Екатерина Ивановна - бывшая учительница, ныне сожительница коменданта города.
Надя Крылова - вчерашняя школьница, ныне прислуга. (Она же Долли Краевская)
Денщик (он же Матрос и Медбрат)
Действие происходит в оккупированном городе на западе СССР 1 сентября 1941 года
Спальня Екатерины Ивановны. Шикарная постель. На столике кокетливая ночная лампа. В углу угадывается заграничный радиоприёмник и патефон с набором германских пластинок. Екатерина Ивановна сонная, она лежит, разметавшись по шёлковой простыне, и сосредоточено жуёт. Над её постелью отрывной календарь - листок за первое сентября.
Екатерина Ивановна (мечтательно). А всё-таки прелесть- этот бельгийский шоколад. Я даже позабыла вкус настоящего шоколада. Как же давно я живу в этой ужасной дыре?! А что было раньше - дом в Санкт-Петербурге, журфиксы по четвергам. У меня могла бы быть отличная партия. Отец собирался меня повенчать с камер-юнкером А потом, потом эта ужасная война, революция, бегство на запад. И я умерла - то есть не я, не я, а та красавица Долли Краевская. И вот теперь, теперь я Екатерина Ивановна, простая учительница. Любовница немца - национал-социалиста и садиста в душе.
( Она дотягивается до шнура сонетки и с силой дёргает его)
Денщик (входя). Was ist das?
Екатерина Ивановна. Пришлите мне служанку.
Денщик (брезгливо). Она в свинарнике. И еще я вынужден был побрить ей голову. У этой большевистской швали всегда заводятся насекомые.
Екатерина Ивановна. Очень хорошо.
.Денщик. И ещё она почти голая. Я надел на неё старый мешок, но от неё ужасно воняет навозом. А мой друг Ганс вытатуировал у неё на лбу звезду - по-моему, вышло очень забавно. Она пыталась сопротивляться, но пара умелых оплеух сделает покорной любую фанатичку.
Екатерина Ивановна. Я жду.
Денщик хмыкает, но всё-таки уходит.
Екатерина Ивановна (поёживаясь) Какой страшный человек. Впрочем, мне не привыкать к моральным уродам. Даже не верится, что у меня была иная жизнь, совсем иная.
Денщик вталкивает Надю Крылову. Она, действительно, бритоголовая в старом пропахшем пылью мешке. Ноги девушки испачканы в засохшем навозе
Надя (дерзко). Екатерина Ивановна!!?
Екатерина Ивановна (потягиваясь). Да, это - я...
Надя (тихо). Значит, вы всё врали, Вы - предательница. Я ненавижу Вас. (Надя презрительно улыбается и пытается собрать во рту слюну) Слышите, ненавижу...
Екатерина Ивановна (тихо). А ты и, правда - фанатичка. Наверняка, ты обрадовалась, думаешь, что сможешь и здесь вредить немцам. Я помню, как ты пела «Интернационал». У тебя горели глаза. Впрочем, у Долли Краевской они тоже горели, когда она пела «Боже Царя храни».
Надя. А кто это - Долли Краевская?.. Какая-нибудь героиня романа?
Екатерина Ивановна (с улыбкой). Это я...
Надя. Но вы. Значит, вы всегда притворялись. А что было с настоящей Екатериной Ивановной. Вы убили её?
Екатерина Ивановна. Она умерла от тифа. Мы обе были на краю гибели - исхудавшие, бритоголовые, как ты. Она умерла, а я, я стала ею. Один медбрат помог мне. Он сказал, что мне лучше быть мещанкой, чем дворянкой.
Надя. Не верю. Вы убили её. Вы такая, вы могли убить.
Екатерина Ивановна. Зачем?
Надя. Не знаю. Вы знаете, что я сделаю? я тоже убью Вас. Вы за всё ответите.
Екатерина Ивановна (тихо). Я знаю. От меня и так смердит, видно, на том свете всё поняли и ищут меня. А ты всегда была дерзкой. Честное слово, я думала всё это - игра. Но ты была искренна. Ты не играла. Даже тогда - в воскресенье. А тот молодой человек, он, разумеется, в плену?
Надя Он сражается.
Екатерина Ивановна. Он бы не узнал тебя. Бритоголовая, ты совсем не красива.
Надя. Значит, Вы специально обрили мне голову?!
Екатерина Ивановна. Так просто... гигиеничнее. Ты возишься со свиньями, от тебя пахнет.
