Cтарик

В центральном парке под детский крик
дремал на лавке седой старик.

На вид – не ветхий, хоть ростом мал.
Клюку из ветки в руках держал.

Одет не броско, но был лощён.
Сам – как из воска, жужжащих пчёл.

Лицо в морщинах, а профиль юн…
Пришёл мужчина под ту скамью.

Сказал со злобой, чуть сбросив спесь:
«Проснись, убогий. Вас много здесь.

Куда не кинься - одна лишь масть.
А ну подвинься - нашёл, где спать».

Старик охотно слегка зевнул,
на доброхота едва взглянул.

И без испуга, чуть сжав кулак,
сказал, как другу, спокойно так,

сказал без фальши: «Садись, не стой.
Иль двигай дальше своей тропой.

Упитан, молод, в джинсу одет.
Ворочать молот тебе бы где.

Кузнец бы вышел с тебя как есть.
Что громко дышишь? Не хочешь сесть?»

А тот на взводе - ну явный хам:
«Что, дед, ты вроде свихнулся сам.

Мозги я вправлю - вправляю всем -
сейчас избавлю от всех проблем.

Ты, дед, покойник, в гробу лежишь...»
«Сиди спокойно, коль хочешь жить.

Со мною сильный, здесь, в палке, яд -
её вкусила одна змея», -

промолвил лихо в ответ старик.
И стало тихо - мужчина сник.

Напуган ядом, считай, побит -
сел тихо рядом, сел и сидит.

Сидели долго средь бела дня.
Разнились только - знай, не родня.

Так, если кратко, вся жизнь течёт -
кому посадка, кому на взлёт.

Молчанье в тягость. «Прости, отец, -
уважив старость, сказал, как льстец. -

Что я мешаю, ты не сердись».
«Скамья большая. Раз сел, сиди -

Вдвоём не тесно - а то приляг...»
«Скажи мне честно,  ты из вояк?

Другой бы помер, глотая страх -
вот был бы номер!- а ты, как шах.

Да и за словом в карман не лез.
О чём-то новом мечтаешь здесь?

Ты - не волшебник? Скорей ответь».
«Старик-отшельник. Простой, как медь, -

сказал со вздохом. - А вот теперь
мне очень плохо, скажу тебе».

«Один остался совсем как перст?
Бомжём скитался? И дети есть?

Ответь мне тут же, сейчас скажи:
раз ты не нужен, зачем же жил?»

«Меня, не зная, меня винишь.
Судьба пусть злая, каким сидишь,

была нескладной...  Мне внутрь не лезь...
А впрочем, ладно: скажу, как есть».

Слова не скомкав, сощурив глаз,
старик негромко повёл рассказ:

«От счастья плачет, хлебнувший бед.
Родился, значит,  и я на свет

днём жарким летним прям на жнивье…
Я был последним в большой семье.

Село – не город. Да вот беда -
нужду и голод познал тогда.

Познал с пелёнок благую весть:
какой ребёнок не хочет есть?

Познал всё оптом – и не забыть,
слезой и потом как жизнь отмыть.

Как мать терпела? Где сил брала? 
Сама не ела, кормила нас.

Лихое время шло по пятам.
И мы со всеми трудились там.

Как волчья стая, трудился люд,
прекрасно зная: голодных бьют.

Судьба одна уж, бьют клином клин.
Все сёстры замуж уйти смогли.

А братья старше лишились пут –
погибли раньше судьбой рекрут.

Отец от водки в могилу слёг.
В наш век короткий жил тот, кто смог. 

Растил который, не зря ел хлеб.
Семье опорой я рос и креп.

Окреп, и скоро судьбе назло
сменил на город своё село. 

Пусть мать не ропщет, там труд в цене.
К тому же, проще жилось там мне.

И пусть бумажник порою пуст,
но если праздник – гуляй, как хлюст.

Но вот досада, что нам далась:
кто если падал, то мордой – в грязь.

Из грязи - лакмус - все шли в князья.
Да, жили так мы, как жить нельзя.

Не ели всласть мы, когда все пьют.
Ругали власть мы, совместный труд.

Звало нас поле, звал нас завод -
так жил в неволе тогда народ.

Хоть было тошно: зачем нам труд,
и так возможно жить, и живут.

Ковали счастье мы без наук
и для начальства - булыжник рук.

Кто был капризней в двадцатый век,
учился жизни кружков и сект.

Дошла до сердца тех бед волна:
с проклятым немцем сперва война.

У всей Европы вздымалась шерсть –
и я в окопах кормил там вшей.

Не смыть позора, хоть прячь глаза -
с Невы «Аврора» дала свой залп.

Уж очень круто прошёл обряд.
Вот эта смута вся с октября

За эту плату держать ответ -
брат шёл на брата, на внука - дед.

И силы тратя, меняли власть.
Горели хаты и кровь лилась.

Кому-то плаха, кому расстрел -
стране лишь блага народ хотел.

Стреляли много, на то - война.
Забыли Бога, забыл он нас.

Ни тьмы, ни света, но всё же мир. 
Вся власть – советам. Иди, бери.

Разруха, голод - в наследство дар.
Всё пусто, голо. Идти куда?

Держались стойко, хоть не жилось.
Кому-то стройка, кому - колхоз.

Пахал при ветре, шёл на завод –
так при советах и жил народ.

Беде свершиться за всё дано -
Друзья-фашисты  пошли войной.       

И вновь горело, стреляло всё.
Убить хотело, но был спасён.

Да, вся система не по летам.
Я после плена - и на этап

Срока большие - здоровью вред.
Свои, чужие - дилеммы нет.

И вот на воле теперь сижу.
Хватило боли - в ней суть и жуть...»

Рассказ подслушан. Старик угас -
кому он нужен был тот рассказ?

Кому здесь душу старик открыл?
Хотя и слушал, но был не мил.

Такие сразу видны у нас.
Лечить проказу не все горазд.

И вот как ястреб взлетел птенец.
Всё стало ясно - всему конец.

«Ты жди, убогий, будь на виду.
Я ненадолго, сейчас приду», -

сказал, кто слушал, исчезнув вмиг.
(Забавный случай, а может штрих).

Вернулся вскоре, привёл двоих -
решают споры погоны их.

Как будто есть в том какой-то смысл,
привычным жестом за спину вниз

скрутили руки, мол, пойман враг.
Молчит, ни звука, не виден страх.

Забыть былое не даст нахал -
руками строил, растил, пахал.

Когда то нужно, и ведь не зря,
рукам оружье всегда вверял.

Таких, как эти, защитой был.
На белом свете здесь всех простил.

На том зачтётся, на том простят.
Нам жизнь даётся, не жизнь - а клад.

Кому, чтоб в муках других хранить,
кому, чтоб руки за то крутить.

Старик шёл гордо, мол, всё равно,
но не к эскорту - ждал «воронок».

***

Под солнцем ярким лежал, как скот,
на той же лавке не Бог - сексот.

(1999)