«Дубровский - 2». Повесть в стихах. Мой вариант ( 11 ).

22 октября 2012 - Александр Яминский

ГЛАВА 11

А вот теперь-то, Мой Читатель,

я, позволения попросив

( хоть и труда сего, создатель ),

суть объясню, в Стихах излив…-

и то, для тех, кто нить сюжета,

забыл давно ( О…, жизни Лета*! ),

а может, и совсем не знал,
презрев А.С. оригинал…

Но к обстоятельствам ( по теме )

вернуться если, повесть чтя,

то рассказать, пора, не льстя,

о главной, в общем-то, дилемме,

Дубровский – в коей – в меру сил -

себя – в француза превратил…

* - Лета – ударение на первом слоге, ибо

речь о реке забвения, а не о годах-летах…

Итак ( Но издали, вначале… ),

и здесь о станции, сказать

( как о сюжета перевале ),

всё ж, надо ( дабы смысл понять )…,

смотрителя где, дом, ночлегом,

слыл ( И по делу! ), словно брегом,

помимо службы основной

( Где почта – казус…- но святой! )…,

когда людей иных, проездом,

обитель принимала, всех,

но то – отнюдь не для потех,

чтоб сумасбродить, неким съездом…,

а сим гостям – чуть отдохнуть…

и дальше свой продолжить путь…

Вот и сейчас, приезжий новый,

сидел, задумчиво, в углу,

заночевать – уже готовый,

и знать, впадал, неспешно, в мглу,

встречала что, российским гидом,

его манеры с пришлым видом,

а оный, словно неги пыл,

смиренно-терпеливым был…,

ведь обличал, толь разночинца,

иль иностранца – всем в пример,

ну…, человека – из химер

( А для Руси, почти как принца! ),

кто на почтовом тракте смел,

но гласа, вовсе, не имел…

Его же бричка, небольшая,

стояла, грязной, на дворе,

подмазки должной ожидая

( От бездорожья, в сей поре! )…

и чемодан, в ней, скарбом скудным,

лежал, как рангом обоюдным,

к достатку явной бедноты

( Но вне претензий тесноты! ),

как доказательство простое…,

к существованию тощих дней,

а с ними и, увы, ночей,

чтя завтрашнее ( Столь златое! ),

что, вечно, на Руси, всех ждёт…

и будто с неба ниспадёт!

Приезжий, чрез свои манеры

( привычности где, был, налёт… ),

минуя, явно, чуждых, сферы,

из пресловутости забот,

не спрашивал себе ни чаю…,

ни кофию ( Мол, «ни внимаю»! )…,

а лишь, чрез старое сукно,

поглядывал, порой, в окно…

и всё посвистывал, в досаде,

лишая неги будто, слух,

смотрительницы, коей дух,

к неудовольствию, во взгляде,

витал ( По факту! ), как Титан,

«великий» выдавая сан…

Сидевшей за перегородкой,

совсем, не нравился мотив,

что появился, злой находкой,

с приезжим ( Аж, её бесив! )…,

вполголоса кто, говорила

( жалея, что его впустила ):

«Вот бог послал, мне, свистуна!

Ведь оный – словно сатана…-

посвистывает… Чтоб он лопнул!

И сразу видно – не Иван…,

а окаянный басурман!»,

но тут смотритель, словно топнул

( ногою, в смысле… ), ей сказав

( И свой являя, в общем, нрав! ):

«А что? – И не беда большая,

а коль он свищет, то – пускай…» -

«Что за беда? – супруга, злая,

тут возразила ( Через край! )…-

Иль ты не знаешь, сей приметы?» -

«Какой приметы? А…, заветы…-

Деньгу что выживает свист…

Да не насолит нам солист!

И здесь, Пахомовна, обузой,

по жизни если, сторона,

когда стезя, по ней, одна,

и хоть свисти, хоть вой медузой,

а денег, всё-таки, как нет,

так и не будет…- весь ответ!»

«Да отпусти его…- не мучай!

Ну, Сидорыч…, ты и тиран!

Иль для тебя, охотой, случай,

держать его, под некий план?

