пытаешь ты моё терпенье, но не сама – а, человек,

Твоею ложью окрылённый, с душою чёрной – упыря,

Кормящийся людскою болью во имя праздного царя.

 

О нём уже я говорила, да, власть фантома велика,

Но ты, надеюсь, не забыла, что он, всего лишь твой слуга?

Его могущество в бессилии, твоём, пред вечною женой,

Воспевшей светлое величье, пред обречённой суетой.

 

Давила ты, я возрождала, ты давишь, я рождаю вновь,

Тем и нетленна суть начала, тем и священна жизни кровь.

Твоя же суть, и впрямь ущербна, любою образностью форм,

И в переносном смысле тленна, и более того в прямом.

 

                                        Смерть

 

О, сколько пафоса хмельного, ты б, так боролась с суетой,

Своих наместников червивых, рождённых вечною женой.

Они судьбой вполне довольны, в моих услугах растворясь,

А ты, меня винишь в экспромте, принёсшим чёрную напасть,

На лоно голубой планеты, рождённой, чтобы умереть,

От лживых строк твоих сонетов, придётся смертнице сгореть,

В кровавой длани Люцифера – предтече, леденящей мглы,

И круг земли полно примеров, им взятой, у сознанья – мзды.

Так было, есть, и будет вечно, астрал тому благоволит,

Предпочитая тьму, бессмертью, что лживым пафосом саднит.

 

И ты, о том прекрасно знаешь, так, кто из нас, погряз во лжи?

Ты, что начало смерти славишь, иль я, что славлю крах игры,

Затеянной твоим величьем, с твоей же, страстью колдовской,

Что клоп, пленённый романтизмом, назвал любовью неземной?

 

На счёт восторга неземного, строптивец оказался прав,

Да…, для острожника слепого, твой дар, стал лучшей из забав.

Но так же, роковой ошибкой, расплатой за сладчайший грех,

Что назвала ты, чёрной пыткой, в фаворе дьявольских утех…

 

Несовершенство очевидно, любовь, не в силах опекать,

Его спесивую гордыню, и факт сей, глупо отрицать.

Идеалисты, гуманисты, пророки, боги – всё абсурд,

То – жертвенник моей корысти, а не возвышенный уют,

Твоих соплей любвеобильных, на затхлых книжных стеллажах,

Там и сгниёт их кодекс истин, а я, развею гнусный прах,

По бесконечности пустынной, воздав страдалице покой,

От всякой чувственности лживой, и нереальной, и живой.

 

Зачем тянуть с концовкой пьесы? Отдай мне землю, отступись,

Она измучена, сей скверной, я смою пагубную слизь.

Земля уснёт в моих объятьях, забыв о мыслящей чуме,

О незаслуженных проклятьях, рождённых в лживой голове,

Изгоев призрачного рая, дельцов, духовной наготы,

Пришедших к гибельному краю своей возвышенной мечты.

 

                                            Жизнь

 

Да…, беспристрастность торжествует, в твоих безжизненных устах,

Парадоксальный бред шлифуя, на виртуальных стапелях,

Сдавивших сумраком погоста, мною возлюбленную твердь,

Сознанье, увязав с наростом, яд льющего на жизнь, и смерть.

 

Твоя тревога мне понятна, а вот сочувствие, гнетёт…

С того быть может нереален, в людском сознании твой полёт?

Твой страх, пред чувственною мыслью, имеет почву под собой,

Поскольку свет моей, корысти, реально властен над зимой,

Безжизненной астральной пыли, в разводах чёрного огня,

И это радует богиню, цветущих красок бытия…

 

Судьбой земли, владеет время, не слуг его, извечный ход,

Так что, твоих забот стремленье, не повлияет на исход,

Сей цитадели мирозданья, разумности принявшей свет.

Расцвет его иль увяданье, имеет здесь приоритет?

Сегодня важно без сомненья, но лишь для разума земли,

В её, душевном откровении, крах, иль восторг твоей зари.

 

Я, человечество не брошу, тебе ль мне это говорить?

Библейский Ной – пример расхожий, в том, что не склонна я шутить.

А ты, порочишь гуманистов, воспевших вечную зарю,

Земных животворящих истин…, тебя не гложет дежавю?

Концовки нынешнего спора, хотя прости, извечен он,

Знать и конец – лишь фарс укора, для мною вскормленных племён.

 

Что делать, и меня пугает, порой разумный человек,

Его пытливость удивляет, в стремлении обуздать наш бег…

Бесцеремонное вторженье в истоки жизненной реки,

Тревожит и меня не меньше, твоей заботливой руки.

Но кто сказал, что смертный разум, не в силах перейти черты,

Твоей сакраментальной тайны? Примеров нет, но, есть мечты,

Блюстителей моей харизмы, и мне по нраву сей настрой,

Пусть притязанья их, наивны, нелепы, и смешны порой,

Но свет прогресса очевиден, а мрак забвенья потеснён…

Твой ход, как прежде – примитивен, поскольку истины лишён,

Той истины, что прежде сути, непреходящих величин,

Как и твоей астральной жути, чей мрак, так вечностью любим.

Но не настолько, чтоб оставить за нею ипостась свою,

Суть вечности – движенье славить, и жизни страстную зарю.

 

Что, измельчали сателлиты? Упились кровью палачи?

Где, маяки твоей элиты, путь осветившие в ночи,

Порабощённому сознанью, мною измученных клопов,

Твоим укрытых состраданьем, во тьме могильных погребов?

 

Надеюсь прежнего размаха, твой серп уже не повторит,

Прогнила вековая плаха, где мраком правил троглодит.

 

                                        Смерть

 

От дежавю я не страдаю, могиле память не нужна,

Она для кандидатов рая, твоею ложью рождена.

Сколько иронии, сарказма, в животрепещущих устах,

От догм, до полного маразма дошла ты, славя смертный прах.

 

И впрямь, забавная игрушка, для жизни – мыслящая тварь,

Особо клоп, с нетленным чувством, что вознесла ты на алтарь,

Непреходящего величья, где дух мой, на правах шута,

Как дьявол пред Творцом двуличным, виляет кончиком хвоста,

В еврейском опусе движенья, к бессмертью, смертного клопа,

Завравшегося вдохновенно, ища кумира и врага…

 

Две крайности твоих амбиций, вменённых жертве бытия,

Так что, не путай – смерть, и мысли, тобою вскормленного Я.

Они твоих иллюзий дети, здесь, ни прибавить, ни отнять,

Абсурд библейской круговерти, лишь подтверждает ту печать.

 

Твоим блюстителям и вправду, и неба мало, и земли,

Тщеславьем, утоляя жажду, их разум, вне моей петли,

Сознанье, облачив в бессмертье, блуждает средь палящих звёзд,

В любовном растворясь томлении, отторгнув сумрачный погост,

Влекомый фантазийным бредом, порочность, возведя в закон,

Насытившись волшебным светом, всё ж, попадают в мой – загон,

Где гнёт реальности низводит, восторженность твоих основ,

И жертва вечности нисходит, в предел могильных погребов.

 

Замкнулся круг твоей забавы, разверзся мрак моих забот,

Твой абсолют, во мгле не тает, клоп же, в ней попросту – гниёт.

 

Строптивец, обречён на гибель, как ни прискорбно, то звучит,

И не моя, твоя обитель, развязке сей благоволит…

Твоё возвышенное чувство, погубит мерзкого клопа,

Садом, затмив своим искусством, любовь пожрёт его стада.

Ни дьявол, ни святой архангел, сознанью скверны, не указ,

К тому же, миф давно раздавлен, стопой губительных зараз,

Пытливым разумом рождённых, с твоей натруженной руки,

Её сей червь и обескровит, приняв лишь страсть, от нег любви.

Он сам откажется от чуда животворящего огня,

Приняв от извращений блуда – конец земного бытия.

 

А свет непреходящих истин? Здесь я с тобою соглашусь,

Необходим, для вечной жизни, ему перечить не берусь…

Я, его преданный ценитель, без грёз, вселенная пуста,

Я, оценю твою обитель, где б, не сбылась любви мечта…

В любом из уголков вселенной, иль хладе сумрачных углов,

Где гений твой, в веках нетленный, не прославлял сознанья кров.

 

Возможно ль, сузить бесконечность, до пресловутого дворца,

В котором пребывает вечность, в лице безликого Творца?

Увы, каким бы ни был разум, он развенчает лживый стих,

А далее, лишь время скажет, что обретёт сознанья жмых.

 

Дать ему шанс на воскрешенье, иль растворить в бесплодной мгле.

Астрал – есть вечное движенье, присущ закон сей и земле…

Что к этой крохотной песчинке, тебя так ревностно влечёт?

Таких планет в пространстве зыбком, и беглый, необъятен счёт…

 

Всему виной – любвеобильность, твоя, к зарвавшемся клопам,

Любовь…, сей мощи меркантильность, и в мой уют, несёт свой срам.

Безумным вымыслом заполнив, безмолвье гиблой пустоты,

Вменяет мне свои законы, стараньями твоей мечты,

Что множат мудрецы земные, или глупцы вселенских шхер,

Вливая чувственность живую в бездушье омертвевших сфер.

 

С момента появленья мысли, до нынешней лихой поры,

Не уставая, смертный пишет о жителях загробной мглы,

Как впрочем, и благого света, бывает и наоборот,

Здесь всё зависит от монеты, иль властных, низменных забот.

 

Церковников изжито время, увы, страстей не победив,

Да и беспочвенная вера, имела прикладной мотив,

Для мысли страждущей величья, на этом жалком островке.

Прости меня за тон циничный, но крах, невидим лишь тебе…

 

Пришли к тому же, что имели, вначале чувственных затей,

Бессмысленность сей канители, не утвердит твоих идей,

О царстве нравственных амбиций, клопу плевать на твой восторг,

Его амбициозность в мыслях, где святы – бойня, власть и торг.

 

Довольно вспомнить катастрофу, что напрочь извела сей род!

Ты, снова возведя Голгофу, клянёшь, как прежде мой поход…

Хоть сотни раз начни сначала, в финальной сцене – катаклизм,

Я – здесь, а значит и начало, комизма, обретёт трагизм.

 

Надеюсь, с этим ты согласна? Довольно спорить ни о чём,

Пора и делом заниматься, клоп ждёт нас, с правдой и враньём.

Ведь ничего не изменилось в понятиях добра и зла,

От нашей перебранки милой, всё тот же свет, и та же мгла,

Над чудотворною планетой, давно проклявшей наш союз,

Увы, дитя с разумным бредом, для странницы, нелёгкий груз…

 

                                                Жизнь

 

Бессмысленно и вправду спорить с бездушьем бездны ледяной,

Где вместо глаз, уют простора с одной возвышенной мечтой…

Но к счастью, ей не воплотиться в своих логических ходах,

Пока абсурдные зарницы, сверкают истиной впотьмах,

Изрытых логикой кипучей до основанья чёрных дыр,

Где даже ты – нелепый случай, не то что, мой хмельной трактир.

 

Земной затворник сам решает, что ему славить, что хулить,

Тебя ведь, это в нём прельщает? К чему тогда меня, гневить?

Прижми свой хвост, и молча, следуй, за жизнью, режа суету.

Когда узришь, любви победу, сама сползёшь в свою дыру.

 

Так было, есть, и будет присно, как говорит земной пророк,

Так предначертано им жизнью, пока здесь бьёт, её исток.

И вера им необходима, без веры в нечто, трудно жить,

Пока вольна над ними сила, что прославляет твою прыть.

Пока ты не даёшь им шанса, им нужен тот, кто шанс даёт,

Господь, фантом, мечта, не важно, надеждой человек живёт,

Надеждой на мою опеку, поскольку вечен жизни кров,

И он, благоволит стратегу, в отличие от твоих углов.

 

Он непременно сбросит путы, смертельной хватки вековой,

Убив в себе самом – Иуду, поверив в Сущий разум – свой!

 

Вернёмся к страсти и забвенью, пора влюбиться и всплакнуть,

Вливая свет во тьму безверья, к бессмертью открывая путь.

 

Нужна тебе, при этом вера? Или безверья суета?

Нет. Потому что, Я – нетленна, а ты, нетленности раба.

 

                                                                                                Леонид Раин.    

                                       Диалог

 

                                            Вот он и умер, твой бессмертный бог…

                                           Зачахнув от тоски в душе моей презренной,

                                           Проклятьем, осенив восторг мятежных строк,

                                          Исчез, средь суеты реальности согбенной.

 

                                        Действующие лица:

 

Жизнь.

Смерть.                                                  

 

 

                                    Смерть

 

Тебя не тяготит усталость? От бестолковой суеты,

Сводящей искреннюю радость наивных проблесков мечты,

К поэтике моих объятий, лишённой пресловутых нег,

Твоей идиллии предвзятой, в которой блудит человек…

 

Чудес пытаешься добиться от кучки мыслящих клопов?

Что сиротливо здесь ютятся, под перезвон моих оков.

Сколько столетий, глупо бьёшься над подлым племенем земным?

Бессмысленность лишь остаётся, под откровеньем стылых зим…

 

Чего ты только не вменяла, сознанью, с чувственной душой,

Из праха гений выдирая, бросала пред моей стопой…

 

Давила я, давлю, и буду, бесстрастно твой восторг давить,

Бессилен гений, пред абсурдом, что призван смертного плодить.

Кстати заметь, не мною призван, не сведуща я, в мелочах,

Людской губительной корысти, чья ж воля, их плодит впотьмах?

 

Я полагаю, что ты знаешь, кто этим бденьем поглощён,

Лишь одного не понимаю, с чего мой вклад так упрощён?

Удел мой, право незавидный, в сравнении с щедростью твоей,

Грехов ты даришь список длинный, а я, лишь мистику страстей.

Несправедливо, не находишь? Но я, обиды не таю,

Я даже рада, если хочешь, нужды нет, славить смерть в раю…

В отличии от вас с Надеждой я вовсе не умею лгать,

И не торгую фальшью бренной, влив её, в божью благодать.

 

                                             Жизнь

 

Блестящее опроверженье моих стоических забот,

В сей цитадели, вечных терний, презревшей, твой астральный гнёт.

Что тебя более тревожит, моя усталость, иль клопы?

Иль всё-таки желанье гложет, в сей мир вонзить свои клыки?

 

Последнее правдоподобней, хотя, прости, ведь смерть не лжёт,

Да и с Надеждою в раздоре, к чему ей разума полёт…?

Одно лишь, несколько смущает меня в бесстрастности твоей,

Кто сеет мёртвый хлад в астрале, ступая, след стопы моей?

Кто одержимостью пленённый плодит безжизненную мглу,

Вливая в разум яд тлетворный, лелея чёрную мечту?

Питая чёрною надеждой свой ненасытный аппетит?

Кого, сознанья дух мятежный, своим ничтожеством страшит?

Или величием? Не знаешь? Предположений даже нет?

Я тоже, в домыслах теряюсь, смотря на траурный рассвет,

Опустошённого пространства, круг голубого островка…

Мглу ледяного постоянства, не смерти ль, жалует рука?

 

А откровенное вторженье в дыханье острова мечты,

И светлой неги преломленье, оскалом дьявольской звезды,

Деянья, той же жуткой длани, с такой же хваткой ледяной,

Сдавившей светлое сознанье, коварной, лживою петлёй…

 

Её удавка всё сильнее сжимает свет из века в век…

Пытаешь ты моё терпенье, но не сама – а, человек,

Твоею ложью окрылённый, с душою чёрной – упыря,

Кормящийся людскою болью во имя праздного царя.

 

О нём уже я говорила, да, власть фантома велика,

Но ты, надеюсь, не забыла, что он, всего лишь твой слуга?

Его могущество в бессилии, твоём, пред вечною женой,

Воспевшей светлое величье, пред обречённой суетой.

 

Давила ты, я возрождала, ты давишь, я рождаю вновь,

Тем и нетленна суть начала, тем и священна жизни кровь.

Твоя же суть, и впрямь ущербна, любою образностью форм,

И в переносном смысле тленна, и более того в прямом.

 

                                        Смерть

 

О, сколько пафоса хмельного, ты б, так боролась с суетой,

Своих наместников червивых, рождённых вечною женой.

Они судьбой вполне довольны, в моих услугах растворясь,

А ты, меня винишь в экспромте, принёсшим чёрную напасть,

На лоно голубой планеты, рождённой, чтобы умереть,

От лживых строк твоих сонетов, придётся смертнице сгореть,

В кровавой длани Люцифера – предтече, леденящей мглы,

И круг земли полно примеров, им взятой, у сознанья – мзды.

Так было, есть, и будет вечно, астрал тому благоволит,

Предпочитая тьму, бессмертью, что лживым пафосом саднит.

 

И ты, о том прекрасно знаешь, так, кто из нас, погряз во лжи?

Ты, что начало смерти славишь, иль я, что славлю крах игры,

Затеянной твоим величьем, с твоей же, страстью колдовской,

Что клоп, пленённый романтизмом, назвал любовью неземной?

 

На счёт восторга неземного, строптивец оказался прав,

Да…, для острожника слепого, твой дар, стал лучшей из забав.

Но так же, роковой ошибкой, расплатой за сладчайший грех,

Что назвала ты, чёрной пыткой, в фаворе дьявольских утех…

 

Несовершенство очевидно, любовь, не в силах опекать,

Его спесивую гордыню, и факт сей, глупо отрицать.

Идеалисты, гуманисты, пророки, боги – всё абсурд,

То – жертвенник моей корысти, а не возвышенный уют,

Твоих соплей любвеобильных, на затхлых книжных стеллажах,

Там и сгниёт их кодекс истин, а я, развею гнусный прах,

По бесконечности пустынной, воздав страдалице покой,

От всякой чувственности лживой, и нереальной, и живой.

 

Зачем тянуть с концовкой пьесы? Отдай мне землю, отступись,

Она измучена, сей скверной, я смою пагубную слизь.

Земля уснёт в моих объятьях, забыв о мыслящей чуме,

О незаслуженных проклятьях, рождённых в лживой голове,

Изгоев призрачного рая, дельцов, духовной наготы,

Пришедших к гибельному краю своей возвышенной мечты.

 

                                            Жизнь

 

Да…, беспристрастность торжествует, в твоих безжизненных устах,

Парадоксальный бред шлифуя, на виртуальных стапелях,

Сдавивших сумраком погоста, мною возлюбленную твердь,

Сознанье, увязав с наростом, яд льющего на жизнь, и смерть.

 

Твоя тревога мне понятна, а вот сочувствие, гнетёт…

С того быть может нереален, в людском сознании твой полёт?

Твой страх, пред чувственною мыслью, имеет почву под собой,

Поскольку свет моей, корысти, реально властен над зимой,

Безжизненной астральной пыли, в разводах чёрного огня,

И это радует богиню, цветущих красок бытия…

 

Судьбой земли, владеет время, не слуг его, извечный ход,

Так что, твоих забот стремленье, не повлияет на исход,

Сей цитадели мирозданья, разумности принявшей свет.

Расцвет его иль увяданье, имеет здесь приоритет?

Сегодня важно без сомненья, но лишь для разума земли,

В её, душевном откровении, крах, иль восторг твоей зари.

 

Я, человечество не брошу, тебе ль мне это говорить?

Библейский Ной – пример расхожий, в том, что не склонна я шутить.

А ты, порочишь гуманистов, воспевших вечную зарю,

Земных животворящих истин…, тебя не гложет дежавю?

Концовки нынешнего спора, хотя прости, извечен он,

Знать и конец – лишь фарс укора, для мною вскормленных племён.

 

Что делать, и меня пугает, порой разумный человек,

Его пытливость удивляет, в стремлении обуздать наш бег…

Бесцеремонное вторженье в истоки жизненной реки,

Тревожит и меня не меньше, твоей заботливой руки.

Но кто сказал, что смертный разум, не в силах перейти черты,

Твоей сакраментальной тайны? Примеров нет, но, есть мечты,

Блюстителей моей харизмы, и мне по нраву сей настрой,

Пусть притязанья их, наивны, нелепы, и смешны порой,

Но свет прогресса очевиден, а мрак забвенья потеснён…

Твой ход, как прежде – примитивен, поскольку истины лишён,

Той истины, что прежде сути, непреходящих величин,

Как и твоей астральной жути, чей мрак, так вечностью любим.

Но не настолько, чтоб оставить за нею ипостась свою,

Суть вечности – движенье славить, и жизни страстную зарю.

 

Что, измельчали сателлиты? Упились кровью палачи?

Где, маяки твоей элиты, путь осветившие в ночи,

Порабощённому сознанью, мною измученных клопов,

Твоим укрытых состраданьем, во тьме могильных погребов?

 

Надеюсь прежнего размаха, твой серп уже не повторит,

Прогнила вековая плаха, где мраком правил троглодит.

 

                                        Смерть

 

От дежавю я не страдаю, могиле память не нужна,

Она для кандидатов рая, твоею ложью рождена.

Сколько иронии, сарказма, в животрепещущих устах,

От догм, до полного маразма дошла ты, славя смертный прах.

 

И впрямь, забавная игрушка, для жизни – мыслящая тварь,

Особо клоп, с нетленным чувством, что вознесла ты на алтарь,

Непреходящего величья, где дух мой, на правах шута,

Как дьявол пред Творцом двуличным, виляет кончиком хвоста,

В еврейском опусе движенья, к бессмертью, смертного клопа,

Завравшегося вдохновенно, ища кумира и врага…

 

Две крайности твоих амбиций, вменённых жертве бытия,

Так что, не путай – смерть, и мысли, тобою вскормленного Я.

Они твоих иллюзий дети, здесь, ни прибавить, ни отнять,

Абсурд библейской круговерти, лишь подтверждает ту печать.

 

Твоим блюстителям и вправду, и неба мало, и земли,

Тщеславьем, утоляя жажду, их разум, вне моей петли,

Сознанье, облачив в бессмертье, блуждает средь палящих звёзд,

В любовном растворясь томлении, отторгнув сумрачный погост,

Влекомый фантазийным бредом, порочность, возведя в закон,

Насытившись волшебным светом, всё ж, попадают в мой – загон,

Где гнёт реальности низводит, восторженность твоих основ,

И жертва вечности нисходит, в предел могильных погребов.

 

Замкнулся круг твоей забавы, разверзся мрак моих забот,

Твой абсолют, во мгле не тает, клоп же, в ней попросту – гниёт.

 

Строптивец, обречён на гибель, как ни прискорбно, то звучит,

И не моя, твоя обитель, развязке сей благоволит…

Твоё возвышенное чувство, погубит мерзкого клопа,

Садом, затмив своим искусством, любовь пожрёт его стада.

