ВИНА

            ПРОЛОГ. ГОРОД Б


С приволжских высот, на кладбище забытом
Я обездвижен чарующим видом,
Как луч вечерний озаряет просторы.
Сияет внизу мой спрятанный город.

Ни мал, ни велик, ни ровен, ни крив,
Не мыт, не крашен, и люб, и страшен.
По улицам сонным шагаю украдкой.
Кивают мне красотою упадка

Узоры исконные, эти краски стёртые
В этом мёртвом, холодном натюрморте.
Сыпется, рушится, горит, но не тушится.
Ничто не должно эту гамму испортить.

И так странно, почти неестественно
Я влюблён в эти слитки бетонные,
Пусть бездушные, но чудесные
Эти ровные соты оконные.

В них плач и смех, добро и гнев, любовь и блеф. 
И город Б, как город N, один на всех.
Теснятся колесницы в кварталах многолюдных,
Рвётся ночь уютная залпами салютов.

И только псы израненные, как напоминание,
Торчат из баков мусорных глазами полными знания,
Что при свете тайна, как в глухих углах 
Ждёт темна окраина, и рыщет чей-то страх.



             1. СУМЕРКИ


Город окутал густой чёрно-синий купол.
Старый дом-фантом... его покой так хрупок.
Исступлённый ворон, неистово кричащий,
Тычет с веток в чаще: оборачивайся чаще.

Старый дом-фантом открылся бескорыстно мне,
Как призрак призрака позвал из-за кулис. 
Из окна чей-то визг про счастливую жизнь,
Под окном эту жизнь кто-то грыз.

Из отдаленной щели стелет дым от плоти зверской
С тошнотворным привкусом палёной шерсти:  
Псятина готовится у труб спасительных,
Да ждёт ночлежка на зассанном кителе.

Убогие скитальцы, безногие, без пальцев, 
С протянутой рукой, герои горькой драмы.
И очи их как самый-самый серый мрамор, 
Безмолвные лица пьесы помойной ямы.

Улицы как плен, и дыры кирпичные стен
В театре судеб зияют полотнами сцен. 
Декорации спектакля с названьем "дно".
Забито наглухо холодное разбитое окно. 

В коморке затхлой без мебели дитя босое
Рисовало на стене меликом обои.
Плач над душой с иконы безмятежной,
Гвоздём распятой - как последняя надежда.

Старый дом спит убитым сном без завтра, 
Без сил, без меры. В подъездах дым и сера.
Из глубины пещеры кавалеры улиц сплюнули 
Смачным харчком пепел совести на стену веры.

Сухие рты беззвучно от губ страдали липких
Хоть слово выдавить разборчиво в попытке.
И в отблеске кристальном алых глаз бездвижных
Казалось, кровь из них тотчас струёй забрызжет.

Порошкам и травам славу воздают ребятки.
В овраге аншлаг: люди ждут в лихорадке.
Легавый продажный прямо в форме, в шапке
Делает для них многотиражные закладки.

А в парке на развалинах сипло отозвались вдруг
Двое обдышанных клеем детей.
Так иронично оскалено, точно в грудь ужалив: 
«А мы наркоманы, чё, хочешь, убей…» 

Неживой любовью прольётся источник.
Взгляд похотлив малолетки порочной.
Любви хотелось жаркой, но воздвигнут был содом,
Когда поедали гениталии в подъезде ртом.

В мусоре, как в хлеве, с поганой пьяной бранью. 
Они так выбирали сами этот вольный ветр.
Отпетая дева сплюнула смачным харчком
Сопли чести на лестницу к свету.

Злые языки, злые кулаки и нравы.
Орава топчет одного кровавой расправой.
Отвертки кромсают беззащитную плоть,
Молотки дробят в крошку суставы.

Район кишит подонками. Стрелки и мишени.
Криминал плетёт свои сети.
И в том же парке душегубы, как в крутом сюжете, 
Выбросят в траншею чей-то труп в пакете.

В вечно холодных камышах болотных
Всё проглочено большой чёртовой глоткой.
Несвятой источник блаженством помочится,
И так захочется на лезвии от счастья корчиться.

Сынам нерадивым жизнь – игра, финал – могила.
Скатертью пусть будет путь жизнь выбравших.
Город собрался проститься с Кириллом.
Пусть покой примет из жизни выбывших.

И вновь в подъезде давка, и вновь на ветер ставка.
И кто уверен, что останется здесь завтра?
Что хорошо посадишь, тем подавишься сполна.
Старый дом, спокойного сна. Судьба на всех одна.

В сумерках кто-то умер и ожил как мумия. 
Как будто колокол зовёт "оттуда" в сумерки 
Безумием опутанных, тут ждут нас как будто.
И мы ступали в них, и было в них уютно.

Петлять путём не чистым города когтистого,
Стен его давящих под взором пристальным.
Старый дом-фантом пустил за кулисы,
Как призрак призраку открылся бескорыстно мне.



           2. ЦВЕТЫ И СОЛЬ


Столбы увешаны номерами больниц,
Стены раскрашены номерами барыг...
"Ты проиграешь этот бой, сынок, остановись!" -
Твердил какой-то заговорённый старик.

Эхо разносило голоса по этажам и кашель,
Где каждый пластмассовому кланялся кумиру,
И дым не сигаретный проникал в квартиры,
Где прятали детей от этих глаз убитых, страшных. 

Соседи знали всех по именам в дыму стоявших,
Их темные делишки, из стен торчали ушки.
Наивные! спасали чад в песочницах, в игрушках,
Но их детишек стерегли бетонные ловушки.

И слишком рано вела на грань слепая длань.
Улица нянчила и собирала дань.
И доставали деньги, если надо из карманов 
Отцов, из рук дураков, из касс ломбардов.  

Лукавые манеры, аферы с компаньоном.
«Давай швырнём его сейчас, а там прорвёмся, чё нам…»
Деньги в деле, остальное детали.
На ледяных ступеньках часы замирали.

От закона, по пустырям и каньонам
Поход в обход полицейских кордонов.
Где каждый шорох мнится погоней по следу,
Последний нерв усталый стонет в проклятьях.

Лишь бы явью не стал этот кошмар в браслетах.
Лишь бы никто не заставил стать предателем.
И лишь когда захлопнется броня двери железной,
Тяжёлый выдох эхом разлетится по подъезду.

Но груз тяжёлый не оставит надолго.
Стояли между этажей с поникшими главами,
И каждый силился собрать себя по осколками,
А корни уходили все глубже в память

Вереницей дней, потерянных где-то в дурмане,
Цепью неоправданных событий, все как в тумане.
Так превращалось в плен минутное веселье.
Так закрывался свет, и открывалось подземелье

В предчувствии смутном, куда тропа велась.
Но ускользала ниточка из сонных рук, смеясь.
Всё, что было идеалом, растопталось в грязь.
Разрывалась связь и уже не срослась...

Страх сводил с ума во тьме полночной.
«Вот-вот, уже сейчас... в этот раз умру точно…»
Сознание глумилось над огнем надежд бесплодных.
Хотелось выхода, но рисовалась безысходность.

И сердце сотрясало тело редкими толчками.
Но то минутное веселье заполняло память.
Эта блажь, эта страсть никогда не остынет.   
Этот цепкий мираж уже не покинет… 


Сидели в братском тоне на холодном бетоне.
И юноша гостил, один таких же из сотен.
Из переулков глухих, из тёмных подворотен. 
Восьмую за день дозу ровнял на телефоне.

Почти конченый, бледный со зрачками зёрнами,
В судорогах лёгких, и голосом нетвёрдым
Говорил: «эта дрянь окружала с детства,
Перед глазами, просто было не куда деться.