И лошадей ему, добротных,

скорее дай…, а не животных,

из немощных ( От жизни! ) кляч…

А человека – не дурачь!

И пусть быстрее, уезжает…

Ведь, поневоле, злись – не злись…

Да к чёрту, свист сей, провались,

со свистуном…- кой донимает!»

Но муж, жены гася накал,

степенно, тему развивал…:

«Пусть подождёт…, ещё немного…

А ты, Пахомовна, вникай…

Ведь на конюшне, если строго,

всего три тройки…- То ж – не Рай!

Но всё живое – меру знает,

четвёртая, знать, отдыхает…

А если, вдруг ( Ты посуди… ),

к нам подоспеют ( Соблюди! ),

проезжие, из рангов знатных;

И потому, я не хочу

( Да мне ль, француз сей, по плечу? ),

чтоб отвечать ( Месть – из приятных? )…,

тем паче, шеею своей!

А оттого: держу коней…

Чу, так и есть! – Как будто к слову…

А вон и скачут…- шибко как!

Добычей, к нашему улову…

Не генерал ли? – Вот так-так…»

И ко крыльцу толпа стремилась,

коляска где, остановилась,

а с козел соскочил, с лихвой,

слуга ( Как парень удалой! )…

и отпер дверцы, столь привычно,

а с тем, распахивая путь,

где, задержавшись, на чуть-чуть,

но, чрез минуту ( Как обычно! ),

наружу вышел господин,

кто, безусловно, дворянин!

Сей человек, был офицером

( к тому же, вовсе, молодым ),

в шинели строевой – примером -

всем уклонистам, столь шальным...,

а к облику – в фуражке белой…

и он вошёл, походкой смелой,

к смотрителю, а вслед за ним,

слуга ( Столь ловкий! ), кто, засим,

шкатулку внёс и, на окошко,

её, поставив, сник, как джин…,

а офицер ( Ценя свой чин!

Где и апломб сквозил, немножко… ),

чтя повелительный закал,

командным голосом сказал:

«Мне, лошадей…- и не невольте!» -

«Сейчас,- смотритель отвечал.-

Но подорожную, извольте,

мне предоставить…, чтоб я знал…» -

«Я подорожной не имею…

А еду в сторону…, знать, смею…

Иль ты, меня, не узнаёшь?»

И здесь ( Не зная, что найдёшь! ),

смотритель, вмиг, засуетился

и кинулся ( Буквально, впрыть! ),

чтоб ямщиков поторопить,

а офицер – в обзор пустился,

и стал – по комнате гулять,

чтоб раздражение унять…

Взад и вперёд шагая, мерно,

забрёл, случайно, в закуток,

перегородка где, наверно,

его манила, скорбный рок…

и у смотрительницы, тихо,

спросил он ( Не тревожа лиха! ):

«А кто такой приезжий сей?»,

и та – с избытком новостей:

«Бог ведает…,- враз, отвечала.-

А то – француз какой-то, к нам…

Ведь лезут, вечно, «по делам»!

И этот ( Век бы ни видала! )…-

ждёт лошадей – уж пять часов…,

да свищет, ирод…- нету слов!»

И офицер, с проезжим оным,

через того настроя пыл

( А во французском слыл смышлёным...-

Знать, в такт души! ), заговорил:

«Куда, месье, коль Вы – в России,

стремитесь ехать ( ? ), чрез стихии…» -

«В ближайший город,- тут, француз

( Как будто скинув тяжкий груз! ),

вмиг, отвечал…- А вот оттуда

я отправляюсь уж к месье,

который изучил досье

( Во избежание пересуда! ),

наняв в учителя меня,

но за глаза…, хоть и ценя!

Я думал, что уже сегодня,
смогу к помещику прибыть,

но, словно кара мстит господня,

и заставляет оных злить,

где господин смотритель, явно

( А уж жена его, подавно! ),

иначе судят…, ведь, расчёт,

им силы, думать, придаёт…

Но в сей земле, довольно трудно,

достать обычных лошадей…

А этих не пойму людей,

себя ведущих так…- паскудно!

