Ваньке повезло в жизни дважды. Во-первых, он родился. Его мать Зинка, узнав, что беременна, хотела избавиться от него всеми мыслимыми и немыслимыми, бесчеловечными способами. Во-вторых, Ванька, зачатый отцом-наркоманом и матерью-алкоголичкой, получился относительно здоровым.
- Зинаида! Мальчик у тебя! – воскликнула акушерка, поднося измученной Зинке только что родившегося малыша.
- На кой он мне? - буркнула слабым голосом мамашка.
- Не дури, Зинка! Это плоть твоя. Приложи к груди дите.
- Да, пошли вы все! – бросила в лицо акушерке Зинка.
Ванька рос, как бурьян, никто его не поливал и не удобрял. Да и некому было. Зинка напивалась в одиночку вдребезги, до бесчувствия. Отец вечно искал деньги на дозу. Найдя, испытывал эйфорию и неуемную энергию. Это, пожалуй, были самые счастливые минуты жизни и у Ваньки. Отец мог даже накормить мальца, поговорить «за жизнь», по-отечески потрепать за густую шевелюру и дружески похлопать по плечу.
Самым страшным для Ваньки было утро. Малыш просыпался и вдыхал в себя пары алкоголя, смешанные с запахом блевотины и дешевых сигарет. Так пахло брюхо гнилой рыбы. Несмотря на это, по утрам всегда смертельно хотелось есть. Ванька осторожно пробирался мимо распластанных на голом матрасе спящих тел матери и отца. На цыпочках проходил на кухню и собирал со стола прокисшие вчерашние объедки. Потом собирал грязную посуду со стола: тарелочка к тарелочке, стаканчик к стаканчику, как учила покойная баба Тося.
Спустя некоторое время просыпалась полупьяная мать с желанием выпить. Помятая и растрепанная, охая и тяжело вздыхая, она заходила на кухню. Заглядывала, прищурив глаз, в пустые бутылки. Опрокидывала горлышки в свой рот, пытаясь собрать «живительные» капли.
- Мама, я посуду убрал, - ожидая похвалы, говорил Ванька.
- Помошничек ты мой! – полупьяная мать целовала слюнявым перегаром в щеку, сдавливая его лицо до боли.
- Мама, я очень кушать хочу, - малыш с мольбой и надеждой смотрел на мать. Так смотрят собаки на своих хозяев в ожидании сахарной косточки.
- Нету жрачки! – нервно отрезала Зинка.
Голод не унимался. Он, как настойчивый дятел, долбил мозг. Мозг сдавливал Ванькин желудок так, что у того темнело в глазах. Боль сгибала мальчика пополам.
- Мама, мамочка, пожалуйста! Дай мне что-нибудь поесть, - глаза Ваньки наполнялись слезами, которые крупными каплями сползали по щекам.
- Заткнись, сволочь! Отца разбудишь, сука! – шипела мать, закрывая рот сына своей ладонью.
Ванька очень боялся отца, особенно, по утрам. Утро отца начиналось с озноба. Он надевал на себя куртку, потом укутывался в одеяло, но это не помогало. Все его тело «ходило ходуном». Он корчился от боли и страшно стонал. Иногда у отца открывалась рвота. В моменты ломки мать держала Ваньку за шкирку, как котенка, и заставляла смотреть на весь этот ужас:
- Смотри, сволочь, смотри! Вот твоя жрачка! И пока он не сдохнет, не будет тебе жрачки, сука! Вот твои детские, вот моя зарплата! Зря ты, сволочь, родился, зряяя!
Ванька плакал и трясся от страха.
-Что ты воешь, паскуда? Жрать хочешь? Так иди и заработай, сволочь! – мать, схватив за плечи, трясла шестилетнего малыша, как грушу.
Ванька хватал потрепанную куртку, из которой давно вырос, натягивал нелепую шапку на глаза и выбегал из квартиры. Он шел к переходу метро или на рынок. Когда жива еще была баба Тося, они иногда подрабатывали там: просили милостыню, подвозили товар, убирали мусор.
Ванька рано стал излишне взрослым, лет в пять. Теперь, когда бабы Тоси не стало, он еще больше закалился и приспособился к жизни, как все ненужное. Он вставал в переходе метро, брал в руки шапку и просил спешащих людей: «Тетенька, дяденька, пожалуйста, дайте мне немного хлебушка. Я очень кушать хочу!» Толпа людей двигалась нескончаемым потоком. У кого-то был принцип - не замечать нищету. Кто-то подавал и чувствовал себя хозяином жизни. Иные очищали совесть: вроде, бросил рубль – ты добр и щедр. Остальные жалели - отламывали кусок хлеба, подавали еду.