Надо валить, а то конец тут, но куда?  
Родная местность. Где летал, там и крест мне.
Вот говорят, что песенка моя давно спета.
Да я бросаю, просто никому не заметно!»

Герой своей судьбы, актёр нередкого сюжета. 
Талант из подвалов, был он уличным поэтом.
И посмеётся простодушно над собой же тут же,
Как подбирали его мёртвым в камышах и в лужах. 

Что мне за дело до него? Зачем всё это трогать?
Мы братья все до одного, тут боли тоже много.
И все правы слева под рёбрами.
Кто не искал свободы в это время доброе?  

Правда моя вместе с ними сутулится.
И я в безразличии пьяный бреду по улице.
Замкнутый круг, связанный в узел,
И вид этой жизни глазами потухшими сузился.

Пряча кровавость стеклянных глаз понуренных,
И я в безразличии вяло плетусь обкуренный
Вблизи от тех, так и нашедших брода в болоте,
Там где цветы и соль - это наркотик.

Внук спросил у бабушки: «Как мне жить?!»
Бабушка ответила: «Тебе ничего не поможет…»
И в чистый четверг с неба выльется дождь,
Нас оплакать, если омыть невозможно.



              3. КИНО


Осколки юных дней уже покрылись пеленой.
И лишь до боли режут звуки старой песни.
И в горле ком, и мало воздуха, и рвётся вой!
Под музыку прошедшего прошедшее воскреснет.

Те серые дни малолетних проказ,
Где не было дыр, где бы не было нас.
И день, когда едва не отошёл я к Богу.
Там Ангел мой метался около и звал подмогу.

Как протухал в застенках заведений учебных.
Как отрекался после, и зарекались в братстве.
Когда свобода распахнулась чистым небом,
Её пьянящим вкусом, там мои 17.

Как осень принесла в конверте чудо – анашу.
Как дети в восторге неслись к торгашу,
Забыв, что прах этот здесь первая самая заповедь.
А дальше эти тёмные постройки крепко сцапали.

Как тут же появился некто, суливший куш недюжинный.
И понеслась со всей страстью разбуженной
Подпольная макулатура, газеты, листовки,
Митинги, массовки, подписи, подтасовки.

Выворачивались наизнанку почтовые ящики,
Жали руки в офисах депутаты заказчики.
Лозунги на стенах, войны конкурентов,
Угрозы, аргументы преступных элементов.

Мы наслаждались этой ролью во взрослой игре,
Когда тушили с фарсом дорогие сигары в икре.
Развевали веером купюры у лица,
И всё дельцам за дым сливали до конца.

Восхищались жизнью, любя обильно мир вокруг,
Но кто-то из кругов иных нам дал свободу рук.
Промыслом неправедным заполнив наш досуг.
Тогда узнали мы каков на вкус чужой испуг.

И закружили хищники над кроткими ночным дозором,
Как свора воронов над околотками пятном чёрным.
Вымогали плату, уверяли их в защите,
Заходили в хаты к ним, пугая их родителей.

Малые со двора нам стали спутники-приятели,
А мы для них старшими братьями, ближе, чем матери.
И тот, кто вчера гонял драным мячом в футбол
Хитро не по годам стал приносить плоды со школ.

Бросались дети на уроках к окнам при виде:
Покорял сердца их обаятельный лидер.
Когда в тумане прятались мы от сирен, дети грудью
Заслоняли нас в отделе от правосудия.

А мы глотали дальше дым из мерного сосуда.
Но мысли глубиной своей теперь вгоняли в смуту,
Что ради чадных тех пирушек мы стали злее, суше.
Стал раскрывать лицо бич улиц, пьющий души.

И что успел разрушить он, не взять любой ценой:
Сестрёнки… в морозы грели, освежали в зной.
И с ними были мы одной семьей, нечто иное.
Пути разошлись той раздраженной весной.

Мы возвращались с войн, так и не найдя себя в них,
Свободны от чужих ролей и врагов недавних.
Но кто-то нам открыл секреты старых кашеваров,
И мы испили чашу волшебного отвара.

Нектаром из соцветий, что в сотню раз прелестней,
Со всеми делились, мы заражали кварталы болезнью
Сонного семени. Нас манил отныне лес
И райские поляны в дебрях острова чудес.

Как тайный отряд расхитителей плантаций,
Целыми ваннами провозили контрабанду мы. 
Липким чёрным пластом запах плана на пальцах,
В кастрюлях великанах кипящая баланда.

Мы убегали без оглядки от этого места,
От себя и от своего сумасшествия.
Мы прятались в тишине далеких степей,
Но назад возвращались ещё голодней.

Мы плавились под солнцем, утопали в грязи дорог
Острова грез, по льду пурга сбивала с ног.
И знали, что не дойти нам до финиша, всё уже…
От дворов не скрыться! Мы здесь, а значит, по уши.

Наша судьба будет общей. Пацан не ропщет.
Играй, играй с окраиной, ведь всё не случайно.
Изобретались новые формы, бились рекорды, 
И ничего, кроме музыки и отчаянья.

А гул басов, как вечный зов
Для тех, кто поджигал дни, глотал дней сок.
Так кровь густа, темно и микрофон у рта,
И тёмный-тёмный рэп, как сама темнота.

Как рады были среди этих стен подохнуть все мы. 
Время застыло в пролётах этажных.
На уши ангелам шептали демоны,
И что с ними дальше, им было не важно.

Что тьмой одержимы и не излечимы…
Но вот кого-то крепко руки девичьи обнимут.
Одного за одним эти руки от улиц отнимут,
Позади забыв эту недлинную былину,

Как ждали февраля 14 с зимы 8-ого,
Гадая, кто как встретит эту выбранную дату.
И кто-то стал отшельником из нас, а кто-то папой,
А кто-то на цепи побрёл надолго по этапу.

Прошедшее воскреснет как бурный поток
Фрагментов из памяти, оживших на экране.
Да, мы делали то, чего не делал никто -
Мы снимали жизнь свою на камеру...



         4. У СТАРОГО КАМНЯ


Нет, не взойдёт на бесплодной земле,
Под солнцем палящим, но без света, во мгле…
Этот город сгорел, этот город в зале.
И я пытаюсь высечь память на голой скале.

Посредине песков пустыни безгласной,
Где мы все заблудились без пастыря.
В рай дорога есть, да только все здесь
Тонут брызгами, искрами гаснут. 

Где демоны тащат в трясину, ангелы плачут за спинами,
Где теряют силу Божью даже иноки. 
Любовь кое-как выживает во мраке...
А найдется ли для меня кусочек, хоть капелька?

Эти стены не терпят осечек
И требуют то, на что я не отвечу.
Жгёт окружение, давит присутствие,
Взгляды и мысли, будто телом их чувствую.

Умом и руками во имя благоденствия
Ловят всюду современного мира тенденции,
В этой возне за место всё сходится в одно.
Я задыхаюсь, мне здесь тесно, мне здесь темно.

В нашей холодной крови яд пульсирует.
В наших горячих словах желчи примеси.
Ветру всю сажу с пейзажа не вымести.
Я устал, мне, чудаку, здесь не вынести.

Мне бы туда, где с восходом день грядущий
Сам несёт заботу о хлебе своём насущном.
Где двери настежь все распахнуты всегда,
Где страха нет, и есть на всех места.

Стою на распутье, у старого камня.
Сто ходов, но сыграны все мои бесславно.
Есть лишь один - в чёрном рубище, как в рясе.
И, стало быть, идти мне прочь восвояси.


Пустая трасса. Растекались степи золотом.
Сиротой душу за собой вёз волоком.
Придорожной полосой, золочёными кронами
Ветви провожали густыми поклонами.