Ни дьявол, ни святой архангел, сознанью скверны, не указ,

К тому же, миф давно раздавлен, стопой губительных зараз,

Пытливым разумом рождённых, с твоей натруженной руки,

Её сей червь и обескровит, приняв лишь страсть, от нег любви.

Он сам откажется от чуда животворящего огня,

Приняв от извращений блуда – конец земного бытия.

 

А свет непреходящих истин? Здесь я с тобою соглашусь,

Необходим, для вечной жизни, ему перечить не берусь…

Я, его преданный ценитель, без грёз, вселенная пуста,

Я, оценю твою обитель, где б, не сбылась любви мечта…

В любом из уголков вселенной, иль хладе сумрачных углов,

Где гений твой, в веках нетленный, не прославлял сознанья кров.

 

Возможно ль, сузить бесконечность, до пресловутого дворца,

В котором пребывает вечность, в лице безликого Творца?

Увы, каким бы ни был разум, он развенчает лживый стих,

А далее, лишь время скажет, что обретёт сознанья жмых.

 

Дать ему шанс на воскрешенье, иль растворить в бесплодной мгле.

Астрал – есть вечное движенье, присущ закон сей и земле…

Что к этой крохотной песчинке, тебя так ревностно влечёт?

Таких планет в пространстве зыбком, и беглый, необъятен счёт…

 

Всему виной – любвеобильность, твоя, к зарвавшемся клопам,

Любовь…, сей мощи меркантильность, и в мой уют, несёт свой срам.

Безумным вымыслом заполнив, безмолвье гиблой пустоты,

Вменяет мне свои законы, стараньями твоей мечты,

Что множат мудрецы земные, или глупцы вселенских шхер,

Вливая чувственность живую в бездушье омертвевших сфер.

 

С момента появленья мысли, до нынешней лихой поры,

Не уставая, смертный пишет о жителях загробной мглы,

Как впрочем, и благого света, бывает и наоборот,

Здесь всё зависит от монеты, иль властных, низменных забот.

 

Церковников изжито время, увы, страстей не победив,

Да и беспочвенная вера, имела прикладной мотив,

Для мысли страждущей величья, на этом жалком островке.

Прости меня за тон циничный, но крах, невидим лишь тебе…

 

Пришли к тому же, что имели, вначале чувственных затей,

Бессмысленность сей канители, не утвердит твоих идей,

О царстве нравственных амбиций, клопу плевать на твой восторг,

Его амбициозность в мыслях, где святы – бойня, власть и торг.

 

Довольно вспомнить катастрофу, что напрочь извела сей род!

Ты, снова возведя Голгофу, клянёшь, как прежде мой поход…

Хоть сотни раз начни сначала, в финальной сцене – катаклизм,

Я – здесь, а значит и начало, комизма, обретёт трагизм.

 

Надеюсь, с этим ты согласна? Довольно спорить ни о чём,

Пора и делом заниматься, клоп ждёт нас, с правдой и враньём.

Ведь ничего не изменилось в понятиях добра и зла,

От нашей перебранки милой, всё тот же свет, и та же мгла,

Над чудотворною планетой, давно проклявшей наш союз,

Увы, дитя с разумным бредом, для странницы, нелёгкий груз…

 

                                                Жизнь

 

Бессмысленно и вправду спорить с бездушьем бездны ледяной,

Где вместо глаз, уют простора с одной возвышенной мечтой…

Но к счастью, ей не воплотиться в своих логических ходах,

Пока абсурдные зарницы, сверкают истиной впотьмах,

Изрытых логикой кипучей до основанья чёрных дыр,

Где даже ты – нелепый случай, не то что, мой хмельной трактир.

 

Земной затворник сам решает, что ему славить, что хулить,

Тебя ведь, это в нём прельщает? К чему тогда меня, гневить?

Прижми свой хвост, и молча, следуй, за жизнью, режа суету.

Когда узришь, любви победу, сама сползёшь в свою дыру.

 

Так было, есть, и будет присно, как говорит земной пророк,

Так предначертано им жизнью, пока здесь бьёт, её исток.

И вера им необходима, без веры в нечто, трудно жить,

Пока вольна над ними сила, что прославляет твою прыть.

Пока ты не даёшь им шанса, им нужен тот, кто шанс даёт,

Господь, фантом, мечта, не важно, надеждой человек живёт,

Надеждой на мою опеку, поскольку вечен жизни кров,

И он, благоволит стратегу, в отличие от твоих углов.

 

Он непременно сбросит путы, смертельной хватки вековой,

Убив в себе самом – Иуду, поверив в Сущий разум – свой!

 

Вернёмся к страсти и забвенью, пора влюбиться и всплакнуть,

Вливая свет во тьму безверья, к бессмертью открывая путь.

 

Нужна тебе, при этом вера? Или безверья суета?

Нет. Потому что, Я – нетленна, а ты, нетленности раба.

 

                                                                                                Леонид Раин.    

 

 

 

 

 

© Copyright: Леонид Раин, 2012

Регистрационный номер №0049812

от 23 мая 2012

[Скрыть] Регистрационный номер 0049812 выдан для произведения:

 

                                       Диалог

 

                                            Вот он и умер, твой бессмертный бог…

                                           Зачахнув от тоски в душе моей презренной,

                                           Проклятьем, осенив восторг мятежных строк,

                                          Исчез, средь суеты реальности согбенной.

 

                                        Действующие лица:

 

Жизнь.

Смерть.                                                  

 

 

                                    Смерть

 

Тебя не тяготит усталость? От бестолковой суеты,

Сводящей искреннюю радость наивных проблесков мечты,

К поэтике моих объятий, лишённой пресловутых нег,

Твоей идиллии предвзятой, в которой блудит человек…

 

Чудес пытаешься добиться от кучки мыслящих клопов?

Что сиротливо здесь ютятся, под перезвон моих оков.

Сколько столетий, глупо бьёшься над подлым племенем земным?

Бессмысленность лишь остаётся, под откровеньем стылых зим…

 

Чего ты только не вменяла, сознанью, с чувственной душой,

Из праха гений выдирая, бросала пред моей стопой…

 

Давила я, давлю, и буду, бесстрастно твой восторг давить,

Бессилен гений, пред абсурдом, что призван смертного плодить.

Кстати заметь, не мною призван, не сведуща я, в мелочах,

Людской губительной корысти, чья ж воля, их плодит впотьмах?

 

Я полагаю, что ты знаешь, кто этим бденьем поглощён,

Лишь одного не понимаю, с чего мой вклад так упрощён?

Удел мой, право незавидный, в сравнении с щедростью твоей,

Грехов ты даришь список длинный, а я, лишь мистику страстей.

Несправедливо, не находишь? Но я, обиды не таю,

Я даже рада, если хочешь, нужды нет, славить смерть в раю…

В отличии от вас с Надеждой я вовсе не умею лгать,

И не торгую фальшью бренной, влив её, в божью благодать.

 

                                             Жизнь

 

Блестящее опроверженье моих стоических забот,

В сей цитадели, вечных терний, презревшей, твой астральный гнёт.

Что тебя более тревожит, моя усталость, иль клопы?

Иль всё-таки желанье гложет, в сей мир вонзить свои клыки?

 

Последнее правдоподобней, хотя, прости, ведь смерть не лжёт,

Да и с Надеждою в раздоре, к чему ей разума полёт…?

Одно лишь, несколько смущает меня в бесстрастности твоей,

Кто сеет мёртвый хлад в астрале, ступая, след стопы моей?

Кто одержимостью пленённый плодит безжизненную мглу,

Вливая в разум яд тлетворный, лелея чёрную мечту?

Питая чёрною надеждой свой ненасытный аппетит?

Кого, сознанья дух мятежный, своим ничтожеством страшит?

Или величием? Не знаешь? Предположений даже нет?

Я тоже, в домыслах теряюсь, смотря на траурный рассвет,

Опустошённого пространства, круг голубого островка…

Мглу ледяного постоянства, не смерти ль, жалует рука?

 

А откровенное вторженье в дыханье острова мечты,

И светлой неги преломленье, оскалом дьявольской звезды,

Деянья, той же жуткой длани, с такой же хваткой ледяной,

Сдавившей светлое сознанье, коварной, лживою петлёй…

 

Её удавка всё сильнее сжимает свет из века в век…

Пытаешь ты моё терпенье, но не сама – а, человек,

Твоею ложью окрылённый, с душою чёрной – упыря,

Кормящийся людскою болью во имя праздного царя.

 

О нём уже я говорила, да, власть фантома велика,

Но ты, надеюсь, не забыла, что он, всего лишь твой слуга?

Его могущество в бессилии, твоём, пред вечною женой,

Воспевшей светлое величье, пред обречённой суетой.

 

Давила ты, я возрождала, ты давишь, я рождаю вновь,

Тем и нетленна суть начала, тем и священна жизни кровь.

Твоя же суть, и впрямь ущербна, любою образностью форм,

И в переносном смысле тленна, и более того в прямом.

 

                                        Смерть

 

О, сколько пафоса хмельного, ты б, так боролась с суетой,

Своих наместников червивых, рождённых вечною женой.

Они судьбой вполне довольны, в моих услугах растворясь,

А ты, меня винишь в экспромте, принёсшим чёрную напасть,

На лоно голубой планеты, рождённой, чтобы умереть,

От лживых строк твоих сонетов, придётся смертнице сгореть,

В кровавой длани Люцифера – предтече, леденящей мглы,

И круг земли полно примеров, им взятой, у сознанья – мзды.

Так было, есть, и будет вечно, астрал тому благоволит,

Предпочитая тьму, бессмертью, что лживым пафосом саднит.

 

И ты, о том прекрасно знаешь, так, кто из нас, погряз во лжи?

Ты, что начало смерти славишь, иль я, что славлю крах игры,

Затеянной твоим величьем, с твоей же, страстью колдовской,

Что клоп, пленённый романтизмом, назвал любовью неземной?

 

На счёт восторга неземного, строптивец оказался прав,

Да…, для острожника слепого, твой дар, стал лучшей из забав.

Но так же, роковой ошибкой, расплатой за сладчайший грех,

Что назвала ты, чёрной пыткой, в фаворе дьявольских утех…

 

Несовершенство очевидно, любовь, не в силах опекать,

Его спесивую гордыню, и факт сей, глупо отрицать.

Идеалисты, гуманисты, пророки, боги – всё абсурд,

То – жертвенник моей корысти, а не возвышенный уют,

Твоих соплей любвеобильных, на затхлых книжных стеллажах,

Там и сгниёт их кодекс истин, а я, развею гнусный прах,

По бесконечности пустынной, воздав страдалице покой,

От всякой чувственности лживой, и нереальной, и живой.

 

Зачем тянуть с концовкой пьесы? Отдай мне землю, отступись,

Она измучена, сей скверной, я смою пагубную слизь.

Земля уснёт в моих объятьях, забыв о мыслящей чуме,

О незаслуженных проклятьях, рождённых в лживой голове,

Изгоев призрачного рая, дельцов, духовной наготы,

Пришедших к гибельному краю своей возвышенной мечты.

 

                                            Жизнь

 

Да…, беспристрастность торжествует, в твоих безжизненных устах,

Парадоксальный бред шлифуя, на виртуальных стапелях,

Сдавивших сумраком погоста, мною возлюбленную твердь,

Сознанье, увязав с наростом, яд льющего на жизнь, и смерть.

 

Твоя тревога мне понятна, а вот сочувствие, гнетёт…

С того быть может нереален, в людском сознании твой полёт?

Твой страх, пред чувственною мыслью, имеет почву под собой,

Поскольку свет моей, корысти, реально властен над зимой,

Безжизненной астральной пыли, в разводах чёрного огня,

И это радует богиню, цветущих красок бытия…

 

Судьбой земли, владеет время, не слуг его, извечный ход,

Так что, твоих забот стремленье, не повлияет на исход,

Сей цитадели мирозданья, разумности принявшей свет.

Расцвет его иль увяданье, имеет здесь приоритет?

Сегодня важно без сомненья, но лишь для разума земли,

В её, душевном откровении, крах, иль восторг твоей зари.

 

Я, человечество не брошу, тебе ль мне это говорить?

Библейский Ной – пример расхожий, в том, что не склонна я шутить.

А ты, порочишь гуманистов, воспевших вечную зарю,

Земных животворящих истин…, тебя не гложет дежавю?

Концовки нынешнего спора, хотя прости, извечен он,

Знать и конец – лишь фарс укора, для мною вскормленных племён.

 

Что делать, и меня пугает, порой разумный человек,

Его пытливость удивляет, в стремлении обуздать наш бег…

Бесцеремонное вторженье в истоки жизненной реки,

Тревожит и меня не меньше, твоей заботливой руки.

Но кто сказал, что смертный разум, не в силах перейти черты,

Твоей сакраментальной тайны? Примеров нет, но, есть мечты,

Блюстителей моей харизмы, и мне по нраву сей настрой,

Пусть притязанья их, наивны, нелепы, и смешны порой,

Но свет прогресса очевиден, а мрак забвенья потеснён…

Твой ход, как прежде – примитивен, поскольку истины лишён,

Той истины, что прежде сути, непреходящих величин,

Как и твоей астральной жути, чей мрак, так вечностью любим.

Но не настолько, чтоб оставить за нею ипостась свою,

Суть вечности – движенье славить, и жизни страстную зарю.

 

Что, измельчали сателлиты? Упились кровью палачи?

Где, маяки твоей элиты, путь осветившие в ночи,

Порабощённому сознанью, мною измученных клопов,

Твоим укрытых состраданьем, во тьме могильных погребов?

 

Надеюсь прежнего размаха, твой серп уже не повторит,

Прогнила вековая плаха, где мраком правил троглодит.

 

                                        Смерть

 

От дежавю я не страдаю, могиле память не нужна,

Она для кандидатов рая, твоею ложью рождена.

Сколько иронии, сарказма, в животрепещущих устах,

От догм, до полного маразма дошла ты, славя смертный прах.

 

И впрямь, забавная игрушка, для жизни – мыслящая тварь,

Особо клоп, с нетленным чувством, что вознесла ты на алтарь,

Непреходящего величья, где дух мой, на правах шута,

Как дьявол пред Творцом двуличным, виляет кончиком хвоста,

В еврейском опусе движенья, к бессмертью, смертного клопа,

Завравшегося вдохновенно, ища кумира и врага…

 

Две крайности твоих амбиций, вменённых жертве бытия,

Так что, не путай – смерть, и мысли, тобою вскормленного Я.

Они твоих иллюзий дети, здесь, ни прибавить, ни отнять,

Абсурд библейской круговерти, лишь подтверждает ту печать.

 

Твоим блюстителям и вправду, и неба мало, и земли,

Тщеславьем, утоляя жажду, их разум, вне моей петли,

Сознанье, облачив в бессмертье, блуждает средь палящих звёзд,

В любовном растворясь томлении, отторгнув сумрачный погост,

Влекомый фантазийным бредом, порочность, возведя в закон,

Насытившись волшебным светом, всё ж, попадают в мой – загон,

Где гнёт реальности низводит, восторженность твоих основ,

И жертва вечности нисходит, в предел могильных погребов.

 

Замкнулся круг твоей забавы, разверзся мрак моих забот,

Твой абсолют, во мгле не тает, клоп же, в ней попросту – гниёт.

 

Строптивец, обречён на гибель, как ни прискорбно, то звучит,

И не моя, твоя обитель, развязке сей благоволит…

Твоё возвышенное чувство, погубит мерзкого клопа,

Садом, затмив своим искусством, любовь пожрёт его стада.

Ни дьявол, ни святой архангел, сознанью скверны, не указ,

К тому же, миф давно раздавлен, стопой губительных зараз,

Пытливым разумом рождённых, с твоей натруженной руки,

Её сей червь и обескровит, приняв лишь страсть, от нег любви.

Он сам откажется от чуда животворящего огня,

Приняв от извращений блуда – конец земного бытия.

 

А свет непреходящих истин? Здесь я с тобою соглашусь,

Необходим, для вечной жизни, ему перечить не берусь…

Я, его преданный ценитель, без грёз, вселенная пуста,

Я, оценю твою обитель, где б, не сбылась любви мечта…

В любом из уголков вселенной, иль хладе сумрачных углов,

Где гений твой, в веках нетленный, не прославлял сознанья кров.

 

Возможно ль, сузить бесконечность, до пресловутого дворца,

В котором пребывает вечность, в лице безликого Творца?

Увы, каким бы ни был разум, он развенчает лживый стих,

А далее, лишь время скажет, что обретёт сознанья жмых.

 

Дать ему шанс на воскрешенье, иль растворить в бесплодной мгле.

Астрал – есть вечное движенье, присущ закон сей и земле…

Что к этой крохотной песчинке, тебя так ревностно влечёт?

Таких планет в пространстве зыбком, и беглый, необъятен счёт…

 

Всему виной – любвеобильность, твоя, к зарвавшемся клопам,

Любовь…, сей мощи меркантильность, и в мой уют, несёт свой срам.

Безумным вымыслом заполнив, безмолвье гиблой пустоты,

Вменяет мне свои законы, стараньями твоей мечты,

Что множат мудрецы земные, или глупцы вселенских шхер,

Вливая чувственность живую в бездушье омертвевших сфер.

 

С момента появленья мысли, до нынешней лихой поры,

Не уставая, смертный пишет о жителях загробной мглы,

Как впрочем, и благого света, бывает и наоборот,

Здесь всё зависит от монеты, иль властных, низменных забот.

 

Церковников изжито время, увы, страстей не победив,

Да и беспочвенная вера, имела прикладной мотив,

Для мысли страждущей величья, на этом жалком островке.

Прости меня за тон циничный, но крах, невидим лишь тебе…

 

Пришли к тому же, что имели, вначале чувственных затей,

Бессмысленность сей канители, не утвердит твоих идей,

О царстве нравственных амбиций, клопу плевать на твой восторг,

Его амбициозность в мыслях, где святы – бойня, власть и торг.

 

Довольно вспомнить катастрофу, что напрочь извела сей род!

Ты, снова возведя Голгофу, клянёшь, как прежде мой поход…

Хоть сотни раз начни сначала, в финальной сцене – катаклизм,

Я – здесь, а значит и начало, комизма, обретёт трагизм.

 

Надеюсь, с этим ты согласна? Довольно спорить ни о чём,

Пора и делом заниматься, клоп ждёт нас, с правдой и враньём.

Ведь ничего не изменилось в понятиях добра и зла,

От нашей перебранки милой, всё тот же свет, и та же мгла,

Над чудотворною планетой, давно проклявшей наш союз,

Увы, дитя с разумным бредом, для странницы, нелёгкий груз…

 

                                                Жизнь

 

Бессмысленно и вправду спорить с бездушьем бездны ледяной,

Где вместо глаз, уют простора с одной возвышенной мечтой…

Но к счастью, ей не воплотиться в своих логических ходах,

Пока абсурдные зарницы, сверкают истиной впотьмах,

Изрытых логикой кипучей до основанья чёрных дыр,

Где даже ты – нелепый случай, не то что, мой хмельной трактир.

 

Земной затворник сам решает, что ему славить, что хулить,

Тебя ведь, это в нём прельщает? К чему тогда меня, гневить?

Прижми свой хвост, и молча, следуй, за жизнью, режа суету.

Когда узришь, любви победу, сама сползёшь в свою дыру.

 

Так было, есть, и будет присно, как говорит земной пророк,

Так предначертано им жизнью, пока здесь бьёт, её исток.

И вера им необходима, без веры в нечто, трудно жить,

Пока вольна над ними сила, что прославляет твою прыть.

Пока ты не даёшь им шанса, им нужен тот, кто шанс даёт,

Господь, фантом, мечта, не важно, надеждой человек живёт,

Надеждой на мою опеку, поскольку вечен жизни кров,

И он, благоволит стратегу, в отличие от твоих углов.

 

Он непременно сбросит путы, смертельной хватки вековой,

Убив в себе самом – Иуду, поверив в Сущий разум – свой!

 

Вернёмся к страсти и забвенью, пора влюбиться и всплакнуть,

Вливая свет во тьму безверья, к бессмертью открывая путь.

 

Нужна тебе, при этом вера? Или безверья суета?

Нет. Потому что, Я – нетленна, а ты, нетленности раба.

 

                                                                                                Леонид Раин.    

                                       Диалог

 

                                            Вот он и умер, твой бессмертный бог…

                                           Зачахнув от тоски в душе моей презренной,

                                           Проклятьем, осенив восторг мятежных строк,

                                          Исчез, средь суеты реальности согбенной.

 

                                        Действующие лица:

 

Жизнь.

Смерть.                                                  

 

 

                                    Смерть

 

Тебя не тяготит усталость? От бестолковой суеты,

Сводящей искреннюю радость наивных проблесков мечты,

К поэтике моих объятий, лишённой пресловутых нег,

Твоей идиллии предвзятой, в которой блудит человек…

 

Чудес пытаешься добиться от кучки мыслящих клопов?

Что сиротливо здесь ютятся, под перезвон моих оков.

Сколько столетий, глупо бьёшься над подлым племенем земным?

Бессмысленность лишь остаётся, под откровеньем стылых зим…

 

Чего ты только не вменяла, сознанью, с чувственной душой,

Из праха гений выдирая, бросала пред моей стопой…

 

Давила я, давлю, и буду, бесстрастно твой восторг давить,

Бессилен гений, пред абсурдом, что призван смертного плодить.

Кстати заметь, не мною призван, не сведуща я, в мелочах,

Людской губительной корысти, чья ж воля, их плодит впотьмах?

 

Я полагаю, что ты знаешь, кто этим бденьем поглощён,

Лишь одного не понимаю, с чего мой вклад так упрощён?

Удел мой, право незавидный, в сравнении с щедростью твоей,

Грехов ты даришь список длинный, а я, лишь мистику страстей.

Несправедливо, не находишь? Но я, обиды не таю,

Я даже рада, если хочешь, нужды нет, славить смерть в раю…

В отличии от вас с Надеждой я вовсе не умею лгать,

И не торгую фальшью бренной, влив её, в божью благодать.

 

                                             Жизнь

 

Блестящее опроверженье моих стоических забот,

В сей цитадели, вечных терний, презревшей, твой астральный гнёт.

Что тебя более тревожит, моя усталость, иль клопы?

Иль всё-таки желанье гложет, в сей мир вонзить свои клыки?

 

Последнее правдоподобней, хотя, прости, ведь смерть не лжёт,

Да и с Надеждою в раздоре, к чему ей разума полёт…?

