Эта, уже весьма почтенных лет, женщина в свои более молодые годы была одной из тех наших киноактрис, которым довелось сняться в нескольких десятках картин, но ни одной главной роли они так и не получали, и в памяти зрителей надолго не оставались. Но вот как раз она запомнилась – не количеством своих ролей, а тем, что в некоторых из них ей удалось показать то, что редко удавалось показать советской киноактрисе, даже если ей этого очень хотелось, – показать то, что называется женскими прелестями. И тут было на что посмотреть.
Я не был с ней знаком, но на короткой ноге с ней были те, кто были на короткой ноге со мной, – вот потому и я оказался в компании тех, кому посчастливилось услышать её коронную историю, рассказанную с артистическим блеском. Не исключено, что кто-то из этой компании не первый раз слышал её. Но такую историю и так исполненную не грех сопроводить овациями, даже слыша её уже в который раз. И этот настрой слушателей, конечно, добавлял вдохновения рассказчице. Добавлял ли он ей и желания… желания, деликатно скажем – приукрасить свой рассказ? Уверенно ответить на такой вопрос можно, только хорошо зная человека или самолично слушая эту историю не в первый раз. Я не мог похвастать ни тем, ни другим.
– …Мало кто знает, кому, первой из советских женщин, журнал «Плейбой» предложил сняться для своей обложки. Да-да, мои дорогие, именно мне. А почему я долгое время скрывала это? А потому, милые вы мои несмышлёныши, что давала подписку о неразглашении. Срок действия этой расписки закончился – вот и разглашаю.
Итак, много уже лет тому назад звонят мне из Америки. Из редакции «Плейбоя». Просят разрешения приехать для фотосъёмки прямо ко мне домой.
Я не сомневалась, что мой разговор с Америкой будет внимательно прослушиваться теми, кому родина поручила это делать. Поэтому полезно будет сделать вид, что о самом существовании «Плейбоя» я узнала только из этого звонка. Узнала и подумала: раз они интересуются советской женщиной, то, скорее всего, этот журнал – орган Коммунистической партии Соединённых Штатов. Поэтому, не раздумывая, говорю в трубку: «Конечно, приезжайте. Я горжусь тем вниманием, которое оказывает мне боевой орган рабочего класса и трудового крестьянства Америки. Рот фронт, товарищи!»
И показалось мне, что тихонько хрюкнули от смеха двое - мой собеседник из боевого рупора коммунистов Америки и ещё кто-то. Думаю, что тот, который выполнял поручение родины, тоже не удержался.
Через полторы минуты после звонка из Америки мне звонят с площади имени товарища Дзержинского… Ой, господи, да что это я такое говорю – «через полторы минуты». С площади имени товарища Дзержинского мне позвонили уже через полторы секунды после звонка из «Плейбоя». Приглашают зайти.
Хорошо, прихожу в указанный кабинет. Товарищ майор меня спрашивает: «А вы хоть знаете, как снимает женщин для своих обложек журнал «Плейбой»? Я говорю: «Ну, наверное, также, как снимают женщин-тружениц наши журналы – «Крестьянка» и «Работница»… Трактористка – в своей спецодежде. Сталеварша – в своей…»
«Ошибаетесь, – говорит товарищ майор. – «Плейбой» фотографирует женщин безо всякой спецодежды». Я недоумённо спрашиваю: «Даже асфальтоукладчицу?» «Даже балерину», – говорит он.
Майор достаёт из ящика своего стола номер «Плейбоя» и показывает мне его обложку.
Сначала я увидела на этой обложке большой лиловый штамп: «Только для служебного пользования!» Потом разглядела и фотографию. Женщина-труженица на обложке «органа Компартии США» была в чём мать родила.
Я заохала. Потом заплакала. Потом взяла себя в руки и спросила: «Товарищ майор, а где тут у вас можно застрелиться?»
А он мне говорит: «Местечко для совершения этого патриотичного поступка в наших подвалах, конечно, нашлось бы. Да только что толку? Вы уже приняли гнусное предложение «Плейбоя». Отказ или какой-нибудь несчастный случай с вами обернётся злобными нападками буржуазной пропаганды на СССР. Поэтому стреляться вам сейчас никак нельзя».
Я, ломая руки, спрашиваю: «Как же мне теперь, товарищ майор, быть? Как смыть свой позор перед родиной?» Он и говорит: «Теперь вам придётся сниматься. Но сделать это вы должны так, чтобы «Плейбою» и другим порнографическим изданиям впредь было неповадно! Чтобы неповадно им было делать такие гнусные предложения ни одной советской женщине. Понимайте это как задание родины!»
Напомню вам, дорогие мои, что это было такое – советская женщина. А было это… Или была?.. Или был? Да-да, именно был! В первую очередь каждая советская женщина был строителем коммунизма. Какое основное отличие гардероба строителя коммунизма женского пола от гардероба строителя коммунизма мужского пола? Вот какое: у строителей коммунизма женского пола размеры кирзовых сапог и бушлатов были, как правило, меньше, чем у строителей коммунизма мужского пола.
