Главная → Прошедшие → Вдохновения Святого января → Проза → РОЖДЕСТВЕНСКАЯ СКАЗКА. М.Е. Салтыков-Щедрин (Вне конкурса)

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ СКАЗКА. М.Е. Салтыков-Щедрин (Вне конкурса)

15 января 2019 - Парнасская Горница
article436946.jpg
 

Прекраснейшую сегодня проповедь сказал, для праздника, наш сельский батюшка.

— Много столетий тому назад, — сказал он, — в этот самый день пришла в мир Правда.
Правда извечна. Она прежде всех век восседала с Христом-Человеколюбцем одесную Отца, вместе с Ним воплотилась и возжгла на земле свой светоч. Она стояла у подножия Креста и сораспиналась с Христом; Она восседала, в виде светозарного ангела, у гроба Его и видела Его Воскресение. И когда Человеколюбец вознесся на небо, то оставил на земле Правду как живое свидетельство Своего неизменного благоволения к роду человеческому.
С тех пор нет уголка в целом мире, в который не проникла бы Правда и не наполнила бы его собою. Правда воспитывает нашу совесть, согревает наши сердца, оживляет наш труд, указывает цель, к которой должна быть направлена наша жизнь. Огорченные сердца находят в ней верное и всегда открытое убежище, в котором они могут успокоиться и утешиться от случайных волнений жизни.
Неправильно думают те, которые утверждают, что Правда когда-либо скрывала лицо свое, или — что еще горше — была когда-либо побеждена неправдою. Нет, даже в те скорбные минуты, когда недальновидным людям казалось, что торжествует отец лжи, в действительности торжествовала Правда. Она одна не имела временного характера, одна неизменно шла вперед, простирая над миром крыле свои и освещая его присносущим светом своим. Мнимое торжество лжи рассевалось, как тяжкий сон, а Правда продолжала шествие свое.
Вместе с гонимыми и униженными Правда сходила в подземелья и проникала в горные ущелия. Она восходила с праведниками на костры и становилась рядом с ними перед лицом мучителей. Она воздувала в их душах священный пламень, отгоняла от них помыслы малодушия и измены; она учила их страдать всладце. Тщетно служители отца лжи мнили торжествовать, видя это торжество в тех вещественных признаках, которые представляли собой казни и смерть. Самые лютые казни были бессильны сломить Правду, а, напротив, сообщали ей вящую притягивающую силу. При виде этих казней загорались простые сердца, и в них Правда обретала новую благодарную почву для сеяния. Костры пылали и пожирали тела праведников, но от пламени этих костров возжигалось бесчисленное множество светочей, подобно тому, как в светлую утреню от пламени одной возжженной свечи внезапно освещается весь храм тысячами свечей.
В чем же заключается Правда, о которой я беседую с вами? На этот вопрос отвечает нам евангельская заповедь. Прежде всего, люби бога, и затем люби ближнего, как самого себя. Заповедь эта, несмотря на свою краткость, заключает в себе всю мудрость, весь смысл человеческой жизни.
Люби Бога — ибо он Жизнодавец и Человеколюбец, ибо в Нем источник добра, нравственной красоты и истины. В Нем — Правда. В этом самом храме, где приносится бескровная жертва Богу, — в нем же совершается и непрестанное служение Правде. Все стены его пропитаны Правдой, так что вы, — даже худшие из вас, — входя в храм, чувствуете себя умиротворенными и просветленными. Здесь, перед лицом Распятого, вы утоляете печали ваши; здесь обретаете покой для смущенных душ ваших. Он был распят ради Правды, лучи которой излились от Него на весь мир, — вы ли ослабнете духом перед постигающими вас испытаниями?
Люби ближнего, как самого себя, — такова вторая половина Христовой заповеди. Я не буду говорить о том, что без любви к ближнему невозможно общежитие, — скажу прямо, без оговорок: любовь эта, сама по себе, помимо всяких сторонних соображений, есть краса и ликование нашей жизни. Мы должны любить ближнего не ради взаимности, но ради самой любви. Должны любить непрестанно, самоотверженно, с готовностью положить душу, подобно тому, как добрый пастырь полагает душу за овец своих.
Мы должны стремиться к ближнему на помощь, не рассчитывая, возвратит он или не возвратит оказанную ему услугу; мы должны защитить его от невзгод, хотя бы невзгода угрожала поглотить нас самих; мы должны предстательствовать за него перед сильными мира, должны идти за него в бой. Чувство любви к ближнему есть то высшее сокровище, которым обладает только человек и которое отличает его от прочих животных. Без его оживотворяющего духа все дела человеческие мертвы, без него тускнеет и становится непонятною самая цель существования. Только те люди живут полною жизнью, которые пламенеют любовью и самоотвержением; только они одни знают действительные радования жизни.
Итак, будем любить Бога и друг друга — таков смысл человеческой Правды. Будем искать Ее и пойдем по стезе Ее. Не убоимся козней лжи, по станем до́бре и противопоставим им обретенную нами Правду. Ложь посрамится, а Правда останется и будет согревать сердца людей.
Теперь вы возвратитесь в домы ваши и предадитесь веселию о празднике Рождества Господа и Человеколюбца. Но и среди веселия вашего не забывайте, что с Ним пришла в мир Правда, что Она во все дни, часы и минуты присутствует посреди вас и что она представляет собою тот священный огонь, который освещает и согревает человеческое существование.

Когда батюшка кончил и с клироса раздалось: «Буди Имя Господне благословенно», то по всей церкви пронесся глубокий вздох. Точно вся громада молящихся этим вздохом подтверждала: «Да, буди благословенно!»
Но из присутствовавших в церкви всех внимательнее вслушивался в слова отца Павла десятилетний сын мелкой землевладелицы Сережа Русланцев. По временам он даже обнаруживал волнение, глаза его наполнялись слезами, щеки горели, и сам он всем корпусом подавался вперед, точно хотел о чем-то спросить.