В небе чистом, вольном орёл кружил.
Миражи, кресты столбов и могил. 
Безмолвный горизонт, дорожная нить,
Уносящая вдаль, я не хочу выходить…


И просиял в дали маяк, и распахнулись двери
В глуши бескрайних прерий, уголочек Божий.
И нет людей счастливее, чем здесь.
Где что-то с детства близкое, на истину похожее. 

В хрустальном эфире хор из красок насыщенных!
Небесный свод лазурный шире над главой!
И звезды в полночь огнями не похищены,
Кажется, до них легко дотронуться рукой!

И я выбегал вне себя в чисто поле,
Измотан и болен до криков истошных.
Металась душа, клевали мысли-коршуны,
За разом раз проматывая плёнку прошлого.

Не былое мучило, но то, чего не было:
Никого в сердце и ничего своего.
И верил, безумный, что в краях тех волшебных
Заново мог начать себя самого.

Что время идти самим, каждому путём своим,
Ведь мир по-настоящему прекрасен лишь двоим.
Наивно забыв, что не умею быть другим,
Что шуткою судьбы не научился быть любим.

И беседовал я с тополями в тени,
Умолял, но не знали ответа они.
Да и солнце глаза обжигало лучом.
Остудило мой пыл родниковым ключом.

Не увидел в глазах я ни льда, ни огня,
В тех от века не тронутых бурями лицах.
И мысли туда вновь манили меня,
Где следы чьих-то мук на сгоревших страницах. 

В этой священной незримой войне, в пелене,
Где всю сажу с пейзажа не вымести.
Низкий поклон мудрецам, ну а мне…
Ну а мне, дураку, здесь не вынести.


Пустая трасса. Растекались степи золотом.
Сиротой душу за собой вёз волоком.
Придорожной полосой, золочеными кронами
Ветви провожали густыми поклонами.

В небе чистом, вольном орел кружил.
Миражи, кресты столбов и могил. 
Безмолвный горизонт, дорожная нить,
Уносящая вдаль, я не хочу выходить…



             5. ПИСЬМА


Вскрыты закрома шкатулки потайной.
Давно забытого письма листок передо мной.
То пишет мальчик маленький рукой нетвёрдой.
Вопросом пышет взор, сквозь толщу лет простертый.

Ах, если б знал ты, когда был мал ты,
Глупый, неловкий судьбы своей кудесник,
Что стал ты, и как слово весит.
Я закрываю глаза - и вот мне десять.

«Клянусь: я буду век один, иное существо!
Ни змей надменных яд, ни ветер балерин
Не тронут сердца моего, им не достичь глубин его!
Все это низко слишком для моих вершин!»

Он вытянул билет, с огнём слепым играя.
Малыш давал такой обет, что говоря не зная.
И на челе был приговор клеймом печали выжжен.
Закрылось сердце на затвор: обет его услышан.

Открыл глаза, нарочно притворившись изумлённым.
Меня тайком проводят в этот день далекий.
В моем полупустом чертоге все по-другому,
Лежит в углу тёмном кто-то одинокий.

Я заглянул в него и отвернулся вскоре…
Увидел в глазах его на дне одно лишь горе. 
Увидел разом всё и заплакал
От слабости и страха, от тяжести и мрака.

Что ко всему остыл так рано юноша страдалец;
Что выглядит моложе лет, внутри же будто старец;
И шепчет как в бреду под нос густые некрологи.
Неужто столько прожил он?! Напротив, меньше многих...

Вся жизнь его - игра фантазий бурных,
Сумбурных представлений, торжество абсурда
В уме строптивом; и роль его - безумий сумма.
Диво молчаливое, он сам её придумал.

Грезились ему судьбой в глубоком сне:
Пуля в висок на чужой земле на войне,
Скорость в крови на железном коне,
Вихрь адский в пальцах, вся жизнь в одной струне!

«И пусть чего-то нет - я буду жизни жертвой!
Я готов, пусть жизнь меня отвергнет!
А значит, спрячу всё своё навек в секрете…"
И не заметил, как стал незаметен…

Он влюблялся в мечты и прятался от них же.   
Он так боялся встать к кому-то ближе.
И сотворил себе кумира в равнодушии.
«Притворюсь, что ничего не чувствую, так будет лучше.»

Лепил в себе героя, учил в себе злодея,
Досадно не умея стать ни злее, ни смелее.
Всё думал и думал и, наконец, смирился.
В дыме затерялся, с дымом испарился.

Сижу с хмельною ухмылкой, духом почти бессильный,
В гнетущей неизвестности, запущенный, у края,
Скребу нагар с бутылки, такое не снимут в фильме.
Мне ещё 10, но будет так, теперь я знаю.

Ранимое создание пускает бред воздушный
И кружится в пылу воображаемых бесед.
Как будто с болью стих согреть способен душу.
Как будто с болью стих - последнее, чем он согрет.

И вот сквозь толщу лет в стихах пишу ответ,
Что сам как есть – нелеп, что прошлое - вертеп
Бродячий, скабрезная романтика подъездная.
Как я попал сюда! Какая между нами бездна!

Я растворился в тех годах. Подведена черта. 
Теперь зачем и куда? Пустота, холода… 
Но воля Божия тверда. Не сброшу своего креста. 
Пусть братьям всем моим подарит Бог тепло гнезда.

Как новый вздох и новая звезда.
А для меня теперь мой путь вдвойне тернист.
Все, как бы, заново теперь, всё с чистого листа,
Но мой измятый лист так и остался чист.

Пишу, что мной пророчено, и посылаю гончего
В тот день неведомый, когда всё будет тихо кончено.
Всё моё со мною временем проглочено,
И червь песочный занесёт над прахом зуб заточенный.

Я прикоснусь к стенам, что были колыбелью;
Напишет сотню книг мне каждая деталь;
Где маленький росток в асфальте пробивает щель;
И мне напомнит ближний: минувшего не жаль.

Пусть души наши в саже, покрылись ноги пылью,
Былью нашей стали бесшабашные дали,
Запах выдохнет мне память с крыльями,
И я спрошу у ближнего: нам ли быть в печали?

Я пью глазами вид, и не могу напиться.
Я мир люблю, мне за него не надо биться. 
Я созерцатель красоты, она моя царица.
И я, ее частица, ей принесу плоды. 

И нет большей, чем здесь ерунды.
Я написал себя ради забавы, нет и беды.
Просто хотел хоть что-то сделать стоящее, с блеском!
Чтобы попасть в сердца хотя бы нескольким…



            6. ХОЛОД


Дождь. Мелкий долгий дождь 
Уводит за собой, зовёт куда-то.
Душа - за ним, хлюпает подошвой,
И бьют в набат над головою чёрных туч раскаты.

Густая сырость врезалась в лицо.
Куражит ветер крышами бумажными.
В бурых лужах кровь от листьев мертвецов.
И я один из них, один из тех опавших.

Разверзнут свод рукой непостижимой!
Гляди, как он прекрасен, прощальный луч!
Полнеба залито огнём неудержимым.
Божественный закат из алых туч.

И бури шум - предвестник стуж.
Деревья голые заголосили разом.
Их стоны - стоны тысяч душ.
О том, как холодно поют единым гласом.

Сливаясь с вьюгой, я един и с ними.
И так же гол и нищ и принят ими.
Порывом, словно молотом в самом себе расколот,
Беспомощен и скован, и только вечный холод...


Я вижу каждый день, как бродит словно тень
Один блондин, не молодой, не старый.
В лучах заката он один, всегда один.
Застрявший в паутине своего кошмара,

Когда всё мнится безнадёжным и пустым,
И что другим дано, ему не по заслугам.
Когда калейдоскоп ошибок тешится над ним,
Поступки крутит все его по кругу.