Но Вы, как русский офицер,

способны дать, им, свод манер…» -

«А вот к кому, из здешних денди,

определились Вы, судьбой?» -

«Да к Троекурову…, кто, бренди

( по слухам ) потчует, душой…» -

«А кто такой сей Троекуров?» -

«Да ma foi, из самодуров,

как я, mon officier*, слыхал…,

и мало доброго кто знал…

Но говорят – он барин гордый

и своенравный, не чутОк,

а в обращении – жестОк,

вот и к домашним, волей, твёрдый,

знать, из-за нрава – не любим,

и нелегко ужиться с ним…

* - Право, господин офицер.

Трепещут все, лишь имя слышат,

и нашей хартии не льстит,

учителя едва где, дышат…,

а он, по долям, не скорбит…

и вот, совсем без церемоний,

в порывах собственных агоний,

двоих – аж до смерти засёк,

другим чтоб стало, как бы впрок…» -

«И Вы, помилуйте, решились,

с таким чудовищем живать?» -

«А что же делать? Или ждать,

чтоб деньги с неба, вдруг, свалились!?

Ведь он-то предлагает мне

весь пансион…- причём, вдвойне!

Три тысячи рублей, я стану,

в год ( Ведь неплохо! ) получать…,

и всё готовое – по плану

( Кой нужно только выполнять! )…

И может быть – счастливым буду,

а с тем – Россию не забуду…,

вне зависти господ иных,

кто замечают лишь своих…

А у меня, одна, родная,

увы, старушка-мать, всего,

и полбюджета своего,

я буду отсылать ей…, зная,

каков её текущий счёт,

на пропитание что пойдёт…

Из денег остальных ( Без траты! ),

что в пять-то лет, могу скопить,

пусть суммой маленькой, с зарплаты,

но в капитал, всё ж, обратить…,

а тот, достаточный в дальнейшем,

к задаче, в обществе, первейшей,

где независимым мне быть,

грядущее поможет жить…

и bonsoir* тогда России…,

в Париж я еду, навсегда,

где ждёт коммерции среда,

( Пусть, в оборотах злой стихии! ),

но жизнь, я вижу, только так…

и шанс в ней – вовсе не пустяк!»

* - Прощайте.

«А кто-нибудь, Вас, знает в доме?» -

в раздумьях, офицер спросил…

«Никто…- Как в чувственном изломе,

учитель отвечал, без сил…-

Ведь из Москвы, меня, нежданно,

он выписал, довольно странно,

через приятелей своих

( Кто пили, вечно, на троих! )…,

и вот один, из них, случайно

( а повар коего, француз…

И здесь, понятно, кровность уз! ),

рекомендацию, банально,

персоны предложил, моей,

и вот я здесь…- в теснине сей!

И знать Вам надобно, бесспорно,

что ( А случайность, тут, виной! )

учителем служить ( То – вздорно! ),

я не готовился – судьбой…,

кондитером лишь быть, желая,

но мне сказали, не скрывая

( учтя процент учителей ),

что в этом звании, скорей,

в отчизне вашей преуспею…,

да то и выгодней, увы,

чем стряпать ( Для лихой молвы! ),

где горький опыт я имею…

А потому, не возражал,

коль казус оный, долей пал…»

Здесь, офицер, прервав раздумья,

а с ними, разрешив вопрос

( Вне глупости…- из вольнодумия! ),

французу, внятно, произнёс:

«Послушайте…- не удивляясь,

но если бы, прося…, иль каясь…,

иль преклоняясь, пред душой,

судьба преподнесла б покой...,

а вместо будущности этой,

Вам десять тысяч предложив

( И тем, мечту осуществив! ),

деньгами чистыми…, где – мЕтой -

чтоб Вы, в Париж, и в сей же час,

отправились, забывши нас?»

Француз – немало с удивлением -

на офицера посмотрел

и, улыбнувшись с сожалением,

лишь покачал главой, в удел…

А тут, смотритель, к ним вошедший

( Всё ж, выгоду свою нашедший! ):

«Готовы лошади» - сказал

( И тем, беседы сбив накал! )…,

и то же самое, проворный,

слуга, возникши, подтвердил…,

а офицер, вновь впавши в пыл

( В делах, увы, такой упорный! ):

«Сейчас,- ответил, снизив тон,-

но на минуту выдьте вон!»