Марья Сергеевна Русланцева была молодая вдова и имела крохотную усадьбу в самом селе. Во времена крепостной зависимости в селе было до семи помещичьих усадьб, отстоявших в недальнем друг от друга расстоянии. Помещики были мелкопоместные, а Федор Павлыч Русланцев принадлежал к числу самых бедных: у него всего было три крестьянских двора да с десяток дворовых. Но так как его почти постоянно выбирали на разные должности, то служба помогла ему составить небольшой капитал. Когда наступило освобождение, он получил, в качестве мелкопоместного, льготный выкуп и, продолжая полевое хозяйство на оставшемся за наделом клочке земли, мог изо дня в день существовать.
Марья Сергеевна вышла за него замуж значительное время спустя после крестьянского освобождения, а через год уже была вдовой. Федор Павлыч осматривал верхом свой лесной участок, лошадь чего-то испугалась, вышибла его из седла, и он расшиб голову об дерево. Через два месяца у молодой вдовы родился сын.
Жила Марья Сергеевна более нежели скромно. Полеводство она нарушила, отдала землю в кортому крестьянам, а за собой оставила усадьбу с небольшим лоскутком земли, на котором был разведен садик с небольшим огородцем. Весь ее хозяйственный живой инвентарь заключался в одной лошади и трех коровах; вся прислуга — из одной семьи бывших дворовых, состоявшей из ее старой няньки с дочерью и женатым сыном. Нянька присматривала за всем в доме и пестовала маленького Сережу; дочь — кухарничала, сын с женою ходили за скотом, за птицей, обрабатывали огород, сад и проч. Жизнь потекла бесшумно. Нужды не чувствовалось; дрова и главные предметы продовольствия были некупленные, а на покупное почти совсем запроса не существовало. Домочадцы говорили: «Точно в раю живем!» Сама Марья Сергеевна тоже забыла, что существует на свете иная жизнь (она мельком видела ее из окон института, в котором воспитывалась). Только Сережа по временам тревожил ее. Сначала он рос хорошо, но, приближаясь к семи годам, начал обнаруживать признаки какой-то болезненной впечатлительности.

Это был мальчик понятливый, тихий, но в то же время слабый и болезненный. С семи лет Марья Сергеевна засадила его за грамоту; сначала учила сама, но потом, когда мальчик стал приближаться к десяти годам, в ученье принял участие и отец Павел. Предполагалось отдать Сережу в гимназию, а следовательно, требовалось познакомить его хоть с первыми основаниями древних языков. Время близилось, и Марья Сергеевна в большом смущении помышляла о предстоящей разлуке с сыном. Только ценою этой разлуки можно было достигнуть воспитательных целей. Губернский город отстоял далеко, и переселиться туда при шести-семистах годового дохода не представлялось возможности. Она уже вела о Сереже переписку с своим родным братом, который жил в губернском городе, занимая невидную должность, и на днях получила письмо, в котором брат соглашался принять Сережу в свою семью.

По возвращении из церкви, за чаем, Сережа продолжал волноваться.
— Я, мамочка, по правде жить хочу! — повторял он.
— Да, голубчик, в жизни главное — правда, — успокоивала его мать, — только твоя жизнь еще впереди. Дети иначе не живут, да и жить не могут, как по правде.
— Нет, я не так хочу жить; батюшка говорил, что тот, кто по правде живет, должен ближнего от обид защищать. Вот как нужно жить, а я разве так живу? Вот, намеднись, у Ивана Бедного корову продали — разве я заступился за него? Я только смотрел и плакал.
— Вот в этих слезах — и правда твоя детская. Ты и сделать ничего другого не мог. Продали у Ивана Бедного корову — по закону, за долг. Закон такой есть, что всякий долги свои уплачивать обязан.
— Иван, мама, не мог заплатить. Он и хотел бы, да не мог. И няня говорит: «Беднее его во всем селе мужика нет». Какая же это правда?
— Повторяю тебе, закон такой есть, и все должны закон исполнять. Ежели люди живут в обществе, то и обязанностями своими не имеют права пренебрегать. Ты лучше об ученье думай — вот твоя правда. Поступишь в гимназию, будь прилежен, веди себя тихо — это и будет значить, что ты по правде живешь. Не люблю я, когда ты так волнуешься. Что ни увидишь, что ни услышишь — все как-то в сердце тебе западает. Батюшка говорил вообще; в церкви и говорить иначе нельзя, а ты уж к себе применяешь. Молись за ближних — больше этого и бог с тебя не спросит.

Но Сережа не унялся. Он побежал в кухню, где в это время собрались челядинцы и пили, ради праздника, чай. Кухарка Степанида хлопотала около печки с ухватом и то и дело вытаскивала горшок с закипающими жирными щами. Запах прелой убоины и праздничного пирога пропитал весь воздух.
— Я, няня, по правде жить буду! — объявил Сережа.
— Ишь с коих пор собрался! — пошутила старуха.
— Нет, няня, я верное слово себе дал! Умру за правду, а уж неправде не покорюсь!
— Ах, бо́лезный мой! ишь ведь что́ тебе в головку пришло! — Разве ты не слыхала, что́ в церкви батюшка говорил? За правду жизнь полагать надо — вот что́! в бой за правду идти всякий должен!
— Известно, что́ же в церкви и говорить! На то и церковь дана, чтобы в ней об праведных делах слушать. Только ты, миленький, слушать слушай, а умом тоже раскидывай!
— С правдой-то жить оглядываючись надо, — резонно молвил работник Григорий.
— Отчего, например, мы с мамой в столовой чай пьем, а вы в кухне? разве это правда? — горячился Сережа.
— Правда не правда, а так испокон века идет. Мы люди простецкие, нам и на кухне хорошо. Кабы все-то в столовую пошли, так и комнат не наготовиться бы.
— Ты, Сергей Федорыч, вот что! — вновь вступился Григорий, — когда будешь большой — где хочешь сиди: хошь в столовой, хошь в кухне. А покедова мал, сиди с мамашенькой — лучше этой правды по своим годам не сыщешь! Придет ужо батюшка обедать, и он тебе то же скажет. Мы мало ли что делаем: и за скотиной ходим, и в земле роемся, а господам этого не приходится. Так-то!
— Да ведь это же неправда и есть!
— А по-нашему так: коли господа добрые, жалостливые — это их правда. А коли мы, рабочие, усердно господам служим, не обманываем, стараемся — это наша правда. Спасибо и на том, ежели всякий свою правду наблюдает.