Что мне за дело до него? К чему такие жесты?
А может мысленно готов его примерить место...
Желая лучше стать, и не желая быть собой самим,
Я был мечтателем, а стал себе чужим…


А снег всё шёл и падал, зависал в кружении. 
И было что-то близкое мне в его падении.
Как вещее знамение, проклятье одиночества,
И кажется в смятении, что никогда не кончится.

И что-то изменить уже ничто не может.
О, если бы я мог, я бы вылез вон из кожи!
Но чёрной меткой чёрный рок у самых ног,
И червь тишины ставит рот на замок.

Глупое нечто, смотрящее точно в душу, 
Бес, без спроса войти норовящий,
Тарабанит в мысли навязчиво, дышит в уши,
В углах шуршит, угнетает изящно.

Я тенями избит безоружными,
В битве за сердце мое безударное.
Я лежу бездыханно и слушаю,
Как на смерть бьются в сердце монах с варваром.

Лишь стемнеет - крадется иной:
С головой поглотил меня тайный ночной
Необузданный, мерзкий, грязный порок,
И смеётся всю ночь надо мной.

А за ним в утешенье является мне
Божие чудо в несбыточном сне,
Чтоб напомнить опять о не смытой вине.
И сцена немая дрожит в тишине.

Где на праздник в твой дом приведён
Был угрюм, отрешён, нелюдим и смущён,
Обречён. Дикий стыд, неуклюжий испуг
Обнажали мой тяжкий недуг.

Мрак отчаяния, призраком в душу проникший,
Словно тысячу лет, безутешно погибший,
Во внешней блуждал темноте, в пустоте,
И не мог прикоснуться к мечте.

Ты как будто хотела понять,
Почему, отчего так сильна эта тьма,
Сделать шаг, тихой поступью что-то начать,
Что дальше не зная сама.

Пожалеть или даже спасти!
И я должен позволить войти. 
Как нежно встречали родные глаза,
А в глазах блестела святая слеза.

Прижимался к ладони твоей
Будто в самый последний из всех моих дней.
И не знал, что быть может на свете теплей...
Я проснулся от боли в темнице своей.

Сон-палач! Сколько мук! Для чего?!
Был так ясен, так жив этот сон!
Мира не было мне без него,
Не дает мне покоя и он!

И я укроюсь вуалью печали,
Холодом вечным стану, лучом прощальным.
Я верю жизни вслух, но смерти верю тайно,
О чёрной красоте погибели шепча,

В уютной темноте кромешной, в тишине ночной,
И думу думаю неспешно о душе больной.
Там где-то в углу тихо светит огонь мой.
А много ли света дать может свеча?



            7. СВЕЧА


Весь Божий свет ароматами вешними дышит.
Весна поёт, а я её не слышу…
Мимо пролетает тенью птичьих стай.
А какая она? Каков он, жизни май?

Я покрашу весну тем же чёрным.
Не для меня этот праздник, и впору
Закрыть все окна и задёрнуть шторы
От детских голосов, от юности задорной,

И просто забыться, закрыть глаза,
Остановить мысли, стрелки в часах,
Ощутить, как кровь бежит по венам,
Каждый удар, этот дар бесценный.

И кажется миг бесконечно огромным.
Его бы поймать навсегда, хоть один!
Чтобы забрать с собой, чтобы запомнить,
Как это хорошо, быть просто живым.

Сомнений шёпот… Душа придумана для мук.
Ей жизнь дана страдать, и после - адский круг.
Глупый ропот… За все Его блага
Мне вовек не отплатить душой-бумагой, 

Вверяя исповедь бесчувственной тетради.
Чернильница душа! Чего же ради?
Когда надо мной царит закон иной, 
И мой бокал опять наполнится виной.

Одна за одной вся низость и гадость,
Позорная трусость, притворная слабость,
Все тайные помыслы гнилого подполья,
Это болезненное наслаждение ролью.

Твердил, одержим: Не дожить до седин!
И думал, что избранный я от начал.
Клялся собою и слёзно просил,
Получал, предавал и вдвойне расточал.

Кто бы мог любить, тех впустить не смел. 
Кто любил, тех душил змеей, не жалел.
Объятья матери, слёзное признание,
И нож, когда в ответ любви - моё молчание…

Ложь выгребала из тайников последнее.
Била бессонная ночь многолетняя.
Слов просили  - были все они черствы и грубы.
Просили помощи - плевался помощью сквозь зубы.

Собой не владея, в каком-то бреду. 
Я смотрел в высоту, но потерял простоту.
Одним ничто, другим злодей,
Ища окольных путей, я бегу от людей.

Да, я всегда глубоко ошибаюсь!
Столько хороших открытых вокруг.
Да, это я им не улыбаюсь, 
В глаза не смотрю, не тяну своих рук.

А ведь всегда желал добра, желал искренно.
Да неистинно, бессмысленно, покуда
Любовь с добром во мне только мысленно.
Так горит свеча накрытая сосудом.

В немом заточении за все беззакония,
Грехопадения, коим нет исчисления.
И ни богатства не просит, ни мщения.
Так же молча просит у Отца прощения.

Я молитвой молюсь нецерковною:
Ты прости мою душу немытую
И даруй, Боже, силу духовную,
Чтоб снести всё, что на душу выпало.

Вразуми безумца, омой почерневшего, 
Безутешного утешь, полюби и грешного.
Плоть окаянную елеем залей.
Сердце чисто созижди в груди моей.

Не погнушайся, Отец, Твоим сыном.
Скверным сыном Твоим маловерным.
Где воля Твоя совершается ныне,
Ты его от лица Твоего не отвергни.

Будь же мне неколебимой твердыней.
Отведи от меня, Боже, духа уныния.
Несомненной надеждой будь негасимой.
Если можно, Отец, подари мне любимую.

Мне бы одной, моей недостающей части,
И я готов зарыть весь свой талант в обмен на счастье!
Пока ещё мой день цветет и блещет,
И есть ещё надежда и душа трепещет.

Зацелую до дыр, только не кого.
Возведу целый мир, только не с чего.
Позади и день всё в клочья рвёт и мечет.
Я в сотый раз пойму: такой же вечер.

И вновь окутал страхом купол чёрно-синий.
Сегодня я приближусь лишь к кончине.
С каждым ударом по венам время свищет. 
Я в безразличии, но взгляд что-то ищет.

Бродил я в джунглях каменных чужой среди чужих,
Считал часы, людей, заглядывал им в лица,
И жгла насквозь той холодной осенью
В мечтах моих одна из мира грёз девица…

В руках дрожащих моё мрачное детище,
Последний крик, плод, едва ли лечащий.
И кто поверит сердцем в легенду эту?
Что делать мне с этим билетом?
 
Недолог час свечи в сосуде тесном.
Близки отголоски последней строки.
И если завтра я не умру от болезни, 
То точно умру от тоски.



          ЭПИЛОГ. ФАНТОМ


Бродит кругами, голову склонит,
То стонет в лесу, то встанет на склоне,
Укроется в дюнах, совсем ещё юный,
В накидке угрюмой, в седом балахоне.

«Хотел светом сердца раздать всем тепло,
Да тепла всем хватало, и сердце свело.
И свет мой иссяк, воцарился в нём мрак,
И теперь я лишь призрак, да сбудется так.

Блуждаю, скитаюсь, как тень я теперь.
И сердце моё - изо льда цитадель.
Одежды мои из сотни цепей.
И воет в груди моей злая метель.

Эй, луна! ты знаешь, в чём моя вина!
Мне испить эту чашу до дна, да...
Ведь я виноват во всём и за всех,
Лишь я один виновен всегда.

Эй, луна, ты знаешь, в чём моя вина.
Мне испить эту чашу до дна. Да.
Ведь я виноват во всём и за всех.
Лишь я один виновен всегда.