Одно лишь, несколько смущает меня в бесстрастности твоей,

Кто сеет мёртвый хлад в астрале, ступая, след стопы моей?

Кто одержимостью пленённый плодит безжизненную мглу,

Вливая в разум яд тлетворный, лелея чёрную мечту?

Питая чёрною надеждой свой ненасытный аппетит?

Кого, сознанья дух мятежный, своим ничтожеством страшит?

Или величием? Не знаешь? Предположений даже нет?

Я тоже, в домыслах теряюсь, смотря на траурный рассвет,

Опустошённого пространства, круг голубого островка…

Мглу ледяного постоянства, не смерти ль, жалует рука?

 

А откровенное вторженье в дыханье острова мечты,

И светлой неги преломленье, оскалом дьявольской звезды,

Деянья, той же жуткой длани, с такой же хваткой ледяной,

Сдавившей светлое сознанье, коварной, лживою петлёй…

 

Её удавка всё сильнее сжимает свет из века в век…

Пытаешь ты моё терпенье, но не сама – а, человек,

Твоею ложью окрылённый, с душою чёрной – упыря,

Кормящийся людскою болью во имя праздного царя.

 

О нём уже я говорила, да, власть фантома велика,

Но ты, надеюсь, не забыла, что он, всего лишь твой слуга?

Его могущество в бессилии, твоём, пред вечною женой,

Воспевшей светлое величье, пред обречённой суетой.

 

Давила ты, я возрождала, ты давишь, я рождаю вновь,

Тем и нетленна суть начала, тем и священна жизни кровь.

Твоя же суть, и впрямь ущербна, любою образностью форм,

И в переносном смысле тленна, и более того в прямом.

 

                                        Смерть

 

О, сколько пафоса хмельного, ты б, так боролась с суетой,

Своих наместников червивых, рождённых вечною женой.

Они судьбой вполне довольны, в моих услугах растворясь,

А ты, меня винишь в экспромте, принёсшим чёрную напасть,

На лоно голубой планеты, рождённой, чтобы умереть,

От лживых строк твоих сонетов, придётся смертнице сгореть,

В кровавой длани Люцифера – предтече, леденящей мглы,

И круг земли полно примеров, им взятой, у сознанья – мзды.

Так было, есть, и будет вечно, астрал тому благоволит,

Предпочитая тьму, бессмертью, что лживым пафосом саднит.

 

И ты, о том прекрасно знаешь, так, кто из нас, погряз во лжи?

Ты, что начало смерти славишь, иль я, что славлю крах игры,

Затеянной твоим величьем, с твоей же, страстью колдовской,

Что клоп, пленённый романтизмом, назвал любовью неземной?

 

На счёт восторга неземного, строптивец оказался прав,

Да…, для острожника слепого, твой дар, стал лучшей из забав.

Но так же, роковой ошибкой, расплатой за сладчайший грех,

Что назвала ты, чёрной пыткой, в фаворе дьявольских утех…

 

Несовершенство очевидно, любовь, не в силах опекать,

Его спесивую гордыню, и факт сей, глупо отрицать.

Идеалисты, гуманисты, пророки, боги – всё абсурд,

То – жертвенник моей корысти, а не возвышенный уют,

Твоих соплей любвеобильных, на затхлых книжных стеллажах,

Там и сгниёт их кодекс истин, а я, развею гнусный прах,

По бесконечности пустынной, воздав страдалице покой,

От всякой чувственности лживой, и нереальной, и живой.

 

Зачем тянуть с концовкой пьесы? Отдай мне землю, отступись,

Она измучена, сей скверной, я смою пагубную слизь.

Земля уснёт в моих объятьях, забыв о мыслящей чуме,

О незаслуженных проклятьях, рождённых в лживой голове,

Изгоев призрачного рая, дельцов, духовной наготы,

Пришедших к гибельному краю своей возвышенной мечты.

 

                                            Жизнь

 

Да…, беспристрастность торжествует, в твоих безжизненных устах,

Парадоксальный бред шлифуя, на виртуальных стапелях,

Сдавивших сумраком погоста, мною возлюбленную твердь,

Сознанье, увязав с наростом, яд льющего на жизнь, и смерть.

 

Твоя тревога мне понятна, а вот сочувствие, гнетёт…

С того быть может нереален, в людском сознании твой полёт?

Твой страх, пред чувственною мыслью, имеет почву под собой,

Поскольку свет моей, корысти, реально властен над зимой,

Безжизненной астральной пыли, в разводах чёрного огня,

И это радует богиню, цветущих красок бытия…

 

Судьбой земли, владеет время, не слуг его, извечный ход,

Так что, твоих забот стремленье, не повлияет на исход,

Сей цитадели мирозданья, разумности принявшей свет.

Расцвет его иль увяданье, имеет здесь приоритет?

Сегодня важно без сомненья, но лишь для разума земли,

В её, душевном откровении, крах, иль восторг твоей зари.

 

Я, человечество не брошу, тебе ль мне это говорить?

Библейский Ной – пример расхожий, в том, что не склонна я шутить.

А ты, порочишь гуманистов, воспевших вечную зарю,

Земных животворящих истин…, тебя не гложет дежавю?

Концовки нынешнего спора, хотя прости, извечен он,

Знать и конец – лишь фарс укора, для мною вскормленных племён.

 

Что делать, и меня пугает, порой разумный человек,

Его пытливость удивляет, в стремлении обуздать наш бег…

Бесцеремонное вторженье в истоки жизненной реки,

Тревожит и меня не меньше, твоей заботливой руки.

Но кто сказал, что смертный разум, не в силах перейти черты,

Твоей сакраментальной тайны? Примеров нет, но, есть мечты,

Блюстителей моей харизмы, и мне по нраву сей настрой,

Пусть притязанья их, наивны, нелепы, и смешны порой,

Но свет прогресса очевиден, а мрак забвенья потеснён…

Твой ход, как прежде – примитивен, поскольку истины лишён,

Той истины, что прежде сути, непреходящих величин,

Как и твоей астральной жути, чей мрак, так вечностью любим.

Но не настолько, чтоб оставить за нею ипостась свою,

Суть вечности – движенье славить, и жизни страстную зарю.

 

Что, измельчали сателлиты? Упились кровью палачи?

Где, маяки твоей элиты, путь осветившие в ночи,

Порабощённому сознанью, мною измученных клопов,

Твоим укрытых состраданьем, во тьме могильных погребов?

 

Надеюсь прежнего размаха, твой серп уже не повторит,

Прогнила вековая плаха, где мраком правил троглодит.

 

                                        Смерть

 

От дежавю я не страдаю, могиле память не нужна,

Она для кандидатов рая, твоею ложью рождена.

Сколько иронии, сарказма, в животрепещущих устах,

От догм, до полного маразма дошла ты, славя смертный прах.

 

И впрямь, забавная игрушка, для жизни – мыслящая тварь,

Особо клоп, с нетленным чувством, что вознесла ты на алтарь,

Непреходящего величья, где дух мой, на правах шута,

Как дьявол пред Творцом двуличным, виляет кончиком хвоста,

В еврейском опусе движенья, к бессмертью, смертного клопа,

Завравшегося вдохновенно, ища кумира и врага…

 

Две крайности твоих амбиций, вменённых жертве бытия,

Так что, не путай – смерть, и мысли, тобою вскормленного Я.

Они твоих иллюзий дети, здесь, ни прибавить, ни отнять,

Абсурд библейской круговерти, лишь подтверждает ту печать.

 

Твоим блюстителям и вправду, и неба мало, и земли,

Тщеславьем, утоляя жажду, их разум, вне моей петли,

Сознанье, облачив в бессмертье, блуждает средь палящих звёзд,

В любовном растворясь томлении, отторгнув сумрачный погост,

Влекомый фантазийным бредом, порочность, возведя в закон,

Насытившись волшебным светом, всё ж, попадают в мой – загон,

Где гнёт реальности низводит, восторженность твоих основ,

И жертва вечности нисходит, в предел могильных погребов.

 

Замкнулся круг твоей забавы, разверзся мрак моих забот,

Твой абсолют, во мгле не тает, клоп же, в ней попросту – гниёт.

 

Строптивец, обречён на гибель, как ни прискорбно, то звучит,

И не моя, твоя обитель, развязке сей благоволит…

Твоё возвышенное чувство, погубит мерзкого клопа,

Садом, затмив своим искусством, любовь пожрёт его стада.

Ни дьявол, ни святой архангел, сознанью скверны, не указ,

К тому же, миф давно раздавлен, стопой губительных зараз,

Пытливым разумом рождённых, с твоей натруженной руки,

Её сей червь и обескровит, приняв лишь страсть, от нег любви.

Он сам откажется от чуда животворящего огня,

Приняв от извращений блуда – конец земного бытия.

 

А свет непреходящих истин? Здесь я с тобою соглашусь,

Необходим, для вечной жизни, ему перечить не берусь…

Я, его преданный ценитель, без грёз, вселенная пуста,

Я, оценю твою обитель, где б, не сбылась любви мечта…

В любом из уголков вселенной, иль хладе сумрачных углов,

Где гений твой, в веках нетленный, не прославлял сознанья кров.

 

Возможно ль, сузить бесконечность, до пресловутого дворца,

В котором пребывает вечность, в лице безликого Творца?

Увы, каким бы ни был разум, он развенчает лживый стих,

А далее, лишь время скажет, что обретёт сознанья жмых.

 

Дать ему шанс на воскрешенье, иль растворить в бесплодной мгле.

Астрал – есть вечное движенье, присущ закон сей и земле…

Что к этой крохотной песчинке, тебя так ревностно влечёт?

Таких планет в пространстве зыбком, и беглый, необъятен счёт…

 

Всему виной – любвеобильность, твоя, к зарвавшемся клопам,

Любовь…, сей мощи меркантильность, и в мой уют, несёт свой срам.

Безумным вымыслом заполнив, безмолвье гиблой пустоты,

Вменяет мне свои законы, стараньями твоей мечты,

Что множат мудрецы земные, или глупцы вселенских шхер,

Вливая чувственность живую в бездушье омертвевших сфер.

 

С момента появленья мысли, до нынешней лихой поры,

Не уставая, смертный пишет о жителях загробной мглы,

Как впрочем, и благого света, бывает и наоборот,

Здесь всё зависит от монеты, иль властных, низменных забот.

 

Церковников изжито время, увы, страстей не победив,

Да и беспочвенная вера, имела прикладной мотив,

Для мысли страждущей величья, на этом жалком островке.

Прости меня за тон циничный, но крах, невидим лишь тебе…

 

Пришли к тому же, что имели, вначале чувственных затей,

Бессмысленность сей канители, не утвердит твоих идей,

О царстве нравственных амбиций, клопу плевать на твой восторг,

Его амбициозность в мыслях, где святы – бойня, власть и торг.

 

Довольно вспомнить катастрофу, что напрочь извела сей род!

Ты, снова возведя Голгофу, клянёшь, как прежде мой поход…

Хоть сотни раз начни сначала, в финальной сцене – катаклизм,

Я – здесь, а значит и начало, комизма, обретёт трагизм.

 

Надеюсь, с этим ты согласна? Довольно спорить ни о чём,

Пора и делом заниматься, клоп ждёт нас, с правдой и враньём.

Ведь ничего не изменилось в понятиях добра и зла,

От нашей перебранки милой, всё тот же свет, и та же мгла,

Над чудотворною планетой, давно проклявшей наш союз,

Увы, дитя с разумным бредом, для странницы, нелёгкий груз…

 

                                                Жизнь

 

Бессмысленно и вправду спорить с бездушьем бездны ледяной,

Где вместо глаз, уют простора с одной возвышенной мечтой…

Но к счастью, ей не воплотиться в своих логических ходах,

Пока абсурдные зарницы, сверкают истиной впотьмах,

Изрытых логикой кипучей до основанья чёрных дыр,

Где даже ты – нелепый случай, не то что, мой хмельной трактир.

 

Земной затворник сам решает, что ему славить, что хулить,

Тебя ведь, это в нём прельщает? К чему тогда меня, гневить?

Прижми свой хвост, и молча, следуй, за жизнью, режа суету.

Когда узришь, любви победу, сама сползёшь в свою дыру.

 

Так было, есть, и будет присно, как говорит земной пророк,

Так предначертано им жизнью, пока здесь бьёт, её исток.

И вера им необходима, без веры в нечто, трудно жить,

Пока вольна над ними сила, что прославляет твою прыть.

Пока ты не даёшь им шанса, им нужен тот, кто шанс даёт,

Господь, фантом, мечта, не важно, надеждой человек живёт,

Надеждой на мою опеку, поскольку вечен жизни кров,

И он, благоволит стратегу, в отличие от твоих углов.

 

Он непременно сбросит путы, смертельной хватки вековой,

Убив в себе самом – Иуду, поверив в Сущий разум – свой!

 

Вернёмся к страсти и забвенью, пора влюбиться и всплакнуть,

Вливая свет во тьму безверья, к бессмертью открывая путь.

 

Нужна тебе, при этом вера? Или безверья суета?

Нет. Потому что, Я – нетленна, а ты, нетленности раба.

 

                                                                                                Леонид Раин.    

                                       Диалог

 

                                            Вот он и умер, твой бессмертный бог…

                                           Зачахнув от тоски в душе моей презренной,

                                           Проклятьем, осенив восторг мятежных строк,

                                          Исчез, средь суеты реальности согбенной.

 

                                        Действующие лица:

 

Жизнь.

Смерть.                                                  

 

 

                                    Смерть

 

Тебя не тяготит усталость? От бестолковой суеты,

Сводящей искреннюю радость наивных проблесков мечты,

К поэтике моих объятий, лишённой пресловутых нег,

Твоей идиллии предвзятой, в которой блудит человек…

 

Чудес пытаешься добиться от кучки мыслящих клопов?

Что сиротливо здесь ютятся, под перезвон моих оков.

Сколько столетий, глупо бьёшься над подлым племенем земным?

Бессмысленность лишь остаётся, под откровеньем стылых зим…

 

Чего ты только не вменяла, сознанью, с чувственной душой,

Из праха гений выдирая, бросала пред моей стопой…

 

Давила я, давлю, и буду, бесстрастно твой восторг давить,

Бессилен гений, пред абсурдом, что призван смертного плодить.

Кстати заметь, не мною призван, не сведуща я, в мелочах,

Людской губительной корысти, чья ж воля, их плодит впотьмах?

 

Я полагаю, что ты знаешь, кто этим бденьем поглощён,

Лишь одного не понимаю, с чего мой вклад так упрощён?

Удел мой, право незавидный, в сравнении с щедростью твоей,

Грехов ты даришь список длинный, а я, лишь мистику страстей.

Несправедливо, не находишь? Но я, обиды не таю,

Я даже рада, если хочешь, нужды нет, славить смерть в раю…

В отличии от вас с Надеждой я вовсе не умею лгать,

И не торгую фальшью бренной, влив её, в божью благодать.

 

                                             Жизнь

 

Блестящее опроверженье моих стоических забот,

В сей цитадели, вечных терний, презревшей, твой астральный гнёт.

Что тебя более тревожит, моя усталость, иль клопы?

Иль всё-таки желанье гложет, в сей мир вонзить свои клыки?

 

Последнее правдоподобней, хотя, прости, ведь смерть не лжёт,

Да и с Надеждою в раздоре, к чему ей разума полёт…?

Одно лишь, несколько смущает меня в бесстрастности твоей,

Кто сеет мёртвый хлад в астрале, ступая, след стопы моей?

Кто одержимостью пленённый плодит безжизненную мглу,

Вливая в разум яд тлетворный, лелея чёрную мечту?

Питая чёрною надеждой свой ненасытный аппетит?

Кого, сознанья дух мятежный, своим ничтожеством страшит?

Или величием? Не знаешь? Предположений даже нет?

Я тоже, в домыслах теряюсь, смотря на траурный рассвет,

Опустошённого пространства, круг голубого островка…

Мглу ледяного постоянства, не смерти ль, жалует рука?

 

А откровенное вторженье в дыханье острова мечты,

И светлой неги преломленье, оскалом дьявольской звезды,

Деянья, той же жуткой длани, с такой же хваткой ледяной,

Сдавившей светлое сознанье, коварной, лживою петлёй…

 

Её удавка всё сильнее сжимает свет из века в век…

Пытаешь ты моё терпенье, но не сама – а, человек,

Твоею ложью окрылённый, с душою чёрной – упыря,

Кормящийся людскою болью во имя праздного царя.

 

О нём уже я говорила, да, власть фантома велика,

Но ты, надеюсь, не забыла, что он, всего лишь твой слуга?

Его могущество в бессилии, твоём, пред вечною женой,

Воспевшей светлое величье, пред обречённой суетой.

 

Давила ты, я возрождала, ты давишь, я рождаю вновь,

Тем и нетленна суть начала, тем и священна жизни кровь.

Твоя же суть, и впрямь ущербна, любою образностью форм,

И в переносном смысле тленна, и более того в прямом.

 

                                        Смерть

 

О, сколько пафоса хмельного, ты б, так боролась с суетой,

Своих наместников червивых, рождённых вечною женой.

Они судьбой вполне довольны, в моих услугах растворясь,

А ты, меня винишь в экспромте, принёсшим чёрную напасть,

На лоно голубой планеты, рождённой, чтобы умереть,

От лживых строк твоих сонетов, придётся смертнице сгореть,

В кровавой длани Люцифера – предтече, леденящей мглы,

И круг земли полно примеров, им взятой, у сознанья – мзды.

Так было, есть, и будет вечно, астрал тому благоволит,

Предпочитая тьму, бессмертью, что лживым пафосом саднит.

 

И ты, о том прекрасно знаешь, так, кто из нас, погряз во лжи?

Ты, что начало смерти славишь, иль я, что славлю крах игры,

Затеянной твоим величьем, с твоей же, страстью колдовской,

Что клоп, пленённый романтизмом, назвал любовью неземной?

 

На счёт восторга неземного, строптивец оказался прав,

Да…, для острожника слепого, твой дар, стал лучшей из забав.

Но так же, роковой ошибкой, расплатой за сладчайший грех,

Что назвала ты, чёрной пыткой, в фаворе дьявольских утех…

 

Несовершенство очевидно, любовь, не в силах опекать,

Его спесивую гордыню, и факт сей, глупо отрицать.

Идеалисты, гуманисты, пророки, боги – всё абсурд,

То – жертвенник моей корысти, а не возвышенный уют,

Твоих соплей любвеобильных, на затхлых книжных стеллажах,

Там и сгниёт их кодекс истин, а я, развею гнусный прах,

По бесконечности пустынной, воздав страдалице покой,

От всякой чувственности лживой, и нереальной, и живой.

 

Зачем тянуть с концовкой пьесы? Отдай мне землю, отступись,

Она измучена, сей скверной, я смою пагубную слизь.

Земля уснёт в моих объятьях, забыв о мыслящей чуме,

О незаслуженных проклятьях, рождённых в лживой голове,

Изгоев призрачного рая, дельцов, духовной наготы,

Пришедших к гибельному краю своей возвышенной мечты.

 

                                            Жизнь

 

Да…, беспристрастность торжествует, в твоих безжизненных устах,

Парадоксальный бред шлифуя, на виртуальных стапелях,

Сдавивших сумраком погоста, мною возлюбленную твердь,

Сознанье, увязав с наростом, яд льющего на жизнь, и смерть.

 

Твоя тревога мне понятна, а вот сочувствие, гнетёт…

С того быть может нереален, в людском сознании твой полёт?

Твой страх, пред чувственною мыслью, имеет почву под собой,

Поскольку свет моей, корысти, реально властен над зимой,

Безжизненной астральной пыли, в разводах чёрного огня,

И это радует богиню, цветущих красок бытия…

 

Судьбой земли, владеет время, не слуг его, извечный ход,

Так что, твоих забот стремленье, не повлияет на исход,

Сей цитадели мирозданья, разумности принявшей свет.

Расцвет его иль увяданье, имеет здесь приоритет?

Сегодня важно без сомненья, но лишь для разума земли,

В её, душевном откровении, крах, иль восторг твоей зари.

 

Я, человечество не брошу, тебе ль мне это говорить?

Библейский Ной – пример расхожий, в том, что не склонна я шутить.

А ты, порочишь гуманистов, воспевших вечную зарю,

Земных животворящих истин…, тебя не гложет дежавю?

Концовки нынешнего спора, хотя прости, извечен он,

Знать и конец – лишь фарс укора, для мною вскормленных племён.

 

Что делать, и меня пугает, порой разумный человек,

Его пытливость удивляет, в стремлении обуздать наш бег…

Бесцеремонное вторженье в истоки жизненной реки,

Тревожит и меня не меньше, твоей заботливой руки.

Но кто сказал, что смертный разум, не в силах перейти черты,

Твоей сакраментальной тайны? Примеров нет, но, есть мечты,

Блюстителей моей харизмы, и мне по нраву сей настрой,

Пусть притязанья их, наивны, нелепы, и смешны порой,

Но свет прогресса очевиден, а мрак забвенья потеснён…

Твой ход, как прежде – примитивен, поскольку истины лишён,

Той истины, что прежде сути, непреходящих величин,

Как и твоей астральной жути, чей мрак, так вечностью любим.

Но не настолько, чтоб оставить за нею ипостась свою,

Суть вечности – движенье славить, и жизни страстную зарю.

 

Что, измельчали сателлиты? Упились кровью палачи?

Где, маяки твоей элиты, путь осветившие в ночи,

Порабощённому сознанью, мною измученных клопов,

Твоим укрытых состраданьем, во тьме могильных погребов?

 

Надеюсь прежнего размаха, твой серп уже не повторит,

Прогнила вековая плаха, где мраком правил троглодит.

 

                                        Смерть

 

От дежавю я не страдаю, могиле память не нужна,

Она для кандидатов рая, твоею ложью рождена.

Сколько иронии, сарказма, в животрепещущих устах,

От догм, до полного маразма дошла ты, славя смертный прах.

 

И впрямь, забавная игрушка, для жизни – мыслящая тварь,

Особо клоп, с нетленным чувством, что вознесла ты на алтарь,

Непреходящего величья, где дух мой, на правах шута,

Как дьявол пред Творцом двуличным, виляет кончиком хвоста,

В еврейском опусе движенья, к бессмертью, смертного клопа,

Завравшегося вдохновенно, ища кумира и врага…

 

Две крайности твоих амбиций, вменённых жертве бытия,

Так что, не путай – смерть, и мысли, тобою вскормленного Я.

Они твоих иллюзий дети, здесь, ни прибавить, ни отнять,

Абсурд библейской круговерти, лишь подтверждает ту печать.