И он выписывает мне пропуск на какой-то хитрый склад, где мне выдадут всё нужное для гардероба, который понадобится для выполнения задания родины. Потом даёт номер своего телефона и говорит: «Как только у вас во время фотосессии возникнут какие-то сомнения – сразу звоните мне». Я ему говорю: «Квартирка у меня махонькая. Гости из «Плейбоя» будут всё время рядом. Как мне вас, товарищ майор, называть по телефону?» Он подумал и говорит: «Называйте меня мамой».
Ну, вот и настал тот знаменательный день. Приходят ко мне домой знаменитый фотограф из «Плейбоя» и переводчица. В ванной я приготовилась к съёмке – вхожу в комнату. Вхожу – и сразу начинаю раздеваться! Пусть не думают, что советская женщина совсем закомплексована. Ещё на ходу снимаю с себя тулуп пограничника, меховые варежки полярника и стальную солдатскую каску.
Знаменитый фотограф похлопал в ладоши. Но как-то неискренне. Переводчица хихикнула. Но как-то кисло. Понимаю – мало им пока обнажёнки.
Тогда медленно и очень сексуально снимаю с себя матросский бушлат, брезентовые штаны пожарника и шапку-ушанку. Сделав для пущего эффекта паузу, смело стягиваю с лица противогаз.
Фотограф проглотил какую-то таблетку. Переводчица испуганно икнула. Когда немного успокоились, попросили меня обнажиться ещё больше.
«Ещё больше?! – удивляюсь я. – Тогда, господа хорошие, я должна посоветоваться с мамой. Не знаю, как там у вас, а у нас в таких интимных делах без советов мамы – ни шагу!»
Звоню на площадь имени товарища Дзержинского: «Мама, наши гости из «Плейбоя» просят меня снять с себя телогрейку, ватные штаны и валенки. Мне так неудобно, так неудобно…»
«Мама» посопел немного в трубку, потом говорит: «Хорошо, телогрейку, ватные штаны и валенки рекомендуем снять. Будьте готовы к дальнейшим провокациям».
Я медленно раздеваюсь. Фотограф, видя, сколько там у меня ещё всякого добра под телогрейкой и ватными штанами, глотает таблетки уже пригоршнями. У переводчицы начинает дёргаться один глаз. Но оба ещё бодрятся. Ещё проявляют хвалёную американскую напористость. Предлагают мне обнажиться ещё смелее.
«Ещё смелее?!» - снова удивляюсь я и снова бегу к телефону. «Мамуся, милая, я уже и так почти что голая осталась, а они… Они теперь просят меня снять танковый комбинезон, оренбургский пуховый платок и портянки. Мне так стыдно, так стыдно!..»
«Мама» в это раз долго мне не отвечал. Слышу, как он по другому телефону с каким-то товарищем полковником разговаривает. Потом говорит мне: «Мы тут с «папой» посовещались. Танковый комбинезон, оренбургский пуховый платок и портянки снять разрешаем. И без нашей команды не расстёгивайте ни одной пуговицы!»
Следующие пуговицы мне позволял расстёгивать уже какой-то «дедушка» с площади Дзержинского. А гостям из «Плейбоя» становилось всё хуже и хуже.
Вот так происходила фотосъёмка первой советской женщины для обложки журнала «Плейбой». Результат её был таким. Переводчицу – с тяжёлым нервным срывом – увезли в больницу имени товарища Кащенко. Знаменитого фотографа – откачивать от таблеток – в институт имени товарища Склифосовского. Ну а меня – на площадь имени товарища Дзержинского. Там, в кабинете «дедушки», было решено так. Всё, что «Плейбою» удалось с меня снять, – это всё возвратить на склад. А вот всё то, что не удалось, – то навсегда оставить в моей собственности. В качестве поощрения за образцовое выполнение задания родины. А оставалось на мне ещё столько!.. Я бы ещё много таких зарубежных гостей могла инвалидами сделать.
Так что советскую женщину-строителя коммунизма «Плейбою» раздеть не удалось. Те наши соотечественницы, которых он раздевает сейчас, – это уже другая порода. Им кирзовые сапоги хоть точь-в-точь по размеру подбери, – они их всё равно не наденут. А на какую часть тела портянки наматываются, – этого они и вовсе не знают. А уж мысли о том, чтобы застрелиться от гнусного предложения «Плейбоя», – такой мысли у них никогда не возникнет… Эх – «мам», «пап» и «дедушек» нет у нас больше на площади имени товарища Дзержинского!..