© Copyright: Андрей Бражник, 2015

Регистрационный номер №0285518

от 28 апреля 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0285518 выдан для произведения:             ПРОЛОГ. ГОРОД Б


С приволжских высот, на кладбище забытом
Я обездвижен чарующим видом,
Как луч вечерний озаряет просторы.
Сияет внизу мой спрятанный город.

Ни мал, ни велик, ни ровен, ни крив,
Не мыт, не крашен, и люб, и страшен.
По улицам сонным шагаю украдкой.
Кивают мне красотою упадка

Узоры исконные, эти краски стёртые
В этом мёртвом, холодном натюрморте.
Сыпется, рушится, горит, но не тушится.
Ничто не должно эту гамму испортить.

И так странно, почти неестественно
Я влюблён в эти слитки бетонные,
Пусть бездушные, но чудесные
Эти ровные соты оконные.

В них плач и смех, добро и гнев, любовь и блеф. 
И город Б, как город N, один на всех.
Теснятся колесницы в кварталах многолюдных,
Рвётся ночь уютная залпами салютов.

И только псы израненные, как напоминание,
Торчат из баков мусорных глазами полными знания,
Что при свете тайна, как в глухих углах 
Ждёт темна окраина, и рыщет чей-то страх.



             1. СУМЕРКИ


Город окутал густой чёрно-синий купол.
Старый дом-фантом... его покой так хрупок.
Исступлённый ворон, неистово кричащий,
Тычет с веток в чаще: оборачивайся чаще.

Старый дом-фантом открылся бескорыстно мне,
Как призрак призрака позвал из-за кулис. 
Из окна чей-то визг про счастливую жизнь,
Под окном эту жизнь кто-то грыз.

Из отдаленной щели стелет дым от плоти зверской
С тошнотворным привкусом палёной шерсти:  
Псятина готовится у труб спасительных,
Да ждёт ночлежка на зассанном кителе.

Убогие скитальцы, безногие, без пальцев, 
С протянутой рукой, герои горькой драмы.
И очи их как самый-самый серый мрамор, 
Безмолвные лица пьесы помойной ямы.

Улицы как плен, и дыры кирпичные стен
В театре судеб зияют полотнами сцен. 
Декорации спектакля с названьем "дно".
Забито наглухо холодное разбитое окно. 

В коморке затхлой без мебели дитя босое
Рисовало на стене меликом обои.
Плач над душой с иконы безмятежной,
Гвоздём распятой - как последняя надежда.

Старый дом спит убитым сном без завтра, 
Без сил, без меры. В подъездах дым и сера.
Из глубины пещеры кавалеры улиц сплюнули 
Смачным харчком пепел совести на стену веры.

Сухие рты беззвучно от губ страдали липких
Хоть слово выдавить разборчиво в попытке.
И в отблеске кристальном алых глаз бездвижных
Казалось, кровь из них тотчас струёй забрызжет.

Порошкам и травам славу воздают ребятки.
В овраге аншлаг: люди ждут в лихорадке.
Легавый продажный прямо в форме, в шапке
Делает для них многотиражные закладки.

А в парке на развалинах сипло отозвались вдруг
Двое обдышанных клеем детей.
Так иронично оскалено, точно в грудь ужалив: 
«А мы наркоманы, чё, хочешь, убей…» 

Неживой любовью прольётся источник.
Взгляд похотлив малолетки порочной.
Любви хотелось жаркой, но воздвигнут был содом,
Когда поедали гениталии в подъезде ртом.

В мусоре, как в хлеве, с поганой пьяной бранью. 
Они так выбирали сами этот вольный ветр.
Отпетая дева сплюнула смачным харчком
Сопли чести на лестницу к свету.

Злые языки, злые кулаки и нравы.
Орава топчет одного кровавой расправой.
Отвертки кромсают беззащитную плоть,
Молотки дробят в крошку суставы.

Район кишит подонками. Стрелки и мишени.
Криминал плетёт свои сети.
И в том же парке душегубы, как в крутом сюжете, 
Выбросят в траншею чей-то труп в пакете.

В вечно холодных камышах болотных
Всё проглочено большой чёртовой глоткой.
Несвятой источник блаженством помочится,
И так захочется на лезвии от счастья корчиться.

Сынам нерадивым жизнь – игра, финал – могила.
Скатертью пусть будет путь жизнь выбравших.
Город собрался проститься с Кириллом.
Пусть покой примет из жизни выбывших.

И вновь в подъезде давка, и вновь на ветер ставка.
И кто уверен, что останется здесь завтра?
Что хорошо посадишь, тем подавишься сполна.
Старый дом, спокойного сна. Судьба на всех одна.

В сумерках кто-то умер и ожил как мумия. 
Как будто колокол зовёт "оттуда" в сумерки 
Безумием опутанных, тут ждут нас как будто.
И мы ступали в них, и было в них уютно.

Петлять путём не чистым города когтистого,
Стен его давящих под взором пристальным.
Старый дом-фантом пустил за кулисы,
Как призрак призраку открылся бескорыстно мне.



           2. ЦВЕТЫ И СОЛЬ


Столбы увешаны номерами больниц,
Стены раскрашены номерами барыг...
"Ты проиграешь этот бой, сынок, остановись!" -
Твердил какой-то заговорённый старик.

Эхо разносило голоса по этажам и кашель,
Где каждый пластмассовому кланялся кумиру,
И дым не сигаретный проникал в квартиры,
Где прятали детей от этих глаз убитых, страшных. 

Соседи знали всех по именам в дыму стоявших,
Их темные делишки, из стен торчали ушки.
Наивные! спасали чад в песочницах, в игрушках,
Но их детишек стерегли бетонные ловушки.

И слишком рано вела на грань слепая длань.
Улица нянчила и собирала дань.
И доставали деньги, если надо из карманов 
Отцов, из рук дураков, из касс ломбардов.  

Лукавые манеры, аферы с компаньоном.
«Давай швырнём его сейчас, а там прорвёмся, чё нам…»
Деньги в деле, остальное детали.
На ледяных ступеньках часы замирали.

От закона, по пустырям и каньонам
Поход в обход полицейских кордонов.
Где каждый шорох мнится погоней по следу,
Последний нерв усталый стонет в проклятьях.

Лишь бы явью не стал этот кошмар в браслетах.
Лишь бы никто не заставил стать предателем.
И лишь когда захлопнется броня двери железной,
Тяжёлый выдох эхом разлетится по подъезду.

Но груз тяжёлый не оставит надолго.
Стояли между этажей с поникшими главами,
И каждый силился собрать себя по осколками,
А корни уходили все глубже в память

Вереницей дней, потерянных где-то в дурмане,
Цепью неоправданных событий, все как в тумане.
Так превращалось в плен минутное веселье.
Так закрывался свет, и открывалось подземелье

В предчувствии смутном, куда тропа велась.
Но ускользала ниточка из сонных рук, смеясь.
Всё, что было идеалом, растопталось в грязь.
Разрывалась связь и уже не срослась...

Страх сводил с ума во тьме полночной.
«Вот-вот, уже сейчас... в этот раз умру точно…»
Сознание глумилось над огнем надежд бесплодных.
Хотелось выхода, но рисовалась безысходность.

И сердце сотрясало тело редкими толчками.
Но то минутное веселье заполняло память.
Эта блажь, эта страсть никогда не остынет.   
Этот цепкий мираж уже не покинет… 


Сидели в братском тоне на холодном бетоне.
И юноша гостил, один таких же из сотен.
Из переулков глухих, из тёмных подворотен. 
Восьмую за день дозу ровнял на телефоне.

Почти конченый, бледный со зрачками зёрнами,
В судорогах лёгких, и голосом нетвёрдым
Говорил: «эта дрянь окружала с детства,
Перед глазами, просто было не куда деться.