 

Твоим блюстителям и вправду, и неба мало, и земли,

Тщеславьем, утоляя жажду, их разум, вне моей петли,

Сознанье, облачив в бессмертье, блуждает средь палящих звёзд,

В любовном растворясь томлении, отторгнув сумрачный погост,

Влекомый фантазийным бредом, порочность, возведя в закон,

Насытившись волшебным светом, всё ж, попадают в мой – загон,

Где гнёт реальности низводит, восторженность твоих основ,

И жертва вечности нисходит, в предел могильных погребов.

 

Замкнулся круг твоей забавы, разверзся мрак моих забот,

Твой абсолют, во мгле не тает, клоп же, в ней попросту – гниёт.

 

Строптивец, обречён на гибель, как ни прискорбно, то звучит,

И не моя, твоя обитель, развязке сей благоволит…

Твоё возвышенное чувство, погубит мерзкого клопа,

Садом, затмив своим искусством, любовь пожрёт его стада.

Ни дьявол, ни святой архангел, сознанью скверны, не указ,

К тому же, миф давно раздавлен, стопой губительных зараз,

Пытливым разумом рождённых, с твоей натруженной руки,

Её сей червь и обескровит, приняв лишь страсть, от нег любви.

Он сам откажется от чуда животворящего огня,

Приняв от извращений блуда – конец земного бытия.

 

А свет непреходящих истин? Здесь я с тобою соглашусь,

Необходим, для вечной жизни, ему перечить не берусь…

Я, его преданный ценитель, без грёз, вселенная пуста,

Я, оценю твою обитель, где б, не сбылась любви мечта…

В любом из уголков вселенной, иль хладе сумрачных углов,

Где гений твой, в веках нетленный, не прославлял сознанья кров.

 

Возможно ль, сузить бесконечность, до пресловутого дворца,

В котором пребывает вечность, в лице безликого Творца?

Увы, каким бы ни был разум, он развенчает лживый стих,

А далее, лишь время скажет, что обретёт сознанья жмых.

 

Дать ему шанс на воскрешенье, иль растворить в бесплодной мгле.

Астрал – есть вечное движенье, присущ закон сей и земле…

Что к этой крохотной песчинке, тебя так ревностно влечёт?

Таких планет в пространстве зыбком, и беглый, необъятен счёт…

 

Всему виной – любвеобильность, твоя, к зарвавшемся клопам,

Любовь…, сей мощи меркантильность, и в мой уют, несёт свой срам.

Безумным вымыслом заполнив, безмолвье гиблой пустоты,

Вменяет мне свои законы, стараньями твоей мечты,

Что множат мудрецы земные, или глупцы вселенских шхер,

Вливая чувственность живую в бездушье омертвевших сфер.

 

С момента появленья мысли, до нынешней лихой поры,

Не уставая, смертный пишет о жителях загробной мглы,

Как впрочем, и благого света, бывает и наоборот,

Здесь всё зависит от монеты, иль властных, низменных забот.

 

Церковников изжито время, увы, страстей не победив,

Да и беспочвенная вера, имела прикладной мотив,

Для мысли страждущей величья, на этом жалком островке.

Прости меня за тон циничный, но крах, невидим лишь тебе…

 

Пришли к тому же, что имели, вначале чувственных затей,

Бессмысленность сей канители, не утвердит твоих идей,

О царстве нравственных амбиций, клопу плевать на твой восторг,

Его амбициозность в мыслях, где святы – бойня, власть и торг.

 

Довольно вспомнить катастрофу, что напрочь извела сей род!

Ты, снова возведя Голгофу, клянёшь, как прежде мой поход…

Хоть сотни раз начни сначала, в финальной сцене – катаклизм,

Я – здесь, а значит и начало, комизма, обретёт трагизм.

 

Надеюсь, с этим ты согласна? Довольно спорить ни о чём,

Пора и делом заниматься, клоп ждёт нас, с правдой и враньём.

Ведь ничего не изменилось в понятиях добра и зла,

От нашей перебранки милой, всё тот же свет, и та же мгла,

Над чудотворною планетой, давно проклявшей наш союз,

Увы, дитя с разумным бредом, для странницы, нелёгкий груз…

 

                                                Жизнь

 

Бессмысленно и вправду спорить с бездушьем бездны ледяной,

Где вместо глаз, уют простора с одной возвышенной мечтой…

Но к счастью, ей не воплотиться в своих логических ходах,

Пока абсурдные зарницы, сверкают истиной впотьмах,

Изрытых логикой кипучей до основанья чёрных дыр,

Где даже ты – нелепый случай, не то что, мой хмельной трактир.

 

Земной затворник сам решает, что ему славить, что хулить,

Тебя ведь, это в нём прельщает? К чему тогда меня, гневить?

Прижми свой хвост, и молча, следуй, за жизнью, режа суету.

Когда узришь, любви победу, сама сползёшь в свою дыру.

 

Так было, есть, и будет присно, как говорит земной пророк,

Так предначертано им жизнью, пока здесь бьёт, её исток.

И вера им необходима, без веры в нечто, трудно жить,

Пока вольна над ними сила, что прославляет твою прыть.

Пока ты не даёшь им шанса, им нужен тот, кто шанс даёт,

Господь, фантом, мечта, не важно, надеждой человек живёт,

Надеждой на мою опеку, поскольку вечен жизни кров,

И он, благоволит стратегу, в отличие от твоих углов.

 

Он непременно сбросит путы, смертельной хватки вековой,

Убив в себе самом – Иуду, поверив в Сущий разум – свой!

 

Вернёмся к страсти и забвенью, пора влюбиться и всплакнуть,

Вливая свет во тьму безверья, к бессмертью открывая путь.

 

Нужна тебе, при этом вера? Или безверья суета?

Нет. Потому что, Я – нетленна, а ты, нетленности раба.

 

                                                                                                Леонид Раин.    

                                       Диалог

 

                                            Вот он и умер, твой бессмертный бог…

                                           Зачахнув от тоски в душе моей презренной,

                                           Проклятьем, осенив восторг мятежных строк,

                                          Исчез, средь суеты реальности согбенной.

 

                                        Действующие лица:

 

Жизнь.

Смерть.                                                  

 

 

                                    Смерть

 

Тебя не тяготит усталость? От бестолковой суеты,

Сводящей искреннюю радость наивных проблесков мечты,

К поэтике моих объятий, лишённой пресловутых нег,

Твоей идиллии предвзятой, в которой блудит человек…

 

Чудес пытаешься добиться от кучки мыслящих клопов?

Что сиротливо здесь ютятся, под перезвон моих оков.

Сколько столетий, глупо бьёшься над подлым племенем земным?

Бессмысленность лишь остаётся, под откровеньем стылых зим…

 

Чего ты только не вменяла, сознанью, с чувственной душой,

Из праха гений выдирая, бросала пред моей стопой…

 

Давила я, давлю, и буду, бесстрастно твой восторг давить,

Бессилен гений, пред абсурдом, что призван смертного плодить.

Кстати заметь, не мною призван, не сведуща я, в мелочах,

Людской губительной корысти, чья ж воля, их плодит впотьмах?

 

Я полагаю, что ты знаешь, кто этим бденьем поглощён,

Лишь одного не понимаю, с чего мой вклад так упрощён?

Удел мой, право незавидный, в сравнении с щедростью твоей,

Грехов ты даришь список длинный, а я, лишь мистику страстей.

Несправедливо, не находишь? Но я, обиды не таю,

Я даже рада, если хочешь, нужды нет, славить смерть в раю…

В отличии от вас с Надеждой я вовсе не умею лгать,

И не торгую фальшью бренной, влив её, в божью благодать.

 

                                             Жизнь

 

Блестящее опроверженье моих стоических забот,

В сей цитадели, вечных терний, презревшей, твой астральный гнёт.

Что тебя более тревожит, моя усталость, иль клопы?

Иль всё-таки желанье гложет, в сей мир вонзить свои клыки?

 

Последнее правдоподобней, хотя, прости, ведь смерть не лжёт,

Да и с Надеждою в раздоре, к чему ей разума полёт…?

Одно лишь, несколько смущает меня в бесстрастности твоей,

Кто сеет мёртвый хлад в астрале, ступая, след стопы моей?

Кто одержимостью пленённый плодит безжизненную мглу,

Вливая в разум яд тлетворный, лелея чёрную мечту?

Питая чёрною надеждой свой ненасытный аппетит?

Кого, сознанья дух мятежный, своим ничтожеством страшит?

Или величием? Не знаешь? Предположений даже нет?

Я тоже, в домыслах теряюсь, смотря на траурный рассвет,

Опустошённого пространства, круг голубого островка…

Мглу ледяного постоянства, не смерти ль, жалует рука?

 

А откровенное вторженье в дыханье острова мечты,

И светлой неги преломленье, оскалом дьявольской звезды,

Деянья, той же жуткой длани, с такой же хваткой ледяной,

Сдавившей светлое сознанье, коварной, лживою петлёй…

 

Её удавка всё сильнее сжимает свет из века в век…

Пытаешь ты моё терпенье, но не сама – а, человек,

Твоею ложью окрылённый, с душою чёрной – упыря,

Кормящийся людскою болью во имя праздного царя.

 

О нём уже я говорила, да, власть фантома велика,

Но ты, надеюсь, не забыла, что он, всего лишь твой слуга?

Его могущество в бессилии, твоём, пред вечною женой,

Воспевшей светлое величье, пред обречённой суетой.

 

Давила ты, я возрождала, ты давишь, я рождаю вновь,

Тем и нетленна суть начала, тем и священна жизни кровь.

Твоя же суть, и впрямь ущербна, любою образностью форм,

И в переносном смысле тленна, и более того в прямом.

 

                                        Смерть

 

О, сколько пафоса хмельного, ты б, так боролась с суетой,

Своих наместников червивых, рождённых вечною женой.

Они судьбой вполне довольны, в моих услугах растворясь,

А ты, меня винишь в экспромте, принёсшим чёрную напасть,

На лоно голубой планеты, рождённой, чтобы умереть,

От лживых строк твоих сонетов, придётся смертнице сгореть,

В кровавой длани Люцифера – предтече, леденящей мглы,

И круг земли полно примеров, им взятой, у сознанья – мзды.

Так было, есть, и будет вечно, астрал тому благоволит,

Предпочитая тьму, бессмертью, что лживым пафосом саднит.

 

И ты, о том прекрасно знаешь, так, кто из нас, погряз во лжи?

Ты, что начало смерти славишь, иль я, что славлю крах игры,

Затеянной твоим величьем, с твоей же, страстью колдовской,

Что клоп, пленённый романтизмом, назвал любовью неземной?

 

На счёт восторга неземного, строптивец оказался прав,

Да…, для острожника слепого, твой дар, стал лучшей из забав.

Но так же, роковой ошибкой, расплатой за сладчайший грех,

Что назвала ты, чёрной пыткой, в фаворе дьявольских утех…

 

Несовершенство очевидно, любовь, не в силах опекать,

Его спесивую гордыню, и факт сей, глупо отрицать.

Идеалисты, гуманисты, пророки, боги – всё абсурд,

То – жертвенник моей корысти, а не возвышенный уют,

Твоих соплей любвеобильных, на затхлых книжных стеллажах,

Там и сгниёт их кодекс истин, а я, развею гнусный прах,

По бесконечности пустынной, воздав страдалице покой,

От всякой чувственности лживой, и нереальной, и живой.

 

Зачем тянуть с концовкой пьесы? Отдай мне землю, отступись,

Она измучена, сей скверной, я смою пагубную слизь.

Земля уснёт в моих объятьях, забыв о мыслящей чуме,

О незаслуженных проклятьях, рождённых в лживой голове,

Изгоев призрачного рая, дельцов, духовной наготы,

Пришедших к гибельному краю своей возвышенной мечты.

 

                                            Жизнь

 

Да…, беспристрастность торжествует, в твоих безжизненных устах,

Парадоксальный бред шлифуя, на виртуальных стапелях,

Сдавивших сумраком погоста, мною возлюбленную твердь,

Сознанье, увязав с наростом, яд льющего на жизнь, и смерть.

 

Твоя тревога мне понятна, а вот сочувствие, гнетёт…

С того быть может нереален, в людском сознании твой полёт?

Твой страх, пред чувственною мыслью, имеет почву под собой,

Поскольку свет моей, корысти, реально властен над зимой,

Безжизненной астральной пыли, в разводах чёрного огня,

И это радует богиню, цветущих красок бытия…

 

Судьбой земли, владеет время, не слуг его, извечный ход,

Так что, твоих забот стремленье, не повлияет на исход,

Сей цитадели мирозданья, разумности принявшей свет.

Расцвет его иль увяданье, имеет здесь приоритет?

Сегодня важно без сомненья, но лишь для разума земли,

В её, душевном откровении, крах, иль восторг твоей зари.

 

Я, человечество не брошу, тебе ль мне это говорить?

Библейский Ной – пример расхожий, в том, что не склонна я шутить.

А ты, порочишь гуманистов, воспевших вечную зарю,

Земных животворящих истин…, тебя не гложет дежавю?

Концовки нынешнего спора, хотя прости, извечен он,

Знать и конец – лишь фарс укора, для мною вскормленных племён.

 

Что делать, и меня пугает, порой разумный человек,

Его пытливость удивляет, в стремлении обуздать наш бег…

Бесцеремонное вторженье в истоки жизненной реки,

Тревожит и меня не меньше, твоей заботливой руки.

Но кто сказал, что смертный разум, не в силах перейти черты,

Твоей сакраментальной тайны? Примеров нет, но, есть мечты,

Блюстителей моей харизмы, и мне по нраву сей настрой,

Пусть притязанья их, наивны, нелепы, и смешны порой,

Но свет прогресса очевиден, а мрак забвенья потеснён…

Твой ход, как прежде – примитивен, поскольку истины лишён,

Той истины, что прежде сути, непреходящих величин,

Как и твоей астральной жути, чей мрак, так вечностью любим.

Но не настолько, чтоб оставить за нею ипостась свою,

Суть вечности – движенье славить, и жизни страстную зарю.

 

Что, измельчали сателлиты? Упились кровью палачи?

Где, маяки твоей элиты, путь осветившие в ночи,

Порабощённому сознанью, мною измученных клопов,

Твоим укрытых состраданьем, во тьме могильных погребов?

 

Надеюсь прежнего размаха, твой серп уже не повторит,

Прогнила вековая плаха, где мраком правил троглодит.

 

                                        Смерть

 

От дежавю я не страдаю, могиле память не нужна,

Она для кандидатов рая, твоею ложью рождена.

Сколько иронии, сарказма, в животрепещущих устах,

От догм, до полного маразма дошла ты, славя смертный прах.

 

И впрямь, забавная игрушка, для жизни – мыслящая тварь,

Особо клоп, с нетленным чувством, что вознесла ты на алтарь,

Непреходящего величья, где дух мой, на правах шута,

Как дьявол пред Творцом двуличным, виляет кончиком хвоста,

В еврейском опусе движенья, к бессмертью, смертного клопа,

Завравшегося вдохновенно, ища кумира и врага…

 

Две крайности твоих амбиций, вменённых жертве бытия,

Так что, не путай – смерть, и мысли, тобою вскормленного Я.

Они твоих иллюзий дети, здесь, ни прибавить, ни отнять,

Абсурд библейской круговерти, лишь подтверждает ту печать.

 

Твоим блюстителям и вправду, и неба мало, и земли,

Тщеславьем, утоляя жажду, их разум, вне моей петли,

Сознанье, облачив в бессмертье, блуждает средь палящих звёзд,

В любовном растворясь томлении, отторгнув сумрачный погост,

Влекомый фантазийным бредом, порочность, возведя в закон,

Насытившись волшебным светом, всё ж, попадают в мой – загон,

Где гнёт реальности низводит, восторженность твоих основ,

И жертва вечности нисходит, в предел могильных погребов.

 

Замкнулся круг твоей забавы, разверзся мрак моих забот,

Твой абсолют, во мгле не тает, клоп же, в ней попросту – гниёт.

 

Строптивец, обречён на гибель, как ни прискорбно, то звучит,

И не моя, твоя обитель, развязке сей благоволит…

Твоё возвышенное чувство, погубит мерзкого клопа,

Садом, затмив своим искусством, любовь пожрёт его стада.

Ни дьявол, ни святой архангел, сознанью скверны, не указ,

К тому же, миф давно раздавлен, стопой губительных зараз,

Пытливым разумом рождённых, с твоей натруженной руки,

Её сей червь и обескровит, приняв лишь страсть, от нег любви.

Он сам откажется от чуда животворящего огня,

Приняв от извращений блуда – конец земного бытия.

 

А свет непреходящих истин? Здесь я с тобою соглашусь,

Необходим, для вечной жизни, ему перечить не берусь…

Я, его преданный ценитель, без грёз, вселенная пуста,

Я, оценю твою обитель, где б, не сбылась любви мечта…

В любом из уголков вселенной, иль хладе сумрачных углов,

Где гений твой, в веках нетленный, не прославлял сознанья кров.

 

Возможно ль, сузить бесконечность, до пресловутого дворца,

В котором пребывает вечность, в лице безликого Творца?

Увы, каким бы ни был разум, он развенчает лживый стих,

А далее, лишь время скажет, что обретёт сознанья жмых.

 

Дать ему шанс на воскрешенье, иль растворить в бесплодной мгле.

Астрал – есть вечное движенье, присущ закон сей и земле…

Что к этой крохотной песчинке, тебя так ревностно влечёт?

Таких планет в пространстве зыбком, и беглый, необъятен счёт…

 

Всему виной – любвеобильность, твоя, к зарвавшемся клопам,

Любовь…, сей мощи меркантильность, и в мой уют, несёт свой срам.

Безумным вымыслом заполнив, безмолвье гиблой пустоты,

Вменяет мне свои законы, стараньями твоей мечты,

Что множат мудрецы земные, или глупцы вселенских шхер,

Вливая чувственность живую в бездушье омертвевших сфер.

 

С момента появленья мысли, до нынешней лихой поры,

Не уставая, смертный пишет о жителях загробной мглы,

Как впрочем, и благого света, бывает и наоборот,

Здесь всё зависит от монеты, иль властных, низменных забот.

 

Церковников изжито время, увы, страстей не победив,

Да и беспочвенная вера, имела прикладной мотив,

Для мысли страждущей величья, на этом жалком островке.

Прости меня за тон циничный, но крах, невидим лишь тебе…

 

Пришли к тому же, что имели, вначале чувственных затей,

Бессмысленность сей канители, не утвердит твоих идей,

О царстве нравственных амбиций, клопу плевать на твой восторг,

Его амбициозность в мыслях, где святы – бойня, власть и торг.

 

Довольно вспомнить катастрофу, что напрочь извела сей род!

Ты, снова возведя Голгофу, клянёшь, как прежде мой поход…

Хоть сотни раз начни сначала, в финальной сцене – катаклизм,

Я – здесь, а значит и начало, комизма, обретёт трагизм.

 

Надеюсь, с этим ты согласна? Довольно спорить ни о чём,

Пора и делом заниматься, клоп ждёт нас, с правдой и враньём.

Ведь ничего не изменилось в понятиях добра и зла,

От нашей перебранки милой, всё тот же свет, и та же мгла,

Над чудотворною планетой, давно проклявшей наш союз,

Увы, дитя с разумным бредом, для странницы, нелёгкий груз…

 

                                                Жизнь

 

Бессмысленно и вправду спорить с бездушьем бездны ледяной,

Где вместо глаз, уют простора с одной возвышенной мечтой…

Но к счастью, ей не воплотиться в своих логических ходах,

Пока абсурдные зарницы, сверкают истиной впотьмах,

Изрытых логикой кипучей до основанья чёрных дыр,

Где даже ты – нелепый случай, не то что, мой хмельной трактир.

 

Земной затворник сам решает, что ему славить, что хулить,

Тебя ведь, это в нём прельщает? К чему тогда меня, гневить?

Прижми свой хвост, и молча, следуй, за жизнью, режа суету.

Когда узришь, любви победу, сама сползёшь в свою дыру.

 

Так было, есть, и будет присно, как говорит земной пророк,

Так предначертано им жизнью, пока здесь бьёт, её исток.

И вера им необходима, без веры в нечто, трудно жить,

Пока вольна над ними сила, что прославляет твою прыть.

Пока ты не даёшь им шанса, им нужен тот, кто шанс даёт,

Господь, фантом, мечта, не важно, надеждой человек живёт,

Надеждой на мою опеку, поскольку вечен жизни кров,

И он, благоволит стратегу, в отличие от твоих углов.

 

Он непременно сбросит путы, смертельной хватки вековой,

Убив в себе самом – Иуду, поверив в Сущий разум – свой!

 

Вернёмся к страсти и забвенью, пора влюбиться и всплакнуть,

Вливая свет во тьму безверья, к бессмертью открывая путь.

 

Нужна тебе, при этом вера? Или безверья суета?

Нет. Потому что, Я – нетленна, а ты, нетленности раба.

 

                                                                                                Леонид Раин.    

                                       Диалог

 

                                            Вот он и умер, твой бессмертный бог…

                                           Зачахнув от тоски в душе моей презренной,

                                           Проклятьем, осенив восторг мятежных строк,

                                          Исчез, средь суеты реальности согбенной.

 

                                        Действующие лица:

 

Жизнь.

Смерть.                                                  

 

 

                                    Смерть

 

Тебя не тяготит усталость? От бестолковой суеты,

Сводящей искреннюю радость наивных проблесков мечты,

К поэтике моих объятий, лишённой пресловутых нег,

Твоей идиллии предвзятой, в которой блудит человек…

 

Чудес пытаешься добиться от кучки мыслящих клопов?

Что сиротливо здесь ютятся, под перезвон моих оков.

Сколько столетий, глупо бьёшься над подлым племенем земным?

Бессмысленность лишь остаётся, под откровеньем стылых зим…

 

Чего ты только не вменяла, сознанью, с чувственной душой,

Из праха гений выдирая, бросала пред моей стопой…

 

Давила я, давлю, и буду, бесстрастно твой восторг давить,

Бессилен гений, пред абсурдом, что призван смертного плодить.

Кстати заметь, не мною призван, не сведуща я, в мелочах,

Людской губительной корысти, чья ж воля, их плодит впотьмах?

 

Я полагаю, что ты знаешь, кто этим бденьем поглощён,

Лишь одного не понимаю, с чего мой вклад так упрощён?

Удел мой, право незавидный, в сравнении с щедростью твоей,

Грехов ты даришь список длинный, а я, лишь мистику страстей.

