Старинные предания
(не помню их названия,
да и припомнить лень)
внушают без стеснения –
какому поколению! –
такую дребедень.
Однажды бог наш Савваоф
хватил в своей пивнушке райской
«Московской горькой» полуштоф
и был под мухой мало-мальской.
Орёт господь, идя по раю:
- Эй, твари все! Я – ваша мать!
Я вас вот тут изобретаю,
я вас могу и поломать!
Любил господь на косаре
стращать букашек, птиц, зверей,
лягушек, рыб, червей да мух –
так, как теперь попы старух.
Так вот, орёт и видит вдруг:
его любимец, лучший друг,
исчез.
- Адам! – кричит. – Адам!
Адама нет ни тут, ни там.
- Адам!...
И дикая тревога
сдавила больно божью грудь:
вдруг кто, не побоявшись бога,
Адама стукнул где-нибудь?
Взъярился пуще пьяный бог.
- Эй вы, звериное отродие!
Кто смел? Кто, идиоты, мог?
Хозяин я или пародия?
Перепугались все зверушки,
сидят, притихли, ни гу-гу.
Лишь хладнокровная кукушка
твердит спокойное «Ку-ку».
- Эй, ты! – кричит ей бог сурово. –
Тебя я в ад ко всем чертям
сошлю! Заткнись! пропал Адам!
Она ж, как Васька кот Крылова,
могла два дела делать тож.
Тут стало богу невтерпёж.
Он поднял шум такой, что пушка
не поднимала никогда.
Струхнула бедная кукушка
и улетела из гнезда.
С тех пор, боясь вернуться в дом,
кладёт яйцо в гнезде чужом.
Так наказав кукушку-дочь,
стал думать бог логично, связанно:
«Хотя кукушка и наказана,
но этим делу не помочь:
Адама нет, а скоро ночь..»
И, выдрав палку из плетня,
подался бог бродить по раю,
в душе взволнованной кляня,
всех чад, на лица не взирая.
Идёт, крушит всё на пути,
и хнычет:
- Власть моя треклята…
Зверьё шарахнулось в кусты.
дрожат и львы, и поросята,
и удивляются: «Дела-а…
Чевой-то боже нынче странный –
хмелюга будто бы прошла,
а он всё бесится, как пьяный…»
Сей дерзкий ропот слышит бог.
В другой бы раз такого срама
господь бы вытерпеть не смог.
Теперь – что об стену горох
слова еретиков: Адама
нигде не видно. Не беда ль?
И бог идёт покорно вдаль,
бурча под нос:
- Ведь уж не рано.
Найду ли я его сегодня?
И вдруг – как солнце из тумана,
физиономия господня
блеснула счастьем: у фонтана
Адам, задумчив, как статуя,
сидит. Господь ему:
- Кретин!
Какого чёрта, сукин сын,
молчишь, когда тебя зову я?!
Адам, поджав босые ноги,
молчал, куда-то в даль глядел.
Казалось, он забыл о боге
и даже думать не хотел.
В глазах грядущей ночи тень
сгустились в горькую печаль…
Нет, сердце божье не кремень,
оно, тем более, не сталь.
Оно, случается порою,
полно бывает добротою.
И, люди добрые, поверьте,
когда бы не его бессмертье,
то Савваоф такой порой
готов пожертвовать собой
во благо ближнего и дальнего.
И вот, Адама увидав,
такого грустного, печального,
он укротил суровый нрав.
Подсел к Адаму взял его
за плечи, в уголь загорелые,
и сладко молвил:
- Ну, чего
недостаёт тебе? Я сделаю.
Я всё добуду! Я всё дам!
Ведь я всесилен!..
И Адам,
вздохнув и крякнув предварительно,
сказал:
- Ну да, а мне сомнительно.
Я – твой шедевр. Ты как-то смог
создать меня, великий бог.
Но понял ли ты, светлый боже,
что я – как все, живой я тоже,
дышу, хожу и ем, но всё же
мне почему-то жить не сладко.
В душе какая-то нехватка.
Уж коль создал ты человека,
так ты создай ему отраду.
Не может лишь один калека
преодолеть свою ж преграду.
Я на тебя смотрю. И что ж?
Ведь на калеку ты похож…
Прости, наверно, это дерзко,
но у меня обычай зверский,
а не людской. И в этом, брат,
ты сам премного виноват.
Исправить можно ли вину?
Хоть ты и бог, но намекну.
