Старый дом

                             Крестный.

                  Ах, как хорошо, ах как здорово в августе в отпуск на рыбалку на высокий берег Волги. Уютная палатка, легкая лодка с моторчиком, хорошая компания друзей и родственников. Я загружал машину рыболовными снастями и провиантом, предвкушая безмятежные дни.

      - Слышь, москвич! - приветствовал меня сосед по гаражу и одновременный соратник по ежегодному отпускному «сидению» на берегу. – Едешь, значит. А меня вот еще на неделю на работе тормознули! Захвати моего «крестного». Ивана Михайловича. Да ты его знаешь. Он приезжал со мной на берег года два назад. Я вспомнил худого, высокого, еще бодрого старика и согласился.

                  - Позвони, только. Предупреди, чтобы завтра  ждал, да и адрес напиши – сказал я соседу.

                  На следующий день, я заехал за "крестным", и мы, взяв его снасти и нехитрые пожитки, покатили по направлению к берегу. Я закурил сигарету и предложил пассажиру.

                  - Нет, не курю. Вот хлебца поем, если не возражаешь. Он достал кусок черного хлеба и начал аккуратно его жевать..  Было похоже на то, что он выполнял какой-то ритуал, а не ел кусок обычного хлеба.

                  -Чудно тебе? – спросил он. - Не успел позавтракать.

                  - Возьми колбасы, сыра, – предложил я ему.

                        - Нет, я хлеб поем, - сказал он, продолжая жевать всухомятку.

                  - Не ты один дивишься на то, как я хлеб ем. Это с войны у меня. С концлагеря. Он замолчал. Я стал расспрашивать его, и он согласился рассказать.

                  - Рассказ мой обкатан, – предварил он изложение. Часто перед школьниками выступаю.

      Прошли десятилетия, и многое из рассказанного забыто, не сохранено в памяти.  Но, я до сих пор помню, с каким трепетом и уважением старик ел хлеб. Как горели его глаза, как отражались на его лице перипетии тех далеких лет.

 Дадим ему слово.

                  - Война уже вовсю бежала по нашей стране. Было окружение, и смертельные бои под Вязьмой и госпиталь. Но относительно целеньким я был пока. Весной 42-го года,  послали  из нашей части меня и еще трех бойцов в  дивизию получать ордена. Обстановка позволяла провести награждение в торжественной обстановке. Орденом Красной Звезды меня наградили за спасение командира части, полковника.  Пятеро десантников немецких положил. Расскажу как-нибудь. И другие ребята – герои. Со своими подвигами каждый.

                   Только не суждено нам было ордена эти получить. Немцы аккурат в тот день начали наступление. Мы и попали под артобстрел. Машину в клочья разнесло. Я и не понимаю, как выжил.

                  Очнулся на телеге. А рядом бойцы наши пленные бредут. Немцы  с автоматами нас конвоируют.. Орут, постреливают. Как меня не пристрелили, не понимаю. Пожалел видно немец, который нашел меня. Увидел, что высок я и плечист. Для работ сгожусь. Я ведь спортсменом до войны был. Ох, и здоровым парнем.  Видно здорово меня взрывной волной тряхнуло. Долго потом головные боли мучили. А ребята, которые со мной были – все погибли.

                  В общем, довели нас немцы, а колонна пленных приличная была, до стоящих в чистом поле  теплушек, погрузили и повезли на Запад. И началось мое мытарство.

                  Сначала бог миловал – поместили нас в обычный лагерь  для военнопленных под Минском. Работали мы на лесозаводе и в  столярных мастерских. А я вообще, по своей мирной специальности – электриком. Жили в бараках за колючей проволокой. По периметру вышки с пулеметчиками. А в межзаборном пространстве собаки –звери. .Хлеба давали, не досыта, но жить можно было. И баланду, как же без нее. Так бы может быть и дожил я до прихода наших. Но нельзя было сидеть. Надо было бежать. Меня  иногда посылали на работы по электротехнической части  в сопровождении охранника. С немцем этим я язык наладил – он меня даже подкармливал. Но, я неблагодарный, однажды подловил его, да и придушил. Враг ведь. Но до сих пор жалко. А потом побежал я на восток. День бежал. А на второй день собаки по следу моему пошли. До сих пор ночами снится, как рвали меня тогда.

                  Но, не расстреляли меня. Похуже с пленным «материалом» у немцев стало. Попал я теперь в лагерь смерти. Настоящий лагерь смерти. В черных робах мы ходили.  Да ты все в кино видел »Судьба человека» по Шолохову. Там ведь все про меня. Ну, почти что. Откуда писатель так точно все  вызнал, ума не приложу. Я когда фильм смотрел – себя сдержать не мог и прямо в кинозале плакал как мальчишка.  Про нас ведь фильм. Все про нас.