Несправедливо, не находишь? Но я, обиды не таю,

Я даже рада, если хочешь, нужды нет, славить смерть в раю…

В отличии от вас с Надеждой я вовсе не умею лгать,

И не торгую фальшью бренной, влив её, в божью благодать.

 

                                             Жизнь

 

Блестящее опроверженье моих стоических забот,

В сей цитадели, вечных терний, презревшей, твой астральный гнёт.

Что тебя более тревожит, моя усталость, иль клопы?

Иль всё-таки желанье гложет, в сей мир вонзить свои клыки?

 

Последнее правдоподобней, хотя, прости, ведь смерть не лжёт,

Да и с Надеждою в раздоре, к чему ей разума полёт…?

Одно лишь, несколько смущает меня в бесстрастности твоей,

Кто сеет мёртвый хлад в астрале, ступая, след стопы моей?

Кто одержимостью пленённый плодит безжизненную мглу,

Вливая в разум яд тлетворный, лелея чёрную мечту?

Питая чёрною надеждой свой ненасытный аппетит?

Кого, сознанья дух мятежный, своим ничтожеством страшит?

Или величием? Не знаешь? Предположений даже нет?

Я тоже, в домыслах теряюсь, смотря на траурный рассвет,

Опустошённого пространства, круг голубого островка…

Мглу ледяного постоянства, не смерти ль, жалует рука?

 

А откровенное вторженье в дыханье острова мечты,

И светлой неги преломленье, оскалом дьявольской звезды,

Деянья, той же жуткой длани, с такой же хваткой ледяной,

Сдавившей светлое сознанье, коварной, лживою петлёй…

 

Её удавка всё сильнее сжимает свет из века в век…

Пытаешь ты моё терпенье, но не сама – а, человек,

Твоею ложью окрылённый, с душою чёрной – упыря,

Кормящийся людскою болью во имя праздного царя.

 

О нём уже я говорила, да, власть фантома велика,

Но ты, надеюсь, не забыла, что он, всего лишь твой слуга?

Его могущество в бессилии, твоём, пред вечною женой,

Воспевшей светлое величье, пред обречённой суетой.

 

Давила ты, я возрождала, ты давишь, я рождаю вновь,

Тем и нетленна суть начала, тем и священна жизни кровь.

Твоя же суть, и впрямь ущербна, любою образностью форм,

И в переносном смысле тленна, и более того в прямом.

 

                                        Смерть

 

О, сколько пафоса хмельного, ты б, так боролась с суетой,

Своих наместников червивых, рождённых вечною женой.

Они судьбой вполне довольны, в моих услугах растворясь,

А ты, меня винишь в экспромте, принёсшим чёрную напасть,

На лоно голубой планеты, рождённой, чтобы умереть,

От лживых строк твоих сонетов, придётся смертнице сгореть,

В кровавой длани Люцифера – предтече, леденящей мглы,

И круг земли полно примеров, им взятой, у сознанья – мзды.

Так было, есть, и будет вечно, астрал тому благоволит,

Предпочитая тьму, бессмертью, что лживым пафосом саднит.

 

И ты, о том прекрасно знаешь, так, кто из нас, погряз во лжи?

Ты, что начало смерти славишь, иль я, что славлю крах игры,

Затеянной твоим величьем, с твоей же, страстью колдовской,

Что клоп, пленённый романтизмом, назвал любовью неземной?

 

На счёт восторга неземного, строптивец оказался прав,

Да…, для острожника слепого, твой дар, стал лучшей из забав.

Но так же, роковой ошибкой, расплатой за сладчайший грех,

Что назвала ты, чёрной пыткой, в фаворе дьявольских утех…

 

Несовершенство очевидно, любовь, не в силах опекать,

Его спесивую гордыню, и факт сей, глупо отрицать.

Идеалисты, гуманисты, пророки, боги – всё абсурд,

То – жертвенник моей корысти, а не возвышенный уют,

Твоих соплей любвеобильных, на затхлых книжных стеллажах,

Там и сгниёт их кодекс истин, а я, развею гнусный прах,

По бесконечности пустынной, воздав страдалице покой,

От всякой чувственности лживой, и нереальной, и живой.

 

Зачем тянуть с концовкой пьесы? Отдай мне землю, отступись,

Она измучена, сей скверной, я смою пагубную слизь.

Земля уснёт в моих объятьях, забыв о мыслящей чуме,

О незаслуженных проклятьях, рождённых в лживой голове,

Изгоев призрачного рая, дельцов, духовной наготы,

Пришедших к гибельному краю своей возвышенной мечты.

 

                                            Жизнь

 

Да…, беспристрастность торжествует, в твоих безжизненных устах,

Парадоксальный бред шлифуя, на виртуальных стапелях,

Сдавивших сумраком погоста, мною возлюбленную твердь,

Сознанье, увязав с наростом, яд льющего на жизнь, и смерть.

 

Твоя тревога мне понятна, а вот сочувствие, гнетёт…

С того быть может нереален, в людском сознании твой полёт?

Твой страх, пред чувственною мыслью, имеет почву под собой,

Поскольку свет моей, корысти, реально властен над зимой,

Безжизненной астральной пыли, в разводах чёрного огня,

И это радует богиню, цветущих красок бытия…

 

Судьбой земли, владеет время, не слуг его, извечный ход,

Так что, твоих забот стремленье, не повлияет на исход,

Сей цитадели мирозданья, разумности принявшей свет.

Расцвет его иль увяданье, имеет здесь приоритет?

Сегодня важно без сомненья, но лишь для разума земли,

В её, душевном откровении, крах, иль восторг твоей зари.

 

Я, человечество не брошу, тебе ль мне это говорить?

Библейский Ной – пример расхожий, в том, что не склонна я шутить.

А ты, порочишь гуманистов, воспевших вечную зарю,

Земных животворящих истин…, тебя не гложет дежавю?

Концовки нынешнего спора, хотя прости, извечен он,

Знать и конец – лишь фарс укора, для мною вскормленных племён.

 

Что делать, и меня пугает, порой разумный человек,

Его пытливость удивляет, в стремлении обуздать наш бег…

Бесцеремонное вторженье в истоки жизненной реки,

Тревожит и меня не меньше, твоей заботливой руки.

Но кто сказал, что смертный разум, не в силах перейти черты,

Твоей сакраментальной тайны? Примеров нет, но, есть мечты,

Блюстителей моей харизмы, и мне по нраву сей настрой,

Пусть притязанья их, наивны, нелепы, и смешны порой,

Но свет прогресса очевиден, а мрак забвенья потеснён…

Твой ход, как прежде – примитивен, поскольку истины лишён,

Той истины, что прежде сути, непреходящих величин,

Как и твоей астральной жути, чей мрак, так вечностью любим.

Но не настолько, чтоб оставить за нею ипостась свою,

Суть вечности – движенье славить, и жизни страстную зарю.

 

Что, измельчали сателлиты? Упились кровью палачи?

Где, маяки твоей элиты, путь осветившие в ночи,

Порабощённому сознанью, мною измученных клопов,

Твоим укрытых состраданьем, во тьме могильных погребов?

 

Надеюсь прежнего размаха, твой серп уже не повторит,

Прогнила вековая плаха, где мраком правил троглодит.

 

                                        Смерть

 

От дежавю я не страдаю, могиле память не нужна,

Она для кандидатов рая, твоею ложью рождена.

Сколько иронии, сарказма, в животрепещущих устах,

От догм, до полного маразма дошла ты, славя смертный прах.

 

И впрямь, забавная игрушка, для жизни – мыслящая тварь,

Особо клоп, с нетленным чувством, что вознесла ты на алтарь,

Непреходящего величья, где дух мой, на правах шута,

Как дьявол пред Творцом двуличным, виляет кончиком хвоста,

В еврейском опусе движенья, к бессмертью, смертного клопа,

Завравшегося вдохновенно, ища кумира и врага…

 

Две крайности твоих амбиций, вменённых жертве бытия,

Так что, не путай – смерть, и мысли, тобою вскормленного Я.

Они твоих иллюзий дети, здесь, ни прибавить, ни отнять,

Абсурд библейской круговерти, лишь подтверждает ту печать.

 

Твоим блюстителям и вправду, и неба мало, и земли,

Тщеславьем, утоляя жажду, их разум, вне моей петли,

Сознанье, облачив в бессмертье, блуждает средь палящих звёзд,

В любовном растворясь томлении, отторгнув сумрачный погост,

Влекомый фантазийным бредом, порочность, возведя в закон,

Насытившись волшебным светом, всё ж, попадают в мой – загон,

Где гнёт реальности низводит, восторженность твоих основ,

И жертва вечности нисходит, в предел могильных погребов.

 

Замкнулся круг твоей забавы, разверзся мрак моих забот,

Твой абсолют, во мгле не тает, клоп же, в ней попросту – гниёт.

 

Строптивец, обречён на гибель, как ни прискорбно, то звучит,

И не моя, твоя обитель, развязке сей благоволит…

Твоё возвышенное чувство, погубит мерзкого клопа,

Садом, затмив своим искусством, любовь пожрёт его стада.

Ни дьявол, ни святой архангел, сознанью скверны, не указ,

К тому же, миф давно раздавлен, стопой губительных зараз,

Пытливым разумом рождённых, с твоей натруженной руки,

Её сей червь и обескровит, приняв лишь страсть, от нег любви.

Он сам откажется от чуда животворящего огня,

Приняв от извращений блуда – конец земного бытия.

 

А свет непреходящих истин? Здесь я с тобою соглашусь,

Необходим, для вечной жизни, ему перечить не берусь…

Я, его преданный ценитель, без грёз, вселенная пуста,

Я, оценю твою обитель, где б, не сбылась любви мечта…

В любом из уголков вселенной, иль хладе сумрачных углов,

Где гений твой, в веках нетленный, не прославлял сознанья кров.

 

Возможно ль, сузить бесконечность, до пресловутого дворца,

В котором пребывает вечность, в лице безликого Творца?

Увы, каким бы ни был разум, он развенчает лживый стих,

А далее, лишь время скажет, что обретёт сознанья жмых.

 

Дать ему шанс на воскрешенье, иль растворить в бесплодной мгле.

Астрал – есть вечное движенье, присущ закон сей и земле…

Что к этой крохотной песчинке, тебя так ревностно влечёт?

Таких планет в пространстве зыбком, и беглый, необъятен счёт…

 

Всему виной – любвеобильность, твоя, к зарвавшемся клопам,

Любовь…, сей мощи меркантильность, и в мой уют, несёт свой срам.

Безумным вымыслом заполнив, безмолвье гиблой пустоты,

Вменяет мне свои законы, стараньями твоей мечты,

Что множат мудрецы земные, или глупцы вселенских шхер,

Вливая чувственность живую в бездушье омертвевших сфер.

 

С момента появленья мысли, до нынешней лихой поры,

Не уставая, смертный пишет о жителях загробной мглы,

Как впрочем, и благого света, бывает и наоборот,

Здесь всё зависит от монеты, иль властных, низменных забот.

 

Церковников изжито время, увы, страстей не победив,

Да и беспочвенная вера, имела прикладной мотив,

Для мысли страждущей величья, на этом жалком островке.

Прости меня за тон циничный, но крах, невидим лишь тебе…

 

Пришли к тому же, что имели, вначале чувственных затей,

Бессмысленность сей канители, не утвердит твоих идей,

О царстве нравственных амбиций, клопу плевать на твой восторг,

Его амбициозность в мыслях, где святы – бойня, власть и торг.

 

Довольно вспомнить катастрофу, что напрочь извела сей род!

Ты, снова возведя Голгофу, клянёшь, как прежде мой поход…

Хоть сотни раз начни сначала, в финальной сцене – катаклизм,

Я – здесь, а значит и начало, комизма, обретёт трагизм.

 

Надеюсь, с этим ты согласна? Довольно спорить ни о чём,

Пора и делом заниматься, клоп ждёт нас, с правдой и враньём.

Ведь ничего не изменилось в понятиях добра и зла,

От нашей перебранки милой, всё тот же свет, и та же мгла,

Над чудотворною планетой, давно проклявшей наш союз,

Увы, дитя с разумным бредом, для странницы, нелёгкий груз…

 

                                                Жизнь

 

Бессмысленно и вправду спорить с бездушьем бездны ледяной,

Где вместо глаз, уют простора с одной возвышенной мечтой…

Но к счастью, ей не воплотиться в своих логических ходах,

Пока абсурдные зарницы, сверкают истиной впотьмах,

Изрытых логикой кипучей до основанья чёрных дыр,

Где даже ты – нелепый случай, не то что, мой хмельной трактир.

 

Земной затворник сам решает, что ему славить, что хулить,

Тебя ведь, это в нём прельщает? К чему тогда меня, гневить?

Прижми свой хвост, и молча, следуй, за жизнью, режа суету.

Когда узришь, любви победу, сама сползёшь в свою дыру.

 

Так было, есть, и будет присно, как говорит земной пророк,

Так предначертано им жизнью, пока здесь бьёт, её исток.

И вера им необходима, без веры в нечто, трудно жить,

Пока вольна над ними сила, что прославляет твою прыть.

Пока ты не даёшь им шанса, им нужен тот, кто шанс даёт,

Господь, фантом, мечта, не важно, надеждой человек живёт,

Надеждой на мою опеку, поскольку вечен жизни кров,

И он, благоволит стратегу, в отличие от твоих углов.

 

Он непременно сбросит путы, смертельной хватки вековой,

Убив в себе самом – Иуду, поверив в Сущий разум – свой!

 

Вернёмся к страсти и забвенью, пора влюбиться и всплакнуть,

Вливая свет во тьму безверья, к бессмертью открывая путь.

 

Нужна тебе, при этом вера? Или безверья суета?

Нет. Потому что, Я – нетленна, а ты, нетленности раба.

 

                                                                                                Леонид Раин.    

                                       Диалог

 

                                            Вот он и умер, твой бессмертный бог…

                                           Зачахнув от тоски в душе моей презренной,

                                           Проклятьем, осенив восторг мятежных строк,

                                          Исчез, средь суеты реальности согбенной.

 

                                        Действующие лица:

 

Жизнь.

Смерть.                                                  

 

 

                                    Смерть

 

Тебя не тяготит усталость? От бестолковой суеты,

Сводящей искреннюю радость наивных проблесков мечты,

К поэтике моих объятий, лишённой пресловутых нег,

Твоей идиллии предвзятой, в которой блудит человек…

 

Чудес пытаешься добиться от кучки мыслящих клопов?

Что сиротливо здесь ютятся, под перезвон моих оков.

Сколько столетий, глупо бьёшься над подлым племенем земным?

Бессмысленность лишь остаётся, под откровеньем стылых зим…

 

Чего ты только не вменяла, сознанью, с чувственной душой,

Из праха гений выдирая, бросала пред моей стопой…

 

Давила я, давлю, и буду, бесстрастно твой восторг давить,

Бессилен гений, пред абсурдом, что призван смертного плодить.

Кстати заметь, не мною призван, не сведуща я, в мелочах,

Людской губительной корысти, чья ж воля, их плодит впотьмах?

 

Я полагаю, что ты знаешь, кто этим бденьем поглощён,

Лишь одного не понимаю, с чего мой вклад так упрощён?

Удел мой, право незавидный, в сравнении с щедростью твоей,

Грехов ты даришь список длинный, а я, лишь мистику страстей.

Несправедливо, не находишь? Но я, обиды не таю,

Я даже рада, если хочешь, нужды нет, славить смерть в раю…

В отличии от вас с Надеждой я вовсе не умею лгать,

И не торгую фальшью бренной, влив её, в божью благодать.

 

                                             Жизнь

 

Блестящее опроверженье моих стоических забот,

В сей цитадели, вечных терний, презревшей, твой астральный гнёт.

Что тебя более тревожит, моя усталость, иль клопы?

Иль всё-таки желанье гложет, в сей мир вонзить свои клыки?

 

Последнее правдоподобней, хотя, прости, ведь смерть не лжёт,

Да и с Надеждою в раздоре, к чему ей разума полёт…?

Одно лишь, несколько смущает меня в бесстрастности твоей,

Кто сеет мёртвый хлад в астрале, ступая, след стопы моей?

Кто одержимостью пленённый плодит безжизненную мглу,

Вливая в разум яд тлетворный, лелея чёрную мечту?

Питая чёрною надеждой свой ненасытный аппетит?

Кого, сознанья дух мятежный, своим ничтожеством страшит?

Или величием? Не знаешь? Предположений даже нет?

Я тоже, в домыслах теряюсь, смотря на траурный рассвет,

Опустошённого пространства, круг голубого островка…

Мглу ледяного постоянства, не смерти ль, жалует рука?

 

А откровенное вторженье в дыханье острова мечты,

И светлой неги преломленье, оскалом дьявольской звезды,

Деянья, той же жуткой длани, с такой же хваткой ледяной,

Сдавившей светлое сознанье, коварной, лживою петлёй…

 

Её удавка всё сильнее сжимает свет из века в век…

Пытаешь ты моё терпенье, но не сама – а, человек,

Твоею ложью окрылённый, с душою чёрной – упыря,

Кормящийся людскою болью во имя праздного царя.

 

О нём уже я говорила, да, власть фантома велика,

Но ты, надеюсь, не забыла, что он, всего лишь твой слуга?

Его могущество в бессилии, твоём, пред вечною женой,

Воспевшей светлое величье, пред обречённой суетой.

 

Давила ты, я возрождала, ты давишь, я рождаю вновь,

Тем и нетленна суть начала, тем и священна жизни кровь.

Твоя же суть, и впрямь ущербна, любою образностью форм,

И в переносном смысле тленна, и более того в прямом.

 

                                        Смерть

 

О, сколько пафоса хмельного, ты б, так боролась с суетой,

Своих наместников червивых, рождённых вечною женой.

Они судьбой вполне довольны, в моих услугах растворясь,

А ты, меня винишь в экспромте, принёсшим чёрную напасть,

На лоно голубой планеты, рождённой, чтобы умереть,

От лживых строк твоих сонетов, придётся смертнице сгореть,

В кровавой длани Люцифера – предтече, леденящей мглы,

И круг земли полно примеров, им взятой, у сознанья – мзды.

Так было, есть, и будет вечно, астрал тому благоволит,

Предпочитая тьму, бессмертью, что лживым пафосом саднит.

 

И ты, о том прекрасно знаешь, так, кто из нас, погряз во лжи?

Ты, что начало смерти славишь, иль я, что славлю крах игры,

Затеянной твоим величьем, с твоей же, страстью колдовской,

Что клоп, пленённый романтизмом, назвал любовью неземной?

 

На счёт восторга неземного, строптивец оказался прав,

Да…, для острожника слепого, твой дар, стал лучшей из забав.

Но так же, роковой ошибкой, расплатой за сладчайший грех,

Что назвала ты, чёрной пыткой, в фаворе дьявольских утех…

 

Несовершенство очевидно, любовь, не в силах опекать,

Его спесивую гордыню, и факт сей, глупо отрицать.

Идеалисты, гуманисты, пророки, боги – всё абсурд,

То – жертвенник моей корысти, а не возвышенный уют,

Твоих соплей любвеобильных, на затхлых книжных стеллажах,

Там и сгниёт их кодекс истин, а я, развею гнусный прах,

По бесконечности пустынной, воздав страдалице покой,

От всякой чувственности лживой, и нереальной, и живой.

 

Зачем тянуть с концовкой пьесы? Отдай мне землю, отступись,

Она измучена, сей скверной, я смою пагубную слизь.

Земля уснёт в моих объятьях, забыв о мыслящей чуме,

О незаслуженных проклятьях, рождённых в лживой голове,

Изгоев призрачного рая, дельцов, духовной наготы,

Пришедших к гибельному краю своей возвышенной мечты.

 

                                            Жизнь

 

Да…, беспристрастность торжествует, в твоих безжизненных устах,

Парадоксальный бред шлифуя, на виртуальных стапелях,

Сдавивших сумраком погоста, мною возлюбленную твердь,

Сознанье, увязав с наростом, яд льющего на жизнь, и смерть.

 

Твоя тревога мне понятна, а вот сочувствие, гнетёт…

С того быть может нереален, в людском сознании твой полёт?

Твой страх, пред чувственною мыслью, имеет почву под собой,

Поскольку свет моей, корысти, реально властен над зимой,

Безжизненной астральной пыли, в разводах чёрного огня,

И это радует богиню, цветущих красок бытия…

 

Судьбой земли, владеет время, не слуг его, извечный ход,

Так что, твоих забот стремленье, не повлияет на исход,

Сей цитадели мирозданья, разумности принявшей свет.

Расцвет его иль увяданье, имеет здесь приоритет?

Сегодня важно без сомненья, но лишь для разума земли,

В её, душевном откровении, крах, иль восторг твоей зари.

 

Я, человечество не брошу, тебе ль мне это говорить?

Библейский Ной – пример расхожий, в том, что не склонна я шутить.

А ты, порочишь гуманистов, воспевших вечную зарю,

Земных животворящих истин…, тебя не гложет дежавю?

Концовки нынешнего спора, хотя прости, извечен он,

Знать и конец – лишь фарс укора, для мною вскормленных племён.

 

Что делать, и меня пугает, порой разумный человек,

Его пытливость удивляет, в стремлении обуздать наш бег…

Бесцеремонное вторженье в истоки жизненной реки,

Тревожит и меня не меньше, твоей заботливой руки.

Но кто сказал, что смертный разум, не в силах перейти черты,

Твоей сакраментальной тайны? Примеров нет, но, есть мечты,

Блюстителей моей харизмы, и мне по нраву сей настрой,

Пусть притязанья их, наивны, нелепы, и смешны порой,

Но свет прогресса очевиден, а мрак забвенья потеснён…

Твой ход, как прежде – примитивен, поскольку истины лишён,

Той истины, что прежде сути, непреходящих величин,

Как и твоей астральной жути, чей мрак, так вечностью любим.

Но не настолько, чтоб оставить за нею ипостась свою,

Суть вечности – движенье славить, и жизни страстную зарю.

 

Что, измельчали сателлиты? Упились кровью палачи?

Где, маяки твоей элиты, путь осветившие в ночи,

Порабощённому сознанью, мною измученных клопов,

Твоим укрытых состраданьем, во тьме могильных погребов?

 

Надеюсь прежнего размаха, твой серп уже не повторит,

Прогнила вековая плаха, где мраком правил троглодит.

 

                                        Смерть

 

От дежавю я не страдаю, могиле память не нужна,

Она для кандидатов рая, твоею ложью рождена.