Наступило минутное молчание. Сережа, видимо, хотел что-то возразить, но доводы Григория были так добродушны, что он поколебался.
— В нашей стороне, — первая прервала молчание няня, — откуда мы с маменькой твоей приехали, жил помещик Рассошников. Сначала жил, как и прочие, и вдруг захотел по правде жить. И что ж он под конец сделал? — Продал имение, деньги нищим роздал, а сам ушел в странствие... С тех пор его и не видели.
— Ах, няня! вот это какой человек!
— А между прочим, у него сын в Петербурге в полку служил, — прибавила няня.
— Отец имение роздал, а сын ни при чем остался... Сына-то бы спросить, хороша ли отцовская правда? — рассудил Григорий.
— А сын разве не понял, что отец по правде поступил? — вступился Сережа.
— То-то, что не слишком он это понял, а тоже пытал хлопотать. Зачем же, говорит, он в полк меня определил, коли мне теперь содержать себя нечем? — В полк определил... содержать себя нечем... — машинально повторял за Григорием Сережа, запутываясь среди этих сопоставлений.
— И у меня один случай на памяти есть, — продолжал Григорий, — занялся от этого самого Рассошникова у нас на селе мужичок один — Мартыном прозывался. Тоже все деньги, какие были, роздал нищим, оставил только хатку для семьи, а сам надел через плечо суму, да и ушел, крадучись, ночью, куда глаза глядят. Только, слышь, пачпорт позабыл выправить — его через месяц и выслали по этапу домой.
— За что? разве он худое что-нибудь сделал? — возразил Сережа.
— Худое не худое, я не об этом говорю, а об том, что по правде жить оглядываючись надо. Без пачпорта ходить не позволяется — вот и вся недолга. Этак все разбредутся, работу бросят — и отбою от них, от бродяг, не будет...

Чай кончился. Все встали из-за стола и помолились.
— Ну, теперь мы обедать будем, — сказала няня, — ступай голубчик, к маменьке, посиди с ней; скоро, поди, и батюшка с матушкой придут.
Действительно, около двух часов пришел отец Павел с женою.
— Я, батюшка, по правде жить буду! Я за правду на бой пойду! — приветствовал гостей Сережа.
— Вот так вояка выискался! от земли не видать, а уж на бой собрался! — пошутил батюшка.
— Надоел он мне. С утра все об одном и том же говорит, — сказала Марья Сергеевна.
— Ничего, сударыня. Поговорит и забудет.
— Нет, не забуду! — настаивал Сережа, — вы сами давеча говорили, что нужно по правде жить... в церкви говорили!
— На то и церковь установлена, чтобы в ней о правде возвещать. Ежели я, пастырь, своей обязанности не исполню, так церковь сама о правде напомнит. И помимо меня, всякое слово, которое в ней произносится, — правда; одни ожесточенные сердца могут оставаться глухими к ней...
— В церкви? а жить?
— И жить по правде следует. Вот когда ты в меру возраста придешь, тогда и правду в полном объеме поймешь, а покуда достаточно с тебя и той правды, которая твоему возрасту свойственна. Люби маменьку, к старшим почтение имей, учись прилежно, веди себя скромно — вот твоя правда.
— Да ведь мученики... вы сами давеча говорили...
— Были и мученики. За правду и поношение следует принять. Только время для тебя думать об этом не приспело. А притом же и то сказать: тогда было время, а теперь — другое, правда приумножилась — и мучеников не стало.
— Мученики... костры... — лепетал Сережа в смущении.
— Довольно! — нетерпеливо прикрикнула на него Марья Сергеевна.

Сережа умолк, но весь обед оставался задумчив. За обедом велись обыденные разговоры о деревенских делах. Рассказы шли за рассказами, и не всегда из них явствовало, чтобы правда торжествовала. Собственно говоря, не было ни правды, ни неправды, а была обыкновенная жизнь, в тех формах и с тою подкладкою, к которым все искони привыкли. Сережа бесчисленное множество раз слыхал эти разговоры и никогда особенно не волновался ими. Но в этот день в его существо проникло что-то новое, что подстрекало и возбуждало его.
— Кушай! — заставляла его мать, видя, что он почти совсем не ест.
— In corpore sano mens sana*, — с своей стороны прибавил батюшка. — Слушайся маменьки — этим лучше всего свою любовь к правде докажешь. Любить правду должно, но мучеником себя без причины воображать — это уже тщеславие, суетность.

Новое упоминовение о правде встревожило Сережу; он наклонился к тарелке и старался есть; но вдруг зарыдал. Все всхлопотались и окружили его.
— Головка болит? — допытывалась Марья Сергеевна.
— Болит, — ответил он слабым голосом.
— Ну, поди, ляг в постельку. Няня, уложи его!

Его увели. Обед на несколько минут прервался, потому что Марья Сергеевна не выдержала и ушла вслед за няней. Наконец обе возвратились и объявили, что Сережа заснул.
— Ничего, уснет — и пройдет! — успокоивал Марью Сергеевну отец Павел.
В вечеру, однако ж, головная боль не только не унялась, но открылся жар. Сережа тревожно вставал ночью в постели и все шарил руками около себя, точно чего-то искал.
— Мартын... по этапу за правду... что такое? — лепетал он бессвязно.
— Какого он Мартына поминает? — недоумевая, обращалась Марья Сергеевна к няне.
— А помните, у нас на селе мужичок был, ушел из дому Христовым именем... Давеча Григорий при Сереже рассказывал.
— Все-то вы глупости рассказываете! — рассердилась Марья Сергеевна, — совсем нельзя к вам мальчика пускать.

На другой день, после ранней обедни, батюшка вызвался съездить в город за лекарем. Город отстоял в сорока верстах, так что нельзя было ждать приезда лекаря раньше как к ночи. Да и лекарь, признаться, был старенький, плохой; никаких других средств не употреблял, кроме оподельдока, который он прописывал и снаружи, и внутрь. В городе об нем говорили: «В медицину не верит, а в оподельдок верит».

Ночью, около одиннадцати часов, лекарь приехал. Осмотрел больного, пощупал пульс и объявил, что есть «жаро́к». Затем приказал натереть пациента оподельдоком и заставил его два катышка проглотить.
— Жарок есть, но вот увидите, что от оподельдока все как рукой снимет! — солидно объявил он.
Лекаря накормили и уложили спать, а Сережа всю ночь метался и пылал как в огне.
Несколько раз будили лекаря, но он повторял приемы оподельдока и продолжал уверять, что к утру все как рукой снимет.
Сережа бредил; в бреду он повторял: «Христос... Правда... Рассошников... Мартын...» и продолжал шарить вокруг себя, произнося: «Где? где?..» К утру, однако ж, успокоился и заснул.
Лекарь уехал, сказав: «Вот видите!» — и ссылаясь, что в городе его ждут другие пациенты.