И те исчезли…- да по-русски

( Мгновенно, то есть, чтя приказ! ),

а офицер, уж по-французски,

всё продолжал ( Вводя в экстаз…-

да чрез неверие иностранца!

Кто, как небесного посланца,

случайно, встретил…, ну, а тот,

за так, богатство отдаёт… ):

«Я не шучу…, бросая фразу,

и десять тысяч дать могу…

А что бы Вам, не быть в долгу,

мне нужен Ваш отъезд ( И сразу! )

и ваших же бумаг пакет,

и более, претензий нет!»

При сих словах ( О, Русь, ты – странность! ),

шкатулку отпер он свою,

и вынул несколько ( Как в данность! )

кип ассигнаций…- И…- в Раю –

почувствовал себя, мгновенно,

француз…, кой ошалел, забвенно,

глаза, тараща на него

( Ведь он не мог постичь всего! )…

и думать не был в состоянии…,

но с изумлением повторял:

«Лишь мой отъезд…, Париж…, вокзал…,

мои бумаги…- Жизнь, как в мании…

Но Вы же шутите, к словам?

Да и зачем, бумаги, Вам?»

«А Вам до этого нет дела!

Но мне ответьте на вопрос:

Согласны ль Вы, ценой удела,

на вариант мой ( ? ), был бы спрос…»,

но всё ещё, ушам не веря,

француз ( Какое там, потеря!? –

В России если жить, лишь дни… ),

бумаги протянул свои…

А офицер младой, листая,

их с быстротой пересмотрел,

ведь цель он явную имел,

французу деньги предлагая…

и мыслей, однозначный ход,

выстраивая…, знал исход!

«Ваш пашпорт… Хорошо… А дале?

С рекомендательным письмом…

Свидетельство идёт, вначале,

родился где…, кто мать с отцом…

Но то – уже, совсем прекрасно…

И действовать, как надо…, ясно…

А вот и деньги, ваши ж, Вам…

И сделка наша – по рукам…

И отправляйтесь, поскорее,

назад…, но Вам, со всей душой,

скажу, прощайте…, ведь, судьбой,

Вы помогли мне… стать мудрее…»

И он ушёл…, как изваял…-

Француз, коль вкопанным стоял!

Но офицер, вдруг, воротился

( С месье ль оцепенение снять ( ? ),

с небес кой, на чуть-чуть спустился,

последней речи чтоб внимать… ):

«А я сказать о самом важном,

забыл, почти…, в пылу бродяжном…,

на ложный если путь ступать,

где имя надобно скрывать…,

но слово честное мне дайте,

что встреча наша, в сей глуши

( где к сделке словно, барыши… ),

останется ( Судьба, здесь, знайте! ),

меж нами только…- То – не лесть,

а долг…, вершит что, через честь!»

«Даю моё Вам чести слово,-

ему, француз, вмиг, отвечал.-

Но как мне быть ( вполне толково,

он, оклемавшись, размышлял… ),

всё ж, без бумаг моих законных?» -

«А Вы, в порядке мер резонных,

да в первом городе, увы,

и объявите, для молвы,

что, мол, ограблены, вдруг, стали,

и в том, Дубровского вина…

А Вам поверят ( И сполна! )…

Да и кому важны детали…?

Ну, и свидетельства дадут,

нужны что, будут…- Вас, поймут!

А вот теперь, совсем прощайте,

и дай Вам бог, вне всех преград,

скорей ( Но Русь не забывайте… )

узреть Париж ( О, маскарад! )...,

доехав до него, спокойно,

где жить уже вполне достойно,

и матушку найти, в тиши,

да в добром здравии души…»

И вышел он ( а то – Дубровский )…,

в коляску сел и поскакал,

но взглядом долгим провожал,

смотритель ( Гость-то был чертовский! ),

смотря, через окошко, вдаль,

что скорбь вселяла да печаль…

И лишь уехала коляска,

к жене он обратился, вмиг,

где восклицание ( Как встряска ( ! )

давало почву для интриг… ):

«А ты, Пахомовна, не знаешь?