Сколько иронии, сарказма, в животрепещущих устах,

От догм, до полного маразма дошла ты, славя смертный прах.

 

И впрямь, забавная игрушка, для жизни – мыслящая тварь,

Особо клоп, с нетленным чувством, что вознесла ты на алтарь,

Непреходящего величья, где дух мой, на правах шута,

Как дьявол пред Творцом двуличным, виляет кончиком хвоста,

В еврейском опусе движенья, к бессмертью, смертного клопа,

Завравшегося вдохновенно, ища кумира и врага…

 

Две крайности твоих амбиций, вменённых жертве бытия,

Так что, не путай – смерть, и мысли, тобою вскормленного Я.

Они твоих иллюзий дети, здесь, ни прибавить, ни отнять,

Абсурд библейской круговерти, лишь подтверждает ту печать.

 

Твоим блюстителям и вправду, и неба мало, и земли,

Тщеславьем, утоляя жажду, их разум, вне моей петли,

Сознанье, облачив в бессмертье, блуждает средь палящих звёзд,

В любовном растворясь томлении, отторгнув сумрачный погост,

Влекомый фантазийным бредом, порочность, возведя в закон,

Насытившись волшебным светом, всё ж, попадают в мой – загон,

Где гнёт реальности низводит, восторженность твоих основ,

И жертва вечности нисходит, в предел могильных погребов.

 

Замкнулся круг твоей забавы, разверзся мрак моих забот,

Твой абсолют, во мгле не тает, клоп же, в ней попросту – гниёт.

 

Строптивец, обречён на гибель, как ни прискорбно, то звучит,

И не моя, твоя обитель, развязке сей благоволит…

Твоё возвышенное чувство, погубит мерзкого клопа,

Садом, затмив своим искусством, любовь пожрёт его стада.

Ни дьявол, ни святой архангел, сознанью скверны, не указ,

К тому же, миф давно раздавлен, стопой губительных зараз,

Пытливым разумом рождённых, с твоей натруженной руки,

Её сей червь и обескровит, приняв лишь страсть, от нег любви.

Он сам откажется от чуда животворящего огня,

Приняв от извращений блуда – конец земного бытия.

 

А свет непреходящих истин? Здесь я с тобою соглашусь,

Необходим, для вечной жизни, ему перечить не берусь…

Я, его преданный ценитель, без грёз, вселенная пуста,

Я, оценю твою обитель, где б, не сбылась любви мечта…

В любом из уголков вселенной, иль хладе сумрачных углов,

Где гений твой, в веках нетленный, не прославлял сознанья кров.

 

Возможно ль, сузить бесконечность, до пресловутого дворца,

В котором пребывает вечность, в лице безликого Творца?

Увы, каким бы ни был разум, он развенчает лживый стих,

А далее, лишь время скажет, что обретёт сознанья жмых.

 

Дать ему шанс на воскрешенье, иль растворить в бесплодной мгле.

Астрал – есть вечное движенье, присущ закон сей и земле…

Что к этой крохотной песчинке, тебя так ревностно влечёт?

Таких планет в пространстве зыбком, и беглый, необъятен счёт…

 

Всему виной – любвеобильность, твоя, к зарвавшемся клопам,

Любовь…, сей мощи меркантильность, и в мой уют, несёт свой срам.

Безумным вымыслом заполнив, безмолвье гиблой пустоты,

Вменяет мне свои законы, стараньями твоей мечты,

Что множат мудрецы земные, или глупцы вселенских шхер,

Вливая чувственность живую в бездушье омертвевших сфер.

 

С момента появленья мысли, до нынешней лихой поры,

Не уставая, смертный пишет о жителях загробной мглы,

Как впрочем, и благого света, бывает и наоборот,

Здесь всё зависит от монеты, иль властных, низменных забот.

 

Церковников изжито время, увы, страстей не победив,

Да и беспочвенная вера, имела прикладной мотив,

Для мысли страждущей величья, на этом жалком островке.

Прости меня за тон циничный, но крах, невидим лишь тебе…

 

Пришли к тому же, что имели, вначале чувственных затей,

Бессмысленность сей канители, не утвердит твоих идей,

О царстве нравственных амбиций, клопу плевать на твой восторг,

Его амбициозность в мыслях, где святы – бойня, власть и торг.

 

Довольно вспомнить катастрофу, что напрочь извела сей род!

Ты, снова возведя Голгофу, клянёшь, как прежде мой поход…

Хоть сотни раз начни сначала, в финальной сцене – катаклизм,

Я – здесь, а значит и начало, комизма, обретёт трагизм.

 

Надеюсь, с этим ты согласна? Довольно спорить ни о чём,

Пора и делом заниматься, клоп ждёт нас, с правдой и враньём.

Ведь ничего не изменилось в понятиях добра и зла,

От нашей перебранки милой, всё тот же свет, и та же мгла,

Над чудотворною планетой, давно проклявшей наш союз,

Увы, дитя с разумным бредом, для странницы, нелёгкий груз…

 

                                                Жизнь

 

Бессмысленно и вправду спорить с бездушьем бездны ледяной,

Где вместо глаз, уют простора с одной возвышенной мечтой…

Но к счастью, ей не воплотиться в своих логических ходах,

Пока абсурдные зарницы, сверкают истиной впотьмах,

Изрытых логикой кипучей до основанья чёрных дыр,

Где даже ты – нелепый случай, не то что, мой хмельной трактир.

 

Земной затворник сам решает, что ему славить, что хулить,

Тебя ведь, это в нём прельщает? К чему тогда меня, гневить?

Прижми свой хвост, и молча, следуй, за жизнью, режа суету.

Когда узришь, любви победу, сама сползёшь в свою дыру.

 

Так было, есть, и будет присно, как говорит земной пророк,

Так предначертано им жизнью, пока здесь бьёт, её исток.

И вера им необходима, без веры в нечто, трудно жить,

Пока вольна над ними сила, что прославляет твою прыть.

Пока ты не даёшь им шанса, им нужен тот, кто шанс даёт,

Господь, фантом, мечта, не важно, надеждой человек живёт,

Надеждой на мою опеку, поскольку вечен жизни кров,

И он, благоволит стратегу, в отличие от твоих углов.

 

Он непременно сбросит путы, смертельной хватки вековой,

Убив в себе самом – Иуду, поверив в Сущий разум – свой!

 

Вернёмся к страсти и забвенью, пора влюбиться и всплакнуть,

Вливая свет во тьму безверья, к бессмертью открывая путь.

 

Нужна тебе, при этом вера? Или безверья суета?

Нет. Потому что, Я – нетленна, а ты, нетленности раба.

 

                                                                                                Леонид Раин.    

                                       Диалог

 

                                            Вот он и умер, твой бессмертный бог…

                                           Зачахнув от тоски в душе моей презренной,

                                           Проклятьем, осенив восторг мятежных строк,

                                          Исчез, средь суеты реальности согбенной.

 

                                        Действующие лица:

 

Жизнь.

Смерть.                                                  

 

 

                                    Смерть

 

Тебя не тяготит усталость? От бестолковой суеты,

Сводящей искреннюю радость наивных проблесков мечты,

К поэтике моих объятий, лишённой пресловутых нег,

Твоей идиллии предвзятой, в которой блудит человек…

 

Чудес пытаешься добиться от кучки мыслящих клопов?

Что сиротливо здесь ютятся, под перезвон моих оков.

Сколько столетий, глупо бьёшься над подлым племенем земным?

Бессмысленность лишь остаётся, под откровеньем стылых зим…

 

Чего ты только не вменяла, сознанью, с чувственной душой,

Из праха гений выдирая, бросала пред моей стопой…

 

Давила я, давлю, и буду, бесстрастно твой восторг давить,

Бессилен гений, пред абсурдом, что призван смертного плодить.

Кстати заметь, не мною призван, не сведуща я, в мелочах,

Людской губительной корысти, чья ж воля, их плодит впотьмах?

 

Я полагаю, что ты знаешь, кто этим бденьем поглощён,

Лишь одного не понимаю, с чего мой вклад так упрощён?

Удел мой, право незавидный, в сравнении с щедростью твоей,

Грехов ты даришь список длинный, а я, лишь мистику страстей.

Несправедливо, не находишь? Но я, обиды не таю,

Я даже рада, если хочешь, нужды нет, славить смерть в раю…

В отличии от вас с Надеждой я вовсе не умею лгать,

И не торгую фальшью бренной, влив её, в божью благодать.

 

                                             Жизнь

 

Блестящее опроверженье моих стоических забот,

В сей цитадели, вечных терний, презревшей, твой астральный гнёт.

Что тебя более тревожит, моя усталость, иль клопы?

Иль всё-таки желанье гложет, в сей мир вонзить свои клыки?

 

Последнее правдоподобней, хотя, прости, ведь смерть не лжёт,

Да и с Надеждою в раздоре, к чему ей разума полёт…?

Одно лишь, несколько смущает меня в бесстрастности твоей,

Кто сеет мёртвый хлад в астрале, ступая, след стопы моей?

Кто одержимостью пленённый плодит безжизненную мглу,

Вливая в разум яд тлетворный, лелея чёрную мечту?

Питая чёрною надеждой свой ненасытный аппетит?

Кого, сознанья дух мятежный, своим ничтожеством страшит?

Или величием? Не знаешь? Предположений даже нет?

Я тоже, в домыслах теряюсь, смотря на траурный рассвет,

Опустошённого пространства, круг голубого островка…

Мглу ледяного постоянства, не смерти ль, жалует рука?

 

А откровенное вторженье в дыханье острова мечты,

И светлой неги преломленье, оскалом дьявольской звезды,

Деянья, той же жуткой длани, с такой же хваткой ледяной,

Сдавившей светлое сознанье, коварной, лживою петлёй…

 

Её удавка всё сильнее сжимает свет из века в век…

Пытаешь ты моё терпенье, но не сама – а, человек,

Твоею ложью окрылённый, с душою чёрной – упыря,

Кормящийся людскою болью во имя праздного царя.

 

О нём уже я говорила, да, власть фантома велика,

Но ты, надеюсь, не забыла, что он, всего лишь твой слуга?

Его могущество в бессилии, твоём, пред вечною женой,

Воспевшей светлое величье, пред обречённой суетой.

 

Давила ты, я возрождала, ты давишь, я рождаю вновь,

Тем и нетленна суть начала, тем и священна жизни кровь.

Твоя же суть, и впрямь ущербна, любою образностью форм,

И в переносном смысле тленна, и более того в прямом.

 

                                        Смерть

 

О, сколько пафоса хмельного, ты б, так боролась с суетой,

Своих наместников червивых, рождённых вечною женой.

Они судьбой вполне довольны, в моих услугах растворясь,

А ты, меня винишь в экспромте, принёсшим чёрную напасть,

На лоно голубой планеты, рождённой, чтобы умереть,

От лживых строк твоих сонетов, придётся смертнице сгореть,

В кровавой длани Люцифера – предтече, леденящей мглы,

И круг земли полно примеров, им взятой, у сознанья – мзды.

Так было, есть, и будет вечно, астрал тому благоволит,

Предпочитая тьму, бессмертью, что лживым пафосом саднит.

 

И ты, о том прекрасно знаешь, так, кто из нас, погряз во лжи?

Ты, что начало смерти славишь, иль я, что славлю крах игры,

Затеянной твоим величьем, с твоей же, страстью колдовской,

Что клоп, пленённый романтизмом, назвал любовью неземной?

 

На счёт восторга неземного, строптивец оказался прав,

Да…, для острожника слепого, твой дар, стал лучшей из забав.

Но так же, роковой ошибкой, расплатой за сладчайший грех,

Что назвала ты, чёрной пыткой, в фаворе дьявольских утех…

 

Несовершенство очевидно, любовь, не в силах опекать,

Его спесивую гордыню, и факт сей, глупо отрицать.

Идеалисты, гуманисты, пророки, боги – всё абсурд,

То – жертвенник моей корысти, а не возвышенный уют,

Твоих соплей любвеобильных, на затхлых книжных стеллажах,

Там и сгниёт их кодекс истин, а я, развею гнусный прах,

По бесконечности пустынной, воздав страдалице покой,

От всякой чувственности лживой, и нереальной, и живой.

 

Зачем тянуть с концовкой пьесы? Отдай мне землю, отступись,

Она измучена, сей скверной, я смою пагубную слизь.

Земля уснёт в моих объятьях, забыв о мыслящей чуме,

О незаслуженных проклятьях, рождённых в лживой голове,

Изгоев призрачного рая, дельцов, духовной наготы,

Пришедших к гибельному краю своей возвышенной мечты.

 

                                            Жизнь

 

Да…, беспристрастность торжествует, в твоих безжизненных устах,

Парадоксальный бред шлифуя, на виртуальных стапелях,

Сдавивших сумраком погоста, мною возлюбленную твердь,

Сознанье, увязав с наростом, яд льющего на жизнь, и смерть.

 

Твоя тревога мне понятна, а вот сочувствие, гнетёт…

С того быть может нереален, в людском сознании твой полёт?

Твой страх, пред чувственною мыслью, имеет почву под собой,

Поскольку свет моей, корысти, реально властен над зимой,

Безжизненной астральной пыли, в разводах чёрного огня,

И это радует богиню, цветущих красок бытия…

 

Судьбой земли, владеет время, не слуг его, извечный ход,

Так что, твоих забот стремленье, не повлияет на исход,

Сей цитадели мирозданья, разумности принявшей свет.

Расцвет его иль увяданье, имеет здесь приоритет?

Сегодня важно без сомненья, но лишь для разума земли,

В её, душевном откровении, крах, иль восторг твоей зари.

 

Я, человечество не брошу, тебе ль мне это говорить?

Библейский Ной – пример расхожий, в том, что не склонна я шутить.

А ты, порочишь гуманистов, воспевших вечную зарю,

Земных животворящих истин…, тебя не гложет дежавю?

Концовки нынешнего спора, хотя прости, извечен он,

Знать и конец – лишь фарс укора, для мною вскормленных племён.

 

Что делать, и меня пугает, порой разумный человек,

Его пытливость удивляет, в стремлении обуздать наш бег…

Бесцеремонное вторженье в истоки жизненной реки,

Тревожит и меня не меньше, твоей заботливой руки.

Но кто сказал, что смертный разум, не в силах перейти черты,

Твоей сакраментальной тайны? Примеров нет, но, есть мечты,

Блюстителей моей харизмы, и мне по нраву сей настрой,

Пусть притязанья их, наивны, нелепы, и смешны порой,

Но свет прогресса очевиден, а мрак забвенья потеснён…

Твой ход, как прежде – примитивен, поскольку истины лишён,

Той истины, что прежде сути, непреходящих величин,

Как и твоей астральной жути, чей мрак, так вечностью любим.

Но не настолько, чтоб оставить за нею ипостась свою,

Суть вечности – движенье славить, и жизни страстную зарю.

 

Что, измельчали сателлиты? Упились кровью палачи?

Где, маяки твоей элиты, путь осветившие в ночи,

Порабощённому сознанью, мною измученных клопов,

Твоим укрытых состраданьем, во тьме могильных погребов?

 

Надеюсь прежнего размаха, твой серп уже не повторит,

Прогнила вековая плаха, где мраком правил троглодит.

 

                                        Смерть

 

От дежавю я не страдаю, могиле память не нужна,

Она для кандидатов рая, твоею ложью рождена.

Сколько иронии, сарказма, в животрепещущих устах,

От догм, до полного маразма дошла ты, славя смертный прах.

 

И впрямь, забавная игрушка, для жизни – мыслящая тварь,

Особо клоп, с нетленным чувством, что вознесла ты на алтарь,

Непреходящего величья, где дух мой, на правах шута,

Как дьявол пред Творцом двуличным, виляет кончиком хвоста,

В еврейском опусе движенья, к бессмертью, смертного клопа,

Завравшегося вдохновенно, ища кумира и врага…

 

Две крайности твоих амбиций, вменённых жертве бытия,

Так что, не путай – смерть, и мысли, тобою вскормленного Я.

Они твоих иллюзий дети, здесь, ни прибавить, ни отнять,

Абсурд библейской круговерти, лишь подтверждает ту печать.

 

Твоим блюстителям и вправду, и неба мало, и земли,

Тщеславьем, утоляя жажду, их разум, вне моей петли,

Сознанье, облачив в бессмертье, блуждает средь палящих звёзд,

В любовном растворясь томлении, отторгнув сумрачный погост,

Влекомый фантазийным бредом, порочность, возведя в закон,

Насытившись волшебным светом, всё ж, попадают в мой – загон,

Где гнёт реальности низводит, восторженность твоих основ,

И жертва вечности нисходит, в предел могильных погребов.

 

Замкнулся круг твоей забавы, разверзся мрак моих забот,

Твой абсолют, во мгле не тает, клоп же, в ней попросту – гниёт.

 

Строптивец, обречён на гибель, как ни прискорбно, то звучит,

И не моя, твоя обитель, развязке сей благоволит…

Твоё возвышенное чувство, погубит мерзкого клопа,

Садом, затмив своим искусством, любовь пожрёт его стада.

Ни дьявол, ни святой архангел, сознанью скверны, не указ,

К тому же, миф давно раздавлен, стопой губительных зараз,

Пытливым разумом рождённых, с твоей натруженной руки,

Её сей червь и обескровит, приняв лишь страсть, от нег любви.

Он сам откажется от чуда животворящего огня,

Приняв от извращений блуда – конец земного бытия.

 

А свет непреходящих истин? Здесь я с тобою соглашусь,

Необходим, для вечной жизни, ему перечить не берусь…

Я, его преданный ценитель, без грёз, вселенная пуста,

Я, оценю твою обитель, где б, не сбылась любви мечта…

В любом из уголков вселенной, иль хладе сумрачных углов,

Где гений твой, в веках нетленный, не прославлял сознанья кров.

 

Возможно ль, сузить бесконечность, до пресловутого дворца,

В котором пребывает вечность, в лице безликого Творца?

Увы, каким бы ни был разум, он развенчает лживый стих,

А далее, лишь время скажет, что обретёт сознанья жмых.

 

Дать ему шанс на воскрешенье, иль растворить в бесплодной мгле.

Астрал – есть вечное движенье, присущ закон сей и земле…

Что к этой крохотной песчинке, тебя так ревностно влечёт?

Таких планет в пространстве зыбком, и беглый, необъятен счёт…

 

Всему виной – любвеобильность, твоя, к зарвавшемся клопам,

Любовь…, сей мощи меркантильность, и в мой уют, несёт свой срам.

Безумным вымыслом заполнив, безмолвье гиблой пустоты,

Вменяет мне свои законы, стараньями твоей мечты,

Что множат мудрецы земные, или глупцы вселенских шхер,

Вливая чувственность живую в бездушье омертвевших сфер.

 

С момента появленья мысли, до нынешней лихой поры,

Не уставая, смертный пишет о жителях загробной мглы,

Как впрочем, и благого света, бывает и наоборот,

Здесь всё зависит от монеты, иль властных, низменных забот.

 

Церковников изжито время, увы, страстей не победив,

Да и беспочвенная вера, имела прикладной мотив,

Для мысли страждущей величья, на этом жалком островке.

Прости меня за тон циничный, но крах, невидим лишь тебе…

 

Пришли к тому же, что имели, вначале чувственных затей,

Бессмысленность сей канители, не утвердит твоих идей,

О царстве нравственных амбиций, клопу плевать на твой восторг,

Его амбициозность в мыслях, где святы – бойня, власть и торг.

 

Довольно вспомнить катастрофу, что напрочь извела сей род!

Ты, снова возведя Голгофу, клянёшь, как прежде мой поход…

Хоть сотни раз начни сначала, в финальной сцене – катаклизм,

Я – здесь, а значит и начало, комизма, обретёт трагизм.

 

Надеюсь, с этим ты согласна? Довольно спорить ни о чём,

Пора и делом заниматься, клоп ждёт нас, с правдой и враньём.

Ведь ничего не изменилось в понятиях добра и зла,

От нашей перебранки милой, всё тот же свет, и та же мгла,

Над чудотворною планетой, давно проклявшей наш союз,

Увы, дитя с разумным бредом, для странницы, нелёгкий груз…

 

                                                Жизнь

 

Бессмысленно и вправду спорить с бездушьем бездны ледяной,

Где вместо глаз, уют простора с одной возвышенной мечтой…

Но к счастью, ей не воплотиться в своих логических ходах,

Пока абсурдные зарницы, сверкают истиной впотьмах,

Изрытых логикой кипучей до основанья чёрных дыр,

Где даже ты – нелепый случай, не то что, мой хмельной трактир.

 

Земной затворник сам решает, что ему славить, что хулить,

Тебя ведь, это в нём прельщает? К чему тогда меня, гневить?

Прижми свой хвост, и молча, следуй, за жизнью, режа суету.

Когда узришь, любви победу, сама сползёшь в свою дыру.

 

Так было, есть, и будет присно, как говорит земной пророк,

Так предначертано им жизнью, пока здесь бьёт, её исток.

И вера им необходима, без веры в нечто, трудно жить,

Пока вольна над ними сила, что прославляет твою прыть.

Пока ты не даёшь им шанса, им нужен тот, кто шанс даёт,

Господь, фантом, мечта, не важно, надеждой человек живёт,

Надеждой на мою опеку, поскольку вечен жизни кров,

И он, благоволит стратегу, в отличие от твоих углов.

 

Он непременно сбросит путы, смертельной хватки вековой,

Убив в себе самом – Иуду, поверив в Сущий разум – свой!

 

Вернёмся к страсти и забвенью, пора влюбиться и всплакнуть,

Вливая свет во тьму безверья, к бессмертью открывая путь.

 

Нужна тебе, при этом вера? Или безверья суета?

Нет. Потому что, Я – нетленна, а ты, нетленности раба.

 

                                                                                                Леонид Раин.    

                                       Диалог

 

                                            Вот он и умер, твой бессмертный бог…

                                           Зачахнув от тоски в душе моей презренной,

                                           Проклятьем, осенив восторг мятежных строк,

                                          Исчез, средь суеты реальности согбенной.

 

                                        Действующие лица:

 

Жизнь.

Смерть.                                                  

 

 

                                    Смерть

 

Тебя не тяготит усталость? От бестолковой суеты,

Сводящей искреннюю радость наивных проблесков мечты,

К поэтике моих объятий, лишённой пресловутых нег,

Твоей идиллии предвзятой, в которой блудит человек…

 

Чудес пытаешься добиться от кучки мыслящих клопов?

Что сиротливо здесь ютятся, под перезвон моих оков.

Сколько столетий, глупо бьёшься над подлым племенем земным?