Целый день прошел между страхом и надеждой. Покуда на дворе было светло, больной чувствовал себя лучше, но упадок сил был настолько велик, что он почти не говорил. С наступлением сумерек опять открылся «жарок» и пульс стал биться учащеннее. Марья Сергеевна стояла у его постели в безмолвном ужасе, усиливаясь что-то понять и не понимая.
Оподельдок бросили; няня прикладывала к голове Сережи уксусные компрессы, ставила горчичники, поила липовым цветом, словом сказать, впопад и невпопад употребляла все средства, о которых слыхала и какие были под рукою.

К ночи началась агония. В восемь часов вечера взошел полный месяц, и так как гардины на окнах, по оплошности, не были спущены, то на стене образовалось большое светлое пятно. Сережа приподнялся и потянул к нему руки.
— Мама! — лепетал он, — смотри! весь в белом... это Христос... это Правда... За ним... к нему....
Он опрокинулся на подушку, по-детски всхлипнул и умер.
Правда мелькнула перед ним и напоила его существо блаженством; но неокрепшее сердце отрока не выдержало наплыва и разорвалось.

* В здоровом теле здоровый дух.

© Copyright: Парнасская Горница, 2019

Регистрационный номер №0436946

от 15 января 2019

[Скрыть] Регистрационный номер 0436946 выдан для произведения:

Прекраснейшую сегодня проповедь сказал, для праздника, наш сельский батюшка.

— Много столетий тому назад, — сказал он, — в этот самый день пришла в мир Правда.
Правда извечна. Она прежде всех век восседала с Христом-человеколюбцем одесную отца, вместе с ним воплотилась и возжгла на земле свой светоч. Она стояла у подножия креста и сораспиналась с Христом; она восседала, в виде светозарного ангела, у гроба его и видела его воскресение. И когда человеколюбец вознесся на небо, то оставил на земле Правду как живое свидетельство своего неизменного благоволения к роду человеческому.
С тех пор нет уголка в целом мире, в который не проникла бы Правда и не наполнила бы его собою. Правда воспитывает нашу совесть, согревает наши сердца, оживляет наш труд, указывает цель, к которой должна быть направлена наша жизнь. Огорченные сердца находят в ней верное и всегда открытое убежище, в котором они могут успокоиться и утешиться от случайных волнений жизни.
Неправильно думают те, которые утверждают, что Правда когда-либо скрывала лицо свое, или — что еще горше — была когда-либо побеждена Неправдою. Нет, даже в те скорбные минуты, когда недальновидным людям казалось, что торжествует отец лжи, в действительности торжествовала Правда. Она одна не имела временного характера, одна неизменно шла вперед, простирая над миром крыле свои и освещая его присносущим светом своим. Мнимое торжество лжи рассевалось, как тяжкий сон, а Правда продолжала шествие свое.
Вместе с гонимыми и униженными Правда сходила в подземелья и проникала в горные ущелия. Она восходила с праведниками на костры и становилась рядом с ними перед лицом мучителей. Она воздувала в их душах священный пламень, отгоняла от них помыслы малодушия и измены; она учила их страдать всладце. Тщетно служители отца лжи мнили торжествовать, видя это торжество в тех вещественных признаках, которые представляли собой казни и смерть. Самые лютые казни были бессильны сломить Правду, а, напротив, сообщали ей вящую притягивающую силу. При виде этих казней загорались простые сердца, и в них Правда обретала новую благодарную почву для сеяния. Костры пылали и пожирали тела праведников, но от пламени этих костров возжигалось бесчисленное множество светочей, подобно тому, как в светлую утреню от пламени одной возжженной свечи внезапно освещается весь храм тысячами свечей.

В чем же заключается Правда, о которой я беседую с вами? На этот вопрос отвечает нам евангельская заповедь. Прежде всего, люби бога, и затем люби ближнего, как самого себя. Заповедь эта, несмотря на свою краткость, заключает в себе всю мудрость, весь смысл человеческой жизни.
Люби бога — ибо он жизнодавец и человеколюбец, ибо в нем источник добра, нравственной красоты и истины. В нем — Правда. В этом самом храме, где приносится бескровная жертва богу, — в нем же совершается и непрестанное служение Правде. Все стены его пропитаны Правдой, так что вы, — даже худшие из вас, — входя в храм, чувствуете себя умиротворенными и просветленными. Здесь, перед лицом распятого, вы утоляете печали ваши; здесь обретаете покой для смущенных душ ваших. Он был распят ради Правды, лучи которой излились от него на весь мир, — вы ли ослабнете духом перед постигающими вас испытаниями?
Люби ближнего, как самого себя, — такова вторая половина Христовой заповеди. Я не буду говорить о том, что без любви к ближнему невозможно общежитие, — скажу прямо, без оговорок: любовь эта, сама по себе, помимо всяких сторонних соображений, есть краса и ликование нашей жизни. Мы должны любить ближнего не ради взаимности, но ради самой любви. Должны любить непрестанно, самоотверженно, с готовностью положить душу, подобно тому, как добрый пастырь полагает душу за овец своих.
Мы должны стремиться к ближнему на помощь, не рассчитывая, возвратит он или не возвратит оказанную ему услугу; мы должны защитить его от невзгод, хотя бы невзгода угрожала поглотить нас самих; мы должны предстательствовать за него перед сильными мира, должны идти за него в бой. Чувство любви к ближнему есть то высшее сокровище, которым обладает только человек и которое отличает его от прочих животных. Без его оживотворяющего духа все дела человеческие мертвы, без него тускнеет и становится непонятною самая цель существования. Только те люди живут полною жизнью, которые пламенеют любовью и самоотвержением; только они одни знают действительные радования жизни.
Итак, будем любить бога и друг друга — таков смысл человеческой Правды. Будем искать ее и пойдем по стезе ее. Не убоимся козней лжи, по станем до́бре и противопоставим им обретенную нами Правду. Ложь посрамится, а Правда останется и будет согревать сердца людей.

Теперь вы возвратитесь в домы ваши и предадитесь веселию о празднике рождества господа и человеколюбца. Но и среди веселия вашего не забывайте, что с ним пришла в мир Правда, что она во все дни, часы и минуты присутствует посреди вас и что она представляет собою тот священный огонь, который освещает и согревает человеческое существование.