И я аплодировал бывшей актрисе искренне и долго. Пожалуй, в таком вдохновенном исполнении и я готов буду послушать эту историю ещё не раз. Есть в ней сомнительные или непонятные моменты? Есть. Играла она с «мамой», «папой» и «дедушкой» роль «простушки» или действительно была в то время такой? Или вот эта малообъяснимая чёрствость родины: неужели всей наградой за образцовое выполнение её задания стало лишь остающееся на даме бельишко? А хоть грамотёнку какую-нибудь ей вручить, если уж не медаль или орден? Или любая дама скорее забудет в своём рассказе и про орден величиной со сковородку, который вместе с ней носили тысячи строителей коммунизма, чем про бельё, которое было только у неё?
Да простят мне ревнители всяких прав и свобод мою реакцию на прочитанное, но как бы хотелось, чтобы авторы таких вот грязных пасквилей действительно вразумлялись в подвалах легендарной Лубянки. Да-да, той ещё Лубянки, теми ещё методами. Чтобы неповадно им было похихикивать над строителями коммунизма, над прошлым нашей великой родины.
Да простит меня товарищ Затируха, но ни кто иной, как теоретик коммунизма Карл Маркс писал:"Почему таков ход истории? Это нужно для того, чтобы человечество весело расставалось со своим прошлым". И не надо пугать совсем не легендарной, а кровожадной той ещё Лубянкой.
Веселье при расставании со своим прошлым не должно переходить в глумление над ним. Да, приходилось советским женщинам и шпалы на себе таскать, и мешки ворочать, и бельишко на них порой было очень подходящим для нынешних карикатурных его обыгрываний. Но такие вот женщины и сделали нашу родину великой, да и нас, многогрешных, родили да вырастили. А ведь не очень убедительная хохма этого рассказика прикрывает его главную подленькую идею – да разве были советские женщины настоящими женщинами? Бесполыми строителями коммунизма, мол, они были. При всём при том, даже если былые строгости в упомянутом легендарном учреждении возвратятся, закладывать вас, Карим, не стану.
Надеюсь, Карим Азизов простит меня (и преступно легкомысленного автора, и комментатора этого рассказика) за это хулиганство и не станет удалять свой комментарий. Торжественно заявляю, что твёрдо стою на той же художественной и политической платформе, что и Карим. Искренне, без всякого лукавства поздравляю г-жу Н. Колганову с её шедевром, посвящённом моему скромному произведению! Пахнуло такими временами, такими именами, которые специализировались на таких писаниях... И не все из тех имён смогли бы потягаться с г-жой Колгановой в такого рода литературных погромах (ну разве только те, которые решительно требовали: "Расстреливать надо таких, как бешеных собак!") А последнее предложение в её судейском комментарии - это и вовсе вишенка на этом литературном торте.
Не корысти и славы ради пишу эти строки, а токмо для того, чтобы «как мысли чёрные ко мне придут», так не «Женитьбу Фигаро» перечитывать, а вот эти бессмертные судейские комментарии к моему конкурсному рассказику. Бессмертные, даже не спорьте - в истории «Парнаса» таких не было, нет, и больше никогда не будет. Г-жа КОЛГАНОВА: «Гротеск отвратительный в своём сарказме. Никакой ценности: ни художественной, ни идейной я не вижу. Оценивать отказываюсь, т.к. нет той оценки, которую я хотела бы поставить». Это ещё что – тут просто «нет той оценки». Г-н ЗАСКАЛЬКО: «Прошу прощения, но сей словесный понос даже комментировать нет желания. Ибо и запашок соответственный…» Отгадайте с трёх раз – какую оценку поставил моей работёнке г-н Заскалько. Двойку? Нет, не угадали. Единицу? Тоже нет. Неужели – ноль? И даже тут вы промазали. Г-н Заскалько поставил моему «словесному поносу» такую оценку – минус 5. Да-да – МИНУС 5! А вы говорите, что я надуваю щёки, утверждая, что в истории «Парнаса» такого не было, нет, и больше никогда не будет.
Г-н Заскалько: "Перевожу с киргизского на русский..." *** Увы, во-первых, я не знал, что Вы, г-н Заскалько, - киргиз; во-вторых, даже не предполагал, что "старая добрая школьная система оценок" киргизов - такая странная: ну, и в третьих, нигде в Правилах Чемпионата не заметил ссылки, что киргизская система оценок принимается наряду с общепринятой.
Как и предполагалось, г-н Заскалько, сев в лужицу с переводом для меня с киргизского на русский своей системы оценок, удалил свой комментарий, предваряющий мой (в 11.16). Предвидя это, я и не стал свой помещать в "ответить" к его. А предвидел потому, что будучи таким же решительным в своих оценках, как г-жа Колганова, г-н Заскалько должен быть таким же трусоватым, получив мало-мальски достойный отпор, и тут же удалит свой комментарий вместе с ответом оппонента (как поступила и г-жа Колганова в комментариях к "Судейским оценкам"). Что, как известно, считается мягко, очень мягко говоря, предосудительным в кругах, считающих себя литературными.
Помочь сайту
Поздравления