Почти у самого входа в переход играл скрипач – красивый цыган Артур. На вид ему было лет пятьдесят. Его седеющие курчавые волосы были забраны в хвост. Одет он был в широкую рубаху, грязный кожаный жилет и потертые джинсы. Он удобно пристраивал скрипку на плечо, нежно прижимался к ней подбородком, закрывал глаза и касался смычком струн. Звуки взлетали и рассыпались множеством маленьких бриллиантов. Ванька чувствовал эти звуки кожей, из сердца вырывался стон, а в душе лопались натянутые струны одна за другой.
По выходным в переход приходила толстая добродушная армянка Аревик. Она пекла вкуснейшие пирожки, беляши, булочки, хачапури и продавала проголодавшимся обывателям. Ванька, поначалу, боялся её. Она была огромная, как дом, и у неё росли усы -черные, как у его отца. Аревик плыла, как большой корабль, рассекая поток людской толпы, словно волны, и зазывала густым протяжным басом: « Пирожкиии с кааапустой, с кааартошкой, беляшиии с мясом, хааачапури, нааастоящие аааармянские!»
Однажды, заработав немного мелочи, Ванька осмелился подойти к Аревик. Из её клетчатой сумки на колесиках слышался запах свежей выпечки, который «ударял» в нос. Ваньку затошнило, перед глазами замелькали разноцветные мушки, в ушах зазвенело. Ему вдруг смертельно захотелось спать. Потом будто кто-то выключил свет и звук, и Ванька погрузился в небытиё. Очнулся он от крепких хлопков по щекам. Это Аревик приводила пацана в чувства:
- Живой?
Ванька сидел на грязном оплеванном полу и с удивлением смотрел на армянку, словно не узнавал:
- Тетя, где я?
- В раю, сынок, - разразилась громоподобным смехом Аревик, помогая ему подняться. – Голодный?
Ванька растерянно кивнул.
- Держи, - она протянула беляш.
- Я сейчас заплачУ, - Ванька засуетился, доставая мелочь из кармана.
- Держи. Заплатит он. Тебя звать как?
- Ваня, - жадно откусывая беляш, сказал мальчик.
- Не торопись, подавишься. Ты чей, Ваня?
- Раньше был бабы Тоси, а теперь не знаю.
- А живешь где, с кем, сколько лет тебе?
- Я тут рядом живу, на Московской, мне восемь лет. Живу с родителями.
- Пьют родители твои?
Ванька уныло опустил голову так, что ясно просматривались все позвонки его тонкой шеи:
- Мамка пьет, а папка - ширяется.
- Вай, что творится. Тааакой хороший мальчик, а они что делают, что делают, - Аревик качала головой, доставая пирожок с капустой. – На вот, поешь еще.
Ванька ел, а армянка, притянув малыша к себе, теплой большой ладонью гладила его по лохматой русой голове. В глазах её стояли слезы. Не в силах больше удержаться, они срывались и капали на Ванькину голову. Аревик достала из куртки платок и громко высморкалась. Мальчик, как преданный щенок, прижимался к её груди. Аревик была такая теплая, как беляш, и пахла счастьем. Ванька вдыхал этот запах, и он частями внедрялся в него, разливаясь по телу радостью.
Ванька вприпрыжку бежал домой и размышлял. Жизнь-то не такая уж и плохая, хорошая жизнь. Даже, если небо не голубое, а застиранное и серое. Даже, когда зима скулит сердитым морозом, а на тебе летние прохудившиеся кроссовки и тонкая изношенная куртка. Это люди бывают плохие и хорошие, злые и добрые, жадные и щедрые. Вот, например, Аревик. С виду некрасивая и толстая. А в душе добрая и теплая, как баба Тося. Или цыган Артур – красивый и грустный. Может, просто, холодно у него там, внутри? А мамка с папкой? Ванька не решил, какие они, мамка с папкой. Не успел решить.
Открыв дверь квартиры, он оцепенел. В коридоре на полу лицом вниз в какой-то неестественной позе лежала мать. Руки её были распластаны в стороны, левая нога подогнута, в спине торчал нож, вернее, только его рукоятка. Под телом растекалась вязкая алая жижа.
- Сынок! Пришел, - отец вышел из комнаты. Его руки и рубашка были в крови. – Сдохла мамка твоя… Сволочью опять тебя называла.