Надя (дерзко). Зато от тебя воняет. И никакие заграничные духи тебе не помогут. Ты спишь с этим гадом, с этой тощей глистой с моноклем.
Екатерина Ивановна. Долли презирала бы меня. Но Долли умерла, тогда в восемнадцатом. Она умерла, умерла. А я живу. И это не Долли, а эта мешанка во всём виновата.
Надя. Думаете, я поверю? Вы всегда были гадкой. Вспомните Алёшу Гудкова. Вы сказали, что он должен отречься от отца, из-за Вас он повесился.
Екатерина Ивановна. Он был хлюпиком - просто не выдержал потери комфорта. Меня ведь тоже отвозил в гимназию шофёр на «Руссо-Балте». (Нервно) Сними этот грязный мешок, живо!
Надя (задирая подол одеяния). Хотите меня голой увидеть?!
Надя сдирает с себя одеяние из мешковины и встаёт голая, но стыдящаяся, а гордящаяся наготой.
Екатерина Ивановна (странным тоном). А ты дерзкая. Знаешь, я тоже была такой. Воображала себя Жанной Д’Арк. А сама, сама. Сама стала наложницей грязного матроса. Я помню, как в последнее довоенное Рождество играла полонез. Играла полонез Огинского. Ми второй октавы, ре- бемоль. Я даже не думала, что скоро буду играть другое, но начинать также, также. (Смеётся и напевает) «Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный» Я играла, но была не в нарядном платье с кружевами, но в исподнем, а он, он лапал меня своими шершавыми ручищами и смеялся. Знаешь, в первый раз это очень противно - потому что обычно происходит не с тем, всегда не с тем. Я потом долго думала - он взял меня, словно фарфоровую куклу, засунул в меня свой огромный хер. Я боялась, что забеременею. Я всегда этого боялась, просто боялась боли, боялась стыда. Отчего-то мне казалось всё это стыдным. (Быстро) Ты ведь не дала своему младшему лейтенанту?
Надя (зло). Нет, не дала. Да он особенно и не просил. А ты точно знаешь, что он в плену?
Екатерина Ивановна (смеясь). Что? будешь его презирать?
Надя подходит к радиоприёмнику,
крутит ручку настройки. Екатерина Ивановна
не сводит взгляда
с исполосованных девичьих ягодиц.
Екатерина Ивановна (подделываясь под материнский тон).
Ганс бил тебя?
Надя (с сарказмом). Это был Фридрих.
Екатерина Ивановна. Я всегда их путаю. Они такие одинаковые.
Надя (жалостливо) А Вы - забавная. Очень забавная. Лежите тут, почти голая, смеётесь. Думаете, раз на мне нет одежды, то я ничего не могу Вам сделать. Вам нравится унижать меня, вы помните прежнюю Надю Круглову - активистку, комсомолку, красавицу с длинной косой. Та Надя Круглова была Вам ненавистна. А эту - эту Вы презираете. Эту Вы не ставите в грош. Знаете, а Вы правы - я - другая. И дело не в том, что у меня теперь гладкая голова. Это неважно. Это, впрочем, даже удобно. Дело в том, что потом меня оправдают, а Вас - нет. Я - жертва, а Вы - палач. А палачи очень часто разделяют участь жертв. Вспомните Робеспьера.
Екатерина Ивановна. Ты не на уроке, не у доски...
Надя (дерзко). Кто Вам сказал? Впрочем, Вы слов не понимаете.
Екатерина Ивановна (вкрадчиво). Мы могли б быть полезны друг другу. Ты бы могла стать моей камеристкой.
Надя (брезгливо). Задницу вам подтирать? И на шухере стоять, чтобы Вас партизаны в сортире не сцапали?
Екатерина Ивановна (горько). А ты - злая. Но, ничего - попадёшь в руки Фридриха - другой станешь. Знаешь, а тебе повезло - могла бы отправиться в Германию, в телячьем вагоне.
Надя. А мне всё равно. Той говорливой дурочки больше нет. Вы права - я - другая. Я совершенно другая. И теперь мне совершенно всё равно, что будет с этим телом- с этим животом, грудью, ногами. Я - другая. И делаете со мной, что хотите - мне - всё равно.
Екатерина Ивановна (резко). Тогда садись на кровать - живо!
Надя (опешив). Зачем?
Екатерина Ивановна (тихо). Будешь моей наложницей. Или, может быть, ты предпочитаешь Фридриха? или Ганса?
