Монолог уссурийского тигра. Раджа

Я вам единым словом не солгу –
Во мне как будто бес сидит мятежный,
Я сплю – и вижу, как сбежать в тайгу,
Мочою, расписавшись на манеже.

Но больно мне иное вспоминать:
Холодным, редким снегом сыплет осень,
А я, тигренок потерявший мать,
Мяукая, слоняюсь между сосен.
Три дня, как мать с охоты не пришла.
Я слаб и мал, дрожу во власти страха,
Я чувствую – мой след давно взяла
И тенью за мной ходит росомаха.
Мне не сбежать и верх над ней не взять,
Но рано или поздно бой случиться.
Она ещё боится нападать,
Но не меня, а мать мою – тигрицу.
Звериный жребий, не всегда в нём – пан,
Как лед крошится мерзлой крошкой вера.
А мать мою, попавшую в капкан,
Три дня назад убили браконьеры.
На мать теперь я уповаю зря,
Настал рассвет безрадостный и хмурый.
В разводах полосатая заря,
Мелькнула между крон тигриной шкурой.
Что ж, я наполню вражьей кровью пасть,
Порошу разрисую киноварью!
Как это подло, тигру жертвой пасть
Гнуснейшей и презренной самой твари?!
Смерть расставляет хитрые силки,
А жизнь даёт надежду на удачу.
Я обнажил молочные клыки
И огласил округу ревом-плачем.
Наверно, мной могла б гордиться мать –
Я победил в себе испуга ропот;
Вдруг росомаха бросилась бежать,
И я людей услышал хриплый хохот:
«И до чего же грозен ты, дружок,
Иди, вояка, познакомься с нами».
Потом меня засунули в мешок,
Я грыз его, я рвал его когтями.
Деревня, где обосновался я –
Сплошь пятистенки – рубленые хаты.
Мне кот сказал, что он моя родня,
И тотчас же назвался старшим братом.
Котяра Фёба, ох, и прохиндей,
Мне изложил по пунктам силу братства,
А я тогда по младости своей
В его речах не чувствовал лукавства.
Но что-то сразу все пошло не так,
Я не вдавался в суть кошачьих правил.
Мой старший братец зол был на собак
И я деревню от собак избавил.
Не понимал я – в чём меня винят,
Не я ж привил инстинкт собакам древний.
Едва лишь подал голос в доме я,
Псы в ужасе оставили деревню.
Но это был, увы, недобрый знак
В тот вечер я сыскал дурную славу:
Охотничья деревня без собак
Престранное, признаться, ноу-хау.
Мелькали в серой круговерти дни,
Как кошка с мышью, я играл с теленком,
Ребяческие шалости мои
Уже сидели у людей в печенках.

Тут на селе поднялся дикий вой,
До пены люди спорили, кричали,
Что у коров исчез былой надой,
Что дохнут овцы, кони с тела спали.
«Где про него не слышали молву?
К чертям его! Мы спать хотим ночами!
Куда его, паскудника?» – «В Москву!
Куницами заплатим, соболями».

О мерзкий город! Знал бы я тебя?
Вдыхал ли смрад и гарь Москвы-старухи?
Когда бы ни красавцы соболя,
Да ни вельмож столичных жены-шлюхи?
Мне быть артистом выпала юдоль,
Служить живой игрушкой человеку.
Давно тех соболей сожрала моль,
А я ни «бе», ни «ме», ни «ку-ка-ре-ку».



Мне по ночам о воле снятся сны,
И щемит сердце в радостном волненье:
Я по морозцу, в золоте луны
Неспешно обхожу свои владенья.
Я вижу на снегу олений след,
Горбуш в реке высматриваю спины,
А здесь мне предлагают на обед
В оглоблях опочившую конину.
От этих дум меня бросает в жар:
Так что ж я гибну в цирковой рутине?
Я – грозный уссурийский тигр Раджа.
Какой дурак мне дал такое имя?
Мне княжеский с рожденья титул дан,
И я весь цирк заставил помнить свято,
Что я крупней на сотню килограмм
Бенгальского тщедушного собрата.
Бог весть, зачем я лезу на рожон
И львам плюю на царственные гривы,
В них нрав давно звериный усмирён –
Как пудели они декоративны.
Точу я когти о дубовый пол
И скалюсь, к шее прижимая уши,
Немало я в калеки произвёл
Людей, ко мне с хлыстом войти дерзнувших.
Стон пролетает по рядам зевак,
Я на арене сею страх и смуту.
Меня б давно продали в зоопарк,
Но тот никак не соберёт валюту.
Со мною в цирке вечная возня,
Есть даже директива от министра:
Тому, кто сможет укротить меня,
Дать звание народного артиста.
Эй, карьеристы! Где же вы? Ау!
Хоть кто-нибудь, желательно бездетный!
Я обеспечу звание ему,
Хотя, боюсь, скорей всего посмертно.
Ну, наконец, нашёлся идиот.
О, нет, он сам в герои дня не метил –
Его взяло начальство в оборот,
Грозя статьёй за пьянство тридцать третьей.
Он в Киеве болонок потерял,
Мне попугай про жизнь его поведал.
Я, как свиданья, нашей встречи ждал,
Что даже отказался от обеда.
В тот вечер был я откровенно зол,
Надменно фыркал: "Не таких видали!"
Подправил когти о дубовый пол,
Придав им остроту дамасской стали.