Ванька вздрогнул и посмотрел на отца ошалелым от ужаса взглядом. Потом вдруг резко дернул дверь на себя и выбежал прочь из квартиры. Он бежал подальше от этой жизни, бежал не разбирая дороги. Машины недовольно сигналили ему вслед, водители высовывали свои гневные лица, надрывая глотку забористым матом. А он слышал только стук своего сердца в висках и треск рухнувшей жизни.
- Эй, пацан! Закоченел совсем. На вот выпей, - Артур налил в стакан бодяжной водки.
Ванька красными от мороза руками взял стакан, вдохнул в себя запах содержимого и поморщился.
- Пей, пей, а то заболеешь. Лечить тебя никто не будет. Ты, Ванька, запомни: ты теперь бомж. И если ты подохнешь никто о тебе и не вспомнит…Разве только я да толстуха Аревик, - сказал Артур и затянулся «косячком», прищурив глаза.
- Тебе скока лет, дрыщ? – спросил долговязый худосочный подросток в сильно изношенной, местами разодранной телогрейке по кличке Жужа. У него не было нескольких передних зубов и оттого, произнося слова, он словно жужжал, как шмель.
- Десять будет, - ответил Ванька.
- Десять? Ну и чё ты, как целка, ломаешься? Пей, пора уже, - зашелся Жужа идиотским смехом, поглядывая на Артура. Цыган не обратил на подростка никакого внимания. Он уже был окутан наркотическим туманом.
Ванька поднес стакан к губам и залпом опрокинул в себя. Во рту появился неприятный горький вкус, внутри все обожгло. Из вытаращенных глаз Ваньки прыснули слезы. Казалось, что воздух кончился, и нечем стало дышать. Он стал ловить воздух ртом, как умирающая рыба. Через несколько минут пожар внутри сменился приятным теплом, которое плавно разливалось по телу. Жизнь снова обретала яркие краски и становилась подвижной. Будущее уже не казалось таким сумрачным и безнадежным. Даже после бодяжной водки жить было хорошо.
Когда Ваньке исполнилось тринадцать, Жужа открыл для него наркотическое небо – всегда ясное, бездонное, свободное, где не было ни одной грани, никакой реальности. Там Ванька улетал в нирвану и распадался на множество микрочастиц, каждая из которых пребывала в бесконечном счастье.
В полных семнадцать Ванька все рассчитает, взорвет вены "крокодилом" и останется там, в наркотическом небе. Он разбежится по тучам и доберется до рая.
А потом упрется всем телом в горе и:
Острая социально-бытовая тема всегда привлекала внимание читателя. У кого-то в семье «достали» пьяницы, кому-то не дают жить наркоманы. У некоторых – все в порядке, но они с сочувствием и страхом читают рассказы о павших мужчинах и женщинах, тайком осеняют себя крестом, что Бог охранил их от страшной беды. От распространенного зла в обществе страдают дети, мучаются старики, распадаются семьи, гаснут в расцвете сил жизни. Одним словом, тема не оставляет никого равнодушным. А нужно ли об этом писать, бить во все колокола? Ведь, достаточно выйти во двор, и, вот, лежит тебе наглядная живописная проза: закатил глаза и «наслаждается» призрачными картинками «наркоша», идет и покачивается пьяный подросток, озверевший муж бьет жену, обезумевший алкаш за полстакана сивухи втыкает собутыльнику в грудь нож, плачут женщины, страдают дети. Я, как и Светлана Тен, написал не один рассказ на эту актуальную в русском современном обществе тему. Даже одним из первых произведений, которые разместил на своей литературной странице Парнаса, как раз на тему наркомании среди молодежи. Рассказ называется «Жертвы глупости», он полон трагедии и созвучен авторской работе «Сволочь». Затем я бросился рассылать его издательствам, чтобы напечатали. Но поступали вежливые отказы и неопределенные отговорки. Когда получил однажды рецензию, где явно намекали, что любое описание в печати проявление пьянства, наркотического состояние, есть бесплатная и действенная реклама этого образа жизни. Я задумался, много разговаривал с коллегами по перу, читал статей на злободневную тему. И, знаете, согласился. Меня поразило высказывание, например, писателя Дмитрия Липскерова, которое привели в рецензии на рассказ: «Есть литература о наркотиках, есть люди, которые об этом пишут, но это не является предметом искусства. Это пропаганда наркотиков, это описание личного восприятия мира под воздействием какой-то дряни. Любое упоминание о наркотиках является косвенным призывом к их употреблению». – Как мне в голову самому не пришло? – удивился я, когда проанализировал