Ведь сам Дубровский был…- Вникаешь?»

И после мужа, слов таких,

она ( Забывши всех святых! ),

к окошку кинулась, как кошка,

проворство, в жесте проявив,

где, опрометью, позитив,

ценил бандита…, а сторожка

слыла лишь пунктом бытовым,

а уж тем паче, боевым!

Но поздно слишком ( Однозначно! ),

ведь был Дубровский далеко…,

а рядом муж стоял ( Удачно! ),

бранить его чтоб, столь легко:

«Но ты же бога не боишься!

И сам собою лишь гордишься!

А мне, зачем ты не сказал,

что нас Дубровский посещал?

И если, Сидорыч, мне, прежде,

ты подсказал бы…, я б смогла,

хоть краем глаза ( Все дела! )

увидеть… Сколько раз, в надежде,

взглянуть хотела на него!?

Да вот не вышло ничего…

И жди теперь, когда, по новой,

Дубровский в гости завернёт!

А ты ж, со спесью бестолковой,

бессовестный… и, право, жмот!»

Но вот француз, причастный к акту,

стоял, как вкопанный ( По факту! )…,

не в состоянии осознать,

что жизнь способна преподать…

И обстоятельствам внимая,

где договор… и офицер…,

и деньги ( Чрез лихой манер! )…,

всё ж, ничего не понимая,

он в сновидении словно был,

ведь пред глазами, свет, аж плыл…

Однако, кипы ассигнаций,

кармана подтверждали вес

и…, отвлекая от простраций,

вершили светлых дум процесс,

что сказкой будто, в русской были,

с красноречивостью твердили,

о происшедшем – не в мечтах,

а наяву…, но при свечах…

И он, погрязший в удивлениях

( слегка от оных отходя ),

но сущность – страстно бередя,

в своих, по сути, приключениях,

нанять решился лошадей,

чтоб ехать в город, поскорей…

Ямщик повёз его, неспешно,

ведь двойка шагом лишь плелась,

и ночью ( Но вполне успешно! )

он дотащился ( Знать, не злясь… )

до города…, бишь, до заставы,

где часового ( Что, уставы!? )

в помине не было, давно

( Хотя, едва ль, тогда, кино… ),

но развалившаяся будка

стояла, чувствуя исход,

где форма – задом наперёд -

кренилась, словно незабудка,

всем иностранцам на Руси,

кто шастают по «зла оси»…

Француз велел остановиться,

из брички, вылезши затем

и, просто, чтоб раскрепоститься,

пошёл пешком…- от всех проблем…,

но ямщику, чрез знаки-жесты,

он объяснил ( Аdieu* , протесты! ),

что дарит бричку…, чемодан…-

ему на водку ( «Знать, братан!» )…

Ведь сей ямщик, был в изумлении,

почти в таком же, как француз,

познал кто щедрость русских уз,

что в беспредельном изъявлении,

Дубровский где ( О, мир чудил! ),

ему, богатство предложил…

* - Прощайте!

Но сделав, вкупе, заключение,

что немец, мол, сошёл с ума,

ямщик, через судьбы везение

( Ведь бричка – как-никак – сума! ),

его, с усердным аж поклоном,

благодарить стал ( К доле – стоном,

что вырвался, как чувств порыв! )

и, толком, всё ж, не рассудив,

за благо в город въехать чтобы,

отправился в известный мир,

а то – по имени – трактир,

где ямщики грустят от злобы…,

но душ своих, снижая зной,

в веселье падают, с лихвой!