Надо валить, а то конец тут, но куда?  
Родная местность. Где летал, там и крест мне.
Вот говорят, что песенка моя давно спета.
Да я бросаю, просто никому не заметно!»

Герой своей судьбы, актёр нередкого сюжета. 
Талант из подвалов, был он уличным поэтом.
И посмеётся простодушно над собой же тут же,
Как подбирали его мёртвым в камышах и в лужах. 

Что мне за дело до него? Зачем всё это трогать?
Мы братья все до одного, тут боли тоже много.
И все правы слева под рёбрами.
Кто не искал свободы в это время доброе?  

Правда моя вместе с ними сутулится.
И я в безразличии пьяный бреду по улице.
Замкнутый круг, связанный в узел,
И вид этой жизни глазами потухшими сузился.

Пряча кровавость стеклянных глаз понуренных,
И я в безразличии вяло плетусь обкуренный
Вблизи от тех, так и нашедших брода в болоте,
Там где цветы и соль - это наркотик.

Внук спросил у бабушки: «Как мне жить?!»
Бабушка ответила: «Тебе ничего не поможет…»
И в чистый четверг с неба выльется дождь,
Нас оплакать, если омыть невозможно.



              3. КИНО


Осколки юных дней уже покрылись пеленой.
И лишь до боли режут звуки старой песни.
И в горле ком, и мало воздуха, и рвётся вой!
Под музыку прошедшего прошедшее воскреснет.

Те серые дни малолетних проказ,
Где не было дыр, где бы не было нас.
И день, когда едва не отошёл я к Богу.
Там Ангел мой метался около и звал подмогу.

Как протухал в застенках заведений учебных.
Как отрекался после, и зарекались в братстве.
Когда свобода распахнулась чистым небом,
Её пьянящим вкусом, там мои 17.

Как осень принесла в конверте чудо – анашу.
Как дети в восторге неслись к торгашу,
Забыв, что прах этот здесь первая самая заповедь.
А дальше эти тёмные постройки крепко сцапали.

Как тут же появился некто, суливший куш недюжинный.
И понеслась со всей страстью разбуженной
Подпольная макулатура, газеты, листовки,
Митинги, массовки, подписи, подтасовки.

Выворачивались наизнанку почтовые ящики,
Жали руки в офисах депутаты заказчики.
Лозунги на стенах, войны конкурентов,
Угрозы, аргументы преступных элементов.

Мы наслаждались этой ролью во взрослой игре,
Когда тушили с фарсом дорогие сигары в икре.
Развевали веером купюры у лица,
И всё дельцам за дым сливали до конца.

Восхищались жизнью, любя обильно мир вокруг,
Но кто-то из кругов иных нам дал свободу рук.
Промыслом неправедным заполнив наш досуг.
Тогда узнали мы каков на вкус чужой испуг.

И закружили хищники над кроткими ночным дозором,
Как свора воронов над околотками пятном чёрным.
Вымогали плату, уверяли их в защите,
Заходили в хаты к ним, пугая их родителей.

Малые со двора нам стали спутники-приятели,
А мы для них старшими братьями, ближе, чем матери.
И тот, кто вчера гонял драным мячом в футбол
Хитро не по годам стал приносить плоды со школ.

Бросались дети на уроках к окнам при виде:
Покорял сердца их обаятельный лидер.
Когда в тумане прятались мы от сирен, дети грудью
Заслоняли нас в отделе от правосудия.

А мы глотали дальше дым из мерного сосуда.
Но мысли глубиной своей теперь вгоняли в смуту,
Что ради чадных тех пирушек мы стали злее, суше.
Стал раскрывать лицо бич улиц, пьющий души.

И что успел разрушить он, не взять любой ценой:
Сестрёнки… в морозы грели, освежали в зной.
И с ними были мы одной семьей, нечто иное.
Пути разошлись той раздраженной весной.

Мы возвращались с войн, так и не найдя себя в них,
Свободны от чужих ролей и врагов недавних.
Но кто-то нам открыл секреты старых кашеваров,
И мы испили чашу волшебного отвара.

Нектаром из соцветий, что в сотню раз прелестней,
Со всеми делились, мы заражали кварталы болезнью
Сонного семени. Нас манил отныне лес
И райские поляны в дебрях острова чудес.

Как тайный отряд расхитителей плантаций,
Целыми ваннами провозили контрабанду мы. 
Липким чёрным пластом запах плана на пальцах,
В кастрюлях великанах кипящая баланда.

Мы убегали без оглядки от этого места,
От себя и от своего сумасшествия.
Мы прятались в тишине далеких степей,
Но назад возвращались ещё голодней.

Мы плавились под солнцем, утопали в грязи дорог
Острова грез, по льду пурга сбивала с ног.
И знали, что не дойти нам до финиша, всё уже…
От дворов не скрыться! Мы здесь, а значит, по уши.

Наша судьба будет общей. Пацан не ропщет.
Играй, играй с окраиной, ведь всё не случайно.
Изобретались новые формы, бились рекорды, 
И ничего, кроме музыки и отчаянья.

А гул басов, как вечный зов
Для тех, кто поджигал дни, глотал дней сок.
Так кровь густа, темно и микрофон у рта,
И тёмный-тёмный рэп, как сама темнота.

Как рады были среди этих стен подохнуть все мы. 
Время застыло в пролётах этажных.
На уши ангелам шептали демоны,
И что с ними дальше, им было не важно.

Что тьмой одержимы и не излечимы…
Но вот кого-то крепко руки девичьи обнимут.
Одного за одним эти руки от улиц отнимут,
Позади забыв эту недлинную былину,

Как ждали февраля 14 с зимы 8-ого,
Гадая, кто как встретит эту выбранную дату.
И кто-то стал отшельником из нас, а кто-то папой,
А кто-то на цепи побрёл надолго по этапу.

Прошедшее воскреснет как бурный поток
Фрагментов из памяти, оживших на экране.
Да, мы делали то, чего не делал никто -
Мы снимали жизнь свою на камеру...



         4. У СТАРОГО КАМНЯ


Нет, не взойдёт на бесплодной земле,
Под солнцем палящим, но без света, во мгле…
Этот город сгорел, этот город в зале.
И я пытаюсь высечь память на голой скале.

Посредине песков пустыни безгласной,
Где мы все заблудились без пастыря.
В рай дорога есть, да только все здесь
Тонут брызгами, искрами гаснут. 

Где демоны тащат в трясину, ангелы плачут за спинами,
Где теряют силу Божью даже иноки. 
Любовь кое-как выживает во мраке...
А найдется ли для меня кусочек, хоть капелька?

Эти стены не терпят осечек
И требуют то, на что я не отвечу.
Жгёт окружение, давит присутствие,
Взгляды и мысли, будто телом их чувствую.

Умом и руками во имя благоденствия
Ловят всюду современного мира тенденции,
В этой возне за место всё сходится в одно.
Я задыхаюсь, мне здесь тесно, мне здесь темно.

В нашей холодной крови яд пульсирует.
В наших горячих словах желчи примеси.
Ветру всю сажу с пейзажа не вымести.
Я устал, мне, чудаку, здесь не вынести.

Мне бы туда, где с восходом день грядущий
Сам несёт заботу о хлебе своём насущном.
Где двери настежь все распахнуты всегда,
Где страха нет, и есть на всех места.

Стою на распутье, у старого камня.
Сто ходов, но сыграны все мои бесславно.
Есть лишь один - в чёрном рубище, как в рясе.
И, стало быть, идти мне прочь восвояси.


Пустая трасса. Растекались степи золотом.
Сиротой душу за собой вёз волоком.
Придорожной полосой, золочёными кронами
Ветви провожали густыми поклонами.