свой рассказ, где пара жила на игле, как в сказке царь Соломон и царица Савская. Что же я углядел у Светланы? Да, она тоже невольно пропагандировала наркотики и алкоголь. Например: «найдя, испытывал эйфорию и неуемную энергию. Это, пожалуй, были самые счастливые минуты жизни и у Ваньки. Отец мог даже накормить мальца, поговорить «за жизнь», по-отечески потрепать за густую шевелюру и дружески похлопать по плечу». Или: «через несколько минут пожар внутри сменился приятным теплом, которое плавно разливалось по телу. Жизнь снова обрела яркие краски и становилось подвижной. Будущее уже не казалось таким сумрачным и безнадежным. Даже ПОСЛЕ БОДЯЖНОЙ ВОДКИ ЖИТЬ БЫЛО ХОРОШО». Еще лучше: «наркотическое небо – всегда ясное, бездонное, свободное, где не было ни одной грани, никакой реальности…» Согласитесь, что захочется кому-нибудь попробовать. Поэтому вывод: сегодня лучше писать на здоровую тему, а эта достаточна описана и каждый знает из опыта об этой проблеме. Но, как бы того не было, а рассказ написан, значит, его нужно оценить. Не для того Светлана разместила его в мастерской, чтобы разочарованно присвистнуть: – Ну, уважаемый критик, это ваше субъективное мнение, а я бы хотела услышать о качестве литературной работы, а не его негативное воздействию на социальные слои общества. – Сейчас получишь сполна по спине и ниже, – усмехнулся я и испуганно поправился. – Извините получите только по спине! Тему мы уже разобрали. Сюжет, как мне кажется, динамичен, не проваливается, последовательно рассказывается о Ваньке и его нелегкой судьбе в семье алкашки и наркомана. Только, вот, какая-то торговка пирожками колоритно описана в рассказе, а о бабе Тосе, которая прививала мальчику хорошие поступки и вызывала симпатию у читателей, ничего. Бабка и все тут, даже не понятно, кем приходится мальчугану. А, самое главное, произведение ни к чему не привело, никаких не дало выводов. Очень трогательно, что ни смотря ни на что, мальчик любил непутевую маму и трогательно улетел к ней: «я иду к тебе, мамочка. Встречай свою сволочь». Но так каждый захочет, плохо в жизни – выход один. Не нравится мне такое исход! В рассказе все же должен быть позитивный конец. Даже, если в жизни не случился он, то нужно придумать. Для того вы и стали писателем. Но даже в прежнем варианте, бросается в глаза по поступку Ваньки, что он вопреки здравому смыслу любил свою маму, а в рассказе об этом ни одного словечка, ни намека даже. Но не нужно вешать нос, не так уж все плохо в вашем душевном царстве. Вы порадовали опять находками, чудесными сравнениями. У вас есть способности, их нужно развивать трудом, больше писать. Не буду их перечислять, рассказ нужно капитально все-равно править. Я поработаю лучше еще над ошибками. В предыдущей рецензии я указывал, что строите предложения хаотично: то там, то здесь глаголы, нет системы – я говорил. Я думаю, что вы у меня «понятливая женщина», не буду приводить примеры всякий раз. И не буду наказывать, как «унтер-офицерскую жену» когда-то.
«Относительно здоровым» - мне кажется неудачное выражение, здоровье или есть, или нет. Без всяких «относительно» или поясните, что не так у ребенка, но тогда не называйте его здоровым.
«Ванька рос, как бурьян, никто его не поливал и не удобрял» – вчитайтесь в смысл уважаемый мною автор. Никто его (Ваньку), не поливал и не удобрял. Нельзя издеваться над ребенком, не по христиански это. Вот, если добавите: «бурьян, который никто никогда не поливает и не удобряет», то получится, что относится к сорняку, а не к Ваньке.
«Потрепал за густую шевелюру» - потрепать по густой шевелюре.
«Помошничек ты мой» - помошничек, ты, мой.
«Спустя некоторое время просыпалась мать с желанием выпить» – запятая после «время».
«Сдавливая его лицо до боли» – сдавливая ему лицо до боли или опустить «его».
«Мозг сдавливал Ванькин желудок» – мозг не может сдавливать желудок, перефразируйте, пожалуйста.
То же самое: «боль сгибала мальчика пополам» – от боли мальчик сгибался пополам.
Ну еще, местами слово «сволочь» слишком часто звучит подряд, нужно убрать или назвать по-другому, читатель уже и так понял, как называла мама родного сына.
Ну, вот, и все, что хотел сказать автору, очень надеюсь на понимание и, что не сильно обидел, а хотел подсказать. Желаю Светлане творческих успехов и не относительного здоровья.