Когда батюшка кончил и с клироса раздалось: «Буди имя господне благословенно», то по всей церкви пронесся глубокий вздох. Точно вся громада молящихся этим вздохом подтверждала: «Да, буди благословенно!»

Но из присутствовавших в церкви всех внимательнее вслушивался в слова отца Павла десятилетний сын мелкой землевладелицы Сережа Русланцев. По временам он даже обнаруживал волнение, глаза его наполнялись слезами, щеки горели, и сам он всем корпусом подавался вперед, точно хотел о чем-то спросить.

Марья Сергеевна Русланцева была молодая вдова и имела крохотную усадьбу в самом селе. Во времена крепостной зависимости в селе было до семи помещичьих усадьб, отстоявших в недальнем друг от друга расстоянии. Помещики были мелкопоместные, а Федор Павлыч Русланцев принадлежал к числу самых бедных: у него всего было три крестьянских двора да с десяток дворовых. Но так как его почти постоянно выбирали на разные должности, то служба помогла ему составить небольшой капитал. Когда наступило освобождение, он получил, в качестве мелкопоместного, льготный выкуп и, продолжая полевое хозяйство на оставшемся за наделом клочке земли, мог изо дня в день существовать.
Марья Сергеевна вышла за него замуж значительное время спустя после крестьянского освобождения, а через год уже была вдовой. Федор Павлыч осматривал верхом свой лесной участок, лошадь чего-то испугалась, вышибла его из седла, и он расшиб голову об дерево. Через два месяца у молодой вдовы родился сын.
Жила Марья Сергеевна более нежели скромно. Полеводство она нарушила, отдала землю в кортому крестьянам, а за собой оставила усадьбу с небольшим лоскутком земли, на котором был разведен садик с небольшим огородцем. Весь ее хозяйственный живой инвентарь заключался в одной лошади и трех коровах; вся прислуга — из одной семьи бывших дворовых, состоявшей из ее старой няньки с дочерью и женатым сыном. Нянька присматривала за всем в доме и пестовала маленького Сережу; дочь — кухарничала, сын с женою ходили за скотом, за птицей, обрабатывали огород, сад и проч. Жизнь потекла бесшумно. Нужды не чувствовалось; дрова и главные предметы продовольствия были некупленные, а на покупное почти совсем запроса не существовало. Домочадцы говорили: «Точно в раю живем!» Сама Марья Сергеевна тоже забыла, что существует на свете иная жизнь (она мельком видела ее из окон института, в котором воспитывалась). Только Сережа по временам тревожил ее. Сначала он рос хорошо, но, приближаясь к семи годам, начал обнаруживать признаки какой-то болезненной впечатлительности.
Это был мальчик понятливый, тихий, но в то же время слабый и болезненный. С семи лет Марья Сергеевна засадила его за грамоту; сначала учила сама, но потом, когда мальчик стал приближаться к десяти годам, в ученье принял участие и отец Павел. Предполагалось отдать Сережу в гимназию, а следовательно, требовалось познакомить его хоть с первыми основаниями древних языков. Время близилось, и Марья Сергеевна в большом смущении помышляла о предстоящей разлуке с сыном. Только ценою этой разлуки можно было достигнуть воспитательных целей. Губернский город отстоял далеко, и переселиться туда при шести-семистах годового дохода не представлялось возможности. Она уже вела о Сереже переписку с своим родным братом, который жил в губернском городе, занимая невидную должность, и на днях получила письмо, в котором брат соглашался принять Сережу в свою семью.

По возвращении из церкви, за чаем, Сережа продолжал волноваться.
— Я, мамочка, по правде жить хочу! — повторял он.
— Да, голубчик, в жизни главное — правда, — успокоивала его мать, — только твоя жизнь еще впереди. Дети иначе не живут, да и жить не могут, как по правде.
— Нет, я не так хочу жить; батюшка говорил, что тот, кто по правде живет, должен ближнего от обид защищать. Вот как нужно жить, а я разве так живу? Вот, намеднись, у Ивана Бедного корову продали — разве я заступился за него? Я только смотрел и плакал.
— Вот в этих слезах — и правда твоя детская. Ты и сделать ничего другого не мог. Продали у Ивана Бедного корову — по закону, за долг. Закон такой есть, что всякий долги свои уплачивать обязан.
— Иван, мама, не мог заплатить. Он и хотел бы, да не мог. И няня говорит: «Беднее его во всем селе мужика нет». Какая же это правда?
— Повторяю тебе, закон такой есть, и все должны закон исполнять. Ежели люди живут в обществе, то и обязанностями своими не имеют права пренебрегать. Ты лучше об ученье думай — вот твоя правда. Поступишь в гимназию, будь прилежен, веди себя тихо — это и будет значить, что ты по правде живешь. Не люблю я, когда ты так волнуешься. Что ни увидишь, что ни услышишь — все как-то в сердце тебе западает. Батюшка говорил вообще; в церкви и говорить иначе нельзя, а ты уж к себе применяешь. Молись за ближних — больше этого и бог с тебя не спросит.

Но Сережа не унялся. Он побежал в кухню, где в это время собрались челядинцы и пили, ради праздника, чай. Кухарка Степанида хлопотала около печки с ухватом и то и дело вытаскивала горшок с закипающими жирными щами. Запах прелой убоины и праздничного пирога пропитал весь воздух.
— Я, няня, по правде жить буду! — объявил Сережа.
— Ишь с коих пор собрался! — пошутила старуха.
— Нет, няня, я верное слово себе дал! Умру за правду, а уж неправде не покорюсь!
— Ах, бо́лезный мой! ишь ведь что́ тебе в головку пришло! — Разве ты не слыхала, что́ в церкви батюшка говорил? За правду жизнь полагать надо — вот что́! в бой за правду идти всякий должен!
— Известно, что́ же в церкви и говорить! На то и церковь дана, чтобы в ней об праведных делах слушать. Только ты, миленький, слушать слушай, а умом тоже раскидывай!
— С правдой-то жить оглядываючись надо, — резонно молвил работник Григорий.
— Отчего, например, мы с мамой в столовой чай пьем, а вы в кухне? разве это правда? — горячился Сережа.
— Правда не правда, а так испокон века идет. Мы люди простецкие, нам и на кухне хорошо. Кабы все-то в столовую пошли, так и комнат не наготовиться бы.
— Ты, Сергей Федорыч, вот что! — вновь вступился Григорий, — когда будешь большой — где хочешь сиди: хошь в столовой, хошь в кухне. А покедова мал, сиди с мамашенькой — лучше этой правды по своим годам не сыщешь! Придет ужо батюшка обедать, и он тебе то же скажет. Мы мало ли что делаем: и за скотиной ходим, и в земле роемся, а господам этого не приходится. Так-то!
— Да ведь это же неправда и есть!
— А по-нашему так: коли господа добрые, жалостливые — это их правда. А коли мы, рабочие, усердно господам служим, не обманываем, стараемся — это наша правда. Спасибо и на том, ежели всякий свою правду наблюдает.