Надя (дрожа). Нет. А ваш оберст?
Надя подходит к кровати и осторожно опускает ягодицы на простыню. Екатерина Ивановна гладит её по спине,
перебирая каждый позвонок. Надя сжимается.
Надя (тихо). Не надо!
Екатерина Ивановна. Что? Боишься обоссаться?
Надя. Прекратите!
Екатерина Ивановна (мягко). Что? Впрочем, матросу я говорила то же самое.
Затемнение
Сцена медленно поворачивается
Слышен голос, но не Нади,
а другой испуганной девушки
«Не надо! Не надо!»
Свет разгорается. Мы видим за роялем Матроса и Долли. Долли сидит на коленях у Матроса
Долли (плача). Не надо. Больно!
Матрос. Тихо. Терпи. Контра!
Долли (хныча). Не трогайте меня. Я, я сейчас городового позову.
Матрос. Зови. Только ведь не придёт никто, сгинули твои городовые. Я теперь тебе и городовой, и урядник, и сотский. А лучше бы сняла ты панталоны по-хорошему, а то - неровен час - обгадишься. Терпеть не могу, когда от бабы дерьмом несёт. Точно она свинья, а не баба. И постричься тебе не мешало.
Долли обречённо стягивает панталоны
Долли (хныча и вырываясь). Как - постричься?
Матрос (смеясь). До полной гладкости. Начисто. Сейчас, милая, по Питеру зараза ходит. Тиф, не тиф - а люди мрут, как мухи. Давай, обработаю, лучше, чем в цирюльне. Я на корабле наловчился людей брить.
Долли (зло). Я папа пожалуюсь.
Матрос. Жалуйся. Только нет твоего папа. Сгинул он в ЧК. Смотри, как бы тебе на пулю-то не нарваться. А, что бритая будешь, так это самое расчудесное дело, встал мокрой ладошкой провёл - и все дела.
Долли. Гадкий вы. Вот князь Бибулов вернётся, он тебе покажет.
Матрос. Ты мне своим контриком не грози. Я и почище видел. Только мы их в топку - и все дела.
Долли (содрогаясь). Как - в топку?
Матрос. Так, милая. Давай, сбацай что-либо.
Долли плача начинает:
ми второй октавы, ре-бемоль второй октавы.
Матрос. А «Цыплёнок» - хвалю...
Матрос подпевает.
Долли подыгрывает, не забывая подскакивать на разгоряченном матросском члене.
ЗАТЕМНЕНИЕ
Сцена медленно поворачивается.
Свет разгорается, мы вновь видим Надю Круглову. Она сидит на бедре
бывшей учительницы и тупо ёрзает по нему промежностью, брезгливо сжав губы.
Екатерина Ивановна (мягко). Ну, что - чувствуешь?
Надя. Что?
Екатерина Ивановна. Тебе приятно?
Надя. Не знаю.
Екатерина Ивановна. Матрос не был так либерален. Я скоро привыкла к этим упражнениям.
Надя. С матросом?
Екатерина Ивановна. Это было не так противно, как мне казалось. Он приносил продпаёк. кормил меня. А за это время от времени насаживал меня на свой изголодавшийся половой орган. А я терпела все его ласки. Пока не попала в госпиталь. Матрос заразил меня. Я думала, что это сифилис. К счастью, это был только мой страх.
Затемнение
Сцена медленно поворачивается,
но теперь мы оказываемся
в больничной палате.
Долли лежит на грязной койке. В палату входит похожий на Матроса Медбрат.
Медбрат (вкрадчиво). Ну, что захворала?.. Семён к нам тебя в горячке принёс. Говорит, что хочешь, делай, только спаси.
Долли (тихо). А вы - кто?
Медбрат (тихо). Брательник его родной. Нас вместе призвали. Его на флот, а меня - вот сюда. Спасибо, офицер добрый в комиссии попался, под пули не послал. Я тут такого насмотрелся. Не приведи Господи! (воровато крестится)
Долли. А князя Бибулова не видели?
Медбрат (ласково). Он у тебя на каком фронте-то? У нас всё больше из-под Двинска. Нонче солдат злой стал, домой бежать хочет - земельку делить. Только ведь на всех земельки не хватит. Мужик, он ведь - жаден. Ему сразу тысячу десятин подавай.
Долли (тихо). А Ваш брат - большевик?
Медбрат. Анархист он! А волосёнки он тебе сбрил?
Долли (дрожащим голосом). Он...