Здравствуйте, Олег! Вот я и нашлась. Который раз убеждаюсь, глуп тот, кто думает,что будет так, как он захочет. Иногда жизнь устраивает обстоятельства, которые корректируют наши планы. Вот и у меня обстоятельства, которые побудили «выйти замуж за работу»))). Две напарницы решили сменить амплуа и уволились. Теперь приходится поднимать страну))). Страна, вроде, довольна)
Ну, ладно. Это всего лишь проза жизни. Перейду непосредственно к рассказу. Я ведь не случайно выставила на критику именно этот рассказ. Написала я его неожиданно для себя два года назад. Почему неожиданно? Потому что я эту тему знала, слава Богу, только по рассказам и показам. Но меня, как нормального гражданина и человека, эта проблема касается. Правда, чем я могу помочь, я до сих пор не знаю. Этот рассказ по сути – крик в пустоту, немое кино.
Вот из отзывов: «Света, Светочка! Что делать-то?!!! Ни Ванька, ни его сволочи родители, ни миллионы граждан России не прочтут эту страшную историю, и тысячи таких Ванек будут по-прежнему скрываться по подвалам и канализационным трубам, ожидая ухода из наркотического рая в рай небесный... С плачем, болью в сердце за этих обездоленных Ванек и Манек, с уважением за поднятую тему. Ната.» Что тут скажешь. Ната права, я не вижу выхода. Такова моя позиция и сейчас. Тупиковая позиция. А по сему, зачем тогда писать об этом. Да и пропаганда опять же… Тут Вы правы.
А еще бы два года назад я ответила Вам Вашими же предположениями « Ну, уважаемый критик, это ваше субъективное мнение, а я бы хотела услышать о качестве литературной работы, а не его негативное воздействию на социальные слои общества.» Единственное с чем я не согласна, с тем, что концовка должна быть другой. Думаю, не в этом рассказа и не в этой теме. Здесь писатель должен быть правдив. И последняя, благодарственная часть) Олег, может, Вы потерпите меня, такую иногда пропадающую неизвестно насколько, не всегда соглашающуюся, неправильно пишущую двоечницу? А? Я буду исправляться. Чесслово. Потерпите, покритикуете? Пожааалуйста. Вот Вы уже улыбаетесь. Спасибо Вам за труд и терпение. И добра Вам, любви.
Все нормально, Светлана, трудитесь на пользу и пишите на радость. Я тоже когда-то мечтал завалить рассказами на острые социальные темы интернет, но, когда в моей семье появился наркоман, то понял, что люди и так сталкиваются каждый день с этим пороком, страдают, решил меньше упоминать зло, больше добро. Прошу извинить за строгость критика, но я не щажу и себя, поэтому нас бьют, а мы крепнем. Как-то так. Я посылал вам свой эл.адрес, напишите на него, чтобы можно было беседовать свободно. С уважением, Олег
С чем-то согласна с Олегом. Но вот насчет другого финала - не согласна. У Светланы, мне кажется, единственно верный для этого рассказа. Почему обратила на это внимание? Мне так же писали, что у меня должен быть позитивный финал в одном их стихов. А если нет его? Светлана, рассказ мне понравился. Пусть горькая, но правда жизни!
А у меня свой вариант, в отличие от Светланы и пытающегося её поучить дяденьку. Сказать? Вот: помощничек ты мой. Светлане за ошибку в слове «помощничек», где вместо Щ, поставила Ш — 4 дяде Олегу за попытку научить и при этом самому врюхаться с двумя лишними запятыми — 2 А мне — 5
Lev Мл, спасибо за четверку. И если четверка лишь из-за "ш" в "помошничек", то сделано это намеренно. Пыталась передать фонетику героини. Может, я не права. Я не филолог. Ау, филологи, учителя отзовитесь. Кто из нас прав?
Lev Мл, уж больно Вы строг. Ладно, кричать не будем. Урок Ваш усвоила: не искажать, писать-по русски, фонетику описывать опять же русским языком. Про олбанский слышала, аффтор жжет во многих соцсетях (Это я не про себя, старая уже так аффторствовать)
Читаю второй Ваш рассказ и поражаюсь Вашему таланту. Но талант всегда требует еще и уважения к себе... Не надо НАГНЕТАТЬ! Вероятно, Вы считаете, что чем больше ужасов и грязных слов, то будет правдивее и лучше... Не знаю... Вот первый раз мать сказала сыну "сука", и меня будто хлыстом ударило: насколько это точно, как часто говорят так пьющие матери своим детям... А вот во второй раз это уже было лишне... Зачем повторяться? С уважением, Борис
Помочь сайту
Поздравления
(Это я не про себя, старая уже так аффторствовать)