Ты посмотри: все твои твари
живут и тешатся по паре,
а я во всём раю один.
Ну, как? Смекнул, мой господин?
Вздохнул господь.
Легко ль? Куда там!
Слова стучат, как камни в грудь.
Ведь это сущий ультиматум
или похлеще что-нибудь!
Забравшись всею пятернёю
в копну седеющих волос.
господь сказал:
- Н-да, вопрос…
Но не горюй: я всё устрою.
Ложись уж спать ты поскорее,
ведь утро вечера мудрее.
Адам прилёг на пальмов лист
с счастливой думою, что горе
идёт к концу. Уснул. И вскоре
в раю поднялся храп и свист.
А бог у изголовья сына
сидел задумчив на песке,
брады белёсые седины
собрав в могучем кулаке.
Ночное бледное светило
свершало свой обычный круг.
Господь сидел, сидел и вдруг
его, как будто осенило.
Он встал. Стоял, как генерал,
который чудом одержал
невероятную викторию.
И, улыбнувшись, побежал
трусцой в свою лабораторию.
Луна спешила на закат,
а бог спешил уже к Адаму, –
как настоящий Гиппократ,
шагал широкими шагами:
в руке пинцет, в другой ланцет,
халатик наскоро надет
на гору пуза исполинского,
а к мудрой голове прирос
колпак такой, как у Зелинского.
Под мышкой белые баллоны –
один с о-два, другой с эфиром…
Вверху косые миллионы
горящих звёзд над райским миром.
Колышет ветви ветерок,
бросают пальмы на песок
ультрамариновые тени,
сверкает сноп фонтанных вод.
А над своим изобретеньем
священнодействует господь.
Адам со вскрытым животом
лежит на польмовом листе.
Подозревает ли о том,
что у него насчёт костей
беднее выглядит нутро,
чем прошлым
райским днём парчовым?
Над ним господь его ребро
пилит напильником драчёвым.
Пилит, волнуется, спешит –
то повертит ребро под носом,
то отойдёт шагов на восемь
и издалече поглядит.
Да, труд господень был не прост:
ведь нужно было до восхода
простую человечью кость
преобразить в живое что-то.
И труд удался.
Поутру,
когда над раем загорится
рассвет, прекрасный, как жар-птица,
и солнце, будто кенгуру,
подпрыгнет в небо из-за леса,
и ночи синяя завеса
верху растает, словно дым.
Адам зевнул, глаза открыл
и вдруг… Да, вдруг он ощутил,
что кто-то дышит рядом с ним.
Адам поднялся на локте
и видит: рядом с ним девица.
Пришлось невольно подивиться
душещемящей красоте:
как стрелы, чёрные ресницы,
две искры светят из-под век,
две брови, будто крылья птицы,
взметнулись в стороны и вверх,
чуть приоткрытый влажный рот
с зубами, как из перламутра,
вбирал в себя прохладу утра
и ветра утренний полёт.
Адам, забыв о всём на свете,
был отвести не в силах взгляд…
А бог был рядом. Он был рад,
что это были его дети,
что все всенощные волненья
нашли такое воплощенье.
Окинув гордым взглядом рай –
о, сколько здесь его творений!
Поди, попробуй, сосчитай -
он сам себе сказал:
- Я – гений!
С тех пор несёт из века в век
молву такую человек
(мне говорил старик один,
теперь уж, верно, райский житель):
когда в семье родится сын,
то сам господь иль заместитель
какой-нибудь, кто посвободней,
придёт и вскроет ему грудь
или живот – что там удобней -
(конечно, всё порой такою,
когда всё спит и всё в покое),
возьмёт ребро или два сразу
и, возвратившись в рай назад,
их сдаст на рёберную базу
небесной фабрики девчат.
Там из ребра искусно, тонко
прообраз Евы создадут,
и бог подарит как-нибудь
какой-то матери девчонку.
И вряд ли вспомнит старикан,
как, полутрезв и полупьян,
спешил он: срок то был короток.
А спешка – мать недоработок…
И всё ж растут два существа.
Их жизнь полна надежд, желаний,
весёлых игр и озорства,
а позже – дум, тревог, исканий…
Любая встретит молодёжь
их на пути-дороге скорой.
Как знать, которая? Который?
Кто настоящий друг? И всё ж,
какие б дали ни легли
меж ним по лесу и лугу,
они всегда придут друг к другу,
найдут в любом конце земли.
Помочь сайту
Поздравления