Он думает – ему все нипочем?
Что откачать успеет неотложка?
Он по таланту может Куклачев,
Но я, к несчастью, далеко не кошка.
Раз сто я репетировал прыжок,
Бранился с кланом львов из Серенгети,
Перекусил лопатный черенок
Легко, как макаронину спагетти.
Кто б сомневался в чаяньях моих?
Меня и в Бирюлево было слышно,
Верблюды даже в закутках своих
Хотели подпол спрятаться, как мыши.
Цирк затаился, как трава поник.
Я знаю, чем пронять людские души.
Запойный клоун, рыжий сняв парик,
На нем седые пряди обнаружил.
Под куполом, готовя свой полет,
Гимнасты не спускались вниз с каната.
И думал я: «Он точно не придет,
Но как ошибался в нем, ребята».


Так что, кому хотел он доказать,
Открыв засов моей железной двери?
Но странно, я взглянул в его глаза,
А в них тоска затравленного зверя.
Как, он один? Святая простота,
Хоть взял бы из уборщиц секундантов,
В рубахе, в джинсах, даже без хлыста
И без жрецов коварного гидранта.
Да он меня же режет без ножа!
Взял простотой, без всякого нахрапа.
"Дай мне на счастье лапу, тигр Раджа", –
И я зачем-то подал ему лапу.
Хоть я питаю к людям неприязнь,
И пусть скудна невольника диета,
Раджа – индийский феодальный князь,
Знакомый мало-мальски с этикетом.
Он, осмелев, на корточки присел
И говорил невнятно что-то долго.
Как хорошо, что я его не съел –
Меня б сейчас замучила изжога.
Переведу на русский этот бред,
Чтоб был он удостоен пониманья.
Короче, жил-да-был один поэт,
И был он родом, кажется, с Рязани.
Ночная свежесть и пахучесть слов,
Какого колдовства в них скрыта сила!
Мне сладкое созвучие стихов,
Как шум деревьев, душу бередило.
Гнев усмирив, я дал «отбой» страстям
Ведь он в опале, он – невольник чести,
Мы оба в оппозиции к властям,
Нам, как друзьям, держаться лучше вместе.
Кто мог предвидеть вот такой расклад:
Я тронут страстью по родному дому,
Мне дрессировщик сделался как брат –
Я вскрою горло за него любому.
Мы с ним по духу кровная родня.
Не видела Москва такого дива:
Он вывел на ошейнике меня,
Мы в парке сёмгу запивали пивом,
В столице всё же сволочной народ,
Ментовский вскоре припылил Уазик,
Я, как на тумбу прыгнул на капот,
И экипаж забился в «обезьянник».
Начни они стрелять бы – быть беде,
Но кто-то сверху рассудил иначе:
Я стою больше, чем всё РОВДе
С Уазиком обшарпанным впридачу.
По рации я слышал разговор,
Мудрец какой-то разрешил всё махом:
«У нас давно с ментами перебор,
А тигров в мире меньше, чем монархов».
Я повторить хотел прыжок на бис,
Но шла эвакуация народа,
И я рычал: «Да здравствует Гринпис –
Сподвижник верный Матушки-природы».


Но вновь поднялся шухер до небес,
Корреспонденты: Азия, Европа,
Менты всех рангов, служба МЧС,
На лексусе с Лубянки остолопы.
Друг осознав, что он сегодня крут,
Стал смело гнуть перед властями пальцы.
Пока со мной он – хрен его возьмут,
А я живым им, подлецам, не дамся.
Я – ужас! Я – Москвы кошмарный сон!
Со мною торговаться нет резона.
Друг заказал коньяк «Наполеон»,
А я себе… китайца с Черкизона.
Народец этот я проредить рад,
Не знаю, что им всюду потакают.
Их без того уже за миллиард,
Я слышал, они тигров обижают.
И был запрос на рынок и ответ,
С заискиванием, чинно, благородно
Мне довели: «Китайцев свежих нет,
А те, что есть для пищи непригодны».
Ну что же! Я, друзья, не людоед,
Пришлось своих заказов сузить рамки:
«Три дюжины по-киевски котлет
И молока парного, чтоб из банки».
Мой пьяный друг запутался в страстях.
В Москве соблазнов – не окинешь оком.
Я на Арбате красками пропах,
А на Тверской духами и пороком.


В ночной кабак швейцар нас не пустил,
Мне друг не дал пресечь его издёвки.
Не помню, кто кого назад тащил,
Но мы проснулись на опилках в клетке.

---------------------------------------------
Премьера! Друг волнуется до дрожи.
Я загадал: коль званье не дадут,
Прорваться в представительское ложе
И там взбодрить заплывший жиром люд.
Как скунс, противный, как хорёк, проворный,
В концертном фраке, длинном, как пальто,
К нам то и дело прибегал ковёрный,
Вынюхивал, собака, как да что.
Он с другом нас расспросами замучил,
Все ждал, подлец, когда же я вспылю,
Он был администрации лазутчик –
А я шпионов с детства не терплю.
Изыди, бесноватое созданье,
Не то такой устрою "променаж"!
Как никогда, я слушаю с вниманьем
Предстартовый, последний инструктаж.
Арена. Свет. Я глохну от литавр,
Ловлю мне адресованные знаки
И по кругу качу тяжелый шар.
Ко мне на спину прыгают макаки.
Ещё вчера б им не снести голов,
Но нынче я все вольности прощаю,
Беру барьер из трёх стоящих львов,
Да что там львы – слона перелетаю.
Горящий обруч – это ж трын-трава,
Здесь главное – собраться нужно с духом.
Я не со зла, скорей из озорства,
Отвешиваю пуме оплеуху.
Не спать на тумбе! Ап! Але! Апорт!
Не допускать в программе проволочек!
Какой-нибудь курилка-репортёр
Черкнёт о нас заметку в сорок строчек.
И мы в цветных афишах заживём,
Покроем все финансовые бреши.
Я, князь тайги, стал нынче королём
Загаженного кошками манежа.

6.08.2006