Медбрат. На ежиху становишься похожа. У нас у барыни ёж ручной был. Она его мышами и молоком кормила.
(Долли улыбается)
Долли. А я страсть, как животных люблю. Прямо до ужаса. У меня в детстве котёнок был. Я его тоже молоком поила.
Затемнение
Пауза.
Мы вновь в спальне Екатерины Ивановны.
Надя стоит у патефона, перебирает пластинки.
Надя. А вы - слабая.
Екатерина Ивановна. Это Долли Краевская. А я, я теперь из другого теста сделана.
Надя. А коменданту Вы тоже даёте? Раком, а может, как кавалеристка?
Екатерина Ивановна. А ты злая.
Надя. А вы меня дрочить научите. Коли он в плен попал, что же мне от сухостоя пропадать?
Екатерина Ивановна. Н-да.
Надя. Вы думали, я не знаю, что с мужиком делать? Знаю. У меня отец с матерью - душа в душу жили. А я не глухая - слыхала, как кровать-то всеми пружинами скрипит.
Екатерина Ивановна. Значит, и у тебя душа-то с душком. Не успела мандой потереться - грязь и попёрла.
Надя. А мне умирать-то страшно. Не хочется гнить. Говорят, всех в одну яму сбросят. И будем мы там гнить.
Екатерина Ивановна. А ты ведь в Бога не веришь.
Надя. Не верю. Я вообще больше никому не верю. Я даже думаю, что мать с отцом мне не родные, что они специально кроватью-то скрипели. (Пауза). А может это Вы - моя мама?!
Екатерина Ивановна. Я?
Тяжёлая пауза.
Надя. Вы же жили с этим медбратом! И с матросом жили. Наверняка, забеременели, а вытравлять побоялись.
В приют сдали. Да...
Екатерина Ивановна. А откуда ты знаешь.
Надя. Просто догадалась. Я ведь на все глаза смотрела. Вы такая красивая были, такая смелая. Я специально Вашу фотокарточку украла и смотрела - с собой сравнивала. И всегда считала, что Вы - и есть моя настоящая мама. А потом, потом. Когда нас всех на плац вывели. Когда Вы подошли. Я даже своим глазам не поверила - шикарная, духами пахнет, легковушка блестящая. Я и взглянуть боялась. Я ведь только из-за родителей на биржу труда пошла. А теперь жалею, - там меня всю облапали, чуть со стыда не сгорела. Стою я перед ними голяком, а они чуть ли не манду пальцами лезут. Удивлялись, что я целка.
Знаете, я многое передумала, пока за Маркизой дерьмо убирала. Многое. И о том, что было, и о том, что будет. Может, мне найти своего Ганса и бежать отсюда?... Всё равно ничего потом не докажешь. Поезд ушёл, колёса застучали.
Надя вздрагивает. Она испуганно смотрит на дощатый пол
и что-то странно говорит, улыбаясь.
Екатерина Ивановна (встревожено). Ты чего?
Надя. Да, так думаю.
Екатерина Ивановна. О чём?
Надя. О жизни. Может, завтра забьёт меня Фридрих насмерть, а то и член свой вставит. Я видела, как он на заднем дворе мочился. Стоит и регочет - чистая обезьяна.
Екатерина Ивановна. А ты не думай. Помнишь, как фигу-то Богу показывала, теперь он тебе - всё законно. А может, и правда - ты - моя дочь. Тогда это - блуд.
Надя. А мне всё равно. Я уже привыкла. Маркиза у меня чуть палец не отъела, когда я ей в кормушку за картошкой-то полезла. Вот стою я на карачках, груди от ужаса дрожат - внутри живота гул, жрать ужас как хочется.
Екатерина Ивановна. Расточила отцовское богатство, теперь свиней пасёшь. И сгинешь - никто не заплачет.
Надя. А вы не расточили - думаете? Что же вы теперь с немцем кувыркаетесь? Он речь-то Фюрера своего послушает, а потом на постель и давай. Говорят, для них с русской бабой то же самое, что с шимпанзе сношаться.
(Пауза) Интересно, Москву скоро возьмут.
Екатерина Ивановна. Ты это чего?