Наступило минутное молчание. Сережа, видимо, хотел что-то возразить, но доводы Григория были так добродушны, что он поколебался.
— В нашей стороне, — первая прервала молчание няня, — откуда мы с маменькой твоей приехали, жил помещик Рассошников. Сначала жил, как и прочие, и вдруг захотел по правде жить. И что ж он под конец сделал? — Продал имение, деньги нищим роздал, а сам ушел в странствие... С тех пор его и не видели.
— Ах, няня! вот это какой человек!
— А между прочим, у него сын в Петербурге в полку служил, — прибавила няня.
— Отец имение роздал, а сын ни при чем остался... Сына-то бы спросить, хороша ли отцовская правда? — рассудил Григорий.
— А сын разве не понял, что отец по правде поступил? — вступился Сережа.
— То-то, что не слишком он это понял, а тоже пытал хлопотать. Зачем же, говорит, он в полк меня определил, коли мне теперь содержать себя нечем? — В полк определил... содержать себя нечем... — машинально повторял за Григорием Сережа, запутываясь среди этих сопоставлений.
— И у меня один случай на памяти есть, — продолжал Григорий, — занялся от этого самого Рассошникова у нас на селе мужичок один — Мартыном прозывался. Тоже все деньги, какие были, роздал нищим, оставил только хатку для семьи, а сам надел через плечо суму, да и ушел, крадучись, ночью, куда глаза глядят. Только, слышь, пачпорт позабыл выправить — его через месяц и выслали по этапу домой.
— За что? разве он худое что-нибудь сделал? — возразил Сережа.
— Худое не худое, я не об этом говорю, а об том, что по правде жить оглядываючись надо. Без пачпорта ходить не позволяется — вот и вся недолга. Этак все разбредутся, работу бросят — и отбою от них, от бродяг, не будет...

Чай кончился. Все встали из-за стола и помолились.
— Ну, теперь мы обедать будем, — сказала няня, — ступай голубчик, к маменьке, посиди с ней; скоро, поди, и батюшка с матушкой придут.

Действительно, около двух часов пришел отец Павел с женою.
— Я, батюшка, по правде жить буду! Я за правду на бой пойду! — приветствовал гостей Сережа.
— Вот так вояка выискался! от земли не видать, а уж на бой собрался! — пошутил батюшка.
— Надоел он мне. С утра все об одном и том же говорит, — сказала Марья Сергеевна.
— Ничего, сударыня. Поговорит и забудет.
— Нет, не забуду! — настаивал Сережа, — вы сами давеча говорили, что нужно по правде жить... в церкви говорили!
— На то и церковь установлена, чтобы в ней о правде возвещать. Ежели я, пастырь, своей обязанности не исполню, так церковь сама о правде напомнит. И помимо меня, всякое слово, которое в ней произносится, — правда; одни ожесточенные сердца могут оставаться глухими к ней...
— В церкви? а жить?
— И жить по правде следует. Вот когда ты в меру возраста придешь, тогда и правду в полном объеме поймешь, а покуда достаточно с тебя и той правды, которая твоему возрасту свойственна. Люби маменьку, к старшим почтение имей, учись прилежно, веди себя скромно — вот твоя правда.
— Да ведь мученики... вы сами давеча говорили...
— Были и мученики. За правду и поношение следует принять. Только время для тебя думать об этом не приспело. А притом же и то сказать: тогда было время, а теперь — другое, правда приумножилась — и мучеников не стало.
— Мученики... костры... — лепетал Сережа в смущении.
— Довольно! — нетерпеливо прикрикнула на него Марья Сергеевна.

Сережа умолк, но весь обед оставался задумчив. За обедом велись обыденные разговоры о деревенских делах. Рассказы шли за рассказами, и не всегда из них явствовало, чтобы правда торжествовала. Собственно говоря, не было ни правды, ни неправды, а была обыкновенная жизнь, в тех формах и с тою подкладкою, к которым все искони привыкли. Сережа бесчисленное множество раз слыхал эти разговоры и никогда особенно не волновался ими. Но в этот день в его существо проникло что-то новое, что подстрекало и возбуждало его.
— Кушай! — заставляла его мать, видя, что он почти совсем не ест.
— In corpore sano mens sana*, — с своей стороны прибавил батюшка. — Слушайся маменьки — этим лучше всего свою любовь к правде докажешь. Любить правду должно, но мучеником себя без причины воображать — это уже тщеславие, суетность.

Новое упоминовение о правде встревожило Сережу; он наклонился к тарелке и старался есть; но вдруг зарыдал. Все всхлопотались и окружили его.
— Головка болит? — допытывалась Марья Сергеевна.
— Болит, — ответил он слабым голосом.
— Ну, поди, ляг в постельку. Няня, уложи его!

Его увели. Обед на несколько минут прервался, потому что Марья Сергеевна не выдержала и ушла вслед за няней. Наконец обе возвратились и объявили, что Сережа заснул.
— Ничего, уснет — и пройдет! — успокоивал Марью Сергеевну отец Павел.
В вечеру, однако ж, головная боль не только не унялась, но открылся жар. Сережа тревожно вставал ночью в постели и все шарил руками около себя, точно чего-то искал.
— Мартын... по этапу за правду... что такое? — лепетал он бессвязно.
— Какого он Мартына поминает? — недоумевая, обращалась Марья Сергеевна к няне.
— А помните, у нас на селе мужичок был, ушел из дому Христовым именем... Давеча Григорий при Сереже рассказывал.
— Все-то вы глупости рассказываете! — рассердилась Марья Сергеевна, — совсем нельзя к вам мальчика пускать.