Бессмысленность лишь остаётся, под откровеньем стылых зим…

 

Чего ты только не вменяла, сознанью, с чувственной душой,

Из праха гений выдирая, бросала пред моей стопой…

 

Давила я, давлю, и буду, бесстрастно твой восторг давить,

Бессилен гений, пред абсурдом, что призван смертного плодить.

Кстати заметь, не мною призван, не сведуща я, в мелочах,

Людской губительной корысти, чья ж воля, их плодит впотьмах?

 

Я полагаю, что ты знаешь, кто этим бденьем поглощён,

Лишь одного не понимаю, с чего мой вклад так упрощён?

Удел мой, право незавидный, в сравнении с щедростью твоей,

Грехов ты даришь список длинный, а я, лишь мистику страстей.

Несправедливо, не находишь? Но я, обиды не таю,

Я даже рада, если хочешь, нужды нет, славить смерть в раю…

В отличии от вас с Надеждой я вовсе не умею лгать,

И не торгую фальшью бренной, влив её, в божью благодать.

 

                                             Жизнь

 

Блестящее опроверженье моих стоических забот,

В сей цитадели, вечных терний, презревшей, твой астральный гнёт.

Что тебя более тревожит, моя усталость, иль клопы?

Иль всё-таки желанье гложет, в сей мир вонзить свои клыки?

 

Последнее правдоподобней, хотя, прости, ведь смерть не лжёт,

Да и с Надеждою в раздоре, к чему ей разума полёт…?

Одно лишь, несколько смущает меня в бесстрастности твоей,

Кто сеет мёртвый хлад в астрале, ступая, след стопы моей?

Кто одержимостью пленённый плодит безжизненную мглу,

Вливая в разум яд тлетворный, лелея чёрную мечту?

Питая чёрною надеждой свой ненасытный аппетит?

Кого, сознанья дух мятежный, своим ничтожеством страшит?

Или величием? Не знаешь? Предположений даже нет?

Я тоже, в домыслах теряюсь, смотря на траурный рассвет,

Опустошённого пространства, круг голубого островка…

Мглу ледяного постоянства, не смерти ль, жалует рука?

 

А откровенное вторженье в дыханье острова мечты,

И светлой неги преломленье, оскалом дьявольской звезды,

Деянья, той же жуткой длани, с такой же хваткой ледяной,

Сдавившей светлое сознанье, коварной, лживою петлёй…

 

Её удавка всё сильнее сжимает свет из века в век…

Пытаешь ты моё терпенье, но не сама – а, человек,

Твоею ложью окрылённый, с душою чёрной – упыря,

Кормящийся людскою болью во имя праздного царя.

 

О нём уже я говорила, да, власть фантома велика,

Но ты, надеюсь, не забыла, что он, всего лишь твой слуга?

Его могущество в бессилии, твоём, пред вечною женой,

Воспевшей светлое величье, пред обречённой суетой.

 

Давила ты, я возрождала, ты давишь, я рождаю вновь,

Тем и нетленна суть начала, тем и священна жизни кровь.

Твоя же суть, и впрямь ущербна, любою образностью форм,

И в переносном смысле тленна, и более того в прямом.

 

                                        Смерть

 

О, сколько пафоса хмельного, ты б, так боролась с суетой,

Своих наместников червивых, рождённых вечною женой.

Они судьбой вполне довольны, в моих услугах растворясь,

А ты, меня винишь в экспромте, принёсшим чёрную напасть,

На лоно голубой планеты, рождённой, чтобы умереть,

От лживых строк твоих сонетов, придётся смертнице сгореть,

В кровавой длани Люцифера – предтече, леденящей мглы,

И круг земли полно примеров, им взятой, у сознанья – мзды.

Так было, есть, и будет вечно, астрал тому благоволит,

Предпочитая тьму, бессмертью, что лживым пафосом саднит.

 

И ты, о том прекрасно знаешь, так, кто из нас, погряз во лжи?

Ты, что начало смерти славишь, иль я, что славлю крах игры,

Затеянной твоим величьем, с твоей же, страстью колдовской,

Что клоп, пленённый романтизмом, назвал любовью неземной?

 

На счёт восторга неземного, строптивец оказался прав,

Да…, для острожника слепого, твой дар, стал лучшей из забав.

Но так же, роковой ошибкой, расплатой за сладчайший грех,

Что назвала ты, чёрной пыткой, в фаворе дьявольских утех…

 

Несовершенство очевидно, любовь, не в силах опекать,

Его спесивую гордыню, и факт сей, глупо отрицать.

Идеалисты, гуманисты, пророки, боги – всё абсурд,

То – жертвенник моей корысти, а не возвышенный уют,

Твоих соплей любвеобильных, на затхлых книжных стеллажах,

Там и сгниёт их кодекс истин, а я, развею гнусный прах,

По бесконечности пустынной, воздав страдалице покой,

От всякой чувственности лживой, и нереальной, и живой.

 

Зачем тянуть с концовкой пьесы? Отдай мне землю, отступись,

Она измучена, сей скверной, я смою пагубную слизь.

Земля уснёт в моих объятьях, забыв о мыслящей чуме,

О незаслуженных проклятьях, рождённых в лживой голове,

Изгоев призрачного рая, дельцов, духовной наготы,

Пришедших к гибельному краю своей возвышенной мечты.

 

                                            Жизнь

 

Да…, беспристрастность торжествует, в твоих безжизненных устах,

Парадоксальный бред шлифуя, на виртуальных стапелях,

Сдавивших сумраком погоста, мною возлюбленную твердь,

Сознанье, увязав с наростом, яд льющего на жизнь, и смерть.

 

Твоя тревога мне понятна, а вот сочувствие, гнетёт…

С того быть может нереален, в людском сознании твой полёт?

Твой страх, пред чувственною мыслью, имеет почву под собой,

Поскольку свет моей, корысти, реально властен над зимой,

Безжизненной астральной пыли, в разводах чёрного огня,

И это радует богиню, цветущих красок бытия…

 

Судьбой земли, владеет время, не слуг его, извечный ход,

Так что, твоих забот стремленье, не повлияет на исход,

Сей цитадели мирозданья, разумности принявшей свет.

Расцвет его иль увяданье, имеет здесь приоритет?

Сегодня важно без сомненья, но лишь для разума земли,

В её, душевном откровении, крах, иль восторг твоей зари.

 

Я, человечество не брошу, тебе ль мне это говорить?

Библейский Ной – пример расхожий, в том, что не склонна я шутить.

А ты, порочишь гуманистов, воспевших вечную зарю,

Земных животворящих истин…, тебя не гложет дежавю?

Концовки нынешнего спора, хотя прости, извечен он,

Знать и конец – лишь фарс укора, для мною вскормленных племён.

 

Что делать, и меня пугает, порой разумный человек,

Его пытливость удивляет, в стремлении обуздать наш бег…

Бесцеремонное вторженье в истоки жизненной реки,

Тревожит и меня не меньше, твоей заботливой руки.

Но кто сказал, что смертный разум, не в силах перейти черты,

Твоей сакраментальной тайны? Примеров нет, но, есть мечты,

Блюстителей моей харизмы, и мне по нраву сей настрой,

Пусть притязанья их, наивны, нелепы, и смешны порой,

Но свет прогресса очевиден, а мрак забвенья потеснён…

Твой ход, как прежде – примитивен, поскольку истины лишён,

Той истины, что прежде сути, непреходящих величин,

Как и твоей астральной жути, чей мрак, так вечностью любим.

Но не настолько, чтоб оставить за нею ипостась свою,

Суть вечности – движенье славить, и жизни страстную зарю.

 

Что, измельчали сателлиты? Упились кровью палачи?

Где, маяки твоей элиты, путь осветившие в ночи,

Порабощённому сознанью, мною измученных клопов,

Твоим укрытых состраданьем, во тьме могильных погребов?

 

Надеюсь прежнего размаха, твой серп уже не повторит,

Прогнила вековая плаха, где мраком правил троглодит.

 

                                        Смерть

 

От дежавю я не страдаю, могиле память не нужна,

Она для кандидатов рая, твоею ложью рождена.

Сколько иронии, сарказма, в животрепещущих устах,

От догм, до полного маразма дошла ты, славя смертный прах.

 

И впрямь, забавная игрушка, для жизни – мыслящая тварь,

Особо клоп, с нетленным чувством, что вознесла ты на алтарь,

Непреходящего величья, где дух мой, на правах шута,

Как дьявол пред Творцом двуличным, виляет кончиком хвоста,

В еврейском опусе движенья, к бессмертью, смертного клопа,

Завравшегося вдохновенно, ища кумира и врага…

 

Две крайности твоих амбиций, вменённых жертве бытия,

Так что, не путай – смерть, и мысли, тобою вскормленного Я.

Они твоих иллюзий дети, здесь, ни прибавить, ни отнять,

Абсурд библейской круговерти, лишь подтверждает ту печать.

 

Твоим блюстителям и вправду, и неба мало, и земли,

Тщеславьем, утоляя жажду, их разум, вне моей петли,

Сознанье, облачив в бессмертье, блуждает средь палящих звёзд,

В любовном растворясь томлении, отторгнув сумрачный погост,

Влекомый фантазийным бредом, порочность, возведя в закон,

Насытившись волшебным светом, всё ж, попадают в мой – загон,

Где гнёт реальности низводит, восторженность твоих основ,

И жертва вечности нисходит, в предел могильных погребов.

 

Замкнулся круг твоей забавы, разверзся мрак моих забот,

Твой абсолют, во мгле не тает, клоп же, в ней попросту – гниёт.

 

Строптивец, обречён на гибель, как ни прискорбно, то звучит,

И не моя, твоя обитель, развязке сей благоволит…

Твоё возвышенное чувство, погубит мерзкого клопа,

Садом, затмив своим искусством, любовь пожрёт его стада.

Ни дьявол, ни святой архангел, сознанью скверны, не указ,

К тому же, миф давно раздавлен, стопой губительных зараз,

Пытливым разумом рождённых, с твоей натруженной руки,

Её сей червь и обескровит, приняв лишь страсть, от нег любви.

Он сам откажется от чуда животворящего огня,

Приняв от извращений блуда – конец земного бытия.

 

А свет непреходящих истин? Здесь я с тобою соглашусь,

Необходим, для вечной жизни, ему перечить не берусь…

Я, его преданный ценитель, без грёз, вселенная пуста,

Я, оценю твою обитель, где б, не сбылась любви мечта…

В любом из уголков вселенной, иль хладе сумрачных углов,

Где гений твой, в веках нетленный, не прославлял сознанья кров.

 

Возможно ль, сузить бесконечность, до пресловутого дворца,

В котором пребывает вечность, в лице безликого Творца?

Увы, каким бы ни был разум, он развенчает лживый стих,

А далее, лишь время скажет, что обретёт сознанья жмых.

 

Дать ему шанс на воскрешенье, иль растворить в бесплодной мгле.

Астрал – есть вечное движенье, присущ закон сей и земле…

Что к этой крохотной песчинке, тебя так ревностно влечёт?

Таких планет в пространстве зыбком, и беглый, необъятен счёт…

 

Всему виной – любвеобильность, твоя, к зарвавшемся клопам,

Любовь…, сей мощи меркантильность, и в мой уют, несёт свой срам.

Безумным вымыслом заполнив, безмолвье гиблой пустоты,

Вменяет мне свои законы, стараньями твоей мечты,

Что множат мудрецы земные, или глупцы вселенских шхер,

Вливая чувственность живую в бездушье омертвевших сфер.

 

С момента появленья мысли, до нынешней лихой поры,

Не уставая, смертный пишет о жителях загробной мглы,

Как впрочем, и благого света, бывает и наоборот,

Здесь всё зависит от монеты, иль властных, низменных забот.

 

Церковников изжито время, увы, страстей не победив,

Да и беспочвенная вера, имела прикладной мотив,

Для мысли страждущей величья, на этом жалком островке.

Прости меня за тон циничный, но крах, невидим лишь тебе…

 

Пришли к тому же, что имели, вначале чувственных затей,

Бессмысленность сей канители, не утвердит твоих идей,

О царстве нравственных амбиций, клопу плевать на твой восторг,

Его амбициозность в мыслях, где святы – бойня, власть и торг.

 

Довольно вспомнить катастрофу, что напрочь извела сей род!

Ты, снова возведя Голгофу, клянёшь, как прежде мой поход…

Хоть сотни раз начни сначала, в финальной сцене – катаклизм,

Я – здесь, а значит и начало, комизма, обретёт трагизм.

 

Надеюсь, с этим ты согласна? Довольно спорить ни о чём,

Пора и делом заниматься, клоп ждёт нас, с правдой и враньём.

Ведь ничего не изменилось в понятиях добра и зла,

От нашей перебранки милой, всё тот же свет, и та же мгла,

Над чудотворною планетой, давно проклявшей наш союз,

Увы, дитя с разумным бредом, для странницы, нелёгкий груз…

 

                                                Жизнь

 

Бессмысленно и вправду спорить с бездушьем бездны ледяной,

Где вместо глаз, уют простора с одной возвышенной мечтой…

Но к счастью, ей не воплотиться в своих логических ходах,

Пока абсурдные зарницы, сверкают истиной впотьмах,

Изрытых логикой кипучей до основанья чёрных дыр,

Где даже ты – нелепый случай, не то что, мой хмельной трактир.

 

Земной затворник сам решает, что ему славить, что хулить,

Тебя ведь, это в нём прельщает? К чему тогда меня, гневить?

Прижми свой хвост, и молча, следуй, за жизнью, режа суету.

Когда узришь, любви победу, сама сползёшь в свою дыру.

 

Так было, есть, и будет присно, как говорит земной пророк,

Так предначертано им жизнью, пока здесь бьёт, её исток.

И вера им необходима, без веры в нечто, трудно жить,

Пока вольна над ними сила, что прославляет твою прыть.

Пока ты не даёшь им шанса, им нужен тот, кто шанс даёт,

Господь, фантом, мечта, не важно, надеждой человек живёт,

Надеждой на мою опеку, поскольку вечен жизни кров,

И он, благоволит стратегу, в отличие от твоих углов.

 

Он непременно сбросит путы, смертельной хватки вековой,

Убив в себе самом – Иуду, поверив в Сущий разум – свой!

 

Вернёмся к страсти и забвенью, пора влюбиться и всплакнуть,

Вливая свет во тьму безверья, к бессмертью открывая путь.

 

Нужна тебе, при этом вера? Или безверья суета?

Нет. Потому что, Я – нетленна, а ты, нетленности раба.

 

                                                                                                Леонид Раин.    

                                       Диалог

 

                                            Вот он и умер, твой бессмертный бог…

                                           Зачахнув от тоски в душе моей презренной,

                                           Проклятьем, осенив восторг мятежных строк,

                                          Исчез, средь суеты реальности согбенной.

 

                                        Действующие лица:

 

Жизнь.

Смерть.                                                  

 

 

                                    Смерть

 

Тебя не тяготит усталость? От бестолковой суеты,

Сводящей искреннюю радость наивных проблесков мечты,

К поэтике моих объятий, лишённой пресловутых нег,

Твоей идиллии предвзятой, в которой блудит человек…

 

Чудес пытаешься добиться от кучки мыслящих клопов?

Что сиротливо здесь ютятся, под перезвон моих оков.

Сколько столетий, глупо бьёшься над подлым племенем земным?

Бессмысленность лишь остаётся, под откровеньем стылых зим…

 

Чего ты только не вменяла, сознанью, с чувственной душой,

Из праха гений выдирая, бросала пред моей стопой…

 

Давила я, давлю, и буду, бесстрастно твой восторг давить,

Бессилен гений, пред абсурдом, что призван смертного плодить.

Кстати заметь, не мною призван, не сведуща я, в мелочах,

Людской губительной корысти, чья ж воля, их плодит впотьмах?

 

Я полагаю, что ты знаешь, кто этим бденьем поглощён,

Лишь одного не понимаю, с чего мой вклад так упрощён?

Удел мой, право незавидный, в сравнении с щедростью твоей,

Грехов ты даришь список длинный, а я, лишь мистику страстей.

Несправедливо, не находишь? Но я, обиды не таю,

Я даже рада, если хочешь, нужды нет, славить смерть в раю…

В отличии от вас с Надеждой я вовсе не умею лгать,

И не торгую фальшью бренной, влив её, в божью благодать.

 

                                             Жизнь

 

Блестящее опроверженье моих стоических забот,

В сей цитадели, вечных терний, презревшей, твой астральный гнёт.

Что тебя более тревожит, моя усталость, иль клопы?

Иль всё-таки желанье гложет, в сей мир вонзить свои клыки?

 

Последнее правдоподобней, хотя, прости, ведь смерть не лжёт,

Да и с Надеждою в раздоре, к чему ей разума полёт…?

Одно лишь, несколько смущает меня в бесстрастности твоей,

Кто сеет мёртвый хлад в астрале, ступая, след стопы моей?

Кто одержимостью пленённый плодит безжизненную мглу,

Вливая в разум яд тлетворный, лелея чёрную мечту?

Питая чёрною надеждой свой ненасытный аппетит?

Кого, сознанья дух мятежный, своим ничтожеством страшит?

Или величием? Не знаешь? Предположений даже нет?

Я тоже, в домыслах теряюсь, смотря на траурный рассвет,

Опустошённого пространства, круг голубого островка…

Мглу ледяного постоянства, не смерти ль, жалует рука?

 

А откровенное вторженье в дыханье острова мечты,

И светлой неги преломленье, оскалом дьявольской звезды,

Деянья, той же жуткой длани, с такой же хваткой ледяной,

Сдавившей светлое сознанье, коварной, лживою петлёй…

 

Её удавка всё сильнее сжимает свет из века в век…

Пытаешь ты моё терпенье, но не сама – а, человек,

Твоею ложью окрылённый, с душою чёрной – упыря,

Кормящийся людскою болью во имя праздного царя.

 

О нём уже я говорила, да, власть фантома велика,

Но ты, надеюсь, не забыла, что он, всего лишь твой слуга?

Его могущество в бессилии, твоём, пред вечною женой,

Воспевшей светлое величье, пред обречённой суетой.

 

Давила ты, я возрождала, ты давишь, я рождаю вновь,

Тем и нетленна суть начала, тем и священна жизни кровь.

Твоя же суть, и впрямь ущербна, любою образностью форм,

И в переносном смысле тленна, и более того в прямом.

 

                                        Смерть

 

О, сколько пафоса хмельного, ты б, так боролась с суетой,

Своих наместников червивых, рождённых вечною женой.

Они судьбой вполне довольны, в моих услугах растворясь,

А ты, меня винишь в экспромте, принёсшим чёрную напасть,

На лоно голубой планеты, рождённой, чтобы умереть,

От лживых строк твоих сонетов, придётся смертнице сгореть,

В кровавой длани Люцифера – предтече, леденящей мглы,

И круг земли полно примеров, им взятой, у сознанья – мзды.

Так было, есть, и будет вечно, астрал тому благоволит,

Предпочитая тьму, бессмертью, что лживым пафосом саднит.

 

И ты, о том прекрасно знаешь, так, кто из нас, погряз во лжи?

Ты, что начало смерти славишь, иль я, что славлю крах игры,

Затеянной твоим величьем, с твоей же, страстью колдовской,

Что клоп, пленённый романтизмом, назвал любовью неземной?

 

На счёт восторга неземного, строптивец оказался прав,

Да…, для острожника слепого, твой дар, стал лучшей из забав.

Но так же, роковой ошибкой, расплатой за сладчайший грех,

Что назвала ты, чёрной пыткой, в фаворе дьявольских утех…

 

Несовершенство очевидно, любовь, не в силах опекать,

Его спесивую гордыню, и факт сей, глупо отрицать.

Идеалисты, гуманисты, пророки, боги – всё абсурд,

То – жертвенник моей корысти, а не возвышенный уют,

Твоих соплей любвеобильных, на затхлых книжных стеллажах,

Там и сгниёт их кодекс истин, а я, развею гнусный прах,

По бесконечности пустынной, воздав страдалице покой,

От всякой чувственности лживой, и нереальной, и живой.

 

Зачем тянуть с концовкой пьесы? Отдай мне землю, отступись,

Она измучена, сей скверной, я смою пагубную слизь.

Земля уснёт в моих объятьях, забыв о мыслящей чуме,

О незаслуженных проклятьях, рождённых в лживой голове,

Изгоев призрачного рая, дельцов, духовной наготы,

Пришедших к гибельному краю своей возвышенной мечты.

 

                                            Жизнь

 

Да…, беспристрастность торжествует, в твоих безжизненных устах,

Парадоксальный бред шлифуя, на виртуальных стапелях,

Сдавивших сумраком погоста, мною возлюбленную твердь,

Сознанье, увязав с наростом, яд льющего на жизнь, и смерть.

 

Твоя тревога мне понятна, а вот сочувствие, гнетёт…

С того быть может нереален, в людском сознании твой полёт?

Твой страх, пред чувственною мыслью, имеет почву под собой,

Поскольку свет моей, корысти, реально властен над зимой,

Безжизненной астральной пыли, в разводах чёрного огня,

И это радует богиню, цветущих красок бытия…

 

Судьбой земли, владеет время, не слуг его, извечный ход,

Так что, твоих забот стремленье, не повлияет на исход,

Сей цитадели мирозданья, разумности принявшей свет.

Расцвет его иль увяданье, имеет здесь приоритет?

Сегодня важно без сомненья, но лишь для разума земли,

В её, душевном откровении, крах, иль восторг твоей зари.

 

Я, человечество не брошу, тебе ль мне это говорить?

Библейский Ной – пример расхожий, в том, что не склонна я шутить.

А ты, порочишь гуманистов, воспевших вечную зарю,

Земных животворящих истин…, тебя не гложет дежавю?

Концовки нынешнего спора, хотя прости, извечен он,

Знать и конец – лишь фарс укора, для мною вскормленных племён.

 

Что делать, и меня пугает, порой разумный человек,

Его пытливость удивляет, в стремлении обуздать наш бег…

Бесцеремонное вторженье в истоки жизненной реки,

Тревожит и меня не меньше, твоей заботливой руки.

Но кто сказал, что смертный разум, не в силах перейти черты,

Твоей сакраментальной тайны? Примеров нет, но, есть мечты,

Блюстителей моей харизмы, и мне по нраву сей настрой,

Пусть притязанья их, наивны, нелепы, и смешны порой,

Но свет прогресса очевиден, а мрак забвенья потеснён…

Твой ход, как прежде – примитивен, поскольку истины лишён,

Той истины, что прежде сути, непреходящих величин,

Как и твоей астральной жути, чей мрак, так вечностью любим.