В небе чистом, вольном орёл кружил.
Миражи, кресты столбов и могил. 
Безмолвный горизонт, дорожная нить,
Уносящая вдаль, я не хочу выходить…


И просиял в дали маяк, и распахнулись двери
В глуши бескрайних прерий, уголочек Божий.
И нет людей счастливее, чем здесь.
Где что-то с детства близкое, на истину похожее. 

В хрустальном эфире хор из красок насыщенных!
Небесный свод лазурный шире над главой!
И звезды в полночь огнями не похищены,
Кажется, до них легко дотронуться рукой!

И я выбегал вне себя в чисто поле,
Измотан и болен до криков истошных.
Металась душа, клевали мысли-коршуны,
За разом раз проматывая плёнку прошлого.

Не былое мучило, но то, чего не было:
Никого в сердце и ничего своего.
И верил, безумный, что в краях тех волшебных
Заново мог начать себя самого.

Что время идти самим, каждому путём своим,
Ведь мир по-настоящему прекрасен лишь двоим.
Наивно забыв, что не умею быть другим,
Что шуткою судьбы не научился быть любим.

И беседовал я с тополями в тени,
Умолял, но не знали ответа они.
Да и солнце глаза обжигало лучом.
Остудило мой пыл родниковым ключом.

Не увидел в глазах я ни льда, ни огня,
В тех от века не тронутых бурями лицах.
И мысли туда вновь манили меня,
Где следы чьих-то мук на сгоревших страницах. 

В этой священной незримой войне, в пелене,
Где всю сажу с пейзажа не вымести.
Низкий поклон мудрецам, ну а мне…
Ну а мне, дураку, здесь не вынести.


Пустая трасса. Растекались степи золотом.
Сиротой душу за собой вёз волоком.
Придорожной полосой, золочеными кронами
Ветви провожали густыми поклонами.

В небе чистом, вольном орел кружил.
Миражи, кресты столбов и могил. 
Безмолвный горизонт, дорожная нить,
Уносящая вдаль, я не хочу выходить…



             5. ПИСЬМА


Вскрыты закрома шкатулки потайной.
Давно забытого письма листок передо мной.
То пишет мальчик маленький рукой нетвёрдой.
Вопросом пышет взор, сквозь толщу лет простертый.

Ах, если б знал ты, когда был мал ты,
Глупый, неловкий судьбы своей кудесник,
Что стал ты, и как слово весит.
Я закрываю глаза - и вот мне десять.

«Клянусь: я буду век один, иное существо!
Ни змей надменных яд, ни ветер балерин
Не тронут сердца моего, им не достичь глубин его!
Все это низко слишком для моих вершин!»

Он вытянул билет, с огнём слепым играя.
Малыш давал такой обет, что говоря не зная.
И на челе был приговор клеймом печали выжжен.
Закрылось сердце на затвор: обет его услышан.

Открыл глаза, нарочно притворившись изумлённым.
Меня тайком проводят в этот день далекий.
В моем полупустом чертоге все по-другому,
Лежит в углу тёмном кто-то одинокий.

Я заглянул в него и отвернулся вскоре…
Увидел в глазах его на дне одно лишь горе. 
Увидел разом всё и заплакал
От слабости и страха, от тяжести и мрака.

Что ко всему остыл так рано юноша страдалец;
Что выглядит моложе лет, внутри же будто старец;
И шепчет как в бреду под нос густые некрологи.
Неужто столько прожил он?! Напротив, меньше многих...

Вся жизнь его - игра фантазий бурных,
Сумбурных представлений, торжество абсурда
В уме строптивом; и роль его - безумий сумма.
Диво молчаливое, он сам её придумал.

Грезились ему судьбой в глубоком сне:
Пуля в висок на чужой земле на войне,
Скорость в крови на железном коне,
Вихрь адский в пальцах, вся жизнь в одной струне!

«И пусть чего-то нет - я буду жизни жертвой!
Я готов, пусть жизнь меня отвергнет!
А значит, спрячу всё своё навек в секрете…"
И не заметил, как стал незаметен…

Он влюблялся в мечты и прятался от них же.   
Он так боялся встать к кому-то ближе.
И сотворил себе кумира в равнодушии.
«Притворюсь, что ничего не чувствую, так будет лучше.»

Лепил в себе героя, учил в себе злодея,
Досадно не умея стать ни злее, ни смелее.
Всё думал и думал и, наконец, смирился.
В дыме затерялся, с дымом испарился.

Сижу с хмельною ухмылкой, духом почти бессильный,
В гнетущей неизвестности, запущенный, у края,
Скребу нагар с бутылки, такое не снимут в фильме.
Мне ещё 10, но будет так, теперь я знаю.

Ранимое создание пускает бред воздушный
И кружится в пылу воображаемых бесед.
Как будто с болью стих согреть способен душу.
Как будто с болью стих - последнее, чем он согрет.

И вот сквозь толщу лет в стихах пишу ответ,
Что сам как есть – нелеп, что прошлое - вертеп
Бродячий, скабрезная романтика подъездная.
Как я попал сюда! Какая между нами бездна!

Я растворился в тех годах. Подведена черта. 
Теперь зачем и куда? Пустота, холода… 
Но воля Божия тверда. Не сброшу своего креста. 
Пусть братьям всем моим подарит Бог тепло гнезда.

Как новый вздох и новая звезда.
А для меня теперь мой путь вдвойне тернист.
Все, как бы, заново теперь, всё с чистого листа,
Но мой измятый лист так и остался чист.

Пишу, что мной пророчено, и посылаю гончего
В тот день неведомый, когда всё будет тихо кончено.
Всё моё со мною временем проглочено,
И червь песочный занесёт над прахом зуб заточенный.

Я прикоснусь к стенам, что были колыбелью;
Напишет сотню книг мне каждая деталь;
Где маленький росток в асфальте пробивает щель;
И мне напомнит ближний: минувшего не жаль.

Пусть души наши в саже, покрылись ноги пылью,
Былью нашей стали бесшабашные дали,
Запах выдохнет мне память с крыльями,
И я спрошу у ближнего: нам ли быть в печали?

Я пью глазами вид, и не могу напиться.
Я мир люблю, мне за него не надо биться. 
Я созерцатель красоты, она моя царица.
И я, ее частица, ей принесу плоды. 

И нет большей, чем здесь ерунды.
Я написал себя ради забавы, нет и беды.
Просто хотел хоть что-то сделать стоящее, с блеском!
Чтобы попасть в сердца хотя бы нескольким…



            6. ХОЛОД


Дождь. Мелкий долгий дождь 
Уводит за собой, зовёт куда-то.
Душа - за ним, хлюпает подошвой,
И бьют в набат над головою чёрных туч раскаты.

Густая сырость врезалась в лицо.
Куражит ветер крышами бумажными.
В бурых лужах кровь от листьев мертвецов.
И я один из них, один из тех опавших.

Разверзнут свод рукой непостижимой!
Гляди, как он прекрасен, прощальный луч!
Полнеба залито огнём неудержимым.
Божественный закат из алых туч.

И бури шум - предвестник стуж.
Деревья голые заголосили разом.
Их стоны - стоны тысяч душ.
О том, как холодно поют единым гласом.

Сливаясь с вьюгой, я един и с ними.
И так же гол и нищ и принят ими.
Порывом, словно молотом в самом себе расколот,
Беспомощен и скован, и только вечный холод...


Я вижу каждый день, как бродит словно тень
Один блондин, не молодой, не старый.
В лучах заката он один, всегда один.
Застрявший в паутине своего кошмара,

Когда всё мнится безнадёжным и пустым,
И что другим дано, ему не по заслугам.
Когда калейдоскоп ошибок тешится над ним,
Поступки крутит все его по кругу.