                  И каменоломни такие же, и голод беспросветный. И смерть на каждом шагу. Лагерь смерти, да еще работа по 14 часов. Кирпичи мы делали, и брусчатку обтесывали. Печи на нашей территории только для обжига кирпича были..В пяти километрах основная территория лагеря была.  Там печи для людей стояли. Там и сжигали тех, кто ослаб. А слабели все быстро.  Полагаю, располагались мы на территории Польши, а где точно я так до сих пор и не знаю. Фронт приближался – мы это по уханью дальнобойных пушек понимали, да по редким воздушным боям. Майданек или Освенцим на ровных площадях стояли. А наш  лагерь в предгорьях. Печи кирпичные дымили, по узкоколейке цемент подвозили, а от нас кирпичи и брусчатку.

                  Однажды прознали мы, что основной лагерь начали перевозить на Запад. В эшелоны грузили только тех, кто дорогу смог бы перенести. Сами охранники это на глаз и определяли. Нас два дня на работу не выводили. Потом вывели из бараков, построили и пошла «проверка». Тех, кто недавно прибыл, сразу грузили на машины, и отправляли. А таких «доходяг» как я назад в барак отвели. Для проверки по лицу били, на стойкость проверяли.  Человек сорок нас осталось. Все, думали. Смерть пришла . Расстрел. Или в бараке сожгут. Или на основную территорию погонят, поближе к печам.

                  А ночью началась страшная бомбежка. Союзники постарались. Барак  наш ходуном ходил. Два часа шла эта вакханалия. Разворотило бомбой одну стену и половину людей побило. А мне и еще десятку человек повезло.                                              Выбрались мы, и откуда только силы взялись – побежали. Ни немцев, ни собак не было. До рассвета бежали. Не, бежали – так через силу ковыляли. Но никого не бросили. Еще несколько  дней ночью шли. Без еды - но мы привычные были. Что съестное попадалось – делили между собой. К местным не обращались – боялись, что немцам сдадут. Так и шли ночами.

                   Однажды спали днем в лесу и урчание моторов услышали. А потом лай собак. Все,  поняли, что смерть пришла окончательно. Но…извини, поплачу. Я прерву рассказ Иван Михайловича. Он сидел и плакал, всхлипывал, что-то приговаривал при этом. Меня он как бы и не замечал. Был там, в прошлом.

                  Я открыл ему бутылку пива. Он выпил ее и опять достал краюху хлеба. Это его успокоило. Я медленно вел машину. Спросил, не остановить ли? Он махнул рукой и продолжил рассказ:

                  - Наши это собаки– то оказались. Танкистов собаки. И танки наши, со звездами. Сели мы на землю и все десять мужиков заплакали. Вот и сейчас мокрая эта история на меня нашла.  Вспомнил.  Все десять русских военнопленных. Не знаю почему, но в нашем отряде только русские и были.

                  Ну, вот, потом госпиталь. У меня воспаление легких обнаружили и оставили в медсанбате. Потом в армейский госпиталь перевели. А остальных ребят подкормили, да в тыл отправили на лечение. А я? И меня в тыл отправляли. Да дурака я свалял. Дай думаю, пока от болезни лечусь, документы запрошу.          Лечение мое шло очень медленно. Организм ослаб и не сопротивлялся вовсе.

              Ну, я и попросил главврача – а меня в госпитале все знали, как живого скелета (тогда узники концлагерей в диковинку еще были) – чтобы написал он в мою бывшую часть. Почти два года прошло. Но документы сохранились. Принес мне их в палату особист. В присутствии главврача вручил.

                  Снял с меня, как говорится, показания. Как в плен попал, да где в плену был. Но, деликатно очень, не так как некоторые расписывают. Кто и кем в плену был – это и так ясно было, по внешнему виду. А я, наверное, половину своего веса потерял. Про орден в бумагах ничего сказано не было, и мы опять запросили тыловой архив. Но ответом на этот раз нас не удостоили. 

                  Но, орден я все-таки получил. Остался при полевом госпитале. Потом подкормился, и в радисты меня определили. В радистах и заслужил  свою Славу 3 степени. А тот, первый орден, уже после войны меня нашел.

                  Иван Михайлович вытянул перед собой руки и с мягкой улыбкой сказал.

                  - Видишь, так и остался скелет - скелетом. Надо было в тыл и лечиться. Молодой был. Хотел за мучения в плену отомстить. Мстил жестоко, если случай подворачивался.

                  Он помрачнел. Наверное, вспоминал, как мстил извергам.  Я смотрел на профиль этого удивительного человека и видел, как он подобрался, стал серьезен, даже суров. Играли желваки под его бледной  кожей. Обострились морщины.  Не завидовал я его  врагам.

                  Мы еще потом с ним встречались, но все не получалось у меня послушать продолжение его рассказа, о том как воевал, где и как окончил войну.                                

                  Сильный человек. Добрый человек. Защитник наш и спаситель. Вечная тебе слава и память, Иван Михайлович! Крестный!