На другой день, после ранней обедни, батюшка вызвался съездить в город за лекарем. Город отстоял в сорока верстах, так что нельзя было ждать приезда лекаря раньше как к ночи. Да и лекарь, признаться, был старенький, плохой; никаких других средств не употреблял, кроме оподельдока, который он прописывал и снаружи, и внутрь. В городе об нем говорили: «В медицину не верит, а в оподельдок верит».

Ночью, около одиннадцати часов, лекарь приехал. Осмотрел больного, пощупал пульс и объявил, что есть «жаро́к». Затем приказал натереть пациента оподельдоком и заставил его два катышка проглотить.
— Жарок есть, но вот увидите, что от оподельдока все как рукой снимет! — солидно объявил он.
Лекаря накормили и уложили спать, а Сережа всю ночь метался и пылал как в огне.
Несколько раз будили лекаря, но он повторял приемы оподельдока и продолжал уверять, что к утру все как рукой снимет.
Сережа бредил; в бреду он повторял: «Христос... Правда... Рассошников... Мартын...» и продолжал шарить вокруг себя, произнося: «Где? где?..» К утру, однако ж, успокоился и заснул.
Лекарь уехал, сказав: «Вот видите!» — и ссылаясь, что в городе его ждут другие пациенты.

Целый день прошел между страхом и надеждой. Покуда на дворе было светло, больной чувствовал себя лучше, но упадок сил был настолько велик, что он почти не говорил. С наступлением сумерек опять открылся «жарок» и пульс стал биться учащеннее. Марья Сергеевна стояла у его постели в безмолвном ужасе, усиливаясь что-то понять и не понимая.
Оподельдок бросили; няня прикладывала к голове Сережи уксусные компрессы, ставила горчичники, поила липовым цветом, словом сказать, впопад и невпопад употребляла все средства, о которых слыхала и какие были под рукою.

К ночи началась агония. В восемь часов вечера взошел полный месяц, и так как гардины на окнах, по оплошности, не были спущены, то на стене образовалось большое светлое пятно. Сережа приподнялся и потянул к нему руки.
— Мама! — лепетал он, — смотри! весь в белом... это Христос... это Правда... За ним... к нему....
Он опрокинулся на подушку, по-детски всхлипнул и умер.
Правда мелькнула перед ним и напоила его существо блаженством; но неокрепшее сердце отрока не выдержало наплыва и разорвалось.

* В здоровом теле здоровый дух.
 
ГАДАНИЕ НА СВЯТКАХ. Дмитрий Смирнов
МАРИЯ. Сергей Шиповской
Рейтинг: +6 391 просмотр
Комментарии (8)
Василисса # 16 января 2019 в 06:06 +4
Замечательный рассказ «Рождественская сказка»
Михаила Ефграфовича Салтыкова-Щедрина
заставляет задуматься о праведной жизни
и о том, что люди редко поступают по правде...
Василисса # 16 января 2019 в 06:17 +5
Православная Церковь именует Христа Солнцем Правды.
Вот что пишет свт. Игнатий (Брянчанинов) в своем аскетическом сочинении "Солнце на закате":

"Книга природы освещена видимым, величественным исполином, огромным и лучезарным — Солнцем, в Евангелии и из Евангелия светит Солнце Правды — Бог, смирившийся до вочеловечения, до яслей и вертепа, до казни преступников, Перворожденный из мертвых, Отец будущего века, Спаситель наш, Господь Иисус Христос. Слепец не может быть зрителем чудес природы: омраченный грехом, раб мира и миродержца не может познать Христа и Его святого Евангелия. "Свет во тме светится, и тма Его не объят. Всяк бо делали злая, ненавидит Света, и не приходит к Свету. Иже не верует в Сына, не узрит живота, но гнев Божий пребывает на нем. Всяк отметаяйся Сына, ни Отца имать" (Ин.1:5; 3:20,36; 1Ин.2:23).

Закатывающееся солнце живо представляет собою состояние христианства наших времен. Светит то же Солнце Правды Христос, Он испускает те же лучи, но они уже не проливают ни того сияния, ни той теплоты, как во времена, нам предшествовавшие. Это оттого, что лучи не падают прямо на нас, но текут к нам лишь в косвенном, скользящем направлении. Лучи Солнца Правды, Христа — Дух Святый: «Свет и податель Света человекам, Имже Отец познавается, и Сын прославляется и от всех познавается» (Стихира на вечерне св. Пятидесятницы).
Не прямо на человеков ниспадают ныне лучи Солнца Правды! По причине усиления вещественной, плотской жизни, редко, редко обретается на земле живой сосуд Святаго Духа. Сердца человеков соделались неспособными по нечистоте своей к непосредственному приятию и ношению письмен Его, к этому соделалось способнее сердец, нерукотворенных скрижалей, вещество безжизненное, по крайней мере не оскверненное грехом. Где ныне почивают слова Духа? — В книгах Священного Писания и святых угодников Божиих, в книгах, написанных по внушению и под влиянием Святаго Духа. Дух Святый сообщал избранным Своим различные дарования духовные, назначал им различные служения. Иных помазал на пророчество, других на апостольство, иных на пастырство и учительство, других на мученичество за Христа, иных на очищение себя Христу подвигами иноческими. Различны дарования, различны служения, но начало, источник — один: Дух Святый, наделяющий каждого дарованием, назначающий каждому служение по Своей воле и власти, как Бог. И книги святых Божиих написаны при различных дарованиях Духа сосудами Духа, имевшими различное служение, — написаны все или по внушению, или под влиянием Святаго Духа. Святый Дух уже отсюда являет степень славы своих живых храмов, из иного блистая светлее, из другого сияя умереннее. Как звезды видимой, небесной тверди разнствуют (1Кор.15:42) одна от другой в славе, так разнообразно и духовное преуспеяние святых Божиих, сияющих на небе Церковном. Их духовному преуспеянию сообразен и свет, который издают из себя написанные ими книги: но все они — на небе, все они издают свет, благоухание Святаго Духа. И эти-то книги — свет лучей закатывающегося Солнца Правды, назначенный всеблагим Богом для освещения последних часов дня христианского".
Василисса # 16 января 2019 в 08:00 +4
Свт. Иоанн Златоуст