Но не настолько, чтоб оставить за нею ипостась свою,

Суть вечности – движенье славить, и жизни страстную зарю.

 

Что, измельчали сателлиты? Упились кровью палачи?

Где, маяки твоей элиты, путь осветившие в ночи,

Порабощённому сознанью, мною измученных клопов,

Твоим укрытых состраданьем, во тьме могильных погребов?

 

Надеюсь прежнего размаха, твой серп уже не повторит,

Прогнила вековая плаха, где мраком правил троглодит.

 

                                        Смерть

 

От дежавю я не страдаю, могиле память не нужна,

Она для кандидатов рая, твоею ложью рождена.

Сколько иронии, сарказма, в животрепещущих устах,

От догм, до полного маразма дошла ты, славя смертный прах.

 

И впрямь, забавная игрушка, для жизни – мыслящая тварь,

Особо клоп, с нетленным чувством, что вознесла ты на алтарь,

Непреходящего величья, где дух мой, на правах шута,

Как дьявол пред Творцом двуличным, виляет кончиком хвоста,

В еврейском опусе движенья, к бессмертью, смертного клопа,

Завравшегося вдохновенно, ища кумира и врага…

 

Две крайности твоих амбиций, вменённых жертве бытия,

Так что, не путай – смерть, и мысли, тобою вскормленного Я.

Они твоих иллюзий дети, здесь, ни прибавить, ни отнять,

Абсурд библейской круговерти, лишь подтверждает ту печать.

 

Твоим блюстителям и вправду, и неба мало, и земли,

Тщеславьем, утоляя жажду, их разум, вне моей петли,

Сознанье, облачив в бессмертье, блуждает средь палящих звёзд,

В любовном растворясь томлении, отторгнув сумрачный погост,

Влекомый фантазийным бредом, порочность, возведя в закон,

Насытившись волшебным светом, всё ж, попадают в мой – загон,

Где гнёт реальности низводит, восторженность твоих основ,

И жертва вечности нисходит, в предел могильных погребов.

 

Замкнулся круг твоей забавы, разверзся мрак моих забот,

Твой абсолют, во мгле не тает, клоп же, в ней попросту – гниёт.

 

Строптивец, обречён на гибель, как ни прискорбно, то звучит,

И не моя, твоя обитель, развязке сей благоволит…

Твоё возвышенное чувство, погубит мерзкого клопа,

Садом, затмив своим искусством, любовь пожрёт его стада.

Ни дьявол, ни святой архангел, сознанью скверны, не указ,

К тому же, миф давно раздавлен, стопой губительных зараз,

Пытливым разумом рождённых, с твоей натруженной руки,

Её сей червь и обескровит, приняв лишь страсть, от нег любви.

Он сам откажется от чуда животворящего огня,

Приняв от извращений блуда – конец земного бытия.

 

А свет непреходящих истин? Здесь я с тобою соглашусь,

Необходим, для вечной жизни, ему перечить не берусь…

Я, его преданный ценитель, без грёз, вселенная пуста,

Я, оценю твою обитель, где б, не сбылась любви мечта…

В любом из уголков вселенной, иль хладе сумрачных углов,

Где гений твой, в веках нетленный, не прославлял сознанья кров.

 

Возможно ль, сузить бесконечность, до пресловутого дворца,

В котором пребывает вечность, в лице безликого Творца?

Увы, каким бы ни был разум, он развенчает лживый стих,

А далее, лишь время скажет, что обретёт сознанья жмых.

 

Дать ему шанс на воскрешенье, иль растворить в бесплодной мгле.

Астрал – есть вечное движенье, присущ закон сей и земле…

Что к этой крохотной песчинке, тебя так ревностно влечёт?

Таких планет в пространстве зыбком, и беглый, необъятен счёт…

 

Всему виной – любвеобильность, твоя, к зарвавшемся клопам,

Любовь…, сей мощи меркантильность, и в мой уют, несёт свой срам.

Безумным вымыслом заполнив, безмолвье гиблой пустоты,

Вменяет мне свои законы, стараньями твоей мечты,

Что множат мудрецы земные, или глупцы вселенских шхер,

Вливая чувственность живую в бездушье омертвевших сфер.

 

С момента появленья мысли, до нынешней лихой поры,

Не уставая, смертный пишет о жителях загробной мглы,

Как впрочем, и благого света, бывает и наоборот,

Здесь всё зависит от монеты, иль властных, низменных забот.

 

Церковников изжито время, увы, страстей не победив,

Да и беспочвенная вера, имела прикладной мотив,

Для мысли страждущей величья, на этом жалком островке.

Прости меня за тон циничный, но крах, невидим лишь тебе…

 

Пришли к тому же, что имели, вначале чувственных затей,

Бессмысленность сей канители, не утвердит твоих идей,

О царстве нравственных амбиций, клопу плевать на твой восторг,

Его амбициозность в мыслях, где святы – бойня, власть и торг.

 

Довольно вспомнить катастрофу, что напрочь извела сей род!

Ты, снова возведя Голгофу, клянёшь, как прежде мой поход…

Хоть сотни раз начни сначала, в финальной сцене – катаклизм,

Я – здесь, а значит и начало, комизма, обретёт трагизм.

 

Надеюсь, с этим ты согласна? Довольно спорить ни о чём,

Пора и делом заниматься, клоп ждёт нас, с правдой и враньём.

Ведь ничего не изменилось в понятиях добра и зла,

От нашей перебранки милой, всё тот же свет, и та же мгла,

Над чудотворною планетой, давно проклявшей наш союз,

Увы, дитя с разумным бредом, для странницы, нелёгкий груз…

 

                                                Жизнь

 

Бессмысленно и вправду спорить с бездушьем бездны ледяной,

Где вместо глаз, уют простора с одной возвышенной мечтой…

Но к счастью, ей не воплотиться в своих логических ходах,

Пока абсурдные зарницы, сверкают истиной впотьмах,

Изрытых логикой кипучей до основанья чёрных дыр,

Где даже ты – нелепый случай, не то что, мой хмельной трактир.

 

Земной затворник сам решает, что ему славить, что хулить,

Тебя ведь, это в нём прельщает? К чему тогда меня, гневить?

Прижми свой хвост, и молча, следуй, за жизнью, режа суету.

Когда узришь, любви победу, сама сползёшь в свою дыру.

 

Так было, есть, и будет присно, как говорит земной пророк,

Так предначертано им жизнью, пока здесь бьёт, её исток.

И вера им необходима, без веры в нечто, трудно жить,

Пока вольна над ними сила, что прославляет твою прыть.

Пока ты не даёшь им шанса, им нужен тот, кто шанс даёт,

Господь, фантом, мечта, не важно, надеждой человек живёт,

Надеждой на мою опеку, поскольку вечен жизни кров,

И он, благоволит стратегу, в отличие от твоих углов.

 

Он непременно сбросит путы, смертельной хватки вековой,

Убив в себе самом – Иуду, поверив в Сущий разум – свой!

 

Вернёмся к страсти и забвенью, пора влюбиться и всплакнуть,

Вливая свет во тьму безверья, к бессмертью открывая путь.

 

Нужна тебе, при этом вера? Или безверья суета?

Нет. Потому что, Я – нетленна, а ты, нетленности раба.

 

                                                                                                Леонид Раин.    

                                       Диалог

 

                                            Вот он и умер, твой бессмертный бог…

                                           Зачахнув от тоски в душе моей презренной,

                                           Проклятьем, осенив восторг мятежных строк,

                                          Исчез, средь суеты реальности согбенной.

 

                                        Действующие лица:

 

Жизнь.

Смерть.                                                  

 

 

                                    Смерть

 

Тебя не тяготит усталость? От бестолковой суеты,

Сводящей искреннюю радость наивных проблесков мечты,

К поэтике моих объятий, лишённой пресловутых нег,

Твоей идиллии предвзятой, в которой блудит человек…

 

Чудес пытаешься добиться от кучки мыслящих клопов?

Что сиротливо здесь ютятся, под перезвон моих оков.

Сколько столетий, глупо бьёшься над подлым племенем земным?

Бессмысленность лишь остаётся, под откровеньем стылых зим…

 

Чего ты только не вменяла, сознанью, с чувственной душой,

Из праха гений выдирая, бросала пред моей стопой…

 

Давила я, давлю, и буду, бесстрастно твой восторг давить,

Бессилен гений, пред абсурдом, что призван смертного плодить.

Кстати заметь, не мною призван, не сведуща я, в мелочах,

Людской губительной корысти, чья ж воля, их плодит впотьмах?

 

Я полагаю, что ты знаешь, кто этим бденьем поглощён,

Лишь одного не понимаю, с чего мой вклад так упрощён?

Удел мой, право незавидный, в сравнении с щедростью твоей,

Грехов ты даришь список длинный, а я, лишь мистику страстей.

Несправедливо, не находишь? Но я, обиды не таю,

Я даже рада, если хочешь, нужды нет, славить смерть в раю…

В отличии от вас с Надеждой я вовсе не умею лгать,

И не торгую фальшью бренной, влив её, в божью благодать.

 

                                             Жизнь

 

Блестящее опроверженье моих стоических забот,

В сей цитадели, вечных терний, презревшей, твой астральный гнёт.

Что тебя более тревожит, моя усталость, иль клопы?

Иль всё-таки желанье гложет, в сей мир вонзить свои клыки?

 

Последнее правдоподобней, хотя, прости, ведь смерть не лжёт,

Да и с Надеждою в раздоре, к чему ей разума полёт…?

Одно лишь, несколько смущает меня в бесстрастности твоей,

Кто сеет мёртвый хлад в астрале, ступая, след стопы моей?

Кто одержимостью пленённый плодит безжизненную мглу,

Вливая в разум яд тлетворный, лелея чёрную мечту?

Питая чёрною надеждой свой ненасытный аппетит?

Кого, сознанья дух мятежный, своим ничтожеством страшит?

Или величием? Не знаешь? Предположений даже нет?

Я тоже, в домыслах теряюсь, смотря на траурный рассвет,

Опустошённого пространства, круг голубого островка…

Мглу ледяного постоянства, не смерти ль, жалует рука?

 

А откровенное вторженье в дыханье острова мечты,

И светлой неги преломленье, оскалом дьявольской звезды,

Деянья, той же жуткой длани, с такой же хваткой ледяной,

Сдавившей светлое сознанье, коварной, лживою петлёй…

 

Её удавка всё сильнее сжимает свет из века в век…

Пытаешь ты моё терпенье, но не сама – а, человек,

Твоею ложью окрылённый, с душою чёрной – упыря,

Кормящийся людскою болью во имя праздного царя.

 

О нём уже я говорила, да, власть фантома велика,

Но ты, надеюсь, не забыла, что он, всего лишь твой слуга?

Его могущество в бессилии, твоём, пред вечною женой,

Воспевшей светлое величье, пред обречённой суетой.

 

Давила ты, я возрождала, ты давишь, я рождаю вновь,

Тем и нетленна суть начала, тем и священна жизни кровь.

Твоя же суть, и впрямь ущербна, любою образностью форм,

И в переносном смысле тленна, и более того в прямом.

 

                                        Смерть

 

О, сколько пафоса хмельного, ты б, так боролась с суетой,

Своих наместников червивых, рождённых вечною женой.

Они судьбой вполне довольны, в моих услугах растворясь,

А ты, меня винишь в экспромте, принёсшим чёрную напасть,

На лоно голубой планеты, рождённой, чтобы умереть,

От лживых строк твоих сонетов, придётся смертнице сгореть,

В кровавой длани Люцифера – предтече, леденящей мглы,

И круг земли полно примеров, им взятой, у сознанья – мзды.

Так было, есть, и будет вечно, астрал тому благоволит,

Предпочитая тьму, бессмертью, что лживым пафосом саднит.

 

И ты, о том прекрасно знаешь, так, кто из нас, погряз во лжи?

Ты, что начало смерти славишь, иль я, что славлю крах игры,

Затеянной твоим величьем, с твоей же, страстью колдовской,

Что клоп, пленённый романтизмом, назвал любовью неземной?

 

На счёт восторга неземного, строптивец оказался прав,

Да…, для острожника слепого, твой дар, стал лучшей из забав.

Но так же, роковой ошибкой, расплатой за сладчайший грех,

Что назвала ты, чёрной пыткой, в фаворе дьявольских утех…

 

Несовершенство очевидно, любовь, не в силах опекать,

Его спесивую гордыню, и факт сей, глупо отрицать.

Идеалисты, гуманисты, пророки, боги – всё абсурд,

То – жертвенник моей корысти, а не возвышенный уют,

Твоих соплей любвеобильных, на затхлых книжных стеллажах,

Там и сгниёт их кодекс истин, а я, развею гнусный прах,

По бесконечности пустынной, воздав страдалице покой,

От всякой чувственности лживой, и нереальной, и живой.

 

Зачем тянуть с концовкой пьесы? Отдай мне землю, отступись,

Она измучена, сей скверной, я смою пагубную слизь.

Земля уснёт в моих объятьях, забыв о мыслящей чуме,

О незаслуженных проклятьях, рождённых в лживой голове,

Изгоев призрачного рая, дельцов, духовной наготы,

Пришедших к гибельному краю своей возвышенной мечты.

 

                                            Жизнь

 

Да…, беспристрастность торжествует, в твоих безжизненных устах,

Парадоксальный бред шлифуя, на виртуальных стапелях,

Сдавивших сумраком погоста, мною возлюбленную твердь,

Сознанье, увязав с наростом, яд льющего на жизнь, и смерть.

 

Твоя тревога мне понятна, а вот сочувствие, гнетёт…

С того быть может нереален, в людском сознании твой полёт?

Твой страх, пред чувственною мыслью, имеет почву под собой,

Поскольку свет моей, корысти, реально властен над зимой,

Безжизненной астральной пыли, в разводах чёрного огня,

И это радует богиню, цветущих красок бытия…

 

Судьбой земли, владеет время, не слуг его, извечный ход,

Так что, твоих забот стремленье, не повлияет на исход,

Сей цитадели мирозданья, разумности принявшей свет.

Расцвет его иль увяданье, имеет здесь приоритет?

Сегодня важно без сомненья, но лишь для разума земли,

В её, душевном откровении, крах, иль восторг твоей зари.

 

Я, человечество не брошу, тебе ль мне это говорить?

Библейский Ной – пример расхожий, в том, что не склонна я шутить.

А ты, порочишь гуманистов, воспевших вечную зарю,

Земных животворящих истин…, тебя не гложет дежавю?

Концовки нынешнего спора, хотя прости, извечен он,

Знать и конец – лишь фарс укора, для мною вскормленных племён.

 

Что делать, и меня пугает, порой разумный человек,

Его пытливость удивляет, в стремлении обуздать наш бег…

Бесцеремонное вторженье в истоки жизненной реки,

Тревожит и меня не меньше, твоей заботливой руки.

Но кто сказал, что смертный разум, не в силах перейти черты,

Твоей сакраментальной тайны? Примеров нет, но, есть мечты,

Блюстителей моей харизмы, и мне по нраву сей настрой,

Пусть притязанья их, наивны, нелепы, и смешны порой,

Но свет прогресса очевиден, а мрак забвенья потеснён…

Твой ход, как прежде – примитивен, поскольку истины лишён,

Той истины, что прежде сути, непреходящих величин,

Как и твоей астральной жути, чей мрак, так вечностью любим.

Но не настолько, чтоб оставить за нею ипостась свою,

Суть вечности – движенье славить, и жизни страстную зарю.

 

Что, измельчали сателлиты? Упились кровью палачи?

Где, маяки твоей элиты, путь осветившие в ночи,

Порабощённому сознанью, мною измученных клопов,

Твоим укрытых состраданьем, во тьме могильных погребов?

 

Надеюсь прежнего размаха, твой серп уже не повторит,

Прогнила вековая плаха, где мраком правил троглодит.

 

                                        Смерть

 

От дежавю я не страдаю, могиле память не нужна,

Она для кандидатов рая, твоею ложью рождена.

Сколько иронии, сарказма, в животрепещущих устах,

От догм, до полного маразма дошла ты, славя смертный прах.

 

И впрямь, забавная игрушка, для жизни – мыслящая тварь,

Особо клоп, с нетленным чувством, что вознесла ты на алтарь,

Непреходящего величья, где дух мой, на правах шута,

Как дьявол пред Творцом двуличным, виляет кончиком хвоста,

В еврейском опусе движенья, к бессмертью, смертного клопа,

Завравшегося вдохновенно, ища кумира и врага…

 

Две крайности твоих амбиций, вменённых жертве бытия,

Так что, не путай – смерть, и мысли, тобою вскормленного Я.

Они твоих иллюзий дети, здесь, ни прибавить, ни отнять,

Абсурд библейской круговерти, лишь подтверждает ту печать.

 

Твоим блюстителям и вправду, и неба мало, и земли,

Тщеславьем, утоляя жажду, их разум, вне моей петли,

Сознанье, облачив в бессмертье, блуждает средь палящих звёзд,

В любовном растворясь томлении, отторгнув сумрачный погост,

Влекомый фантазийным бредом, порочность, возведя в закон,

Насытившись волшебным светом, всё ж, попадают в мой – загон,

Где гнёт реальности низводит, восторженность твоих основ,

И жертва вечности нисходит, в предел могильных погребов.

 

Замкнулся круг твоей забавы, разверзся мрак моих забот,

Твой абсолют, во мгле не тает, клоп же, в ней попросту – гниёт.

 

Строптивец, обречён на гибель, как ни прискорбно, то звучит,

И не моя, твоя обитель, развязке сей благоволит…

Твоё возвышенное чувство, погубит мерзкого клопа,

Садом, затмив своим искусством, любовь пожрёт его стада.

Ни дьявол, ни святой архангел, сознанью скверны, не указ,

К тому же, миф давно раздавлен, стопой губительных зараз,

Пытливым разумом рождённых, с твоей натруженной руки,

Её сей червь и обескровит, приняв лишь страсть, от нег любви.

Он сам откажется от чуда животворящего огня,

Приняв от извращений блуда – конец земного бытия.

 

А свет непреходящих истин? Здесь я с тобою соглашусь,

Необходим, для вечной жизни, ему перечить не берусь…

Я, его преданный ценитель, без грёз, вселенная пуста,

Я, оценю твою обитель, где б, не сбылась любви мечта…

В любом из уголков вселенной, иль хладе сумрачных углов,

Где гений твой, в веках нетленный, не прославлял сознанья кров.

 

Возможно ль, сузить бесконечность, до пресловутого дворца,

В котором пребывает вечность, в лице безликого Творца?

Увы, каким бы ни был разум, он развенчает лживый стих,

А далее, лишь время скажет, что обретёт сознанья жмых.

 

Дать ему шанс на воскрешенье, иль растворить в бесплодной мгле.

Астрал – есть вечное движенье, присущ закон сей и земле…

Что к этой крохотной песчинке, тебя так ревностно влечёт?

Таких планет в пространстве зыбком, и беглый, необъятен счёт…

 

Всему виной – любвеобильность, твоя, к зарвавшемся клопам,

Любовь…, сей мощи меркантильность, и в мой уют, несёт свой срам.

Безумным вымыслом заполнив, безмолвье гиблой пустоты,

Вменяет мне свои законы, стараньями твоей мечты,

Что множат мудрецы земные, или глупцы вселенских шхер,

Вливая чувственность живую в бездушье омертвевших сфер.

 

С момента появленья мысли, до нынешней лихой поры,

Не уставая, смертный пишет о жителях загробной мглы,

Как впрочем, и благого света, бывает и наоборот,

Здесь всё зависит от монеты, иль властных, низменных забот.

 

Церковников изжито время, увы, страстей не победив,

Да и беспочвенная вера, имела прикладной мотив,

Для мысли страждущей величья, на этом жалком островке.

Прости меня за тон циничный, но крах, невидим лишь тебе…

 

Пришли к тому же, что имели, вначале чувственных затей,

Бессмысленность сей канители, не утвердит твоих идей,

О царстве нравственных амбиций, клопу плевать на твой восторг,

Его амбициозность в мыслях, где святы – бойня, власть и торг.

 

Довольно вспомнить катастрофу, что напрочь извела сей род!

Ты, снова возведя Голгофу, клянёшь, как прежде мой поход…

Хоть сотни раз начни сначала, в финальной сцене – катаклизм,

Я – здесь, а значит и начало, комизма, обретёт трагизм.

 

Надеюсь, с этим ты согласна? Довольно спорить ни о чём,

Пора и делом заниматься, клоп ждёт нас, с правдой и враньём.

Ведь ничего не изменилось в понятиях добра и зла,

От нашей перебранки милой, всё тот же свет, и та же мгла,

Над чудотворною планетой, давно проклявшей наш союз,

Увы, дитя с разумным бредом, для странницы, нелёгкий груз…

 

                                                Жизнь

 

Бессмысленно и вправду спорить с бездушьем бездны ледяной,

Где вместо глаз, уют простора с одной возвышенной мечтой…

Но к счастью, ей не воплотиться в своих логических ходах,

Пока абсурдные зарницы, сверкают истиной впотьмах,

Изрытых логикой кипучей до основанья чёрных дыр,

Где даже ты – нелепый случай, не то что, мой хмельной трактир.

 

Земной затворник сам решает, что ему славить, что хулить,

Тебя ведь, это в нём прельщает? К чему тогда меня, гневить?

Прижми свой хвост, и молча, следуй, за жизнью, режа суету.

Когда узришь, любви победу, сама сползёшь в свою дыру.

 

Так было, есть, и будет присно, как говорит земной пророк,

Так предначертано им жизнью, пока здесь бьёт, её исток.

И вера им необходима, без веры в нечто, трудно жить,

Пока вольна над ними сила, что прославляет твою прыть.

Пока ты не даёшь им шанса, им нужен тот, кто шанс даёт,

Господь, фантом, мечта, не важно, надеждой человек живёт,

Надеждой на мою опеку, поскольку вечен жизни кров,

И он, благоволит стратегу, в отличие от твоих углов.

 

Он непременно сбросит путы, смертельной хватки вековой,

Убив в себе самом – Иуду, поверив в Сущий разум – свой!

 

Вернёмся к страсти и забвенью, пора влюбиться и всплакнуть,

Вливая свет во тьму безверья, к бессмертью открывая путь.

 

Нужна тебе, при этом вера? Или безверья суета?

Нет. Потому что, Я – нетленна, а ты, нетленности раба.

 

                                                                                                Леонид Раин.    

 

 

 

 

 

 

Бог - есть любовь? Или напротив?

Обольщение