Надя. А мне надоело, слышите, надоело. Вот, посмотрите, кем я стала - одна кожа и кости. Я помру скоро. А ради чего?! Знаете, я то думала всё, как в кино будет. А тут грязь, кровь, вонь. Я ведь устала дрожать. Фридрих приходит в свинарник. Он на меня, как на шимпанзе смотрит. А я человек, человек. Впрочем, нам же говорили, что человек от обезьяны произошёл. А что, если я первая, кто из человека обратно в обезьяну превращаюсь. Мне сегодня восемнадцать лет исполнилось. Годовщина. Помните, как в 1939 году на линейке, вы нам о нападении на Польшу сообщили? Я тогда, дурой была, ничего не понимала. Думала, война далеко. Ничего, у нас пакт. А потом ведь финская разгорелась. А тогда, тогда в субботу. Мы ведь, как сумасшедшие были - смеялись, танцевали. Словно бы на вулкане. А утром, утром... (Плачет).
Екатерина Ивановна (гладя её по обезображенной голове). Успокойся.
Надя. Не могу, не могу. Знаете, передо мной прежняя Надя стоит, довоенная. Стоит, и словно красноармеец - ну, тот, что с плаката, пальцем тычет. А я не хочу, не хочу. Я думала, что родителям помогу - а их всё равно расстреляли. И теперь - для чего мне жить. Уж лучше бы в Германию угнали. А так получается, я немцам помогаю.
(Надя встаёт, машинально трёт низ живота.)
(Идёт к патефону). (Находит одну из пластинок, ставит её на диск). (Потом осторожно крутит заводную ручку, опускает мембрану). (Патефон оживает Звучит весёлая мелодия в ритме польки)
Надя (приплясывая) Ля-ля - ля-ля. Ля-ля-ля-ля. У меня сегодня совершеннолетие. Я взрослая, взро-сла-я. (Смеётся). Знаете, а это очень весело умирать под музыку. Я вот сейчас пойду к Маркизе, пойду и...
(Надя делает шаг, другой и незаметно выходит из комнаты).
. Екатерина Ивановна Что делать? А впрочем, она свидетель. Пусть гибнет. Пусть. Я не могу, не могу. Мы обе мертвы, обе.
Я не могу поставить голос под "нравится", но не могу сказать, что написано плохо. Я могу сказать, что жестоко, страшно, цинично, грязно - то есть правдиво, без прикрытости. Но никак не плохо. Конечно, подобные вещи пропускать через себя всегда больно, та обстановка словно заражает тебя своей грязью, Но, если отбросить жеманство и неприятие, приходится признать - это очень сильная вещь. Она выворачивает и терзает, но она не банальна и не бездарна, однозначно.
Вообще-то это пьеса. Но не важно. Вам, как брестчанке тема войны близка. Кстати, эта рбеса вошла в лонг-лист одного драматургического конкурса в Белоруссии. Хотя ставить её на сцене очень трудно
Да, конечно, пьеса. Вы - настоящий мастер! Но читать подобные вещи с утра противопоказано впечатлительной натуре. Пришлось по новой умываться. И всё-таки, спасибо Вам и низкий поклон за талант рссказчика. Согласна, показать это произведение чрезвычайно сложно. Зато представить не составило труда. Сильно!
Спасибо за понимание. В сущности Брестский мир аукнулся нам Брестской крепостью. Тут одна пищущая дама из Энгельса -Вера Львова бывала в вашем городе и даже написала книгу "Они сражались в Бресте". Надо видеть не только победы, но ощущать горечь войны. Ведь о ней меого говорили слишком мажорно, хотя над многим надо рыдать и вымаливать прощение. Возможно ещё не скоро мы сможеи примириться с немцами. Лично меня коробит от одного их вида - некоторые апкдставители ФРГ приезжали в наш город (Энгельс некогда был столицей Автономной республики Немцев Поволжья). Так вот эти немцы приезжали их города Вупперталь - малой родины Фридриха Энгельса. Но не смотря на их извинения и желание понравиться антипатия к ним не проходила
У меня нет антипатии к немцам, как нет её и к другим национальностям. В период объединения Германии жила в Магдебурге. Конечно, менталитет у них другой. Знаю другое - в любой нации попадаются отъявленные сволочи. Всвязи с этим вспоминаю рассказ прабабушки, которая жила во время войны под Белгородом. Когда в голодное время по домам ходили свои же - партизаны, и обворовывали до нитки, когда люди делали из воды серой муки и опилок лепёшки, и этим спасались. Было...
Мощно задумано. Жаль, что трудно будет съиграть. Трудно. Автора узнаю, с его несколько брезгливым прикасанием к прозе существования. За всем этим правда. Немцы, или большевики, махновцы. Неважно.
Помочь сайту
Поздравления