Хозяин ( Что уж там? – Притона! )

был хорошо ему знаком,

и вне понятий: такта…, тона…,

ямщик нашёл уютный дом,

где ночь провёл, вполне пристойно,

а уж на день другой, спокойно,

под утра, то есть, блёклый час,

отправился ( «Прощай, Парнас!» )

аж восвояси – в лоно клана,

но на порожней тройке лишь,

ведь завершил загул ( Впав в тишь… ) -

без брички и без чемодана,

но с пухлым ( от вина ) лицом,

и красными глазами дрём…

А вот Дубровский, став французом
( бумагами коль овладел,

чтоб в казус не попасть, конфузом ),

явился ( Чем не «беспредел»? -

Как мы уж видели… ), столь смело

( Ведь языком владел умело! ),

в дом к Троекурову…, учить…

и поселился, в оном, жить…

Но как бы ни было, в итоге,

учтя намерений момент,

сокрыт где тайный элемент

( о нём, узнаем в эпилоге ),

«француз», чрез поведения пыл,

предосудительным не слыл…

Он, правда, занимался мало

( о воспитании здесь речь… ),

или терпения не хватало,

чтоб Сашу малого стеречь,

и юному ( Но – сумасброду! )

давал полнейшую свободу,

повесничать во весь апломб

( И благо, не взрывал тот бомб! )…,

да и не взыскивал он, строго,

за всех уроков череду,

где формы лишь ценил среду,

учёба чтоб не шла убого…

и сам, бывало, впав в запал,

частенько, с Сашею играл…

Но с бОльшим прилежанием такта

он следовал за жизнью той,

в ком музыкальность, силой факта,

искрилась яркою звездой,

в своих успехах, что блистали,

а ученицу – Машей звали,

и с ней ( По целым, аж часам! )

он сиживал, средь пьес и гамм…,

где фортепьяно, с упоением,

сближало их сердец союз

( А для любви – посылы Муз –

столь благодатны, откровением… ),

где чувства прорывались их,

ища единства для двоих…

И все, учителя младого,

любили ( каждый, чтя своё ),

Кирилла где, за жест, лихого,

в проворстве смелом ( Риск – житьё! ),

что проявилось на охоте…

А Маша же – к его заботе,

в усердии ( Да без границ! )…,

но где внимательность ресниц

плоть приближала робкой дрожью…

А Саша же – за свой удел,

где шаловливый сей пострел,

чрез снисходительность к безбожью,

да вместе с ложью ( Что скрывать? ),

учителя ценил «на пять»!

Домашние ж, его, столь чтили

за щедрость, вкупе с добротой,

что им казалась ( К их-то были… )

несовместимою такой

с его французским состоянием…

А он, напротив, с обожанием,

как будто к ним привязан был,

ведь всё семейство возлюбил

и оного – себя уж членом

( Да неподдельно! ) почитал

и сердцем, оттого, внимал

всем радостям, что длились тленом,

для русской крепостной души,

скорбящей в вечности тиши…

И времени прошло немного

( всего-то месяц, коль считать ),

как для учительства пролога,

где звание надобно принять,

тем паче, от его вступления

до празднества, увы, явления,

в столь достопамятной поре,

где храм… и дата в Октябре…,

когда народ, вне подозрений,

француза скромность созерцал,

но в коей, младости овал,

не выдавал его воззрений,

а вместе с ними – дел его,

ведь жизнь ( порою ) – колдовство…

А то, что он – разбойник грозный,

никто вообразить не мог…

и факт сей ( Вовсе уж курьёзный! )

печальный подводил итог

для всех владельцев из округи

( Едва ль кто не плели кольчуги! ),

коль страх – глаза им застилал,

где каждый – разумом страдал…

Хотя, Дубровский, в это время,

не отлучался никуда

и жил, поэтому, всегда,

в Покровском…, но угрозы бремя

зависло, явью, для дворян

( И в каждом находя изъян! )…

Но слух-то, о его разбоях,

почти совсем не утихал,

в изобретательных устоях,

что местный контингент слагал,

где, сельскому воображению,

свобода, к сплетен сочинению,

пожизненно дана судьбой

( А уж тем паче – вразнобой! )…

Но и могло такое статься,

что шайка, вовсе, без него,

дела вершила…, оттого,

что нечем было, ей, заняться,

а роль начальника, порой,

условна…, коли грабит рой!