Никто из людей, пресмыкающихся долу и зарывающих себя в землю, не может видеть солнечного света; никто из людей, оскверняющих себя житейскими делами, не может видеть Солнца Правды, Оно не является никому, кто предается такой жизни.
Отрезвись же хотя несколько, восстань из этой пучины, из пропасти житейской, если хочешь увидать Солнце, если хочешь сподобиться Его пришествия.
Если ты сподобишься пришествия Его ныне, то будешь с великим дерзновением взирать на Него тогда.
Будь же любомудрым ныне;
пусть не будет у тебя духа гордости, чтобы он не поразил тебя и не низринул;
пусть не будет у тебя тьмы и сердца каменного, чтобы не разбился об него корабль твой;
пусть не будет в тебе никакого лукавства; подводные камни производят самые страшные кораблекрушения.
Не питай в себе диких зверей, – разумею страсти, потому что они лютее диких зверей; не полагайся на вещи скоропреходящие, подобно текучей воде, чтобы тебе стоять твердо.
Пронькина Татьяна # 16 января 2019 в 13:45 +3
С удовольствием прочла "Сказку", Ольга! Спасибо, так спасибо! Не очень мы жалуем теперь классиков, а зря. Чем дальше живу, тем сильнее ( почти физически ощущаю), что кто-то словно силой пытается оторвать нас от корней. Увы, я не сильно религиозна, но так просто не сдамся, может, ещё поэтому мне так полюбилась Православная Горница, что из меня здесь не "вытряхивают", а наполняют светом и добром. Спасибо, Оль! Хорошо тут у тебя. spasibo-3
Евгений Востросаблин # 16 января 2019 в 14:24 +3
...Эх...знали бы Вы, Оля, эх, знала бы хоть одна живая душа на свете, как же тяжело мне было, всё-таки, сделав над собою большущее усилие, и только лишь по некоторым, собственно, чистейше словесно-литературным причинушкам, поставить одобрение-"плюсик" свой скромный... И даже сказал бы, что только с огромным трудом мог бы вспомнить разочка два-три, не больше, когда бы ещё, за все семеро годочков востросаблинских виртуальных, так тяжелейше-через силушку давалось Евгению такое вот виртуальное одобрение моё молчаливейшее, всему этому салтыково-щедринскому, уж конечно же- да ни капельки, ни крошечки, ни чуточки никакому не (вот, не угодно ли?) "СвятоРождественскому"...

Да хоть бы и просто потому, что сей весьма грозный, литературный "Господь-Зевес-Громовержец народнически-демократичнейший", сей товарищ Щедрин "пламенеюще"-обличительнейше-разоблачительнейший да ни на что на свете "святорождественское" и вовсе не был ни способен-"приспособлен", ни урождён, ни создан ни по натуре своей, ни по эдаким "умонастроениям-мировоззрениям" своим, ни по всем взглядам и "несокрушимым убеждениям" своим, ни по всем целям-намерениям-устремлениям своим, ни, наконец, по всем-всем чертам-свойствам-проявлениям, "приложениям-употреблениям" и вправду огромного таланта своего чистейше разоблачительнейше-обличительнейшего, эдакого "минно-подрывного-сапёрного", ррреволюционно-разрушительнейшего (вот уж поистине в духе- мол-дескать, "ВЕСЬ МИР НАСИЛЬЯ МЫ РАЗРУШИМ ДО ОСНОВАНЬЯ, А ЗАТЕМ...", чем, собственно, сей товарищ и вправду огромного литературного таланта усерднейше и занимался всю жизнь)...

И всё же, несмотря ни на что на свете- поставил-таки... почти невероятным для Евгения Востросаблина манером-образом- "одобрил"-таки... Просто- и за несомненную огромность таланта литературного, а главнейше- за ведь и в самом-то деле, ведь и и вправду за огромную и крупность, и величину, и всяко-разную важность-значительность всего, всего и всего, этим вкрадчивейше-прелукавейшим товарищем на сей раз затронутого-поднятого (так сказать, "поднятых вопросов"), хоть и уж с такими-то...ну, с такими просто ужасающими-разрушительнейшими целями-намерениями и весьма изощрённо-преискусными, и хитроумнейше-тайными, и секретнейше-подпольнейше-подковёрными, о коих-которых, как с большой грустью-печалью вижу, и сама Оля, несмотря на все свои блестящие, изумительные и способности, и возможности, и познания всякие разные, очень-очень обширные, и вовсе, к большому несчастию, не догадывается ни капельки, ОБЫКНОВЕННЕЙШУЮ ФАЛЬШИВКУ МЕТАЛЛИЧЕСКУЮ (хоть и вправду на редкость искуснейше эдак "сработанную") ЗА ЧИСТЕЙШЕ-ПОДЛИННУЮ, чуть не золотую-серебряную МОНЕТУ ПРИНИМАЯ ...
Василисса # 16 января 2019 в 16:33 +4
Знаю и понимаю то, о чем Вы пишете, Евгений. Но вижу и другое, и это другое видите и Вы. Не станем повторять, что тема религиозная была взята с целью обойти цензуру, как на ходу вносились коррективы... Чего бы этот талантливейший русский писатель не добивался своим сочинением, православная душа извлекает из него золотые зернышки. Они в моих вышеприведенных комментариях... Спаси Господи за труд прочтения и деликатного трудозатратного отклика...
Евгений Востросаблин # 16 января 2019 в 18:32 +3
... Ой, спаси Господи Христос и Вас, Оленька, за просто изумительный ответ Ваш... А что до ответных комментариев Ваших просто высочайшего Духовно-Православного Уровня вот уж Святоотеческого- ну, как же было Евгению их сразу же, ну, молниеносно не заметить, как же было и не проставить им всем (ну, если уж совсем честно- всё же кроме самого первого) и по своей скромной "единичке" (совершенно "сувереннейше"-независимейше от товарища сего)... На чём опять же с тихой улыбкою и кланяюсь, вот ей-Богу- донельзя и обрадованный, и душевнейше предовольный от всего Оленькиного, и мне в ответ начертанного, и, уж само собою- вообще во всех её комментариях (а уж как высочайше Евгений В. любит-ценит не только очень-очень-очень многие Поэтические Произведения Ваши, но и Комментарии Ваши парнасские - так то Вам, Оля, уж хорошо известно-ведомо, из нескольких личных писем моих скромных...)
spasibo-20
Sall Славик*оf # 27 января 2019 в 23:17 0
Главный юмористический сказочник 19 века.Браво.