Что мне за дело до него? К чему такие жесты?
А может мысленно готов его примерить место...
Желая лучше стать, и не желая быть собой самим,
Я был мечтателем, а стал себе чужим…


А снег всё шёл и падал, зависал в кружении. 
И было что-то близкое мне в его падении.
Как вещее знамение, проклятье одиночества,
И кажется в смятении, что никогда не кончится.

И что-то изменить уже ничто не может.
О, если бы я мог, я бы вылез вон из кожи!
Но чёрной меткой чёрный рок у самых ног,
И червь тишины ставит рот на замок.

Глупое нечто, смотрящее точно в душу, 
Бес, без спроса войти норовящий,
Тарабанит в мысли навязчиво, дышит в уши,
В углах шуршит, угнетает изящно.

Я тенями избит безоружными,
В битве за сердце мое безударное.
Я лежу бездыханно и слушаю,
Как на смерть бьются в сердце монах с варваром.

Лишь стемнеет - крадется иной:
С головой поглотил меня тайный ночной
Необузданный, мерзкий, грязный порок,
И смеётся всю ночь надо мной.

А за ним в утешенье является мне
Божие чудо в несбыточном сне,
Чтоб напомнить опять о не смытой вине.
И сцена немая дрожит в тишине.

Где на праздник в твой дом приведён
Был угрюм, отрешён, нелюдим и смущён,
Обречён. Дикий стыд, неуклюжий испуг
Обнажали мой тяжкий недуг.

Мрак отчаяния, призраком в душу проникший,
Словно тысячу лет, безутешно погибший,
Во внешней блуждал темноте, в пустоте,
И не мог прикоснуться к мечте.

Ты как будто хотела понять,
Почему, отчего так сильна эта тьма,
Сделать шаг, тихой поступью что-то начать,
Что дальше не зная сама.

Пожалеть или даже спасти!
И я должен позволить войти. 
Как нежно встречали родные глаза,
А в глазах блестела святая слеза.

Прижимался к ладони твоей
Будто в самый последний из всех моих дней.
И не знал, что быть может на свете теплей...
Я проснулся от боли в темнице своей.

Сон-палач! Сколько мук! Для чего?!
Был так ясен, так жив этот сон!
Мира не было мне без него,
Не дает мне покоя и он!

И я укроюсь вуалью печали,
Холодом вечным стану, лучом прощальным.
Я верю жизни вслух, но смерти верю тайно,
О чёрной красоте погибели шепча,

В уютной темноте кромешной, в тишине ночной,
И думу думаю неспешно о душе больной.
Там где-то в углу тихо светит огонь мой.
А много ли света дать может свеча?



            7. СВЕЧА


Весь Божий свет ароматами вешними дышит.
Весна поёт, а я её не слышу…
Мимо пролетает тенью птичьих стай.
А какая она? Каков он, жизни май?

Я покрашу весну тем же чёрным.
Не для меня этот праздник, и впору
Закрыть все окна и задёрнуть шторы
От детских голосов, от юности задорной,

И просто забыться, закрыть глаза,
Остановить мысли, стрелки в часах,
Ощутить, как кровь бежит по венам,
Каждый удар, этот дар бесценный.

И кажется миг бесконечно огромным.
Его бы поймать навсегда, хоть один!
Чтобы забрать с собой, чтобы запомнить,
Как это хорошо, быть просто живым.

Сомнений шёпот… Душа придумана для мук.
Ей жизнь дана страдать, и после - адский круг.
Глупый ропот… За все Его блага
Мне вовек не отплатить душой-бумагой, 

Вверяя исповедь бесчувственной тетради.
Чернильница душа! Чего же ради?
Когда надо мной царит закон иной, 
И мой бокал опять наполнится виной.

Одна за одной вся низость и гадость,
Позорная трусость, притворная слабость,
Все тайные помыслы гнилого подполья,
Это болезненное наслаждение ролью.

Твердил, одержим: Не дожить до седин!
И думал, что избранный я от начал.
Клялся собою и слёзно просил,
Получал, предавал и вдвойне расточал.

Кто бы мог любить, тех впустить не смел. 
Кто любил, тех душил змеей, не жалел.
Объятья матери, слёзное признание,
И нож, когда в ответ любви - моё молчание…

Ложь выгребала из тайников последнее.
Била бессонная ночь многолетняя.
Слов просили  - были все они черствы и грубы.
Просили помощи - плевался помощью сквозь зубы.

Собой не владея, в каком-то бреду. 
Я смотрел в высоту, но потерял простоту.
Одним ничто, другим злодей,
Ища окольных путей, я бегу от людей.

Да, я всегда глубоко ошибаюсь!
Столько хороших открытых вокруг.
Да, это я им не улыбаюсь, 
В глаза не смотрю, не тяну своих рук.

А ведь всегда желал добра, желал искренно.
Да неистинно, бессмысленно, покуда
Любовь с добром во мне только мысленно.
Так горит свеча накрытая сосудом.

В немом заточении за все беззакония,
Грехопадения, коим нет исчисления.
И ни богатства не просит, ни мщения.
Так же молча просит у Отца прощения.

Я молитвой молюсь нецерковною:
Ты прости мою душу немытую
И даруй, Боже, силу духовную,
Чтоб снести всё, что на душу выпало.

Вразуми безумца, омой почерневшего, 
Безутешного утешь, полюби и грешного.
Плоть окаянную елеем залей.
Сердце чисто созижди в груди моей.

Не погнушайся, Отец, Твоим сыном.
Скверным сыном Твоим маловерным.
Где воля Твоя совершается ныне,
Ты его от лица Твоего не отвергни.

Будь же мне неколебимой твердыней.
Отведи от меня, Боже, духа уныния.
Несомненной надеждой будь негасимой.
Если можно, Отец, подари мне любимую.

Мне бы одной, моей недостающей части,
И я готов зарыть весь свой талант в обмен на счастье!
Пока ещё мой день цветет и блещет,
И есть ещё надежда и душа трепещет.

Зацелую до дыр, только не кого.
Возведу целый мир, только не с чего.
Позади и день всё в клочья рвёт и мечет.
Я в сотый раз пойму: такой же вечер.

И вновь окутал страхом купол чёрно-синий.
Сегодня я приближусь лишь к кончине.
С каждым ударом по венам время свищет. 
Я в безразличии, но взгляд что-то ищет.

Бродил я в джунглях каменных чужой среди чужих,
Считал часы, людей, заглядывал им в лица,
И жгла насквозь той холодной осенью
В мечтах моих одна из мира грёз девица…

В руках дрожащих моё мрачное детище,
Последний крик, плод, едва ли лечащий.
И кто поверит сердцем в легенду эту?
Что делать мне с этим билетом?
 
Недолог час свечи в сосуде тесном.
Близки отголоски последней строки.
И если завтра я не умру от болезни, 
То точно умру от тоски.



          ЭПИЛОГ. ФАНТОМ


Бродит кругами, голову склонит,
То стонет в лесу, то встанет на склоне,
Укроется в дюнах, совсем ещё юный,
В накидке угрюмой, в седом балахоне.

«Хотел светом сердца раздать всем тепло,
Да тепла всем хватало, и сердце свело.
И свет мой иссяк, воцарился в нём мрак,
И теперь я лишь призрак, да сбудется так.

Блуждаю, скитаюсь, как тень я теперь.
И сердце моё - изо льда цитадель.
Одежды мои из сотни цепей.
И воет в груди моей злая метель.

Эй, луна! ты знаешь, в чём моя вина!
Мне испить эту чашу до дна, да...
Ведь я виноват во всём и за всех,
Лишь я один виновен всегда.

Эй, луна, ты знаешь, в чём моя вина.
Мне испить эту чашу до дна. Да.
Ведь я виноват во всём и за всех.
Лишь я один виновен всегда.

 

Проповедник