И в комнате одной ночуя,

да с человеком, кто чужой

( Здесь, Спицын, в ранге обалдуя,

приставший, собственной душой… ),

Дубровский, чрез понятия Класса

( Когда, вокруг, буржуев масса! ),

его почесть мог, поделом,

как личностным своим врагом…,

да и к тому ж – одним из главных,

средь всех виновников судьбы
( Где бедствие…, как след мольбы,

послало грабить…- знатно-равных! ),

ведь выбор был всего один,

хотя и сам ты – Господин…

Не мог Дубровский удержаться

от искушения деньги взять…

А уж, вдвоём, в ночи остаться,

и обратить желание вспять?!

И он, о сумке оной, знавший,

рассудок будто потерявший,

преодолев сомнений клеть,

решился ею завладеть!

Но мы-то видели, в деталях,

как он беднягу изумил

( А ведь Антон Пафнутьич взвыл! ),

своим внезапным па, в вуалях,

когда учительский кураж

в разбойный превратил типаж!

А утром, гости повставали

( часам так где-то к девяти ),

в Покровском кои ночевали

( домой чтоб, ночью, не брести… ),

и собирались уж в гостиной,

где, суматохой грёзы длинной,

теснились месяцем благим,

один вставая за другим…,

ведь самовар кипел, столь зычно,

и к чаю, однозначно, звал,

но всех зевков скрывая вал,

всё ж, действовал ( пыхтя ) логично,

а контингент, кой долго спал,

в похмелье, завтраку внимал…

А перед оным самоваром,

да в платье утренней росы,

сидела Маша… и, за паром,

черты неслись её красы…,

а в сюртуке, ворсистой байки,

и в туфлях кожаных из лайки,

Кирилл Петрович восседал,

кто, как на лаврах почивал,

чаи, в неспешности, гоняя…,

коль выпивал, не в первый раз

( Среди никчёмных общих фраз,

всё на гостей своих взирая… ),

из чашки, чей широкий тыл,

схож с полоскательницей был…

Последним же ( Как нежеланным! )

явился к ним ( ни дать ни взять )

Антон Пафнутьич, типом странным

( Но нам, его ли не понять? )…,

ведь был он бледен, беспокоен

и всем казался так расстроен,

что вид его – аж поразил,

а Троекуров, вмиг, спросил,

осведомляясь о здоровье…,

но Спицын вяло отвечал,

где смыслу, явно, не внимал

и морщил, всякий раз, надбровье…,

ведь, с ужасом пустых очей,

мусье он помнил ( Вне свечей! )…

А вот учитель же, напротив

( сидевший сбоку, от него ),

себя, ничем не озаботив,

как отстранённый, от всего,

смотрел с обычным выражением,

где отрешённость, проявлением,

столь иноземною была…

и на Руси – чужой слыла…

А тут слуга, прервал беседы

( войдя, чрез несколько минут ),

и Спицыну: «Уже, Вас ждут…-

он объявил ( «Мол, прочь все беды!» ),-

что-де коляска ( Благом, весть! )

давно готова, Ваша Честь!»

Антон Пафнутьич, в такт прощания,

спешил откланяться быстрей

и…, несмотря на увещания

хозяина…, и всех гостей,

поспешно выйдя из гостиной,

уехал тотчас ( С кислой миной! ),

вопрос, поставивши ребром:

«Да что с ним сделалось?»…- О том,

Кирилл Петрович, поразмыслив…,

без затруднений, враз, решил,

что тот, рубеж, превысив сил,

объелся ( Зло – жратвой очистив! )…,

что, для здоровья, хуже нет,

и всем, как будто, дал ответ…

А после чая ( Им, обпившись! ),

прощальный завтрак наступил,
где коллектив, чуть подкрепившись,

стал разъезжаться…- Такт просил…-

И гости прочие, чтя меру,

стремились следовать манеру,

когда их праздности, среда,

пределы знает, иногда…,

а посему, Покровским, вскоре,

тишь овладела, нормой злой,

что для Руси – простой застой,

в обычном взоре, бишь, раздоре…,

где жизнь, в никчёмной прозе дней,

стремится к пустоте своей…

Регистрационный номер №0086484

от 22 октября 2012

[Скрыть] Регистрационный номер 0086484 выдан для произведения: